Йошкин кОт

Сан-Торас.
Йошкин кОт.
Роман по горячим следам действительности.



 "Сколько бы мы ни сделали, ни придумали, ни открыли,
в течение жизни создается один шедевр - это сам человек.
Каждый высекает свою личность, как скульптуру из мрамора.
Я инвестировал в себя знания, чтобы свой человеческий капитал
внести добавочной стоимостью в жизнь других людей.
Но для взаимодействия необходимо сотрудничество,
ибо в стае птица пролетает почти в два раза больше пути,
чем в одиночестве.
И если человек создан по образу и подобию Божию, значит,
он создан творить мир - свой собственный, внутренний мир!
Таким образом, двигаясь  шаг за шагом по дороге жизни,
мы создаем свою, неповторимую Вселенную."
Санто.
 

ГЛАВА 1. ТАИНСТВЕННЫЙ КОТ БАЮН.
 
«Одним судьба дает выбор, а другим ставит ультиматум».
 
О, сколько б мы вина ни пили,
Как ни гневили б небеса,
Чему бы грабли ни учили —
А сердце верит в чудеса!
 
В Москве наступила восемьсот семидесятая весна. Блестящие сосульки, точно выдутые из толстого стекла, свисали с покатых крыш, нежно капая на прохожих.
Доктор Леонид Андреевич, прочитав очередную лекцию о вреде курения, вышел на улицу, плотно надвинул шляпу и с удовольствием закурил, пуская голубоватый дым через усы с черной полукруглой бородкой.
«Наказание, — подумал он, пробежав глазами командировочное удостоверение и уточняя даты. — Опять командировка, и куда?! В тартарары, вернее, в Йошкар-Олу, что, в сущности, одно и то же!»
«Ёшкин кот», как говаривал герой-любовник из комедии «Любовь и голуби». А что за Ёшкин кот? И кто такой этот Ёшка, не-яс-но.
Щурясь от солнца, он посмотрел вдаль – маршрутка не думала появляться.
Вечно запаздывает!
Леонид Андреевич достал смартфон и от нечего делать прогуглил изречение «ёшкин кот». В узком окошке дисплея появилась запись:
«Интерновости: в милениум нашелся Ёшкин кот, а сегодня, спустя 17 лет, он обрел свою Ёшкину кошку! Да здавствует Йокарный бабай!» 
«Чушь», — буркнул доктор, ища глазами, что думает по поводу Ёшкина кота мудрейшая Википедия.
Выяснилось, что Ёшкин кот не кто иной, как Кот Баюн из мифологии древних славян, который ходит под землей, унося покойников в иные миры. Кот боится открытых пространств, но подземная пещера ему родной дом, а Мать Сыра Земля единокровная матушка.
Далее Леонид Андреевич узнал о том, что когда Бабе Яге пришел срок преставиться, милый котик явился по ее грешную душу, однако хитрая Яга хотела спасти свое агрессивное существование. Но, поскольку, как Шехерезада, сочинять сказки не умела, то пригласила Кота Баюна в свой погреб угостить человечьими косточками.
Пока кот пировал, увлекшись лакомством, она улизнула на своей реактивной метле.
С тех пор как только Баюн является за Ягой, красотка оставляет ему деликатесы из вяленой человечины, а сама улетает наводить свои порядки в нашей жизни.
Смерть в образе кота-обжоры представилась доктору симпатичней косоротой анерексички в инквизиторском капюшоне.
«Прозвище Ёшкин, — подумал он, — видимо, образовалось от Яга — ласкательно Ёшка».
Наконец, маршрутка подкатила к остановке. Не дочитав сагу про кота, Леонид Андреевич вскочил на подножку и не глядя бросил недокуренную сигарету; совершив сногсшибательный пирует, сигарета кувыркнулась в воздухе и с невероятной точностью влетела, как баскетбольный мяч в сетку, прямо по назначению.
Щелкнув пальцами, доктор окинул пассажиров победоносным взглядом, но никто не обратил внимания на виртуозный трюк, и, несколько разочарованный, он прошел в салон, сев у окошка.
«Ну и тоска ждет меня в этой Йошкар-Оле, — взглянув на убегающую улицу, подумал Леонид Андреевич, — однообразные дома, тусклые фонари, убитые дороги, пыль да грязь столичной российской глубинки».
Доктор не любил нищету, его эстетическая натура требовала прекрасного.
Втайне он поклонялся искусству, к которому его коллеги не выражали особых пристрастий, в то же время старались изобразить интерес, поскольку приобщенность к прекрасному подразумевает в человеке тонкую душевную организацию.
Сказать «я люблю поэзию и театр» — все равно что похвалить самого себя.
Леонид Андреевич любил японские сонеты и даже имел слабость — пописывал стишки, рисуя перышком на полях черной кожаной тетради, но стеснялся этого занятия, выявляющего в человеке нечто сентиментальное. 
«Поэзия не терпит полумер, — считал он, — поэт может быть либо великим, либо никаким». Секрет разросшейся в блогосфере графомании доктор относил в копилку самообмана невзыскательных авторов, но удержаться от стихописания все же не мог. Услышав наплывающую мелодию, он морщился, пытался отогнать ее, но, подчиняясь назойливой музе, нашептывал рифмованные строчки через смущение и некоторую неловкость.
Несмотря на эту слабость, отнести себя к неудачникам Леонид Андреевич не мог, поскольку обладал комплексом интеллектуальной полноценности. И хотя устраиваться в жизни и ловчить не умел, будучи весьма щепетилен в вопросах чести, но в то же время удержаться на высоте своих нравственных идеалов доктору удавалась далеко не всегда.
Леонид Андреевич любил женщин.
«Если б командировка выпала не в Йошкар-Олу, а, например, в Амстердам, — вздохнул он, — или в Рим, можно было б полюбоваться итальянскими соборами и итальянками в стильно мятых одеждах». Ему нравился их слегка заспанный макияж, не ориентированный на боевой окрас. Нравилась умытая доверчивость, незащищенность, будто случайно забежала в ресторан, небрежно накинув кофточку с торчащими наружу швами. В одной руке дымящая сигарета, в другой бокал — женщина-вамп с продуманно разветренной шевелюрой. Ей свойственны роковые страсти, интеллект, волевые истерики. Ее любовь — смертельная схватка. У нее яркий темперамент и неуемная ревность. Она ест с аппетитом, умеет выбирать, стоит дорого.
Нравились ему и коротко стриженные головки – будто выбежала после пожара.
Трогательная, субтильная, уютно тонущая в широком свитере. Она нежно-вспыльчива,
настроение — как погода в Амстердаме. Стоит дорого. Дорого в смысле расходов на внимание и время. Ведь путанам платят не за то, что пришла. Мир полон прекрасных женщин! Платят за то, чтобы ушла, за свободу от обязательств.
Ему нравилось прелестное обращение «синьор» и сами набриолиненные синьоры, соблазняющие влажными сливовыми взглядами, и весь итальянской шарм вечерней атмосферы. Нравились милые студенты со спущенными, как у русских бояр, рукавами, кучерявые бамбино в подгузниках, полуспящие в сиесту улицы, полуленивые хозяева лавочек. Хорошо бы очутиться среди требухи древних развалин, увидеть Колизей, застывший, как раненый осьминог на подломленных щупальцах, посреди великого Рима.
Завеяться бы на площадь Испании, полюбоваться «потемкинской» лестницей, заросшей живыми цветами. На ступеньках – молодежь; болтают, целуются, пьют вино. Зайти в кафе, где мистический Гоголь сочинял «Мертвые души». Выходил в астрал, как “Межзвездный скиталец”.
Но одним судьба дает выбор, а другим ставит ультиматум.
Он оставил записку: «Похороните, когда появятся трупные пятна". Но его положили в гроб, придавив чёрным камнем, и когда спустя время вскрыли могилу, он лежал лицом вниз.
Что же ты не забрал его, Кот Баюн, не убаюкал эту гениальную душу?!
«Остановка «Покровские ворота», — громко объявил водитель.
Выпрыгнув из маршрутки, Леонид Андреевич направился домой собирать чемодан.
Через несколько часов ему предстояло трястись в поезде до неведомой Йошкар-Олы.
Он шел, стараясь выветрить из головы набежавшие строчки, чтоб думать о полезном, например, о том, что надо взять в дорогу синий шерстяной спортивный костюм, чистые носки, пару рубашек…
Наконец, открыв дверь своего подъезда, доктор нажал кнопку лифта.
 
