У ней – у твоей любовницы – кружево, а не грудь,
что океанами полнится – нет сил глубоко вдохнуть.
Оставь за чертой раскаянье – я вижу теперь сама,
она редкий сорт красавицы – не выпитая до дна.
Ее поглощать не хочется, но жаждется – губы-ром,
и это из ситца платьице – щекочущий край-подол.
Похожая на теснение – по коже сплошной узор.
Ее невозможно порцией, зато можно целиком.
Рассветы недогоревшие хранятся в подъеме стоп.
Очаровательно нежные жилы на шее. Рот
русалочий полон голода – сирены призывный вой.
Ее дрожью стылой хочется и просится языком.
Пируй – восхищайся ликами святыми в ее очах.
Тревожь душу буря-криками и тайнами в мелочах:
как яблони цвет покоится на правом ее соске,
как губы целуют-молятся,
как яд истекает вне.
И женская, невозможная плетется узлами страсть –
чумная и беспризорная.
Утроено дышим. Грязь
стекает по обоюдному заложничеству в ночи.
Три грации. Три истерики. Три выдуманных любви.