До занятий ещё больше часа. Я сижу на скамейке в маленьком уютном сквере недалеко от крытого рынка. Пятница – будний день, спокойный и несуетливый.
Мне уютно и совсем не хочется в помещение, а тем более на работу. Я радуюсь погоде и светлому дню. Люблю бабье лето. Для меня это самая лучшая пора в году. Солнце не жжёт, а ласково согревает. Небо расплескало над городом бесконечную синь, изредка проплывают курчавые облака. Осенняя желтизна только немного тронула высокие пирамидальные тополя, на нижних ветках которых трепещутся паутинки. Некоторые из них смешно летят по ветру. На клумбе, что рядом со скамейкой, полно сентябринок. Прелестные цветочки, хоть и неброские.
Доносится чуть отдалённый гул машин и с тротуара назойливый голос женщины, рекламирующей французские духи. Странно, разве можно вот так с ходу, прямо на улице купить дорогие духи? Для меня покупка духов – изысканный ритуал, требующий определённой обстановки и вдохновения.
– Нина Риччи, – громко говорит продавщица, обращаясь к прохожим, – чистая Франция!
Она быстрым шагом подходит ко мне и перечисляет: «Шанель", "Кобако", "Опиум"…Чистая Франция».
Женщина торопливо достает из пакета упаковки духов и ставит их на скамейку. Мелькают известные названия: Chanel, Opium, Nina Ricci. Я отрицательно машу рукой. Женщина так же быстро складывает коробки в пакет и отходит в сторону.
Через несколько минут ко мне подходит девушка и протягивает яркий лощёный листок: «Диваны». Вслед за ней энергичный черноволосый парень ловко сует в руку чёрно-белый рекламный лист: «Двери и окна». Покупать я ничего не собираюсь, поэтому агрессивное навязывание разного рода вещей только портит настроение. Так же, как и две женщины - соседки по скамейке, зло обсуждающие семейные отношения одной их общей знакомой. Немолодая полноватая дама с волнистыми волосами и слезой во взгляде всё время восклицает: «Это просто ужас!» При этом она выразительно качает головой. Дама напоминает мне Фаину Раневскую.
Наконец-то женщины поднимаются и медленно удаляются по тротуару. Они уходят и уносят с собой сарказм вперемешку с лукавством. Я искренне радуюсь одиночеству. Медленно поднимаю к небу глаза, прищуриваюсь от солнца и сладко шепчу: «Хорошо!»
– Можно присесть? – негромкий мужской голос возвращает меня из безмятежного состояния.
Меня не радует новое соседство, но я вежливо отзываюсь: «Конечно…конечно…» Медленно открываю глаза и перевожу взгляд. Рядом с моей скамейкой стоит велосипед с рамой. По-видимому, он совсем древний, так как черная краска местами облезла, руль тронула ржавчина, а звонок отличается неестественно большим размером. На раме с трудом просматриваются буквы «МВЗ». На краю скамейки стоит мешок с мукой со знакомой мне надписью «Ковш». Рядом с мешком неторопливо усаживается пожилой мужчина. Я успеваю заметить, что он чуть выше среднего роста, сухого телосложения, как в народе говорят: жилистый. Одет он в чистую клетчатую рубаху, простые серые штаны и старомодные со шнурками туфли. На славянском лице выделяются серые выразительные глаза. Мужчина смотрит на меня строго, серьёзно. О, как много выражает его взгляд! «Суровый старик», – подумала я.
Мужчина первым нарушил молчание.
– Вот купил муки. Хорошая мука, наша ростовская, «Ковш».
– Я тоже всегда «Ковшовую» покупаю, – отзываюсь я.
– Сейчас передохну немного и пойду к дочери.
– А вы на чём повезёте мешок? Хотите, я вызову вам такси по телефону? – предлагаю я.
– Не надо. Я сам довезу его на велосипеде.
– Не тяжеловато будет? Далеко дочь живёт?
– На Станичной, рядом со мной.
– Не близко, – сочувствую я. – А может, лучше мешок отправить на такси? Как вас зовут?
