Шёл лесом лесом путник, лесом древним и глухим,
а небеса ж над ним грозою наполнялись.
И вот ударил гром, что молотом стальным,
и оземь капли дождевые застучались.
Всё то увидевши, решил он переждать,
час непогоды под громадным, старым дубом.
Была уж ночь и он решил чуток поспать,
как был встревожен вдруг каким то странным звуком.
Он шёл с кустов, растущих в нескольких шагах,
но заглянув за них, был путник очарован.
Ведь на поляне там, в Селениных лучах,
ему спектакль был волшебный уготован.
Средь ниспадающих с небес дождливых струй,
Созданья Чар времён седых там танцевали.
И, что прозренье, что вселенной поцелуй,
блаженство грёз в душе бродяги пробуждали.
Было там празднество существ из дивных снов,
с древнейших мифов словно вызванных зачем то.
И с них создания, чьи крылья мотыльков,
в сиянье звёзд сверкали дивно и бесценно.
Других же косы ниспадали до земли,
цветами жемчуга вовсю переливаясь.
То были девицы прекраснее зари,
и в их глазах свет пел ручьями разливаясь.
А всех дивней смотрелись чудные мужи,
златыми кудрями покрытые курчаво.
То сами Фавны Златорунные былИ,
средь Фей и Нимф они плясали величаво.
И пусть имён их путник юный тот не знал,
в нём дух застыл, таких чудес досель не зревши.
И вдруг он понял, что за звук здесь услыхал,
он просто замер уж, сознанием прозревши.
С природой в танце том сливаясь унисон,
и струй дождя касаясь нежно и с охотой.
ОНИ с них звуков добывали перезвон,
а те ж сплетаясь, обращались песне-одой.
И тот мотив и ритм танцев их шальных,
всё то будило в сердце смертного рулады.
Безумной радости, что пела видя их,
и слыша звуков тех чудесных серенады.
Подкравшись ближе к тем созданиям из грёз,
он наслаждался ихней музыкой, он грезил.
Когда ж одна из нимф промчалась близ него,
он прядь волос её, кинжалом скрыто срезал.
Он просидел любуясь чудом тем всю ночь,
ведь существа те всё плясали и плясали.
И наконец то вспомнил имя их, точь в точь,
собою Древних они расу представляли.
Но вот заря зарделась, утро предсказав,
и ясный Феб взошёл, пред миром проявившись.
Пришельцы с мифов же, дня светоч увидав,
смеясь ушли, в тенях рассвета растворившись.
И тут их музыка, та трель природных сил,
тот час же смолкла, с ливнем канувши в забвенье.
И словно арфу мировую рок разбил,
мир опустел, осталось в нём лишь сожаленье.
Придя в себя, был смертный горестью сражён,
и в нём самом ведь, что то главное пропало.
А сердце ж слышало всё дивный перезвон,
увы, не в силах распрощаться с идеалом.
И со следами слёз грустнейших на щеках,
он к пряди кос, у нимфы срезанной, коснулся.
Как вдруг опять тот звук чудесный услыхал,
и гран души пропавший вновь к нему вернулся.
Объятый счастьем, он их стал перебирать,
и каждый волос выдавал звук распрекрасный.
С тех звуков смертный смог мелодию создать,
и соловья в ней слышен щебет был в день ясный.
А так же листьев шелест с ветром в унисон,
и ручейка лесного звонкое звучанье.
Услышав арию ту, лес был восхищён,
и поутихло даже птичье щебетанье.
Покинув лес тот, путник чудо взял с собой,
и локон дивный распустив на волосинки.
Приладил к луку меж дугой и тетивой,
с волос тех сделавши чар-струны паутинки.
И в миг когда он дланью нежно их ласкал,
небесных арф мотивы дивные звучали.
А инструмент же свой он Лирою назвал,
став первым Лирником веселья и печали.
Там где играл он, собирался разный люд,
неге игры его противиться не в силах.
Ведь в ней сплетались благонравственность и блуд,
что лирник зрел тогда в тех диких, чудных нимфах.
И замирал враз говор, пав пред тишиной,
смолкали птицы все и ветер петь стеснялся.
Не в силах равным быть сонате дивной той,
он не в обиде был, он тоже наслаждался.
Прошли года и лирник сильно постарел,
себе приемника нашёл он молодого.
А обучив его всему, что сам умел,
спокойно умер, как почтенный бард былого.
И пусть не мало было лирников потом,
но не забыл народ о барде прадревнейшем.
Его мотивы окрестили волшебством,
в наш мир пролитым, его гением ушедшим.