ГЛАВА 2. ПЛАТОН И МАРЧЕК.
 
«Хочешь, умирая, поступить вежливо? — закопайся сам!»
 
Хоть обвели народ в Отчизне
Вокруг протянутой горсти,
Но главное, к исходу жизни
Не дать нас мелом обвести.
 
В поезде пахло ржавым железом, в купе было постелено отдававшее сыростью белье, и подушки задорно торчали уголками, как в пионерлагере. Его поприветствовал симпатичный седеющий попутчик в старомодных очках, похожий на учителя.
— Платон, — пожимая руку доктора, сообщил он.
— Леонид, можно Леня, — сказал доктор, хотя не выносил это фамильярное «Леня».
— Отлично, Леня, — обрадовался Платон и не церемонясь облачился в спортивный костюм. Леонид Андреевич вышел в тамбур. И через минуту обнаружил, что пассажиры
в синих костюмах выглядят, как спортсмены из одной команды.
Облокотившись на поручни, он уставился в окно. Поезд тронулся; казалось, что уезжает перрон.
Если бы «спортивная команда» пассажиров, которую, по-видимому, собирала в дорогу общая жена, почти одновременно не зашуршала целлофановыми пакетами, выкладывая на покрытые скатеркой столики вареные вкрутую яйца и жаренных птиц, он бы не понял, что они уже едут.
Платон энергично отодвинул дверь, приглашая Леонида Андреевича за стол. Бутылка самодельной наливки и неприлично лежащая на спине курица, по его мнению, должны были выглядеть соблазнительно.
Доктор чокнулся с приветливым Платоном рюмками, и, выпив, почувствовал внутри себя приятное тепло. Спохватившись, он щелкнул портфелем, извлекая оттуда нарезанный сыр, сервелат и буженину. Платон энергично потер ладони в предвкушении приятного вечера.
— А вы, как я вижу, в командировку? — любезно поинтересовался он, чтобы начать разговор и закрутить его вокруг себя.
Леонид Андреевич кивнул.
— А я как родился в Йошкар-Оле, так и живу, учительствую и в общем-то доволен!
— Бальзамно слышать! — кивнул доктор.
— На жизнь кое-как хватает благодаря дачке, жена летом делает закрутки на зиму и наливочку, я картошки накопаю, так и перебиваемся, а сахар вообще вреден, была бы соль.
Леонид Андреевич, опрокинув вторую рюмку, кивнул.
— Город у вас большой?
— Да деревня, и трехсот тысяч душ не наберется — это вам не Москва. Дороги в нашей Йошкар-Оле разбитые, едешь по ухабам — то колесо пробьет, то движок сломается, но я таскаю в машине баллоны с водой, — пояснил Платон, — когда мотор на ухабах перегревается, польешь его, чтобы остыл, и рули дальше. Знаете, еще Гоголь говорил, что у России две беды…
— Первую не починишь, — усмехнулся доктор, наливая Платону; тот выпил, размяк и пожаловался: «У нас в семье пропал кот Марчек. Такой добрый, ласковый, его все в коммуналке любили, сосед-алкаш и то подкидывал Марчеку рыбные кости и всякие объедки.
— Дайте объявление о пропаже, — посоветовал Леонид Андреевич.
— Писали уж, — махнул рукой Платон, — у нас в хрущевках все подъезды залеплены
Бумажками: кто-то что-то продает, кто-то покупает… выживают люди, как могут, не до кота им. Слава Богу, девяностые позади. Такой беспредел был — на улицах людей
отстреливали, то там, то тут обведут следаки мелом, потом сфотографируют асфальт с красным пятном, и машина смоет шлангом, как не было человека. Просто хамство.
— Ну, да, чтобы, умирая, поступить вежливо, надо закопаться самому! — иронично кивнул доктор, — а ты не горюй, все меняется, возможно, и Марчек еще придет, с котами случаются загулы.
— Да разве он найдется, у нас все дома на одно лицо, Ёшкин кот! — воскликнул Платон.
При словах «Ёшкин кот» Леонид Андреевич оживился, но история про пропавшего кота, плохие дороги, коммуналку и картошку варьировалась, не выходя за пределы темы.
«Сидела бы напротив хорошенькая женщина, — тоскливо подумал доктор, — сразу стало бы интересно, говори она о чем угодно, да хоть про картошку».
— А как у вас сейчас с преступностью дела обстоят? — обострил разговор доктор.
— О, с этим осторожно, — предостерег Платон, — на хулиганку можно нарваться, наркоты много, раньше люди в основном пили, а сейчас шприцы в подъездах валяются, такой вонизм — зайдешь, хоть нос затыкай.
— Ну, давай-ка, друг, на боковую, — резковато предложил Леонид Андреевич, ломая "пионерскую" подушку.
— Да вроде рановато, тут же еще есть, — взболтнув бутылкой, запротестовал Платон и снова налил.
Леонид Андреевич, выпив, перевернул рюмку вверх ногами и нетвердо сказал:
— Все, друг мой, завязываю. Мне завтра молодым и старым специалистам повышать их квалификацию, а значит, быть в форме.
Посетовав еще немного по поводу пропажи Марчека и плохих дорог, Платон смолк.
Едва коснувшись подушки с мыслью «скорей бы уж сказать Йошкар-Оле: прощай унылый уголок тоски и скуки!» – Леонид Андреевич погрузился в сон.
 
