Вот ненависть. Она тугим узлом
выкручивает время новым злом
и старое выпячивает строже;
она растёт ожогами по коже,
татуировкой морщится, тавром.
Проклятьем заклеймённые, потом
за рядом ряд выстраивают. Боже, –
бригады вырастают из прохожих –
простых прохожих в городе моём!
Им ненависть командует "Подъём!"
и пепел, перемешанный с огнём
опять, опять завихрился и ожил.
Как эти дни зловещие похожи:
смрад потных тел под форменным сукном
здесь даже новорожденным знаком –
творожит день и тишину тревожит.
Их сапоги всё ближе. Для чего же? –
Дай, Господи, мне защитить мой дом.
Как хорошо им шествовать гуськом
там, где гурьба моё пространство гложет.
Кровав овраг и воздух заморожен,
и наспех припорошен, придорожен
вдоль насыпи, вдоль полотна, тайком;
где ненависть одна тугим узлом
выкручивает время новым злом –
где поезда трясёт в вагонной дрожи
опять, опять в неведенье слепом.
Что делать тем, кто дышит; кто с глотком
дыхания последнего не может
расстаться; кто прислушался: корёжит
зловещий скрежет по стеклу гвоздём?
Дай, Господи, мне защитить мой дом
от ненависти их! Она по коже
татуировкой морщится, тавром:
но если голос Твой звучит, как гром,
пусть грянет гром и устоять поможет.