Кругом туман, но серые клубы не скроют то, чего и так не видно. Протяжная мелодия трубы разносится над дымчатым повидлом, ей отрешенно вторит барабан и подпевает тихая гитара.
Вот так мы покоряем Орлеан, играя вальс пустынному бульвару, а в общем-то, наверное, себе.
Вдали по рельсам бегают трамваи.
Закрыв глаза, я жалуюсь трубе, в седое небо ноты выдувая. Я жалуюсь на тучи, на озноб, на то, что я простыл, на то, что беден, на то, что проходящий мимо сноб нам отказал в единственной монете. На то, что не умею танцевать, на то, что я всю жизнь играю фоном, на то, что постоялая кровать заведомо не может стать мне домом. На то, что я предельно одинок, на то, что я опять испачкал брюки; на то, что я пресыщенный игрок, к которому судьба несется в руки, а радости земные не идут. На то, что я подавлен всяким вздором, на то, что злые мысли, как мазут, окрасили мелодию минором. На то, что я доверчивый дурак, готовый улыбаться даже смерти. На то, что я играю за пятак, а мог бы выступать и на концерте. На то, что в эпицентре толчеи я вижу не призвание, а данность!
И чувствую, что жалобы мои скорей напоминают благодарность.