ГЛАВА 3. КАТАВАСИЯ КРИВЫХ ЗЕРКАЛ.
 
“Видимо, мистика и есть логика небес.”
 
Весной в Венеции прохлада.
У древних стен Святого Марка,
Вблизи старинного фасада
Порхают голуби над аркой.
 
 Утром Платон растормошил доктора:
— Вставайте, подъезжаем к Йошкар-Оле!
Голова Леонида Андреевича, раскалываясь, гудела, он надел тапочки и поплелся по вагону раздобыть утреннего чаю.
Усатая проводница за особую мзду принесла, гремя подстаканниками, горячей воды
и несколько мятых пакетиков заварки.
Поезд дернулся, пакетик вместе с ниткой плюхнулся в стакан, нырнув в кипяток.
— Чай с носками, — поморщился Леонид Андреевич, наматывая мокрую нитку на пахнущую металлом чайную ложку.
Он сделал пару глотков, обжигая губы, и вышел в тамбур, захватив сигареты.
За окном мелькала не радующая душу серость пейзажа.
«Тоска, — подумал он, — даже Марчек и тот удрал отсюда».
Голова нестерпимо ныла, болезненно откликаясь на звуки. Наконец поезд, визжа, как резаный хряк, затормозил.
— Леня, помочь словить такси? — участливо спросил Платон.
Леонид Андреевич вяло кивнул, протянув бумажку с адресом гостиницы.
Платон, суетясь, усадил его в пыльную Ладу «Калину» с заляпанными грязью номерами и изрядно потрепанным водителем, бросил на переднее сидение адрес, и они с Леонидом Андреевичем душевно попрощались, как старые приятели.
Заросший щетиной водитель с интеллигентной бледностью лица взглянул на него понимающе.
— С бодуна? — лаконично спросил он.
Доктор кивнул и, прижавшись лбом к холодному стеклу, незаметно для себя задремал.
Но спустя некоторое время очнулся, не представляя, сколько проспал, и глаза его от изумления расширились.
Леонид Андреевич очутился в Голландии, а именно на знакомой ему набережной Амстердама. Голландские домики, притулившись плечом к плечу, кланялись навстречу, неожиданно он увидел памятник двум Пушкиным. Один Пушкин сидел без шляпы, положив ногу на ногу, второй, подбоченясь, стоял напротив него в цилиндре.
— Как называется эта набережная? — протер глаза доктор.
— Ам-стер-дам, — по слогам ответил водитель.
«Интересно, — подумал Леонид Андреевич, — что делают два Пушкина в Голландии, в которой ни один Пушкин сроду не бывал. Чертовщина какая-то».
Между двумя Пушкиными сидели три толстые женщины, гримасничая, в разных витиеватых позах: одна фамильярно положила стоявшему Пушкину руку на член, другая уселась ко второму Пушкину на колени, а третья обхватила его за шею, целуя Пушкина в губы.
— Мг… Странно, — передернул плечами доктор.
— Хотите, сделаю фото? — угодливо спросил водитель.
Тут Леонид Андреевич заметил, что выкрутасы гражданок означают позы фотографирующихся кокеток, и, несколько успокоившись, отмахнулся:
— Нет, спасибо, зачем мне три девицы и два Пушкина?
— Один из них, сами понимаете, Онегин, — слегка обидевшись, уточнил водитель.
— Какой именно? — поинтересовался Леонид Андреевич, не успев хорошенько разглядеть обоих Пушкиных.
— Не знаю, кто их разберет, оба с бакенбардами.
— А этот, что стоит слева от Пушкиных, в шляпе, с палитрой и кисточками, кто будет?
— Ааа… Это Рембрандт, старый художник, гордость наша голландская. Жена у него, сами понимаете, Саския. Машина проехала еще немного, и Леонид Андреевич ахнул.
Прямо перед ним во всей красе открылся венецианский Дворец дожей.
— Бог мой, что это? — моргая и щурясь, спросил он.
— Венецианский дворец, — водитель надавил на букву «р», — вон там часы знаменитые, из ворот выходит ослик, на спине у него Божия Мать. Циферблат со спутника заводят — самый точный хронометр в мире! Хотя, сами понимаете, зачем нам такое точное время?
— Остановите, — попросил Леонид Андреевич.
Болтая с диспетчером по спикеру, водитель затормозил.
Доктор вышел на воздух, разглядывая дворец. Водитель активно выскочил из машины, щелкнул фотоаппаратом:
— Это вам на память за небольшую плату, — любезно улыбнулся он. — Здесь и дата стоит, и время.
Леонид Андреевич, кашлянув, увидел себя на фоне венецианского Дворца дожей, и, садясь в машину, кинул фотографию в портфель.
Не успели они проехать и нескольких минут, как доктор точно в кривом зеркале увидел собор Василия Блаженного рядом с гигантской скульптурой Архангела Гавриила.
Неукротимая струя фонтана мощно рвалась в серое небо, взбивая кучевые облака.
Водитель с видимым удовольствием поглядывал в зеркало на изумленного доктора,
который так же удивился бы, если б увидел посреди Красной площади собор Парижской Богоматери. Открыв окно, Леонид Андреевич уставился на собор, отметив, что в его облике причудливо слились два храма: Василия Блаженного и Спаса на Крови, что на канале Грибоедова в Питере.
— Это Благовещенский, — сообщил водитель. Глядя в зеркало, он вырвал у себя седую бровь и, перекусив на передних зубах, жестко сплюнул.
— Дык я прям гид у вас, — намекая на чаевые, разошелся он. — А это площадь Пресвятой Девы Марии, сами понимаете, ведь мы — столица Марий Эл, единственный город на букву «Й»! — с гордостью пояснил он.
«Действительно, — подумал Леонид Андреевич – тут, кажется, все начинается на букву «Й», а у него красные кроличьи глазки». Но не успел он подумать об этой странности, как за спиной раздался громогласный бой курантов. «Точно со Спасской башни Московского Кремля», — мелькнуло в голове — и буквально в четырехстах метрах от Благовещенского собора доктор увидел не что иное, как Спасскую башню.
Водитель, подмигнул одним кроличьим глазом, машина не торопясь проехала вдоль берега реки. 
— Как называет эта река? — спросил доктор, протирая глаза.
— Это, сами понимаете, Малая Кокшага, — с готовностью сообщил водитель.
— Какая еще Кокшага! Остановите машину!
Леонид Андреевич вышел, сердито спросив щуплого пьяненького прохожего в женском грязно-розовом пальто:
 — Как называется эта река?
— А, эта… — не обращая внимания на Спасскую башню, махнул он рукой. — Как вы сами понимаете, Кокшага.
