...И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое...
Н.Рубцов
______________
I
...О, если б только мог постичь я связи
между людьми из золота и грязи, –
то – битву предпочел бы, или вечный
покой блаженный в лете быстротечной..?
Ответить на вопрос – превыше сил.
И ждать ответа – как испить отравы;
я жив, (а это значит, что я – жил)
я мертв (а это значит – вечно правый).
...но, исповедь тем ценна, что у края
стоит несчастный – ада или рая...
______________
Мой друг, пишу во здравие твое!
За стеклами рассветом ночь поет,
и ничего священней праздной тиши
на свете нет. Мы – струны для игры
Тому, кого не знаем до поры
Рождения и Смерти, что нас выше...
Не спрашиваю, как ты удивлен.
И будь благословен тот почтальон,
кто весточку донес до адресата.
Конверт измятый дорог нам вдвойне.
(...Я отвлекаюсь. Лунь стоит в окне.
И небо на востоке полосато...)
...Письмом, как средством мост перетянуть,
я пользуюсь, отчасти, чтобы суть
всех мыслей, без которых нынче дня нет,
ты понял опосредованно. Мной
не движет то, в чем капли нет родной.
Но движет то, что нас соединяет...
...Во сколько по часам конец войне?
И смысл брать слова теперь из вне,
когда они разбросаны как трупы
внутри тебя, невинного, какой?
Да никакого. Нынче, где покой –
там смерть одна. А ей перечить глупо.
Во сколько по часам конец войне?
Ты знаешь, я подсчитывал зане
всех храбрецов ушедших и пришедших,
в объятья заключаемых, что в дом,
разбросанных по пригоршням (потом),
и, в точности таких же сумасшедших –
их – крайне много. Прочитав строку
об этих сирых, отодрать чеку
среди толпы, клянусь, уже не страшно.
Страшнее возвращение домой,
где, воздух сбив порожнею сумой,
становишься объектом рукопашной...
Я с плотью говорю, пускай не здесь –
на глобусе потеряна та весь,
где, некогда родившись, ты избавил
от мук постылых мать. Само собой,
ее манерой мог бы жить любой –
а выжил – ты, хоть это против правил.
Ты поборол и рек поток, и муть
стоячих вод. Ты так хотел вдохнуть
в них гром событий. Но, для дистиллята
все вдохи тщетны. Мы ли рождены,
чтоб лечь на жерла? Сто минут войны –
как сто лет жизни, будь она проклЯта!
...Привет сестре! А впрочем, я о том,
что к странствию привыкнув, здесь – скотом
быстрее стану, чем блаженным нищим;
Она-то ждет любого жениха,
да ищет знак, чтоб не было греха.
Ты знаешь, друг, мы все чего-то ищем...
Я пастыря встречал. Он говорил,
что нет войне тождественных мерил,
что в самой пуле шлет Господь спасенье.
Тот пастырь был безногий инвалид...
Представишь, друг, – душа теперь болит
намного реже. Реже чем доселе.
...Шепну еще, как дни стянуть в один
безмерный день... Количество седин
не может рассказать за возраст. Кто бы
ни стал смотреть. Седая голова –
(ты верно восприми мои слова)
твоей не ровня. Случай с ней особый.
Так почему Создатель завещал
нам ценность жизни выше всех начал
иных? Не знаю. Может – ты смышленей...
(...планета красит небо в лазурит,
и ветер доверительно хранит
наброски ночи в ясене и клене...)
Вот, мы живем, и собственно постичь
движение – способны через китч
на жизнь саму... К Омеге от Утробы...
Тогда зачем же тлен хулим опять?
Где разница – скончаться в двадцать пять
от раны, или старцем – от хворобы?
...Чем ближе солнце к утру – восстаю
против себя. И преданность твою
бесславной цели молча проклинаю.
Ведь пили б мед, да лузгали урюк,
могли бы звезды класть в карманы брюк,
но явствует тебе звезда иная...
Мой друг – война совсем уже не та!
в погоны заглянула нищета,
как черви в плод. Страданья неуместны;
и ты – герой – держал один свинец,
все время. А у времени конец
отсутствует. (И славно, если честно)...
