Навстречу идёт: зелёная блуза, брюки – клёш,
Кудрявые волосы цвета сгоревшей пыли.
Колючками внутрь – ми скуза – московский ёж:
Настолько в себе, что живые о нём забыли.
Наушники жгут: какое-то ретро – о чём, о чём?
И вот – поравнялся со мной. Ухватить? Зарезать?
Глаза остановлены – льдышки – ты чудо чьё?
Дитя Попандопуло и прапраправнук Креза.
В кошёлке твоей пара пива на `ночь, на день;
Мохнатые бабочки – дабы не помнить горя.
Захочешь в постельку – колпак на себя надень,
Чтоб вздёрнули в воздух не вдруг осокори.
А мне ты не нужен: плыви до любой земли.
Подумаешь – Феб: да и то не валялся рядом.
Смоли самокрутку и правду на сто дели:
Найдёт тебя кто – я же буду до чёрта рада!
Зелёный – не мне: пригодится багровый, злой.
И клёши твои – для чернушек-провинциалок.
Долой тебя, щен-недопёсок, долой, долой!
Люблю мертвеца, чьё надгробье к восходу – ало.
В граните – граница меж светом былым и тьмой.
А с фото взирает чудашье гулящее племя.
Ты, тварь человечия, мой. До скончания – мой.
По щучью веленью, по блуду седого Емели.
Любовь простовата. И в этом – её житиё.
Поди, возвеличь – и пожнёшь захудалое скотство.
Спешит белошвейка, мережку терзая в шитьё.
Я им – госпожа: и во благо и в скотство – господство.