Глаза у него тоже были красно-кроличьи.
Доктор сел в машину, раздраженно хлопнув дверцей. Машина свернула за угол.
Не успел он обдумать, что происходит, как перед ним появился собор и башня с часами.
— Где это мы? — кашлянув, спросил Леонид Андреевич.
— Мы на Патриаршей, — подмигнул водитель, — вон там собор Воскресения Христова, а здесь башня с часами, под бой, сами понимаете, выезжает на ослике Христос, а следом идут его астолопы…
— Кто-о? — повысил голос доктор.
— Известно кто! Апостолы, целых двенадцать штук, Пётр, Марфей, сами понимаете, Фома Неверующий…
— Матвей, Вы имеете в виду?
— Ну, да Матвей, потом Филипп из Версаля, Варфоломей, а тот, что с понурой головой, ну, последний плетется – это Иуда.
— А улицы Ленина у Вас в Голландии между дворцами случайно не найдется? — ему ностальгически захотелось увидеть простого Ленина с протянутой рукой или хотя бы в кепке.
— Есть, — кивнул водитель, — дык, мы как раз и поедем по Ленинскому проспекту, а где же, по-вашему, еще может быть галерея с часами-курантами?
Но доктору было не до этих размышлений, перед ним открылась Фламандская набережная. Европейские здания из разноцветного кирпича, с обилием декора, искрились на солнце.
— Видимо, мистика и есть логика небес, — чихнул доктор, и на него напал царапающий душу кашель. — Как называется эта набережная?
— Брюгге – два «г», — поднял два пальца водитель.
 Указательный палец у него наполовину отсутствовал, этим полупальцем он ткнул в окно.
— Это у нас на Брюгге памятник Грейс Келли и князю Монако.
— Зачем в Йошкар-Оле Грейс Келли и князь Монако? — пожал плечами доктор.
— Дык наш президент считает, что эта парочка, сами понимаете, образец суперсемьи. Он говорит: в жизни надо брать пример, на кого-то равняться. А нас здесь, марийцев, пруд пруди, вот мы и равняемся!
— Вас «тьмы, и тьмы, и тьмы», — подумал доктор « скифской» строчкой.
— А это что за улица? — не решаясь поднять глаза, спросил он.
— Известно, что это улица Гоголя, тут и Гоголевский мост, и памятник Гоголю, — водитель мизинцем ковырнул в носу, растер содержимое между пальцами и щелчком избавился от него. Доктор брезгливо поморщился.
— Разве Гоголь когда-нибудь бывал в этих местах?
 — Конечно, не бывал, — пожал плечами водитель, — но в "Мёртвых душах" он упомянул Царевококшайск, как же нам теперь без Гоголя?! Сами понимаете!
— Ничего я не понимаю, — махнул рукой Леонид Андреевич.
— Экий вы непонятливый! — водитель, вертя головой, мелко заморгал кроличьими глазками. — Эта улица, этот мост, этот памятник Гоголю – наша ему гоголевская благодарность.
— За что же йошкаролинцы так трогательно благодарны Гоголю?
— Дык за то, что вспомнил Царевококшайск в «Мертвых душах», раньше-то мы звались Царевококшайском!
 — Как вы назывались? — переспросил доктор, пеняя на наливку Платона, будто напомнившую о себе какими-то галлюциногенными видами Йошкар-Олинских красот.
— Царевококшайск мы звались, — лоснясь от удовольствия, повторил водитель. — Но потом в Марий Эл случилась революция, сами понимаете, и нас переименовали в Краснококшайск.
— Как вы сказали — Краснокакакшайск? — снова переспросил доктор. 
— Не надо на нас «какать»! — сдвинул брови домиком водитель. — Просто Краснококшайск!
Справа в окне мелькнула площадь с огромной конной статуей.
 — А вот и площадь в честь воеводы Царевококшайска!
Но Леонид Андреевич не обратил внимания на эти слова, его взгляд приковала Царь-Пушка, невероятным образом перекочевавшая из Москвы сюда на Венецианскую площадь.
— А пушечка-то, бляха муха, стреляет, — плотоядно причмокнул водитель. — Ствол и лафет – стальные и ядро, ядрена вошь, в стволе!
Перед царь-пушкой лежали сложенные горкой ядра.
Перехватив в зеркале взгляд доктора, водитель ткнул своим полупальцем в сторону царь-пушки.
— Это, как вы понимаете, наша красная кнопка! Кто ослушается владыку всея Йошкар-Олы Лоренцо, тот бабах! — получит из пушки! Чай, 12 тонн с ядрами будет — не забалуешь. А што? Наш Лоренцо сам себе поэт и царь!
— Кто поэт? — поморщился доктор.
— Дык президент наш и есть знатный стихотворец, прямо в Госсобрании депутатов стихами кроет — всех обязал покупать его творенья! А вот здеся неподалеку музей леса.
— Чего музей? — доктор снова чихнул.
«Видимо, продуло в поезде», — решил он.
— Музей Леса, сами понимаете.
«Бред какой-то», — подумал Леонид Андреевич.
— Обратите внимание, — вошел во вкус водитель. — Мы проезжаем Вознесенскую улицу, — он ткнул в окно мизинцем с желтым кривым ногтем, — вона там русалка на дереве сидит и Ёшкин кот с ней , а другой Ёшкин кот, известно, на крыше парится, а третий — на скамейке, а четвертый…
Но доктор не слушал его, остолбенело глядя на краснокирпичный замок с зелеными стрельчатыми башенками.
— А, дык это, сами понимаете, простой Баварский замок! А на Патриаршей у нас часовня. Хотите, зарулим в Итальянский сад?!
«Не надо было наливку с Платоном пить», — подумал доктор, чувствуя необходимость выйти на воздух.
— Остановитесь, пожалуйста.
Но водитель ехал, будто не услышав его просьбы. Но спустя время затормозил, распахнув дверцу машины, и неожиданно пискляво произнес:
 — Вот наш Итальянский сад, а это скульптура! 
Бронзовый вельможа сидел на троне, держа в руках книгу – за его спиной блистала муза, озаряющая вдохновением.
Выйдя из машины, Леонид Андреевич приблизился к памятнику и прочел:
 «Синьор Флоренции Лоренцо Медичи Великолепный».
— Сами понимаете, — заорал водитель, оказавшись чуть ли не квантовым скачком рядом с доктором, – это же наш владыка Марий Эл! Вот, – его указательный полупалец прочертил в воздухе инициалы, что были на памятнике, — «Л.М.» – Лоренцо Медичи — это же наш Леонид Маркелов — глава, поэт и царь! Он сам читал тут на открытии свои стихи. Водитель, откинув со лба прядь, громко продекламировал:
 
