Её безвкусица, подобно ей, была иззябшей,
как на столешнице комода слон из яшмы,
что куплен был у гавани, на рынках Гваделупы,
в сезон дождей. Один он здесь смотрелся глупо.
Куда в руках креолки выглядел изящней!
Теперь трубит поверх, стоящего в углу комода,
подальше от окон - поблизости ко входу,
среди отживших звуков, мелочи, ключей, намёка
на то, что наспех, попросту берут с порога,
не церемонясь на стихи и пароходы.
И здесь, промежду недоговорённостей, у входа,
как банка огурцов одна среди компотов,
скрывался слон и точно клерк, службист, чинуша мелкий
он чаще был, как бы не в собственной тарелке,
как сапожок, попавший в яму для компоста.
И как доставщик пицц и тайный прозелит хот-догов,
всегда готовым был сбежать с таким расчётом,
чтоб с облегченьем, выдохнув едва, успеть за дверью
почувствовать себя в Осташкове, за Тверью,
с удилищем на фоне сельских дымоходов.
Похоже меркнет за окном, где не найдя приюта,
ночь обирает день, как жизнь, сбывая чью-то,
но не застав изгиба за созданием пропорций
находит то же, что безрадостный пропойца,
страшась себя, как обнажающего утра,
как марта, извлекающего из-под снега мусор
(когда-то, яркая жестянка из-под мусса,
листва, окурки, перегной, обертка от кондома,
все вперемешку, вкось, как после вора в доме)
Спаси и сохрани вас от такого груза!
Так думал слон, разглядывая сверху равнодушно
чулок на спинке стула, спящей на подушке,
(велеречивый и ажурный, несомненно пошлый,
фетиш бульварной Гретхен безо всяких пошлин)
как март за окнами, такой же побирушки.
(с)lastesh, 2017