Взвивался пламени язык в багрец заката,
Толпа зевак сливалась торопливо,
Она ни в чем была не виновата,
Лишь разве в том, что родилась красивой.
Палач, покрывшись огненным румянцем,
Смущенно ветки добавлял в кострище,
Одновременно наслаждаясь танцем
Нагой агонии на свежем пепелище.
Кричали: "Ведьма!" - и бросались бранью
Трусливые уродливые твари,
Те, что колена преклоняли перед ланью,
Ведомы похотью в ночном хмельном угаре.
Сгорала молча, не издав ни звука,
Творение божественного кроя,
И злобствовала немощная сука,
Подхватывая ликованье роя.
Не снег, а пепел покрывал их рыла,
Окрашивая массу в серо-черный.
Ей неба синь объятия раскрыла
И душу приняла рабы покорной.
Толпа сдыхала от бессильной злости,
Подыскивая новую иную,
А в перерывах в храм ходила в гости
К тому, кого не поминают всуе.