Лоренцо Медичи – встречайте:
Банкир, известный меценат,
И он, конечно, виноват,
Что на правительственном сайте
Марийской аномалии
Сегодня можем наблюдать 
Величие Италии.
 
— Политик пишет стихи? Бред какой-то, — махнул рукой доктор, садясь в машину.
— Не верите? Дык вот, пожалуйте.
Водитель включил радио, голос дикторши объявил:
— Глава республики декламирует йошкаролинцам свои стихи — наслаждайтесь, граждане! Мужской голос произнес:
 — Закон нам предложил сценарий,
Где мог любой пассионарий
Во власть явиться всенародно.
 
Раздался треск, и голос с пафосом закончил:
 
На этой деловой волне
Во власть прийти случилось мне.
 
Раздался рингтон “Лебединого озера”. Приложив трубку к уху, водитель выключил радио.
— Слава богу, — с облегчением вздохнул Леонид Андреевич.
— А хотите, покажу Вам башню «Одеколон»? — глядя в зеркало, водитель ловко рванул еще одну бровину, пригладил волосы и, наведя марафет, залюбовался собой.
— А может, зарулим в театр Шкетана?
Доктор устало прикрыл рукой глаза.
— Давайте в гостиницу, сами понимаете!
— Доставим с ветерком! — кивнул водитель, взглянув на бумажку с адресом, которую оставил Платон.
— А, дык это недалеко от Благовещенского собора.
Доктор перестал смотреть в окно.
Вскоре машина остановилась.
— Прибыли, — сообщил водитель, направившись к багажнику за чемоданом.
Леонид Андреевич открыл бумажник, вытащив несколько купюр. Кроличьи глазки водителя заблестели.
— Благодарю, — подхватил чемоданы доктор.
— Может, помочь донести? Сами понимаете…
— Нет, нет, — Леонид Андреевич хотел поскорей избавиться от его услуг.
Довольный чаевыми, водитель плюхнулся на сидение, хлопнул дверцей, и Лада Калина отчалила.
Доктор подошел к месту своего проживания и чуть не выронил чемодан.
«Йошкин кот», — прочел он название гостиницы, под которым красовалась физиономия Кота Баюна с крокодильей улыбкой. Под лихо закрученным бубликом хвостом темнела мелкая раздражительная надпись: «550 рублей в сутки – проверено».
На пороге нарисовался упитанный господин с короткой, как у Чаплина, щеточкой усов. «Будто сажей под носом намазал», — подумал доктор.
— Добро пожаловать в «Йошкин кот»! — распахнув дверь, заулыбался толстяк.
 Леонид Андреевич ступил на желтый, выложенный елочкой линолеум, предъявив командировочное удостоверение.
— Тэк-с, тэк-с, — разглядывая документы, прищелкнул он. — Наш хостел располагает шестью уютными номерами с функциональным дизайном.
— Спасибо, мне столько не надо, — слегка поклонился доктор.
— Кухня снабжена плитой и микроволновой печью. «Йошкин Кот» предоставляет услугу велопроката! Доступен трансфер, за дополнительную плату, рядом собор Вознесения Христова.
— Тоже за дополнительную плату? — спросил доктор.
— Ну, что вы, он вознесся совершенно бесплатно! В номере есть набор полотенец, тапочки и Интернет Wi-Fi.
Доктор наконец получил ключи, расписался и понес чемодан по узкому терракотовому коридору с коричневыми дверями. Открыв свой номер, он увидел полукруглое окно, которое прикрывала нейлоновая занавеска, в углу стоял тонконогий торшер с белым пластмассовым абажуром, на стене криво висели три абстрактные сиреневые картинки.
Леонид Андреевич намочил полотенце в холодной воде и, положив его на голову, лег на кровать.
Полежав немного, он посмотрел на часы.
«Надо собираться, но хорошо бы позавтракать», — и, выйдя в коридор, он толкнув дверь с надписью «Кухня».
Ярко-розовые стены были оклеены крупными квадратами кафельной плитки.
Над плитой висели две пластмассовые салатовые ложки.
Уют интерьера довершал натюрморт с ромашками.
«Неказисто, но приветливо», — оценил доктор, включив электрочайник.
 
