В пурпуре и венце лавровом
Сидит он в ложе Колизея,
Толпою тысячеголовой
Трибуны на него глазеют.
В нём всё загадочно и строго,
Полны достоинства движенья,
Не зря он уподоблен богу
Широких масс воображеньем.
Хвале народной нет предела.
Понять народ совсем не сложно –
Для славы Рима цезарь сделал
То, что казалось невозможным.
Восторгам молча он внимает,
В себе уверен и беспечен,
Хотя отлично понимает,
Что бог земной отнюдь не вечен.
Когда случится неизбежность,
Когда пройдёт похмелье тризны,
Наденет раб ему небрежно
Венок с шипами укоризны,
В палаццо загородных люди
Прошепчут небу: "Наконец-то!",
Сенат культ цезаря осудит,
Пропьют наследники наследство…
Но не спешите с возмущеньем –
Ведь это дедовский обычай,
Иное стало б нарушеньем
Старинных правил и приличий.
Ну а пока… Пока что сердце
Его бурлит живою кровью
И все глядят на самодержца
С горячей искренней любовью.