Рассеяв лучи сквозь вишнёвую тюль
По кухоньке с джезвой и парой кастрюль,
На фарт, на удачу шальную
Мне выбросил карту катала Июль –
Бубновую даму: при ней ридикюль;
На ней round robe* и туфельки мюль –
Бесстыжую и козырную.
Над рыжей укладкой, багрянцем искря,
Сияли гранаты, как мини-заря,
С рыжьём** натурально короны.
И с тайною страстью на дивный наряд
Глядел мошкарёнок из смол янтаря,
Из плена кулона; ему говорят
Одних только лет миллионы...
Когда-то в холодной мансарде, давно
Мы с ней проживали. Ходили в кино.
Укутавшись клетчатым пледом,
Прижавшись друг к дружке, смотрели в окно
С чердачной вершины на зимнее дно,
На иней берёз, на снегов полотно
С сорочьим, руническим следом.
…Она – поэтесса, и я – стихоплёт.
А где-то высоко нудит самолёт
Под бледной полдневной луною.
И тает от соли под стёклами лёд,
И рамы сыреют. И их переплёт
Нет-нет, да апрельскою прелью пахнёт –
Грядущей, желанной весною.
Она мне гадает. Но, рок не дразня,
Не более ночи, не далее дня.
А я в полусне у печурки,
Как будто дремлю у другого огня,
Усталую голову набок склоня:
Просоночный транс опьяняет меня
У медной, над пламенем турки,
Мешая и явь, и иллюзии сна,
И лета, и зимы, и их имена,
И иды тревожные марта,
И эти сюжеты, и те времена…
И я понимаю, что только она,
И здесь и за гранью, реальна одна –
На кухонном столике карта.
*Round robeа – закрытое платье, 18 в.
**Рыжьё – золото (жарг.)