http://www.stihi.ru/2017/06/28/3305
НЕДОДИССИДЕНТ
В те годы мне страстно хотелось научиться писать, как Бродский или Войнович, чтобы жить в подвале, работать кочегаром или перебиваться случайными заработками, и чтобы меня непременно преследовали КГБ и милиция, а итогом подобной жизни стала бы вынужденная эмиграция в «проклятую» и пугающую, но жутко интересную Америку.
На худой конец, хотя бы, как Георгий Марков или Егор Исаев, чтобы жить на даче в Переделкино, вообще не работать, и чтобы мне платили много денег, давали ордена и лауреатские звания. Однако никто не спешил предлагать мне издать полное собрание сочинений или, по крайней мере, первый сборник всё ещё корявеньких, в ту пору, стихов или чуть более грамотно написанных рассказов, предлагать вступить в Союз писателей и, тем более, выдвигать на соискание Госпремии (хотя меня вполне устроила бы и более скромная премия Ленинского комсомола).
А вот в КГБ я однажды действительно угодил, когда прочитал на занятии ЛитО стишок, посвящённый любимому Ярославлю и не менее любимому в ту пору себе самому, где звучали такие строки:
«Зачем, медвежий лапотный поводырь,
я – Городу? Без всех моих тирад
его давно уже прославил Фёдор,
построив первый на Руси театр»
Это был завуалированый сарказм в адрес тогдашнего первого секретаря обкома партии Фёдора Ивановича Лощенкова, совпартдеятеля крестьянского происхождения («лапотный поводырь»), во времена правления которого в начале 80-х в Ярославле было построено первое в СССР новое здание обкома – яркий образчик показушной советской архитектуры, в стиле которого в ближайшие годы таких «театров» понаставили во многих областных городах Союза.
«Литературоведы» из «конторы» с подачи сообщившего «куда следует» стукачка истолковали тропы произведения совершенно правильно, и через некоторое время мне пришлось давать объяснения по этому поводу.
По поводу эпитета «медвежий» я не возражал, что он понят верно: символом Ярославля является медведь, якобы убитый на месте будущего Города его основателем Ярославом Мудрым.
По поводу прочего я поведал, что:
- «лапотный поводырь» – я сам, деревенский («лапотный») парень, в лице моего литературного героя, приплёв сюда на ходу сочинённый «аргумент», что, мол, слово «поводырь» в литературном языке имеет ударние на последнем слоге, а с ударением на втором, как у меня, его произносят в тех краях, откуда родом я сам, то бишь, в Тульской области;
- «Фёдор» – это Фёдор Волков, основатель первого в России профессионального театра, появившегося именно в Ярославле;
- «зачем?» -- вопрос выражает мою скорбь по поводу собственной никчемности на фоне этого великого человека;
- «тирады» -- вовсе не намёк на зашкаливающее многословие областного лидера, а всего лишь мои собственные опусы, тоже не отличавшиеся особой лаконичностью.
То есть, почти всё сказанное звучит в самом прямом смысле, и не имеет никакого «междустрочья».
В устной форме мои объяснения показались вызвавшему меня для «доверительной беседы» сотруднику совершенно неубедительными, однако когда я изложил всё то же самое в письменном виде, меня вдруг отпустили с миром.
Я немного обиделся, осознав, что никто меня не собирается отдавать под суд за дискредитацию советской власти, высылать из страны, объявлять диссидентом и даже обеспечивать выговор по комсомольской линии. Однако, решив, что этому я обязан своему необычайному литературному таланту, позволившему убедительно изложить на бумаге свои объяснения, успокоился, немало загордился, и пришёл к выводу, что печалиться не стоит, и у меня всё ещё впереди.
Несмотря на настоятельное предупреждение гэбэшного идеолога о необходимости помалкивать о нашей встрече, я немедленно рассказал о ней собратьям по перу, и некоторое время ощущал себя героем, сродни Тому Сойеру, когда ему прострелили ногу во время кражи чужого имущества. Впрочем, отчасти так и было: многие посматривали на меня с нескрываемой завистью – никому иному не посчастливилось получить такую «высокую оценку» своих творений.
Вдохновлённый случившимся, я стал время от времени сочинять провокационные стишки, по моему мнению, откровенно диссидентские. Однако заумные тропы и замысловатые аллюзии этих творений были никому, кроме меня самого, непонятны, а попытки растолковать слушателям глубинное содержание своих «шедевров» оканчивались полной неудачей.
Вопреки ожиданиям, в КГБ меня больше не вызывали, хотя настучавший на меня в первый раз «товарищ» регулярно посещал занятия ЛитО и был прекрасно осведомлён о происходящем. Впрочем, возможно, желание «сообщать, куда следует» я отбил у него (как в переносном, так и в самом буквальном смысле) при «дружеской беседе», которая состоялась после моего визита в «контору» прямо в ближайшем от редакции тихом безлюдном дворике.
В конце концов, Мастер подвёл жирную черту под этим этапом моего творчества, разнеся в пух и прах парочку подобных опусов в чисто художественном и техническом аспекте.
Второй (и последний в жизни) раз меня вызывали в КГБ по совершенно иному поводу, хотя карьера шпиона меня никогда не привлекала, да и особых государственных тайн, кроме, разве что, подробного устройства двигателя и ходовой части КамАЗа и Жигулей, я не знал.
Моя же «литературная деятельность» чекистов более никогда не заинтересовала.
И потому не дождались меня Иосиф Александрович с Владимиром Николаевичем в своём далёком далеке, в котором мне так не довелось никогда побывать – ни в качестве изгнанника, ни в каком ином.
http://www.stihi.ru/2017/06/28/3347