«Цветы ночные утром спят»
Пастернак.
1.
Определение ночной речи
Среди ключиц и плеч
звучит ночная речь.
Её нельзя сберечь
от непроизнесенья.
И так умеет течь
лишь нефть
и семя.
Ночная речь о чём?
Вот женщины плечо,
вот ад часов настенный,
вот ты, что обречён
внимать
Вселенной.
Во что её облечь?
То перечень не-встреч
со всеми, кем оставлен –
тех, с кем уже не лечь
(а ляжешь – не развлечь
огромность
спален).
В ней шёпот затаён,
грамматика имён
и азбука в морщинках,
места, где был влюблён,
те, с кем кончал вдвоём,
где ныне лишь бельё
шумит
в машинках.
Плывут в ночи авто,
но слышишь песнь китов,
и плещется лагуна
из раковин и ртов,
и внемлешь
гулу.
Ночная речь звучит
как синтаксис ключиц,
союзов губ, частиц,
и жаждешь её Морзе.
Но звук не различим,
и в зеркалах мычит
какой-то монстр.
То ты –
гляди, гляди:
развалина седин,
щетина, грязь. В груди
зашедшийся осколок,
а в уголках сидит
остаток
скорби.
И этот человечек –
знаток ночных наречий?
Услышишь речь такую,
пусть растолкует:
2.
Толкование ночной речи
«…она о том,
чего ни ртом,
ни вслух, ни в голос.
Так смять пальто,
сорвав платок,
шагнуть в поток,
оставив гордость.
Да нет, не так.
К горячим ртам –
треск сигареты,
и ты, и та:
вы двое там,
где ночь и лето.
Нет.
Речь ночей:
лишь плеск ключей,
такси
и бегство,
и дом ничей,
и вместо черт,
родимых черт,
любимых черт –
лишь чернь
и бездна…
Представь:
вокзал,
беглец, зигзаг,
аптека, угол,
ружейный залп,
взглянувший за,
узревший
утро…
Уверен?
Стой.
Всё –
звук пустой,
всё –
треск фанерный,
речь ночи – Стикс.
Ни сжать в горсти,
ни привести
её примера.
3.
Примеры ночной речи.
Письмо из кухни в спальню
«Родная, походу нам
приходит пора расстаться.
Родная, весь наш роман:
клавиши, клики, пальцы.
Родная, я не хотел
ответственности, ипотек,
подсчёта бабла в темноте,
скуки с вином по субботам,
господь, упаси –
детей
(ещё одного
аборта).
Родная/детка/малыш
(перечень глупых прозвищ),
пока ты счастливо спишь
и ничего не помнишь,
пишу эти строчки в спальню
из кухни. Нет более дальней
дистанции, чем полоска
света под дверью. Космос
однажды ложится меж теми,
кто пишет из света в темень.
Родная, прошу – ни звука.
Пусть мой электронный щебет
и соло постов фейсбука
кончается сим сообщением.
Родная,
давай отметим
разрыв максимально никак.
Прости, что посредством соцсети.
Вживую я не мастак.
(О, если б я мог на устной,
наотмашь и навзничь, насквозь,
то этот затянутый узел
рубить бы вообще не пришлось!
О, если б я знал хотя бы,
что в спальне не спит адресат,
что кроме вай-фая протянут
меж нами пунктир в небесах,
то я бы забыл тот октябрь,
не смел бы вообще писать!..)
Есть круг у настольной лампы,
есть тень от меня на стене,
есть те,
у кого есть талант, но
есть шрам на любимой спине.
Есть кухня и ночь. Над ночью
есть голос, что с высших трибун.
Есть те, кто умрут за строчку,
но есть, кто – за чёлку на лбу.
И в общем:
есть те, кто к богу,
и та, в чьих ладонях – бог.
Есть ты.
Для меня это много.
Прости мне такой эпилог.
(Может, я тварь, подонок,
псих, отщепенец, нарк.
Может, есть шанс по-другому
(Есть.
Да вот только не нам).
Лучше сейчас расстаться,
сбежать из постылых лет)».
Клавиши,
клики,
пальцы:
«Послать сообщение?»
«Нет».
4.
Другие примеры ночной речи.
Монолог женщины, не ждущей письма
«Не погаснет окно, что горит напротив,
не допустит ошибку пилот при взлёте,
не рассыплется мир на слёзы и щебень.