В водоворот бытийный загляни –
что видишь – дни. И ночи... Снова дни..?
(Теперь и дни как гуси пролетают -
вздохнул писатель. Умер. Не солгу,
сказав, что многим у таких в долгу.
А сколько им должна одна шестая?)…
Подсчитывать – собьемся. Мне ж милей
их помянуть, чем язвам лить елей.
...Война не ждет бойцов. Мы опоздаем.
Кипит работа. Лязгает станок.
И вражья пыль взлетает из-под ног –
солдаты порезвятся. Только дай им.
А я в тепле. Гляжу – и крыльев бой
в окне заметен. Жаль, что не с тобой
сейчас сижу. Ответствую и внемлю
не другу, но безвременью. Ползти
сподобили меня... Еще – прости,
что впредь тебя покинул нашу землю...
Но ты – пиши, пиши и не спеши!
Для тела нет защиты. Для души –
тем более – как мысли нет порожней.
Пейзаж снаружи – тот же что внутри
у вас мирок. Внимательней смотри.
Внимательней. А значит – осторожней...
Теперь – пора. Прощаться не хочу.
Когда-нибудь часть ветра ухвачу,
в которой ты песчинкой будешь взвешен...
(...Пропала ночь. Бескрылый херувим –
Бежит мальчишка. Так неуловим,
Так искренен, чудак, и так безгрешен.)
II
...Соотнести последствие с причиной,
Рожденье гнева с кротости кончиной –
Задача столь заманчива и жутка,
Что не найти меж ними промежутка...
А между тем, от альфы до омеги
Есть буквы алфавита. В языке –
Сложенье в речь... В своем наземном беге
вся жизнь людей – как слезы на щеке...
______________
...Привет. Здесь нет усталости в помине;
хоть день прошел, как водится, во имя –
не скучно. Виден хор из-за оград.
...Ты – все молчишь. В подобной муке длинной
я вести жду. Креплю бумагу глиной
как сургучом. И тем бываю рад...
По цвету солнца – знаю – скоро свечи
начнут мерцать. Их долго будут жечь и
как будто петь, гортанью звук послав.
Так водится. Не стоит разбирать их
слова. Вотще. Язык небесной рати –
для избранных. Я не из их числа.
Все время суток делится по воле
(искомой) на диезы и бемоли,
еще – на изменение ключей,
ведущих к нотам. Письменной привычке
(моей) пора использовать кавычки
заместо скобок. Радуюсь ничьей...
Ничьей меж мной и именем за скобкой,
полунамеком, дерзостью и робкой,
и злой, как многим кажется, увы,
ничьей меж мной и целой сворой певчих
прямых существ, чей белый голос легче
лучей... Возможно – все они правЫ...
Соревноваться с ними – недоступно.
Язык их, мне сдается, крайне скуп на
метафоры и-иже – на свою
одушевленность. Тексты непонятны.
Они теплы как солнечные пятна.
Вот от чего я славлю ничью...
Письмо! Пришли письмо мне! Пусть короче
одной строки. Ведь все равно на клочья
ты рвешь страницу с памятью ко мне.
Прочту – и станет легче. Это вроде
лекарства от «Kirila & Mephody»,
как с вечностью побыть наедине...
Отсель бесед не жалуют с друзьями...
При свежем взгляде – кажется, на яме
сижу у края. Свесив ноги вниз.
А смрад все тот же – что на дне, что рядом –
не заглушить ни снадобьем, ни ядом...
Ad astra, друг – здесь разве что девиз...
Вот и сейчас, когда ты верно в руки
берешь конверт – не ведаю науки,
чтоб объяснить – зачем считать года...
Ведь златокрыло все и златокудро,
и кажется бессмертным даже утро
когда поют... А здесь поют всегда.
(...Конверты существуют разной формы.
От тех, кто превратился в рыбий корм и
от тех, кто ценит письменный уют –
они различны запахом и цветом.
Поэт на дне тем только схож с поэтом
стола – что письма их переживут.
Конверты-треуголки и картины,
с отметками воды и паутины –
своих хозяев равно обрели,
как ты, надеюсь. Плесени не будет
на той бумаге, что доставят люди
тебе (суть – orbi) – ратнику земли...)
