Здравствуй! – протягиваю ладони.
В небе вечернем соборы тонут,
Плавятся в алом, стекают крыши,
Небо огнем черепицу лижет.
Дядька чугунный на постаменте,
Перепоясан тяжёлой лентой,
Саблей аршинной грозит закату,
С небом ругаясь латинским матом.
Сумерки топят мосты, а выше –
Крыши, над крышами – снова крыши,
Грозди балкончиков, окон соты
Под флюгерами ручной работы.
Где-то окошко, где Ганс и Гретель
Ловят в кофейные чашки ветер,
И мостовая в заплатках тени.
Дальше – к собору ведут ступени,
И под навесами дремлют бочки.
Город на цыпочках темной ночью
Сам от себя убегает к морю –
Дышит туманом и мокрой солью,
Курит вонючий табак в таверне.
Город – уставший, лохматый, нервный,
С кружкой щербатой в руках, а выше,
Прямо над ним – флюгера и крыши.
Он до рассвета сидит, сутулясь,
Кутаясь в куртку от шума улиц,
Пьет, не пьянея, играет, спорит,
Чтобы под утро вернуться в город.
Если ты встретишь его случайно –
Возле причалов, где крики чаек,
Или за стойкой ночного бара –
Ты ведь узнаешь его, пожалуй.
Что тут сказать? – Поболтай с ним, ладно?
Утром ему уходить обратно.
Ниточки-улицы на запястье…
Здравствуй! – скажи ему, ладно? - Здравствуй!