non-consequentially

он идет и падает, спотыкается, падает, кувыркается кубарем катится, падает-спотыкается, спотыкается наново из этого положения – и еще глубже падая, проворачиваясь лицом по асфальту мясорубкой кровавой, станком, измученно, падает, падает, снова падает, подымается, изувеченный, истерзанный этой правдой, этим станком надежды грубым. это так приятно – проваливаться ниже и ниже, барахтаться в пене нежной, в пене черной незнания, благодетель и благодеяние тут сливаются, тут сливается всё, что есть – моя привязанность, твоя развязность, ее вязкая промежность, связанные между собой и слитые, смежные; искусственно замкнутые, закрытые, затемненные – мои человечьи, столь человечьи, низкие помыслы, которым нет оконечности, они падают и раскалываются, осколки искрятся, блещут, как блещут слезы в глазищах его, коль он падает; когда он идет, и зная, падает, зная, что это все не пройдет, пока он встает, пока подымается, взрастает подобно растению сквозь асфальт, окроплённый кровью своей же, как утро – ныряющее из просвета в просвет немыслимо бесконечно; сублимировать энергию съеденного в энергию слова, высеченного изнутри, оцифрованного и отсканированного путем пальцев, действие которых перенаправлено  нарочно из внутреннего во внешнее и обратно: сублимировать слова, отточенные проверками, отложенные в глубинах памяти в энергию сексуального, не исторгаемого с усилием, испорченного в застое, в попытках его угасить – и вот вам мое голое искусство импотента, кто словами вертит, как хочет; поверь, делать как тайный советник Гете, отправляя его в пучину беспрерывного падания с поверхности осознания, оставаясь на вершине, где не колышется и ничего не колышет, лишь колышки из лекарственных лавровишен упираются и щурят свои глазищи совсем как его, вот это страшно: вот это я раздетая и отточенная, берущая всё, что он хочет, усиленно падая на кровать – незнание и порочность, теистичность пророчия, перочинным ножичком я разложена в самой яме, где многоточия, где растет ничего из всего, что прочее, распадаясь и раскалываясь на вопросы стремглавые по-че-му – куда падает он, спотыкается, падает и опять встает – круговерть из земных забот, всю ту ярость и весь тот лед, что мешает ему идти на вершины, где точеные колышки не видны и бегут ретиво сверхлюди, рожденные в сознании сифилитика, взращенные нами между абстракцией и деконструкцией, они выкинули все термины – и он среди них; в вакханальном хороводе все кружат вокруг него, их движение – огниво, кремень, слог – они падают без конца, без причин на то, чтоб разбиваться, разламывать тело свое, не прекращая держаться за руки;