Он
не пошлёт
сообщение.
Не увидишь на пати счастливых-бывших,
не отыщется имя в строке погибших,
не замедлит земля под ногами вращенья.
Он
не пошлёт
сообщение.
Не прорвётся труба у соседей сверху,
не посмеет диктатор (посмеет – свергнут),
не бывает у бога таких упущений.
От него
не придёт
сообщение.
Я готова отдать чертаново, бруклин,
только чтоб не читать его чёртовы буквы,
рассмотрите всё это в качестве бунта –
не открыть фейсбука.
Я готова отдать амазонку, волгу,
звонкий смех ребёнка, непарный орган,
только чтобы не выть измождённым волком
при свете «ворда».
Я готова молчать, лежать рыбёшкой,
отказаться от йоги, друзей, пробежки,
отключить вай-фай, сесть на дно квартиры,
лишь бы отпустило.
Пусть в любую погоду садится лайнер,
пусть у всех под фото по сотне лайков,
и пусть счастливы будут (куда без них) дети,
пусть меня
не убьёт
соцсетью.
Пусть погасло окно, что горело напротив,
пусть таится игил в молодом пилоте,
пусть звереет диктатор, пусть рубль рухнет,
пусть всю ночь
просидит
на кухне.
(Дорогой, мне давно уже всё известно.
Ты лелеешь бездну, а значит, бездна
пролегает меж нами, и даже Млечный
Путь не будет встречным.
Ты мне скажешь: в глазах моих видел бога,
но простую жизнь не писал Набоков,
я как все, второй план твоего спин-оффа.
В этом катастрофа).
Никогда, никогда не любила писем,
голубей, почтальонов, мобильной выси,
смайлов, стикеров,
синий железный ящик,
папочку входящих.
я не буду спать.
свет под кухонной щелью
я не буду спать а в карманах щебень
я не буду спать божье упущенье
я не буду спать
я не буду спать
он не будет слать
сообщение»
5.
Второе определение ночной речи
Ночь. Человечество спит, обнявшись
с самим же собой, где в ночи обрящий
себе свою няшу, являет очерк
сплетённых коленей, конечностей, спин.
Ночь. Духота. Человечество спит,
забыв одиночек.
У неспящих есть многое. Круг от лампы.
И любому двуногому роль атланта –
неподъёмная ноша. В двухкомнатном небе
упираешься в стены бессонным взглядом,
чтоб не уплыли обои, мебель,
все те, кто рядом.
Потому речь ночная – река без русла,
на таком никаком, что неслышен русский
за подвинутым стулом, сверчками, каплей,
летящей в вечность. Так молвит тьма,
и у тьмы вырастают впотьмах слова,
как во тьме – эскадра.
То – корабли. И мы видим их с пирса.
То – корабли. Непрочтённый список
движим вслепую. Не снизив скорость,
в комнату входит огромный флот.
Тьма. Горький Стикс заполняет рот –
ночь обретает голос.
Голос? Всех тех, кто был днём безголосым.
Голос сбежавших, пожизненно-взрослых,
тех, кто проснётся ночью в Сапсане,
тех, кому вновь подниматься к семи,
кто не сумел ни друзей, ни семьи,
о ком умолчали СМИ –
полночь полна голосами.
Если не спишь, то уже их слышишь.
Их миллионы. О них не напишет
никто из всеобщего хора хип-хопа,
нечем закрыть бесконечную течь.
Чтобы хоть как-то спастись от потопа,
чтобы хоть как-то озвучить их вопль –
слушай ночную речь.
Все мы –
ночная
речь.
6.
Комната в ноябре
Посмотри, как они лежат,
будто им ничего не жаль:
ни детей, ни деньжищ, ни деньжат,
ни попыток сбежать,
ни любых пострадавших
среди горожан.
Посмотри, как лежат,
не сгорев, но отдавши
свой заветнейший жар,
пальцы белые сжав,
так и
не переспавши.
Двое в комнате в ноябре.
И портрет этих двух – ширпотреб:
ранний брак, вечный друг, тот же трек,
не уют – обоюдный запрет,
где случайная вписка
на семь сигарет
обернётся в последний момент
не падением с пирса –
сближеньем планет.
