Колебание
нас обращает в обывателя, но в состоянии разве сомневаться так вот обыватель? Дёснами вгрызающийся в кровь и трещины, треск статуи неслышный наблюдатель. Мраморная кровь из манекенов шахматного подиума-закулисья. Рефлексия под стать среде; но разве рефлексирует фон – разве
в себе находится самом? Кто самоедствует, фон или я? Привидится порой, я – в нём. Но так ли это? Безмысленность снимает стену, и глубже будто бы проходишь. Надолго ли? Ведь с ощущеня стены вокруг зачали. Развеялось, [о коконе] забыли. И началось... Что? Началось что'? Сплошное нисчегоптонибыло, немое ниоткудье. Рискованные облака. От матового отделимые тона текучки атмосферной вряд ли. Взрослые, большие обыватели не грезят, отчаяние-эстафету не передают ни разу. «В его музыке нету иллюзий,» – Делакруа о Шопене. Кафка о писателе. Копирайтинг, кончивший политикой. Биоэнергетические добавки – БЭДы; выпадение из оригинального. Трип-вроде-о'ува. Стоп. Выпадение из оригинального. Срез безмысленного, вихрео'бра'зный. Так это сомнение? ну, да – на пике? Ну, нет; другое. Да хоть бы и оно, в таком находиться толку-то. Бывали в состояниях бредовее.
...в невесомости и в ватниках; в покрышках
ороговевших эмбрионы вековечные парят. Невозможный запас нескончаемого пространства. Трасса отчётливая до границы постоянства вплоть. Досада, нетерпение да странный, что ли, горечь-перегар, горчичник-горечь-перегар чудесный. Колебание
в… о… что превращает.