– Сам довезу, – ответил старик. – А звать меня Николай Иванович. И к тяжестям я привычный. В шахте работал, лаву крепил. Во время войны служил в миномётном расчёте. Миномёт разбирался на три части: станина, двунога и ствол. Что хочешь, бери, всё равно будет двадцать килограмм. А вьюк с минами весил 26 килограммов, но мы чаще носили лоток. В нём было три мины, и весил он 12 килограммов. Нас было пятеро, – мужчина назвал сослуживцев по имени- отчеству, – а командиром был старший лейтенант.
Тут, старик назвал казахское имя и фамилию. Сколько ласки и уважения было в его голосе!
– Вы всех помните? – удивляюсь я.
– Я был в расчёте самый молодой, поэтому и обращался по имени и отчеству. Миномёт разбирался часто. Несколько выстрелов сделаем, и снова приказ сменить позицию, разбираем и переходим, чаще перебегаем, опять собираем, стреляем, переползаем. Вот так и воевали. Я участвовал в Ясско-Кишинёвской операции. Был ранен. Прошёл всю Европу и штурмовал Берлин. Однажды...это было в Польше, снаряд пролетел над моей головой в сантиметре. Волосы опалил, не задел. А после войны я работал на Гундоровской шахте.
– А зачем вам целый мешок муки? – искренне интересуюсь я.
– У дочери трое детей. Она по воскресеньям печёт пироги. Да и хлеб частенько сама выпекает. Я очень люблю пирожки с вишнями. Ем их и квашеным молоком запиваю. Вкусней ничего нет! Жена у меня поваром работала в детском саду. Она вкусно пекла. Каждое воскресенье в доме пахло пирогами. Похоронил я её три года назад.
– Сейчас редко кто выпечкой занимается. Зачем? Всё продаётся. Выбирай, чего только душа пожелает, - говорю я.
– С домашним ничего нельзя сравнивать. Так вкусно, как дома, не получается.
Старик говорил спокойно и со знанием дела. Мне доставляло удовольствие беседовать с ним. За неулыбчивым видом прятался добрый и честный человек с нелёгкой судьбой.
– Я всё люблю делать сам. Мы с женой сами дом строили. Я помог построиться младшей дочери.
– Сколько у вас детей? – интересуюсь я.
– Трое, три дочери. В городе живёт только младшая дочь Лида. Остальные уехали. Старшая дочь живёт в Новочеркасске, средняя в Подмосковье. У меня пятеро внуков. И скоро родится правнук.
Старик ненадолго задумался.
– Вы мне поможете? Надо подержать велосипед, а я положу мешок, – через какое-то время деликатно спросил он.
– Да, конечно, – быстро отвечаю я. Поднимаюсь со скамейки и берусь одной рукой за руль велосипеда, а другой за сиденье.
Старик довольно медленно поднимает мешок и аккуратно кладёт его поперёк рамы ближе к рулю. Велосипед серьёзно тяжелеет. Он заметно проседает, колёса сплющиваются.
– Как вы поедете? – волнуюсь я.
– Я поведу велосипед за руль, здесь ровная дорога, а ближе к дому она пойдёт под горку. – Да не волнуйтесь вы так.
Мы попрощались, и старик неспешно зашагал по дороге мимо остановки, придерживаясь правой стороны. Я долго смотрела ему вслед и обратила внимание, что его походка не была тяжёлой, спину и плечи он держал ровно.
Случайная встреча и небольшой диалог долго не отпускали меня. Снова и снова я возвращалась к раздумьям о старике, о времени, в котором он жил. Воевал, работал на шахте, строил дом, заботился о своей семье. Тяжёлый труд был нормой для этого человека. Он не озлобился, не затаил обиду. Он всё принял осознанно. Запас прочности, и прежде всего, духовной, велик. Нет, он не считает свою жизнь подвигом. Он просто рассказал, как всё было. А ведь таких, как Николай Иванович, было много. Они создавали и защищали свою Родину. Жили и воевали во имя детей и внуков.
Мне близок по духу этот человек из поколения честных и мужественных людей без пафоса и хитрости. Им можно доверять. Они не предадут, не обманут. Мне стыдно за многое, что сейчас происходит в стране. Но старики… Они ведь принимают все как должное, ничего не требуют, ни на что не жалуются. Они продолжают надеяться только на себя. Низкий поклон уходящему поколению.