 
ГЛАВА 4. ПО ПУТИ НА ЛЕКЦИЮ.
 
“Ложная беременность талантом”.
 
Сдувая облачные пенки,
В чердачный глядя окоём,
Дерзил поэт, творя нетленки
Во весь душевный неуём.
 
 
Позавтракав, Леонид Андреевич надел элегантный черный костюм, завязал галстук, причесался и вызвал такси.
Таксист, к счастью, оказался не столь болтлив, как утренний водитель, но покоя доктор не имел: в машине без умолку работало местное радио. Он хотел попросить таксиста выключить, но передумал: лучше уж радио, чем общение.
«В мэрии идет обычное рабочее совещание, — сообщил диктор. — Глава Марий Эл, наблюдая, как руководители районов с унылыми лицами слушают доклад, решил поднять настроение – слушаем стихи президента».
Зазвучал уже знакомый доктору голос Лоренцо:
 
И о себе необходимо 
Оставить память на земле
Как о разумном короле.
 
— Прекрасно, — раздалась чья-то льстивая реплика, перекрывая жидкие аплодисменты.
— Стихи стихами, — скромно сказал Лоренцо, — однако вернемся к нашим баранам. Все жалуются на положение дорог. А кто виноват? Таксисты! Они ездят, на дорогах попадают в аварии, потом люди оказываются в больницах. Этих людей надо лечить. Часто эти таксисты пьяные совершают ДТП. Они тормозят резко. Они останавливаются, заезжая на бордюры, и гробят дороги! Поэтому если кто их уничтожает, так это как раз таксист!
И он продекламировал свое стихотворение о дорогах:
 
Вчерашний вечер коротая с заботами наедине,
Печалью сердце разрывая в раздумьях о грядущем дне.
А день расписан на минуты, а так и на мои редуты,
Дожди со снегом проливные, как прежде, боли головные,
Зимой убитые дороги лежат, как трупы ледяные,
Летают разговоры злые. И ждут команду «фас» бульдоги
Найти на дне реки иголку. И снова вой стального волка.
 
Водитель поморщился, переключив канал, но голос главы республики вещал уже в прозе:
— О том, что я пишу стихи, мои подчиненные знают. Это не вызывает ни смеха, ни иронии, они к этому ровно относятся. У нас есть традиция, что мои подчиненные к каким-то праздникам пишут стихи. О моей работе в том числе. Их я с удовольствием храню… Построить в Марий Эл Верону, понимаете — собственную Верону. Скоро молодожены начнут приезжать в ЗАГС на венецианских гондолах, и …
 
И он загремел новой декламацией:
 
Надеюсь образом чудесным
Построить в Марий Эл Верону,
И аромат малины местной
В букет добавить Амароне,
Мост перекинуть от монарха
Через Кокшагу к Патриарху,
И чередой дворцов фламандских
И площадей венецианских…
 
— Я читаю свои произведения публично, — сообщил президент, — когда вижу ваши тоскливые лица. Совещания — это вообще муторные мероприятия, не всем нравятся. Особенно когда человек добирается долго до работы, у него свои проблемы в голове. Мой отец сам писал красивые стихи – и сказал мне: «Видишь, я пишу, лучше, чем ты! Но я же их не нигде публикую, а занимаюсь делом». И я воспринял критику правильно.
Видимо, мои стихи в детстве были шаловливые и не вызывали у моего отца восхищения. Не знаю, как бы он сейчас отнесся к моей поэзии, если бы был жив, но думаю, он бы меня поддержал.
После музыкальной перебивки голос диктора продолжил:
— Слушатели, они же подчиненные, стихи внимательно записывают, пытаясь понять, что же президент хочет донести до них. А некоторые берут пример и сами начинают говорить в рифму.
— Приехали, — кивнул таксист, остановившись у медицинского центра.
 «Слава Богу», — полумал Леонид Андреевич.
Без особых приключений он добрался до своей кафедры, поприветствовал коллег во главе с невысоким седобородым профессором Аспиранским, который активно потряс руку Леонида Андреевича и проводил его в лекторский зал.
— Не забудьте, доктор, — любезно напомнил с профессор, — у нас в плане ваш иридодиагностический сеанс, хотелось бы посмотреть.
— Я в Вашем распоряжении! — улыбнулся Леонид Андреевич.
И, положив портфель на кафедру возле хрустального графина с водой, оглядел аудиторию.
За первой партой расположилась рыжеволосая красотка с салатными глазами.
«Как ложки на кухне в «Йошкином коте», — мелькнуло у него в голове.
Она пристально смотрела на доктора, покусывая кончик завитка огненных волос.
В брюках у Леонид Андреевича шевельнулось напряжение.
Это был его тип женщины: с изящной фигурой, информативным взглядом и разветренной шевелюрой, — он заставил себя переключиться.
 
ГЛАВА 5. БАКТЕРИИ-ОБЖОРЫ.

«Люди – хищники, ибо жизнь саванна: что убил – то и съел”
 
Уронив в пучину многоточья
Радостный подарок бытия,
Гулко ударялось в позвоночник
Гордое и временное «я».
 
