зима закончилась, но, честно говоря, напрасно –
под толщей снега не видно было твоих ушей,
ни седины, ни вялой поросли, ни вшей.
теперь же на тебя смотреть обидно.
не потому что ты зачем-то прыгнул в старость
с разбега, с головой, утоп как кур во щах,
а потому что от тебя тогдашнего осталась
зазубрина меж пальцев, как будто б от клеща.
и что с того, что в государственной больнице
тебе косой медбрат начнёт дырявить руку?
он эту всю твою сверкающую муку
читал не раз в других бесцветных лицах.
пока ты сам, елозящий на стуле,
не обернёшься вдруг к раскрытому окну
и не увидишь деда в завтрашнем июне,
который к ясности чуть больше, чем ко сну
в последний раз в себе нашёл расположенье,
и кепки козырьком сбивает чёрных птиц
с дрожащей лески, с нити напряженья,
и как игрушечный заваливается ниц,
ты ничего не разберешь, не сможешь прикоснуться
к прокисшей памяти, к неясности строки
и не подашь руки всем тем, кому проснуться
не позволяет чопорность искусственной тоски.