*
Всё, что мы знаем о себе, растворяется в нас. Всё, что мы знаем о других, растворяется в нас. Всё, что мы знаем о Боге, растворяется в нас. То, что мы знаем о растворимости, растворяется в нас.
*
Сумма начал как сумма итогов.
*
Окна морга выходили на перекрёсток Первой и Второй улиц. Прямо по курсу стояла бело-жёлтая церковь, старая, заплаканная многолетними дождями и с тусклыми куполами. Бабки прижимались спинами к чёрной оградке.
*
Чуть поодаль, через дорогу от церкви, был захудалый буфетец, который бесперебойно продавал лишь алкоголь. К нему жались уже другие спины – и эти спины также, негласно, просили помощи. Найдите меня, спасите. Мамочка, ты помнишь, я был совсем маленький, а ты тёрла мне на тёрке яблоко и съедала кожуру, потому что нечего было есть. Я шёл в школу в чужих, нелепых, больших штанах, потому что вся одежда сгорела, когда папа сжёг дом. Я мечтал, как заработаю много и вытащу вас всех отсюда – тебя, сестрёнок, лишайную Жучку … И опрокидывает рюмку за Жучку.
*
Через двор от буфета – букинист. В нём пахнет так, как пахнет бумага, которой набивают промоченные сапоги. Она пахнет и сапогами, и бумагой. Вот так пахнет букинист. В самом дальнем углу, в лабиринте стеллажей, чьи-то запотевшие очки застыли над строчками. Не будем им мешать.
*
Здравствуй, город, поболтаем? Она держит тяжеленную, ледяную трубку таксофона и нашёптывает губами куда-то в безмолвие. Россыпь проваленных точек, забитых снегом, молчит. Девушка, он уже давно не работает! Вам туда-то … и начинает путано, ломано объяснять, какой-то бог знает из чего вылепленный человек, с застрявшей в носу козявкой, с коровьими ресницами, добрый до одурения, жалкий, щуплый, в замызганном пальто, неопрятно длинном, с волосами-сосульками, может, какой-то бард, да, вот и гитара за спиной, такая же дрянная, невыспавшаяся, полурасчехлённая, страшная, тьфу! Она бросает трубку и, проваливаясь каблуками в снег, бежит мимо церкви, мимо морга, к театру.
*
Театр новенький, в афишках, в лавочках-скамеечках, в штукатурке-побелке, двери свежие, тяжёлые, обиты деревом, замочки фигурные, везде купидоны-крылышки, гардеробщица улыбается. Прячет под столешницу Донцову и расплывается, вся такая клокочущая, румяная, ещё только лишь день, она ещё не устала, не возненавидела эти мокрые куртки, облепленные снегом капюшоны, сделанные будто из выдры, неподъёмные шубы, которые стоят как дом, эти бирюльки, колечки, прически, декольте, розочки, обнимашки, шарфики, эти «вашу ручку», джентельменство, богема, содом, рай без чайников с накипью и заплесневелых пелёнок внука, вечно невыстиранных, не дочь, а наказание. Гардеробщица улыбается и с заботой протягивает номерок.
*
Раствориться во всём этом. Закутаться в быт, как в простыню, из-за боязни предстать голой перед – кем? Случайным соседом, который позвонил в дверь, которому ты не интересна, он хочет знать, есть ли у тебя в квартире свет, потому как у него выключили, он ничего от тебя не хочет – ни дружбы, ни улыбок, он не хочет тебя ни в одежде, ни без одежды, но ты выходишь вся такая красочная – в фальшивых улыбках, в бесконечных «у меня беспорядок», «у меня кот гадит по углам», «в магазинчик бы сходить, кушать нечего», беспокоишься, что же ему налить, как так встать перед ним, чтобы не видно было твоей обабившейся фигуры, как смотреть, чтобы вышло томно, как повертеться, как выйти за него замуж, ведь уже пора, как родить от него ребёнка, а то подруги уже пальцем тыкают, что двадцать семь лет, что дура, что проморгала паренька, что красавец был. Может, и был, только мы не любим о прошлом, ты не любишь о прошлом, да и о настоящем не любишь, кроме «кот нагадил», ты лучше о будущем, о будущем, где ты мать, где ты при деньгах, где у тебя дымят пять кастрюль на кухне и муж твой какой-нибудь важный начальник, шамкает губами, распиливает государственный бюджет, а ты сидишь с томиком французской поэзии, в которой ни слова не понимаешь, спускаешь на нос очки с фальшивыми линзами и говоришь что-то умное, отправляешься учиться на философский факультет, платно, заочно, в третьесортный вуз, и, кажется, что вот она мечта и вот оно счастье. А потом жизнь раздевает тебя, сбрасывает с тебя одёжу быта и – кто? Кто остался? «У меня в квартире тоже отключили. Может, свечку?»
*
Зажги-ка за упокой. У меня дедушка умер недавно – и ты знаешь … Единственный в мире человек, о котором – ни одного дурного слова не могу сказать. Никогда не обидел, никогда ничего плохого не сделал, ушёл в это вечное никогда, оно же и всегда, смеющимся, счастливым, в работе, размахивающим большими руками, машет вслед с кормы, лысый, беззубый, навеселе, с шутками-прибаутками. 83 года было дедушке. Города он не знал. У него город был как деревня, он со всеми в нём разговаривал.
*
А я боюсь назвать человека на «ты». Боюсь говорить слова какие-нибудь из-за страха, что они чужие, плохие, неловкие, неструганные, некрасивые, банальные, глупые. Боюсь говорить, думаю – рядом большие и сильные – они скажут, они могут, пусть их. Но и тихо сидеть не могу – рвёт на передовую, в штанах течь от страха, а хочется – чего? Боли, страха, нервов, дороги, грязи, насильников на широких дорогах? Или – чтобы заметили, чтобы обратили внимание, по голове погладили, похвалили, почесали за ухом, послушали моё мурлыканье, мои дифирамбы, мои кивания, соглашания, одобрения? Где же, дорогая моя, ты сама?
*
В морге обретаются живые. Больно уже от самого знания, что будет больно – задолго до самой боли. Мы слишком ожидаемы, возведены в квадрат – если нас разделить на нас, получится «ожидаемое», и все неожиданные эффекты, все удивительные случайности, все другие результаты – это ошибка. Всё, чего мы не ждём, всё, чего я не жду – пугает. Пугает неожиданный вопрос, пугает возможность мыслить иначе, пугают «большие дела», пугает бессмысленность – как же пугает бессмысленность! Я забиваюсь в конуру, отрицаю всех и вся, плюю в колодец, ещё недавно меня поивший, вру, вру, вру. Но разве бессмысленность не лучший повод для того, чтобы найти смысл? Как в «Алисе»: смысла нет – можно придумать. Пройдя морг вдоль и поперёк, ты либо жив, либо мёртв. Где вы видели наполовину?
*
Скажем друг другу «ты».
Скажем же.
Ижевск'12
из книги "Монография"