Не брезгуй строк... И здесь все по ранжиру –
(я думал – нет; но верно – быть бы живу)
увы. Хотя одна на всех земля –
покой торговца южного базара
вельможному покою Балтазара
ужасен. Единица от нуля
так не отлична, как те ипостаси,
в какие, возвеличась, их раскрасит...
(ну, скажем – время. Ты меня поймешь)
и быт, мой друг – он лишь вчерне срисован
со... времени (смотри на сноску снова)
он все равно, как мы – пойдет под нож...
...Куда бы ни ступил – луга святые,
святые мельницы, ручьи мосты и
святое право их переходить,
святое место возле них селиться,
крылами рядом бьет святая птица,
святая должность воду их мутить.
Святая пыль, святая грязь, святая
корзина с хламом, головой мотая –
корова (в той же святости) и дом,
святой, как поселение господне
(обратное баракам преисподней)
стоит. Таких – по тысяче кругом...
Друг – то, что я описываю – правда –
ампир и декаданс. А время трав да
деревьев прожито. И тут – ничто
вам не напомнит листья, хвою, стебли;
все деем ради и во имя ебли
эфира с миром. Слаще было чтоб.
Так есть. Опять – как в пении. Не стОит
перебирать сей святости устои.
Они для нас, обласканных – бальзам,
наверное... Спасибо. Были б сыты.
Пусть кудри у наместников завиты
изящнее... «...по деянью воздам...»
Давно читал об этом постулате.
Слова могу наврать, но смысла хватит.
При входе зависть нам удалена
под внутренним наркозом. Ваши СМИ и
т.п. – есть инструмент лоботомии –
достаточно, чтоб здесь хватить сполна.
Достаточно, чтоб там, у Вас подняться
(читай «с колен»), и вместе с тем на -адцать,
кому-то лет короче сделать жизнь
на лестнице, что Якову не снилась...
...но это – тоже Временная Милость.
Припомни, друг. Припомни и держись!
...Мне жаль, что ты не пишешь. Черкни пару
словец о том, как пьет твоя гитара
бессчетный долгий месяц тишины,
о том, какие трепетные ноты
не издает. Те песни помню от и
до... Дай мне то, чего мы лишены!
Сыграй бумагой, выскули петитом
о матери, сестре, о недопитом
с тобой вине, оставленном кислеть.
И просто – о себе. Я так тоскую
здесь в совершенстве, но, зато какую
обитель выбрал – певчим – это клеть!
Я вижу, как в заснеженном КовдОре,
качает ветер лампу в коридоре;
Луна свершает всенощный облет
столь дорогих обоим нам владений;
ты там стоишь, ты видишь мои тени,
и вьюга, видишь, не перестает...
Какие тут чернила! Понимаю –
стена меж нами – то стена немая...
Как верно – знал бы прикуп, жил бы где.!?
Вот то-то. Ни врата, ни часовые
у этих врат не стоят нашей выи
с петлей на ней. Ни здесь, ни на Суде...
Мое письмо к тебе опережает
немного время – (острие ножа и
петли окружность.) Будь для них быстрей
и пращуров, качающихся в реях –
(воров, менял, служилых, брадобреев) –
и кораблестроителей тех рей.
Да будет так. Опять же – по поступкам...
...Я ж, должное отвешивая суткам,
Ступаю вниз за порцией чернил.
(Чернила, друг, берутся здесь с опаской,
они – не ноты, не святые краски,
они... не знаю, кто их допустил...
Чернила дозволяют (не смешно ли..?)
не слышать рой диезов и бемолей –
(Как было выше – передел часов.)
Но до сих пор еще не догадались
их запирать под певчие сандали.
А это – крепче, друг, чем на засов...)
Я успокоен тем, что ты получишь
мои слова. И дождь, роняя с тучи
себя по капле, пощадит чернил
разлет нездешний, то, что им писалось...
Любезный дождь, тебе за эту малость
воздастся мной. За все, что сохранил.
Друг, напиши. Знак равенства навеки
иным смежил и губы их и веки,
а ты – не любишь соглашаться с ним.
Попробовав твоих вестей оттуда,
с другой земли – не я мудрее буду,
но ты поймешь, кому мы здесь звоним...
