Плотаву нашу мы никогда деревней не называли. Село! На Алтае это как-то так принято. Ничего особенного в селе моем не было. Так думала я. Земля была щедрой. Росло здесь все, что ни посади. Да и вокруг села - березовые рощи, околки с грибами и ягодами, да озера с рыбой. Правда, иногда привычные картины застигали меня врасплох. То солнце забывало, что пора уходить, возьмет да высветит свисающие ветви березок, и замрет в них, то тихое озеро ни с того, ни с сего вдруг забурлит посередке и снова притихнет. Я была уверена, так было всегда и здесь жили мои родители, деды и прадеды.
И вот однажды поехали мы с отцом косить сено. Зачем меня на покос брал отец-не знаю. От меня только забот, да хлопот прибавлялось. Заданий никаких я не получала. А лакомиться ягодами я и без заданий умела. Для начала отец выгружал литовки и грабли, корзину с глиняными горшками свекольного кваса со льдом, молоком, лепешками, огурцами, сорванными по пути в огороде и молодой картошкой. Достав топор, отец сооружал среди двух березок, на метр от земли, широкий настил из срубленных жердей. Через некоторое время настил превращался в шалаш. Там было прохладно и вкусно пахло берестой и чуть-чуть дегтем. Когда я, набегавшись по округе, прыгая за лягушками из ближайшего болотца, разыскивая кукушку, которая явно со мной в прятки играла, подавая свои "ку-ку", то с одной, то с другой стороны, падала без сил на свежескошенную траву, отец вытирал литовку пучком травы и говорил:" Поисть бы надо, да, Таня?". И хрустели огурчики, и присаливалась молодая картошечка, и доставалось холодное молоко, заботливо глубоко прикопанное в маленьком погребке. Я радовалась, что пригодились мои ягоды, клубника-земляника. Отец хлебал из чашки молоко с ягодами и нахваливал отец мою сноровку: много набрала. " Таня, а там, в согре малина и смородина растет". К вечеру в нашем погребке котелок смородины и котелок малины прикрывались травой.
Над нами зависали молчаливые звезды и тоже слушали рассказы отца про деда моего по матери, Петра Игнатьевича Сбитнева. Как он, вооружившись посохом с Волги,из самарской большой деревни Кошки, пошел в Сибирь за поисками свободных земель. Год ходил. Решил обосноваться в Плотаве, среди блюдец озер, березовых лесов и калиновых согр. Свою семью из жены и трех красавиц дочек- Евдокии, Матрены и младшей Арины, вместе с богатым скарбом загрузил в откупленный вагон и повез в неведомую им Сибирь. Мать потом говорила, что все погрузили, и коров, и лошадей, и телеги, и даже фикусы в кадках. Так вот оно какое село мое, старинное, в 18 веке основанное и прибывшее волжским народом в столыпинскую реформу! И я ехала долгим этим поездом. Но уже во сне. И сквозь сон же услышала: " Спи, Таня. А потом расскажу, как мать твою, высокую красавицу за меня, сибиряка-соленые-уши, сироту, но шибко рабочего, замуж отдали в Плотаве."
Утром усталый отец, после прокоса большой луговины, шел к роднику возле болотца. Воздух кипел звуками кузнечиков, комаров, мельтешением разноцветных мотыльков и геометрическими пролетами стрекоз. Завтракали. Отец нарезал сало и аппетитно с ним и со стеблями польского лука, набранного мной на лугу, доедал картошку. Я только проснулась. " Пора ехать", говорил отец, запрягая фыркающую лошадь и нагружая в телегу нарубленные жерди и накрывая их копной душистого сена. Я всю дорогу шуршала сеном, выбирая из него спелые, подвяленные на солнце земляничины.
Мать ни слова не говорила ни мне, ни отцу, когда рассыпала сушить собранные мной смородину и клубнику. Это был наш с ней секрет. Когда ягоды было еще немного, мы никогда из лесу с полупустым ведром или бидончиком не приходили. На дно мы укладывали сухую траву. " Матрена с нечистой силой знается. Ишь, черноволосая, да черноглазая. Никто еще ягод и поисть не наберет, а она с полным ведром"- бурчала завистливая Ульяна. А я ждала, когда отец снова возьмет меня с собой, ждала и рассказов отца, и свидания со старыми знакомцами: березками, калинками, осинками, быстрыми ящерками и скрытными кузнечиками.