И за тысячу лет –
ни один,
чтоб так близко.
Посмотри, как они не спят,
как не смеют задерживать взгляд,
им известен расклад:
пусть в их браках распад,
и они в роли пленных,
но так сладок и свят
этот миг, что распят
на границе измены.
Посмотри, как не спят
и лелеют свой ад,
и ждут знака
Вселенной.
Посмотри, им неведомо, что
делать дальше с такой широтой:
им не нужен сам шторм,
перебитый флагшток,
им сподручней пред штормом затишье,
где паденье в Ничто –
безопасная ниша.
Так лежат и не дышат.
Лишь дыхание штор,
отблеск фар на кашпо.
Лишь ладонь
на лодыжке.
Им случилось друг друга сберечь
от сплетённых коленей и плеч,
нежных кличек, привычек, не-встреч
и детей, что они не родили.
Ни отточенный меч,
ни взаимная желчь
не разрушат подобных идиллий.
Им открылась ночная речь,
это больше,
чем можно сберечь.
И звенит
будильник.
7.
Ещё пример ночной речи. Женщина в реке
«Он был мне случайный гость,
он был мне никто – пришелец,
не шёпот – далёкий шелест
всего, что со мной не сбылось.
И голос, протянутый через,
и взгляд, проходящий сквозь.
Казалось, что если б разделись –
остались бы так же врозь.
Подумалось: переспать.
Отдаться в секундную вспышку.
Я б в это вошла и вышла,
чтоб это в себе перестать.
Но совесть, супруг, Всевышний,
но пальцев: горячих, пять –
легли на мою лодыжку.
Дальнейшего не объять.
Там вспыхнули: дача, ты
и солнце в ослепших ветках,
и день бесконечней века,
и гул самолётной черты,
висок, голубая венка,
и нет невозможней четы,
чем мы, и нет счастья, наверно,
огромней, чем лето. Чем ты.
Мы будто лежали в реке.
И в том, что тогда не разделись,
не робость была – нераздельность,
ведь всё умещалось в руке,
в лодыжке, забывшей о теле.
С вином ли, в траве ли, в постели –
такого нигде и ни с кем.
Так близко ещё раз осмелюсь,
лишь будучи так вдалеке».
8.
И ещё пример ночной речи. Мужчина в реке
«Я был ей случайный гость,
почти что никто – пришелец,
из прошлого. Шёпот, шелест,
как будто бы детство сбылось.
Я как бы тянулся через,
но всё проходило сквозь.
Мы в юности сильно спелись,
а после остались врозь.
Я вспомнил ту дачу, цветы,
тот день бесконечней века,
сквозь солнце в ослепших веках
твои проступали черты:
стопа, голубая венка,
смесь дружбы и наготы.
И будто забытого света
коснулся я этой стопы.
И вспыхнуло: переспать.
И всё осветила та вспышка.
Мы в это войдя, не вышли б,
начав, не смогли б перестать.
Да: совесть, супруга, Всевышний,
но пальцев, далёких, пять –
горели на хрупкой лодыжке.
А большего нам – не объять.
Мы будто лежали в реке.
И то, о чём мы не разделись,
таилось в лодыжке, руке,
и это была запредельность
всех чувств, затяжное пике.
С вином ли в постели неделю –
такого нигде и ни с кем.
Я ближе, чем с ней, не осмелюсь
Я рад, что мы так вдалеке».
9.
И совсем другой пример ночной речи. Диалог на балконе
Балкон. И на балконе двое.
И гулкий праздник за спиной.
Там смешаны в пространстве узком
московский с русским, фен с «Ламбруско»,
хип-хоп и хохот, хайп и вой,
вот это всё. А здесь – иное.
Здесь говорили на иной.
Он теребил защёлку рамы,
и в голосе его был нерв,
он то ли выпил, то ли дунул,
он говорил, о чём он думал,
она смотрела будто вне,
но говорила с ним на равных,
о тайных ранах – наравне.
– …а потому мне всё приелось,
жена и дети, страсть и злость,
работа, дом, вот этот галстук…
– Ты чувствуешь, что всё угасло?
– Угасло? Нет. Оборвалось.
– А адюльтер? Мешает верность?
– Скорее, трусость жизни врозь.
– Ты знаешь, у меня всё так же:
носки, уборка, лязг ножей…
– Наверняка, мытьё посуды?