(...Так странно..? Нет, ничуть. Ведь если хочешь
пропеть число в ковдОрской мерзлой ночи
в пространство, в никуда, и в месте с тем
в поместье с кельей преданного друга –
ты сознаешь, в чем есть его заслуга,
и почему для остальных он нем...
И почему за изгородью встретив
антропоморфных певчих, видит в клети
покоя больше чем в иных домах
с окном на юг и море...) ...Эту фразу
запомни. Написать ее два раза
я не смогу, не повредив ума.
Уже темно. Ты говоришь с собою,
ловя звезду. И мыслишь – со звездою,
что я приду... Ты знаешь, что я здесь.
Так передай обличие бумаге!
На ней (когда мы искренни) – мы наги.
И лучше сам одну звезду повесь...
III
...вчера на небе черном и стоглазом
звезда звезду подбросила. Та, сразу
преодолев земную стратосферу,
в сознании людском вскормила веру...
Спасибо келье – серых стен гранит
меня от всех сияний охранит...
_______________
...и вот – я получил твою депешу
(прости жаргон). Я ничего не вешу
уже (кто помнит) сколько лет подряд.
Однако, для меня, как есть, весомо
твое ИМХО к проблемам дружбы. Homo
homini lupus est – как говорят...
Ты молодец, что выдавил хоть десять
коротких строк – в пропорции им весить
за Рубиконом – тысячей страниц!
Ты написал – а значит – я был правым.
Не все же мне нести с покоса травы
себе в матрац – письмо из-за границ!
Все то, что ты трактуешь о поющих
святых телах из плоти (суть из гущи
воздушных масс, летающих кругом),
возможно – так. Но – вашими глазами.
Ведь возле алтарей под образами
едва ли можно думать о другом.
Отсель – иначе... Что сестренка..? Пишешь –
болеет. Это временно. Ты выше
тащи ее когда приедешь в Крым.
От Понта, между вострых кипарисов
води ее от мыса и до мыса,
от первых волнорезов ко вторым,
и не давай печали поселиться
в ее душе. Води глядеть на лица
у безалтарных храмов – те живей.
Цени как соль присутствие улыбки
в ее глазах (хотя бы). Души зыбки
как кожа волн обветренных морей.
...Моление – как пишешь ты, – первично.
Вы строите сей храм. Мне не постичь, но
хотелось бы. Ты думаешь, мы все
живем тут, вечно слыша ваши плачи..?
О, друг, боюсь, вы выбрали задачу,
подобно бегу белки в колесе, –
абсурдную. Что до движенья с места
вперед. Ты помнишь, церковь – чья невеста..?
Вот-вот... Любовь к традиции храня,
ты можешь ставить свечи у распятья,
писать записки (их читал раз пять я,
потом устал) – все корм сей не в коня.
Ты сообщал – «...прохладны нынче лета.
Неурожай. И ссохлась до скелета
моя скотина. Постный дал обет.
Сестра болеет. Яд снимает боли.
Молился нынче свЯтому Николе.
Авось, поможет. Рано ей к тебе...»
Да, да... Ей рано. Впрочем – заусенце
в болеющем любовью женском сердце
рубцом не быстро станет – погоди.
Неурожай закончится (я спорю).
Так распределено. Езжайте к морю.
Побольше по камням сестру води.
Они ступни разгладят, и болезни
покинут тело. Пусть острее лезвий
оскол краев их. Этот мой совет
не позабудь – а как излечишь – вспомни,
и, покрутив колки, тайком исполни
мне нашу песню ...где-то-где-нас-нет...
...Спасибо невозможности обняться.
...Здесь (как и там, пониже) быть в паяцах
само собой – почет из дорогих.
Разучивая певческие гаммы
ты входишь в их оркестр полигамный –
все дети света – темени враги.
Я – коротко – приободрен и вижу –
еще напишешь. Проглотивши жижу
вину подобную, прощаюсь на пять дней
по вашему счислению. Харизма
у певчих не находит пессимизма
в прощании с живыми. Им видней...
IV
_______________
...ни благодать осеннюю, ни дождь
не ждал я часом... кто ж меня отпустит?
О, девочка, не знал, что ты придешь
так скоро в это злое захолустье...
