Не помню, что я там вещал, но разговор не шел.
Он был по-детски худощав, по-юношески зол — такой капризный, гордый взгляд сквозь мокрое стекло. И все же что-то час назад меня в нем привлекло, когда он плелся, словно тень, вдоль трассы под дождем, и я решил, что этот день мы вместе переждем.
Мы с Яном ехали в Берлин вдвоем на пару дней: жена сказала, чтобы сын все время был при мне. Звучал Джим Моррисон, в окно стучал несильный дождь, а Ян дурачился смешно, как краснокожий вождь; и сам я тоже между дел смеялся от души, пока мой маленький пострел вовсю меня смешил.
Едва прошел автомобиль столичные огни, спустя всего десяток миль мы были не одни.
Нежданный гость нашел приют на кресле впереди. Мальчишка был не без причуд, как летние дожди. Сперва он показался мне опрятней, чем вблизи. Ботинки, новые вполне, испачкались в грязи, как будто он месил сто глин подошвами сапог. Табличка с надписью «Berlin» свалялася в комок. И лишь увидев смелый взгляд и блеск упрямых скул, я стал ему сердечно рад и руку протянул.
И он, летящий в небеса из отчего гнезда, напомнил мне, чем жил я сам в далекие года. По правде, мой тогдашний быт был пуст и одинок: я был всегда послушен, сыт и заперт на замок. Мой дом, как черный монастырь, меня не отпускал, и те, кто бегал на пустырь, наследуя оскал от местных уличных собак, меня вводили в дрожь — для их затей и грубых драк я был совсем негож.
Все детство эта западня вела меня в тупик. И так, живя день ото дня лишь тем, к чему привык, я с головой нырнул в толпу сознательных людей, чтоб выбрать ровную тропу из множества путей.
***
Блестел на небе, как кристалл, растущий лунный рог. Бедняга Ян за день устал и спал без задних ног, а мы сидели впереди с попутчиком вдвоем: он прижимал рюкзак к груди и думал о своем.
А где-то весело горят походные костры. Глаза отчаянных ребят пронзительно остры. Они умеют видеть то, что спрятано от нас, носить широкие пальто и множество гримас, смеяться утренней звезде и спать без одеял…
Похоже, в этой суете я много потерял.