 — Одна из самых распространенных ошибок врачей, дорогие коллеги, — подавляя вспыхнувшее желание, начал ликбез доктор, — заключается в том, что тучным людям врачи говорят: «У вас нарушен обмен веществ». Нет, это не нарушенный обмен, а великолепно работающая защитная функция.
Для жизнедеятельности необходимо определенное количество гормонов, когда вес увеличивается, гормонов не хватает, и мы вынуждены вводить их извне. Но когда вводят гормоны, организм перестает их вырабатывать, и начинается «траурный марш».
Как вы знаете, все, что заканчивается на «-ит», — это воспаление: кол-ит, цист-ит, фронт-ит, артр-ит – потому и болит.
Леонид Андреевич осекся: вот сейчас, не дай бог, как Лоренцо, он заговорит стихами.
И, придерживая себя, продолжил:
— Обратите внимание, как двигаются животные, например, собака вытягивает переднюю конечность и подтягивает заднюю – это дает возможность позвоночнику двигаться в разные стороны. Ходьба марафонца полезней, чем бег, ибо имитирует походку животного, сообщая проведение импульса от позвоночника к внутренним органам.
Рыжеволосая с кошачьей пластикой изобразила движение марафонца, грудь ее напряглась, верхняя пуговичка на блузке расстегнулась. Мысленно он назвал ее по-итальянски Капеляросса, несколько переиначив звучание на свой лад.
Выпив воды из хрустального графина, Леонид Андреевич продолжал:
— Не буду опускаться на уровень цикла Кребса. Включим образы! Что такое пищеварение? Само слово говорит о том, что пища варится, то есть претерпевает структурные изменения. Кишечник – это наша кастрюля. Я не знаю людей, которые заведомо брали бы грязную посуду, ибо в этом случае продукты быстро загниют и забродят. То же происходит и в кишечнике. Если его не чистить, в нем развиваются процессы гниения и брожения. А чем характеризуется процесс гниения и брожения? Освобождением газов. А куда могут деваться газы? В кастрюле накопленный газ поднимает крышку, она металлическая и не может растянуться.
А в кишечнике? Стенки эластичные, поэтому происходит их растяжение, они вздуваются, плотно прижимаясь друг к другу, прорастают соединительной тканью, и возникают спайки. Спайки мешают перистальтике, в результате образуется диффузия, застой и внутренне отравление, отсюда дурной запах изо рта, головные боли, хроническая усталость, набор лишнего веса.
Рыжая Кареляроса расстегнула на кофточке вторую пуговицу, отрыв декольте.
Леонид Андреевич внутренне застонал и ослабил галстук.
— Ответим себе на вопрос: кто или что провоцирует наши вкусовые предпочтения или излишества. Привычки, жадность, обжорство? Нет. Нас провоцирует бактерии. Они живут в организме и командуют нами, нашими поступками — человек крутится вокруг холодильника.
Нашими мыслями — он думает о колбасе или торте… Нашим характером –появляются леность, раздражительность.
Эти качества возникают из-за хронической усталости и как результат интоксикации организма.
Причина переедания не в распущенности. А в чем? Причина в биохимических процессах.
А кто руководит биохимией, которая, в свою очередь, управляют нами?
Никакие диеты не помогут, пока не будет выявлена первопричина возникновения каждого заболевания. Это доказал мир своей статистикой. 60 % населения обладают избыточным весом. Какая нагрузка на почву! Человек страдает, человечество борется, но в основном со следствием. В этом главная ошибка.
Ибо сама причина продолжает продуцировать и страдания, и патологические потребности. Диета - как ветряная мельница. Но вот вопрос: мельница крутится и создает ветер? Или это ветер крутит ее и создает движение?
С какой стороны разбить яйцо? С тупой или острой? Причина внутри или снаружи?.
Человек рождается и сразу попадает в мир бактерий, а потом приспосабливается к их жизни. Каким образом освободиться от бактериальной зависимости? Как обрести свободу? Может ли человек жить без бактерий? Без их величества супер-ничтожеств?
Нет! Они нужны, ибо помогают. Без них не будет правильного расщепления продуктов, будет происходить ферментация. Ведь бактерии – древнейшие организмы на земле.
Первый миллиард лет вся жизнь на нашей планете состояла только из бактерий и архей, которые еще старше их. ДНК — это химический алфавит, зашифрованная инструкция, которая приказывает клеткам быть! Коротко говоря, ген альфа один есть в каждом существе, и он говорит клеткам, как прочесть инструкции, записанные в других генах. Каждая хромосома – мохнатый шарик – эта плотно свернутая молекула ДНК, знаменитая двойная спираль, потрясающая воображение в последовательности генома.
Потому что ДНК каждого человека — прямая связь с жизнью, которая существовала три миллиарда лет назад. Эволюция идет медленно, но совершает гигантские, головокружительные прыжки, образуя новые формы жизни. Возможно, несколько миллиардов лет назад клетка бактерии попала в клетку археи; они слились, и поглощенная бактерия превратилась в электростанцию, снабжающую своей энергией.
Секретные структуры ДНК, составляющие наш геном, читаются как послания, а хромосомы создали копии, и эта разношерстная коллекция «удачных ошибок» сыграла главную роль в эволюции. Бегемот, кит, верблюд, человек, черепаха состоят из похожего набора костей. Гены подарили нам цветное зрение, мы видим красный, синий, зеленый — все многообразие мира, благодаря дублированному гену.
Но, как мы знаем, есть бактерии – сапрофиты, которые позитивны, а есть негативные – это кокки, кокковая инфекция, с ней сталкиваются от момента рождения. Так все же от чего зависит болезнь?
Он обвел зал выжидающим взглядом.
— От количества, от количества бактерий!
Чтобы не видеть манипуляций Капеляросы, доктор взял мел и, отвернувшись к доске, стал размашисто чертить химические формулы, анализируя первопричины основных видов заболеваний.
— Нам известно, что каждая клетка организма питается, а если питается, то, естественно, и выделяет. Куда? Клетка из уха, из носа, из пятки не может сказать: «Извините, пойду-ка я сейчас к выделительным органам и выделю!»
Она выбрасывает – куда? В кровь! Также она не ходит на кухню, то есть в желудок, чтобы взять себе еду. Еду ей приносят. Кто? Кровь! Кровь, как официантка, обслуживает, доставляет и убирает каждую клетку: унеси-принеси.
Но бактерии размножаются столь быстро, что их колонии в геометрической прогрессии начинают перевешивать другие функции. Это они требуют сладкое, соленое, жирное. Это они переполняют выделительные системы, которые начинают заболевать. Отсюда кожные болезни, легочные, почечные, кишечные и т.д. Все наши четыре структуры выделения благополучно приобретают свои патологии из-за избытка бактерий. Люди — хищники, ибо жизнь – саванна, надо выживать.
Включим образы: вы пригласили в гости десять человек. Наготовили на десятерых.
А к вам пришли сто — каждый привел своих телохранителей. Хватит ли еды на всех?
Разумеется, нет. Но не это страшно! Страшно то, что все эти гости пойдут в туалет!
У нас четыре туалета: кишечник для тяжелых субстанций, почки для жидких сред, легкие для выброса газов и кожа — в помощь легким выделяет газы, в помощь почкам – жидкости, ибо человек потеет.
Но вместо десяти гостей нас посетили сто, тысяча, миллион! Что произойдет после этого с домом? Вот то же самое и с организмом.
Что делать с этими полчищами узурпаторов, с триллионами бактерий? Научиться управлять ими! Научиться помогать своим клеткам. Каким образом?
Доктор начертил на доске схему процессов и, повернувшись к аудитории, указал на свои формулы.
— Что происходит в результате этих действий, коллеги? Первое — меняется кислотно-щелочный баланс. А что это дает? Это дает то, что бактерии, привыкшие жить в кислой среде, гибнут.
При этом гибнут такими же большими колониями и так же быстро, как размножаются.
 Так я лечу раковые заболевания, создавая иную, непривычную среду, меняя химический состав крови.
Почему люди одни продукты любят больше других? Кто-то мясо, кто-то сладкое? От чего зависят наши предпочтения? От того, что хотят бактерии.
Они предпочитают белки, крахмалы, углеводы — все, что расщепляется с образованием кислых радикалов. Почему они этого хотят? Потому что эти продукты помогают им развиваться и жить.
Но если мы поменяем привычную, комфортную среду их обитания, как расписано на этой схеме? Например, наляжем на овощи – что произойдет? Это приведет к образованию щелочей, которые бактерии не любят, они погибают от них.
Человек суть божественная, немыслимо, чтобы им руководили микробы! Кто хозяин в доме?!
Суть не в отсутствии силы воли, а в том, что, как только мы начнем избавляться от множества бактерий, организм успокоится, и человек начнет есть значительно меньше. Это приводит и к снижению веса, и к улучшению самочувствия, и к отступлению хронической усталости, когда просыпаешься утром уставшим, не говоря уже об уходе от таблеток. Почему? Потому что наступает омоложение организма.
Капеляроса, переписывая схему с доски, положила в рот конфету, перекатывая ее за щекой.
Взломав генетический код человека, мы научились расшифровывать ДНК живых существ, и в каждой ветке древа жизни обнаружили потрясающую вещь: в нашей ДНК записана вся история жизни с невообразимой древности!
Таким образом мы узнаем о прошлом человечества, ибо генетический код и есть Главная Книга Жизни.
Все мы несем в себе подробный учебник истории жизни на земле, и не что иное, как ДНК, отвечает на вопрос: как путешествие во времени сделало из нас людей?
Исследования химической структуры генома — это своего рода собрание рассказов, повествующих о взлетах и падениях наших гуманоидных предков, боровшихся за существование на протяжении четырех миллиардов лет!
Из этого следует, что ДНК не просто химическое вещество, а самая настоящая эпическая поэма жизни на земле.
 