...Вот свиток до востребованья мой.
Т.к. сама –
нема, глуха и слЕпа
до срока будешь...
Хочется домой...
Но дом мой нынче – у чужого склепа.
Приободрись. Не нам вершить судьбу
друг друга, моя милая, тем паче
у нас с тобой написано на лбу,
что будем вместе –
здесь – никак иначе!
И отдыхай покуда. Был тяжел,
хоть и мгновенен путь оттуда в пропасть.
Поспи, поспи чуть-чуть. Вот дождь пошел,
с тебя смывая всю земную копоть...
Он смоет все! Вода чиста и зла,
и ты забудешь даты с адресами;
я позабочусь, чтобы ты спала
в обход его назойливых касаний...
Теперь – письмо единственный почет.
(Прости что столько в нем местоимений)
...И если даже певчий перечтет,
уже едва ли что-нибудь изменит...
V
________________
...Не думал, что родить тебе смогу
хоть строчку. Но, однако, жизнь – живущим.
Не верьте, что вы все у нас в долгу –
отсюда дОлги ваших будут пуще!
Не утешаю. Смерть не лишена
оттенка праздны. Можешь мне поверить,
хотя бы на слово. Ключи от двери,
просторный зал, луч света, тишина...
И сеет дождь, как легкий порошок,
успокоенье, отдых, передышку,
бездействие и негу... Это слишком
заманчиво. И слишком хорошо.
Она проспит ваш пасмурный мотив,
все это было у нее. Но, всяко
она очнется, увидав двояко
себя в неосязаемой плоти...
За дух ее спокоен. Он не нов,
но мудр и стар (как будто в пику – телу),
он, знаю, доберется до основ
своих скитаний – радуясь пределу.
Мой друг, как бы то ни было, она
пришла. И не суди, не трать силенок.
Ее забвенье – тоже сторона
существований. В кадрах фотопленок,
возможно также, в письмах. И, еще –
в том, что и я имею, в общем, право
погладить это бледное плечо
и говорить с тобой светло и здраво.
Мой друг, я от тебя – не отрекусь!
Но... Просто Время. Время и утрата
опоры под ногой (зыбучей – пусть.)
Она пришла… Она не виновата.
...Остался ты – любимый верный друг!
И я тебе скажу – молись за певчих!
Они опять слетаются вокруг,
ее покой их голос сделал крепче.
Они, не глядя, разбивали мрак
от перехода тела в область тени.
Я видел, как они вошли. И как
она глотала чудо песнопений.
Затем – на свет, сомнамбулы царя...
Единственное, что мне оставалось,
ступить им вслед, где плавилась заря,
передавая певчим крыльям алость.
...Сестренка спит. Проснется – сообщу.
(Надеюсь, я не слишком надоедлив?).
Мелодии бросают, как пращу
ей токи сна, старение замедлив.
Давай же, друг, давай припомним дни,
где было много песен поживее,
где мы (я ставлю равенство – «они»)
шли напролом, сомнения развеяв.
А посему, чем ты скорей поймешь,
что добродетель смерти – вещь святая,
тем меньше станешь вглядываться в ложь,
да и вообще, во все, что ты читаешь.
(Здесь – я о песнях... Вновь о песнях я...
Они звучат, ты – слушай, слушай, слушай,
их будут петь живые сыновья,
живые люди, яростные души.
Земная влага смочит им глаза,
земная пыль согреет и схоронит,
и воскресит задорная гроза
земная, что обмоет им ладони...)
Она – хозяйка, женщина, сестра, –
для вас (и для тебя) – и есть та пыль из
вчера еще горевшего костра,
чьи всполохи и тени не забылись...
Ты – воевал. Ты чаще видел прах,
чем одуванчик в травах цвета хаки.
Ты воевал. Ты был в земных горах,
ты отражал столетние атаки.
Но друг, она, не выдержав боев,
уснула. И оборвалось сраженье
с самим собой бескровное твое –
шаги оборвались, длиной в сажени…
Душа оборвалась... Война сочтет
сентиментальным тихий этот почерк.
Да будет нам с тобой разлукой – йод,
болезненный, как память...
Авва Отче!
1997-1999