В темной гавани чуть покачнулась
и несмело плеснула волна,
и Луна над равниной очнулась,
ожиданием ночи полна.
И обход возвещая урочный,
вся сверкая от звездных белил,
вознеслась над долиной полночной,
пробуждая вечерний отлив.
А внизу мутно-синее Море
всколыхнулось, всплеснуло во тьме,
чтобы тайное, давнее горе
рассказать белоликой Луне;
вспоминая недели ненастья
в их туманной, холодной стране,
собирало осколочки счастья
отражением в мутной волне.
Сколько лет, день за днем ожидая
наступления смены ночной,
Море тихо вздыхало, мечтая,
как окажется вновь под Луной;
как в волнах под трепещущей гладью
задрожит, замелькает опять
силуэт, так зовущий к объятьям,
но который никак не обнять.
И, почуяв движение горне,
вдруг покинут уютный альков
бухт и гротов пугливые волны,
и сбегут от своих берегов.
А Луна, безмятежно вздыхая,
над морской пеленой проплывет,
глядя, как берега иссыхают,
чтоб ее продолжался полет.
И, шурша вереницей ракушек,
Море тихо лепечет: «perche…»,
Но Луне не досуг его слушать,
ей привольней лететь налегке.
В этом вечном, немом разговоре
жизнь и тайна их заключена:
шепчет ласково грустное Море,
но ему не ответит Луна.
Что ж, пускай убегает Селена,
побережье на час осушив...
Но, сбегая из лунного плена,
утром хлынет на берег прилив.
Он приносит медуз и актиний,
и обломки чужих кораблей –
пустяки, безделушки, но с ними
почему-то грустить веселей.
И ворчит одинокое Море:
может лучше вот так, в тишине,
без волнений на сизом просторе
и без грез о далекой Луне?..
Ветер гонит рыбацкую лодку,
и, качая ленивой волной,
Море ждет затаенно и кротко
появления гостьи ночной.