Актриса в гримёрке красит лицо, шепча монолог Медеи.
Сегодня играет главную роль – удача в актёрской судьбе,
Но сильно мешает роли навязчивость странной идеи:
Выйти на сцену без грима и рассказать о себе.
Глупость какая – в зале толпа журналистов скандальных,
Газеты уже написали, с последним поклоном в тираж,
Раньше за ней не водилось наклонностей суицидальных,
Она не какой-нибудь мифологический персонаж,
Она современна, еще молода, выпускница ВУЗа,
Уже засветилась в паре проектов – крутых сериалах,
Поёт свои песни глубоким контральто. Пускай, не Карузо,
Но даже «народный» ее похвалил, а это – немало.
Шёпот восторга в зрительном зале. Большая премьера.
Бинокли настроены. Камеры пишут. Кулисы, как вратари.
Она монолог повторяет доисторический эры,
Только стучит в голове лейтмотивом: «Ты о себе говори».
Последним штрихом, белой пудрой, подправить скулы,
Пройти сто пятнадцать шагов в дрожащую пыль кулис,
Волнуется, впрочем, зачем волноваться? Бинокли – не дула,
Да нынче никто не стреляет в малоизвестных актрис.
Да и зачем, и кому это может быть нужно?
Она – не политик, скандалы совсем от неё далеки.
Ну, да, написали что-то, когда расставалась с мужем,
Пара дурацких сплетен, так их и читают одни дураки.
Не замечая, что держит в руке средство для снятия грима,
Она машинально его прихватила, услышав третий звонок,
На сцену из правой кулисы выходит Медея, прима,
Готовая произнести свой драматический монолог.
Она. Авансцена. Прожектор. Средство для снятия грима.
Тяжелый костюм Медеи – прокол в современной картинке.
Как телефон в кармане, бьётся в висках незримо:
«Расшнуровать бы противные, тесные эти ботинки».
– Какая, к черту, Медея? – вдруг говорит она и садится на пол,
Смотрит в прожектора, осветителя просит убавить свет, –
Если б преступница эта, Медея, умела любить, то она бы
Его отпустила, и пьесы бы не было, зритель ушел бы в буфет.
Она открывает средство для снятия грима и смотрит в зал,
Смывает одну половину лица, садится к зрителям в профиль.
– Представьте, – подносит ладонь к лицу, – это Курский вокзал
С бомжами, ворами и горьким, в стаканах пластмассовых, кофе,
А здесь, – она повернулась накрашенным профилем к залу, –
Балы королевских особ, вождей и «народных артистов»,
Их жизнь интересна для тех, кто не двигался дальше вокзала,
Кто выполняет роли успешных в карьере статистов.
Актриса стирает ту половину лица, которая в гриме.
– Так после спектакля выгляжу я, возвращаясь в гримёрку,
Я бы, конечно, могла ролями довольствоваться вторыми,
Не самое важное в жизни – «Медеей» украсить «Вечёрку».
Актриса подносит руки к лицу, садится к залу анфас,
– Видите, разницы нет, смыты границы вождей и бомжей.
На этой вот сцене любой оказаться мог бы из вас.
Здесь, – обводит рукой зал, – несколько сотен любых типажей.
Все вы пришли сюда, ожидая не хлеба – зрелищ,
Включая мужчину, который в девятом ряду храпит,
Он вправе сказать: «Актриса, играй, что ты мелешь?
Медею давай, трагедию, что написал Еврипид.
Своим монологом ты оптимизма не прибавляешь.
Кого удивишь ты нынче? Теперь недоверчив народ».
Ты прав, спящий зритель, но главное тут, понимаешь,
Трагедия – это комедия наоборот.
Я бы могла рассказать о том, что проблемы с мужем,
Бывшим, он сына забрал, победил в неравной войне,
О том, что ребенок наш на фиг ему не нужен,
Он это сделал только, чтоб сделать больнее мне.
Я бы могла рассказать, как он покупает сына
Машинками, телефонами, гаджетами, ерундой,
Он – доктор зубной, бездушный, словно его бор-машина,
При сыне меня называет презрительно "мини-звездой".
Я много могу рассказать о жизни своей без грима,
На сцене – всё ясно, но там интересней, в чёрной душе кулис.
Я часто играла плохо, бывало, и пела мимо,
Но вы, всё равно, влюблены в самых различных актрис.
Внезапно она переходит на текст роли: «Жива я, выжила, –
Встаёт. Подходит к столу, зажигает свечу, –
О, дочери, девы Коринфа, если к вам и вышла я,
Лишь потому, что упрёков ничьих не хочу».
Она перед залом стоит без грима, простоволосая
И думает, что не повторит игру эту заново.
Сегодня премьера. Она сыграла лучшую роль свою.
Полная тишина.
Выстрел.
Занавес.