Ну, вот и всё, уплыли в вечность Рыбы
И наступила эра Водолея!
А мир людей (в каком бы знаке ни был)
Не стал ни веселее, ни добрее.
Все так же он легко роняет слёзы
В бездонность крокодиловой печали,
А сломанная веточка берёзы
Ему души всё так же не печалит.
Увы, опять не стал последний первым,
Пророчество не оказалось вещим.
Меняются века, эпохи, эры,
Но не меняют суть простые вещи.
Всё так же слепо к смерти жизнь стремится,
И ей меняться незачем и нечем,
И лишь контрастность чётче, глубже, резче,
По чувствам, по глазам, по нашим лицам…
Разочарованность? Да нет, скорее, жалость
Попутчицей к очередной потере.
Я ведь не то, чтоб очень сильно верил,
Но, видимо, там, что-то оставалось.
Надеялось, ещё чего-то ждало,
Бывало что молилось понемногу,
Далёкому, неведомому богу,
И даже спорило с ним, в чем-то убеждало.
Не убедило... и не стали лучше люди.
Не изменились, вновь не получилось.
А если в форме что-то изменилось,
То ничего не изменилось в сути.
Опять не стало пасмурное ясным,
А сложное не оказалось проще.
И ничего не изменилось в частном,
И ничего не изменило в общем.
Не стихли холода. Не смолкли войны.
В парадной снова лампочка не светит,
А главное, что снова плачут дети
В 6-й квартире, мать их пьёт запойно.
А в 3-ей бабка стонет от болезни,
И этот стон всё глуше, всё не нужней.
Усилие любви всё бесполезней.
Бессилие её всё равнодушней.
Не стало меньше зла на белом свете.
И вновь его толочь, как воду в ступе,
Ведь эра доброты и милосердья
Не наступила. Ведь и не наступит?
Есть, значит, что-то в промысле Господнем,
Такое, что душа принять не может
Ни давеча, ни завтра, ни сегодня.
И вновь в себе я сомневаюсь, Боже.
Так ненавязчива, в страдании неброском,
И бесконечна полнота святая,
Что, кажется, с излома на березке,
Она слезинкой детскою спадает.
Так долго и так горько-безответно,
В того, кто пустотою обессужен,
Роняет чувства сломанная ветка,
А всё никак не переполнит душу.