Бестолковое тело, слепая душа и пустой, ограниченный разум! Неужели не ясно, что мне бы хотелось всего, да побольше и сразу? Хоть сожгите меня, хоть заприте меня, хоть свяжите вьюном и плющом: да такие, как я, даже этих расплат пожелают еще и еще!
Мир — движение. Мир — бесконечный поток, постоянно бегущий куда-то.
Я рожден для того, чтобы всех окрылять и всегда оставаться крылатым. Но в последнее время, не зная того, омрачает мой славный полет человек, что сидит на пустом берегу, в тишине наблюдая восход.
У сияния глаз есть особенный блеск: то блестит ненасытная жажда, и хотя бы один незначительный раз этот блеск просыпается в каждом. Только я не таков: я горю изнутри, и в глазах серебрится зола. Я горю оттого, что любая судьба мне заведомо будет мала.
Потому, сколько помню себя, я бегу, без конца расширяя границы. Иногда мне навстречу летят кулаки, иногда — перелетные птицы. Но в последнее время я вижу одно, лихорадочно глядя вперед: человека на том же пустом берегу и его неизменный восход.
Он всего лишь сидит, наблюдая рассвет, но заведомо мне непонятен. Я встаю вместе с солнцем, иду целый день, возвращаюсь домой на закате и любого беднягу стараюсь понять. Но его я понять не могу. Каково же сидеть, видя только одно круглый год на пустом берегу?
Я к нему подхожу и сажусь на песок, закрываясь рукою от света. Как бы ни было, мне все равно ни за что никогда не понравится это, просто хочется знать, каково ему жить, и, возможно, хоть как-то помочь...
Я очнулся, когда на оставшийся мир опустилась глубокая ночь. Человек безмятежно смотрел на меня с просветленной и доброй улыбкой. Я ошибся, но новое чувство во мне не похоже на чувство ошибки. Я не знал его прежде, боялся его, отгонял прихотливой рукой. Это чувство по-разному можно назвать, но сейчас я сказал бы: покой.
Бестолковое тело, слепая душа и пустой, ограниченный разум... Я скрывал от себя удивительный мир, непонятный пытливому глазу. Но сейчас мы летим над широкой землей, задевая озерную гладь, с человеком, который смотрел на восход и меня научил созерцать.