станция лонгвей

Хэй Апельсин
под Его началом ходить -
и беды ни денёчка не знать
или знать, да побольше, чем кто другой.
под Его началом ходить -
из колючек веночки вить
и теням на перроне их примерять,
да потуже затягивать нить.
танцевать босиком на земле из кровавых слёз
безголовой, беспамятной, как луна,
что, нагая, красуется там, докуда никто ещё не дорос
и не вырастет никогда.

а луна, луна... медяком молочным торчит во мгле
как дыра во чьём-то высоком лбу,
его профиль точёный, слоново-костный, до боли знакомый мне,
а всё ж воедино никак собрать не могу...
под Его рукою идти
по камням, на которых кости хрустят,
по тропинкам, в которых нет никакого "назад",
есть только музыка: нотки, бегущие в ряд,
берегу их как бусы, что Он повязал мне на шее
холодными пальцами в день,
когда объявлял маскарад.

что-то недоброе, мерзкое тянется в мир из моих глазниц,
стелется по болотам, по бурой примятой траве,
птицы протяжно стонут, когда я падаю ниц
перед Ним, но не вижу ни одного из лиц.
Он проводит рукой по моей голове,
и чистая тень разливается по крови,
будто вставили в кожу шприц.

я не помню ни дня, кем была
не помню ни свадеб, ни похорон -
был только Он
и его неблагие дела.
у меня в волосах себе птица гнездо свила,
я не жду никого, ничего, ни плах, ни корон,
но вдали дикий свист и ужасный свет
рвут на части тёмный перрон -
я иду встречать.
Он глядит с плеча.
какой людный нынче вагон.