Написано в соавторстве со "Сделай Громче".
О нашей деревне ходила дурная слава: мол, предки когда-то выбрали тьму и смердь, и вместо земли мы увидим однажды лаву, и в наших домах нас однажды настигнет смерть. О нашей деревне ходили десятки сплетен: мол, средства не сыщешь, какое бы нас спасло. Сперва мы смеялись. Не верили в ад и в плети. Но нам говорили: умрёте. За вами – зло. И мы незаметно привыкли бояться слухов: лучина – для комнат, для крепких дверей – засов. И слышалось нам, что на улице зло и глухо в полуночи воют две тысячи адских псов.
Мы верили верно в рассказы других, не наших. Мы знали, что ночью нельзя покидать дома. А слухи росли, становились полнее, краше, на каждом оставив печать, словно от клейма: о том, что юнец не дотянет до первой свадьбы, о том, что старейший едва ли найдет покой, о том, что сгорят лачуги, сгорят усадьбы, сгорим с ними мы. И что каждый из нас - изгой.
Мы жили под страхом, не чувство уже - привычка. И так недоверие к слухам сменил испуг. И каждый из нас обзавелся своей отмычкой, надеясь, возможно, к соседу прийти на звук. Помочь, если что-то случится, но только время - прошло, и стал каждый из нас для себя один. Мы верили страхам, и в них было нашо бремя, и каждый замкнулся в себе. Наш огонь лучин едва ли справлялся с той тьмой, что не вне, но в душах. И псами для нас обернулись уже друзья. И каждый, другого пытаясь в беседе слушать, на деле же думал: "Кто выживет, он иль я?"
Мы сами себя загоняли в ловушку веры. Мы думали, слухи верны, а соседи - лгут. И между друг другом построили мы барьеры, доверие стало для нас впредь, как жесткий кнут.
От лжи до жестокости пара шагов нам было. Мы вскоре поверили сами, что в нас все зло. Нам страхи затмили впредь разум, и кровь остыла, оставив на месте сердец лишь одно гнилье. И против друзей и товарищей зуб още;рив, решил тогда каждый из нас выживать, как мог. Так гибель таилась для многих в глупейшей вере, деревню наполнил тогда нашу едкий смог. Сжигали дома мы, друг друга, детей рубили, поверив: угроза таится внутри живых. Поверив, что те, кого раньше мы так любили - и есть то проклятье и смерть, что весь ужас - в них.
И вот уж, мой мальчик, остался лишь я, последний. Я вижу, как мы ошибались, но что теперь? Сбежал я от трупов, сбежал я от страшных бредней. Сбежал от себя и от действий своих, от вер.
На собственной шкуре узнал я о силе сказок. На собственном опыте чуял, от боли взвыв. Твой мир же имеет немало столь лживых красок.
Так слушай, внучок, сказки деда, пока я жив.