Пальцы мои в точности, как у той,
что драила миски в столовке Елабуги.
"Коротки для децимы!" - говорили мне лабухи,
а терциму, тем более, не возьмут!"
Пальцы мои поднимают с пола лохматый жмут
пыли, в которую всё обратится, что мы
настроили, навояли, на стены ложась костьми,
чтобы наша земля не казалась нам голой.
Теперь в их щепоти - соло-
- но соло-но-солоно...
Солят приправленный кровью салат,
вместе с морковью и сельдереем,
трутся о тёрку, подобно кореньям,
к чёрту талант!
Куда ведь важнее
весенний авитаминоз сына.
Пальцы мои лезут к нему в покрасневший нос,
проверяя отсутствие коз
в отверстиях для дыхания.
Родные шепчут: "Маня сходит с ума!
У Мани какая-то мания!
Не дошло бы до новой беды!"
А на пальцах моих, тем временем,
множатся и расцветают следы,
как на лунной поверхности - кратеры:
от мелких и крупных ожогов, порезов,
стирки и штопки, укусов кота,
Пальцам моим помнятся все пироги,
которые, как полагается истинной женщине,
дочке и матери, я прилежно пеку до утра,
все утюги, которые сжигают футболки
любовнику в тот момент, пока,
я чешу ему спину,
вправляю шарнир позвонка.
Мои пальцы, которые
никогда-никогда не видели
крема, ухватов, латексных перчаток,
френч-маникюра и длинных ногтей,
моют полы, приводят квартиру в порядок,
меняют лампочки, чинят дверные ручки,
щупают грязный картофель,
моют клубнику, черешню,
штопают дырки на джинсах,
стирают носки. Их пучки
болят от невозможной,
глухонемой, нестерпимой тоски
по Ширингу, Григу, Шопену и Гершвину.
Их фантомные боли страшны!
Они намного страшнее
болей, зажатой в тисках мошны,
болей в свёрнутой шее!
Особенно по ночам,
когда под младенцами мокнут
сухие подгузники,
пальцы мои,
любви твоей, потускневшей,
узники,
О, как же они болят, как болят,
тоскуя о вечной музыке,
болят, тоскуя о вечной музыке,
мои пальцы.