Стихло: как буря перед затишьем.
И штиль во время шторма выплёскивает войско.
И смысла не лишено
твоё медленное не самоубийство.
Рвано, кисло-сладко,
чавкающе и всклянь,
где земля горит от слёз.
Только в лоскутах душа.
Только запах анти
и твоя спина: в раскаянии.
Не допуская аппроксимации
в допустимом.
Ржавь смешивается в глазу с молоком.
И лицо: бесы в здании:
распахнутые двери:
как вонючее бельё.
Иноходец и древо скомкано.
И ложится лист на гроб,
срывая маску с живого.
А ты не умер, но и не тот.
К никому спешишь не сказать,
не помолиться о не насущном.
Только дрожь и вывернутый наизнанку
август,
когда поэты пишут хорошо о том,
что плохо.
Каюсь и убиваю руки
под твоей фатой-фат,
падая вверх.
Пропадая в глазницах
щедрого бедняка:
хлопками об слёзы.