http://www.stihi.ru/2017/06/28/3285
ЯРУС
Не помню, чтобы при первом моём появлении перед занятием ЛитО «Ярус» кто-то обратил на меня особое внимание, лишь руководитель, Василий Дмитриевич Пономаренко, «по долгу службы» кратко расспросил, кто я, откуда, чем занимаюсь, что и как давно пишу, и тут же, представляя меня, огласил полученную информацию собравшимся.
Насколько запомнилось, некоторый интерес его сообщение вызвало лишь у двоих – парня лет двадцати пяти с густыми тёмными волосами и яркими выразительными глазами, и некрасивой худой девицы с обесцвеченной «химией» на голове и прищуренными близорукими глазками. Как я узнал несколько позже, звали их Игорь Печёрин и Ольга Николаева; у последней фамилия была не настоящая, просто псевдоним, образованный самым примитивным образом – от отчества. У Игоря же фамилия была Пече;рин, однако он сознательно перевирал её, дабы звучала через «ё» (о). Надо заметить, внешне он действительно немного походил на «героя нашего времени», в том представлении, которое сложилось в моём сознании об облике лихих гвардейских офицеров первой половины XIX века.
С Игорем мы как-то быстро сошлись и дружили потом на протяжении многих лет, а Ольга, как я догадался значительно позже, едва ли не с первых минут проявила ко мне интерес, далеко выходящий за рамки «собрата» по творческому увлечению.
Первое своё выступление в литстудии помню достаточно отчётливо.
Слегка волнуясь перед незнакомыми людьми, я прочёл по памяти выбранное почти наугад – далеко не самое лучшее среди написанного к тому времени, просто из тех, которые наиболее хорошо знал наизусть:
Я ехал и смотрел в окно.
Конечно, в то, что было ближе.
Ну, где же море?
Где оно?
Когда же море я увижу?
И пальмы пыльные неслись
из поворотов на вагоны —
казалось, что достанешь лист,
лишь протяни за ним ладони.
И горы жёлтые неслись
на нас – я видел – прямо с неба!
И осыпи сухой земли
бесстыдно обнажали недра.
Что горы, пальмы!
Лишь одно
я думал триста-тридцать-трижды:
ну, где же море?
Где оно?
Когда же я его увижу?
И вот – оно взошло в окне,
в молчаньи тронулось на север…
Но…
на обратной стороне,
куда глядели все соседи.
А я в своё глядел окно.
Глядел на мир как проще, ближе…
Не понимая лишь одно:
ТАК
никогда я не увижу.
С минуту помолчав, Василий Дмитриевич изрёк полушутя, полусерьёзно:
– Вот, товарищи молодые поэты и прозаики, очень часто не в то окно смотрите. А вот человек море проглядел, зато какой Образ увидел!
Третьим, не считая Василия Дмитриевича, человеком, который запомнился после первого же занятия, была тоже не слишком привлекательная внешне полноватая девушка, Люба Новикова – по сути, единственная по-настоящему талантливая среди всех знакомых мне в ту пору «молодых» литераторов, включая и меня самого.
Занятия литобъединения проходили по вторникам в одной из редакционных комнат молодёжной газеты «Юность».
Обычно собиралось человек двадцать-двадцать пять: «старики» -- десятка полтора постоянных и наиболее активных, и несколько приходящих от случая к случаю и тех, кто появился впервые.
«Стариком» я стал достаточно скоро, через каких-то несколько месяцев, не пропуская ни одного занятия, активно участвуя в обсуждениях и дискуссиях и быстро сойдясь с большинством из членов постоянной «команды».
До сих пор в памяти сохранились образы других «стариков», с которыми в те годы объединило многое, помимо собственно литературного творчества: помимо Любы и Оли, нередко вспоминаются Юра Фомичёв, Серёжа Лукин, Серёжа Нилов, Тамара Рыкова, Ира Азеева, Боря Борисов, Серёжа Горохов, другие ребята, с которыми посчастливилось разделить прекрасные годы своей творческой юности…
Большинство занятий «Яруса» проходило по единой программе: вначале Василий Дмитриевич, которого вскоре после знакомства с ним я мысленно стал звать просто «Мастер», сообщал текущие новости из «большого» литературного мира, затем знакомил нас с творчеством какого-то автора из числа достаточно известных советских поэтов или, гораздо реже, прозаиков, читал их стихи или отрывки из прозаических произведений, толковал образы и метафоры, объяснял на тех же примерах суть различных литературных приёмов, иногда касался биографии или интересных фактов из творческой жизни «героев дня».
Затем начиналась настоящая учёба, проходившая исключительно в «практическом» виде. Мы по очереди читали свои произведения (новые или ранее не озвученные), и после каждого выступления по очереди же высказывались по поводу услышанного от других.
Хвалить было не принято, а если уж какие-то отдельные моменты заслуживали особой оценки, высказывать было положено строго по существу, приводя убедительные объяснения и доказательства тех или иных достоинств произведения. Но гораздо больше ругали, тактично и сдержанно, но беспощадно. Благо, критиковать почти всегда было за что.
Резюмировал выступления Мастер. Во время чтения и обсуждений он, казалось бы, вовсе не слушал выступающих, никогда не вмешивался в споры, порою вообще сидел полуотвернувшись или прикрыв глаза; однако едва смолкал голос последнего из «критиков», с детальной точностью воспроизводил по памяти слабые места, столь же точно называл редкие удачные моменты и цитировал достойные внимания строки, указывал на ошибки как автора, так и его оппонентов и, в конце-концов, выдавал окончательный вердикт.
На похвалу Мастер был весьма скуп.
Посредственные вещи он не удостаивал критикой, произносил печально: «ну что ж, хорошо», и сразу забывал. Это означало, что тратить время на «шлифовку» вряд ли стоит, ибо вещь изначально слабая и неудачная.
Откровенно слабые творения воспринимались им в полном молчании, либо рассеянно звучало: «Замечательно…», коему заявлению новички или редкие нерегулярные посетители занятий искренне радовались, «старики» же отчаянно страшились услыхать из уст Мастера подобный приговор, означающий полный, безнадёжный и весьма постыдный провал.
Но уж если попадалось нечто, заслуживающее внимания – удачный образ, сильная рифма, необычная метафора – Мастер мгновенно оживлялся и разделывал автора в пух и прах за ту «кучу словесного мусора», среди которого пряталась эта «находка», часто заставлял переделывать и читать новый вариант на следующих занятиях…
– Так сильно сказано, и в таком бездарном стихотворении! – нередко сокрушённо восклицал он, и это было одной из наивысших оценок в понимании «стариков», привыкших к своеобразной манере своего учителя.
Это означало, что стихи, в целом, достаточно неплохие, и при основательной доработке из них может получиться что-то более-менее стоящее.
А просто хвалил – сдержанно, без эмоций, крайне редко, и получить от него наивысшую оценку на «скучном русском» языке было причиной огромного счастья от осознания своей не совсем уж полной никчемности.
Изредка Мастер отбирал из кучи собранных для изучения рукописей своих подопечных по одному-два стихотворения, безжалостно правил их, и вскоре наши строчки появлялись на последней страничке молодёжной газеты «Юность» рядом с произведениями тоже «молодых», но уже слегка «подросших» Сергея Хомутова, Тамары Пироговой, Евгения Гусева, других, также прошедших в своё время через «Ярус» и отправившихся в «свободное плавание».
К великому сожалению, из и без того немногих опубликованных моих творений удалось сохранить лишь два – «Метеорит» (самое первое) и «Лето».
http://www.stihi.ru/2017/06/28/3334