– Да бог бы с ней – нытьё повсюду.
Во всём, во всём, один сюжет.
– А жить с другим?
– Не знаю, даже…
Нет разницы в носках мужей.
«А если б раньше нас связало?»
«А может, нам бы повезло?»
И две Вселенных на балконе
вот-вот соединят ладони,
гул голосов, обрывки слов.
«За это стыдно будет завтра»
«Не отвечай на этот зов».
– Клиент прислал нам, ну, такое.
– Девчонки, а «Бакарди» всё?
– Мне не зашёл последний баттл.
– Сказали прямо – больше ада.
– Я б за такое сразу всёк.
– Куда девались эти, двое?
– У Тёмы вроде есть «васёк».
Они застыли на балконе,
о чём-то важном докурив.
Два самых близких незнакомца:
взаимна тьма, тускнеют кольца.
«Мы про одно. Волна и риф».
«Мы об одном. Корабль тонет».
И праздник за спиной двоих
шумел и бился, вспоминая
хип-хоп и хохот, хайп и вой.
Горела жизнь, как чей-то джоинт,
и двое, позабыв чужое,
обнявшись, плыли над Москвой:
– Поехали домой, родная?
– Поехали домой, родной.
10.
Ночная речь о человеке с фудкорта
Что по сути есть ночь – отсутствие света,
потому его песенка спета.
Мы погасим все лампы, уйдём покорно,
и войдёт человек с фудкорта.
Человек собирает подносы прилежно,
приглядись, среди грязи, пакетов, тележек –
видишь хрупкий контур?
Он идёт вдоль заправок в потёртой дохе –
человек из другой эпохи.
Он не сможет с большой написать своё имя,
из него не слепить семьянина.
Он не знает, о чём там щебечет лента,
кому выпала ночь, тот не канет в Лету,
он проходит мимо.
А эпоха летит, как кортеж с кока-колой –
он глядит на огни эскорта.
А в потоке всё ждёт небольшого окошка
терпеливая неотложка.
Век проносится мимо, и каждый первый
за неделю становится новым пеплом,
хайпанув немножко.
(Человек с фудкорта, всю жизнь с подносом,
не сумей угодить подросткам.
Может, Бог за семнадцать удачных строчек
всё простит им. Но это не точно.
Может, ночь – это так, поворот планеты,
твоя песня однажды и нами спета.
Так споём о ночи).
Ночь – спасенье твоё. Человек с фудкорта,
жди вагон у своей платформы.
И тебе хорошо не зажечь сигареты,
и смотреть на московское лето.
Ты глядишь и не видишь, как в бледном небе,
сохраняя всех сирых, любое отребье,
над путями растёт по тебе молебен –
алый лик рассвета.
11.
Назначение ночной речи
Ночь отступает. Свет
найдёт скамейку, сквер,
балкон, кашпо с цветами
и комнату в Москве,
и выступят детали,
вновь имя обретая.
На всём немеет след
безвестной тайны.
Вот перечень улик,
но профиль лип обглодан,
и вновь мелеют воды,
и флот, и корабли –
лишь тень, изгиб комода.
Ни волн, ни снов, ни лодок.
Везде, во всём– отлив,
следы исхода.
На дне большой реки,
что затопляла спальню,
уже не скроешь тайны;
лодыжки и руки,
как солнца в дачных ветках.
А тайна утром тает,
мелеет моментально
до бледной венки.
Ночь что-то бредит сном,
но свет уже в гостиной.
И рук не вспомнит стирка,
и связаны узлом
в немой утробе бака
родство и горечь брака,
ночные воды Стикса,
остатки мрака.
Бледнеют фонари,
их строй не обесточен.
Бессмысленно горит
средь дня наследство ночи.
В них – гордость одиночек,
что, недоговорив,
сгорают изнутри
заветных строчек.
Что нам оставит тьма?
В чём дозревает тайна?
В несохранённом файле,
в окурках на балконе,
в конверте от письма,
в колечке от ладони.
Что сберегает тьма?
Всё то,
что кроме.
Стрела спешит к семи,
и в малом виден космос.
Неотвратимый миг
лишь миг, но грандиозен.
Есть ночь. Мы в ней едины.
Затем звенит будильник.
И кажется, гремит
сам воздух.