ГЛАВА 6. ЛЮБОВЬ И ПРИНЦИПЫ ПОСТРОЕНИЯ ВСЕЛЕННОЙ.
 
“После излишеств необходимо привести организм в норму.”
 
Хочу просеять главное,
Извлечь алмазы истины,
Собрать крупицы знания,
Объять душою мир!
В житейском мироздании
Достойно беды выстоять,
Глотнуть любви немыслимой
Волшебный эликсир.
 
 
— Необходимо понять первопричины заболеваний, — сказал Леонид Андреевич. — Давайте распишем Восемь Принципов Построения Вселенной – мое миропонимание отталкивается от этих законов: Принцип Абсолюта, Принцип Духа, Принцип Пола, Ритма, Причинно-следственных связей, Энергий.
Вибрации —Третий Принцип построения Вселенной. Ничто не покоится, всё вибрирует, движется.
Тонкие энергии — духовные, информационные, мыслительные, эмоциональные вибрации. Энергии грубые — механические: волны океана и землетрясений, все что мы воспринимаем твердым, неподвижным: камни, металлы — не находится в состоянии покоя, независимо от того, что мы и не замечаем частоту этих колебаний. Известно, что существует взаимосвязь каждого органа — Первый принцип Аналогии.
Все знают, что пить, курить, объедаться вредно – но с каждым нечто из перечисленного происходит. Это не смертельно, если знать, понимать, что делать после того, как позволил себе лишнее. После стресса излишеств необходимо привести организм в норму.
Это принцип причин и следствий. Когда знаешь, как восстановить норму — живешь здоровым, если не знаешь — легкие проблемы превращаются в тяжелую хронику.
Примерно как уборка дома после гостей. В праздники во время застолья все передают. Что после этого делает человек? Чистит организм? НЕТ! Он старательно убирает вокруг себя, но не внутри.
Он чистит дом, потому что знает: если этого не делать, со временем будет свалка, а не дом, мусорная яма. И он знает, как убирать – моет, чистит, выносит.
Но дом своего организма оставляет без внимания – а процессы внутренние происходят, идет разрушение, проблемы накапливаются, точно так, как если не убирать свою квартиру. Во Вселенной действует закон Созидания и Разрушения. В этом цикле взаимодействий заключена спираль развития мира.
Стараясь не смотреть на Капеляросу, Леонид Андреевич снова взял мел и стал чертить схему взаимодействия Пяти Первоэлементов.
Разрабатывая методику лечения хронических заболеваний, я включаю в ее систему элементы тибетской, китайской, японской и европейской медицины – все, что достигнуто человечеством до настоящего момента.
Леонид Андреевич нарисовал большой круг.
– Это планета, на которой мы обитаем. Рассмотрим взаимодействие первоэлементов по часовой стрелке.
ОГОНЬ рождает землю, он прародитель пепла.
ЗЕМЛЯ рождает металл, в ее основе магма, металлическое ядро.
МЕТАЛЛ конденсирует воду.
ВОДА – прародитель дерева, она питает растения.
ДЕРЕВО образует воздух, выделяет кислород.
Воздух является прародителем огня — круг замкнулся!
Внутри круга Леонид Андреевич прочертил лучи от одного явления к другому.
— Что такое земля? Это остывшая звезда. Горячая звезда – огненный сгусток, летящий в холодном космосе, — остыл в пространстве и времени, пепел трансформировался в землю. Внутри земли раскаленный металл. Каково взаимодействие Пяти Первоэлементов против часовой Стрелки?
Капеляроса кашлянула, но доктор, не обернув головы, продолжал соединять лучи в обратном направлении:
ОГОНЬ съедает воздух, уничтожает дерево.
ДЕРЕВО выпивает воду.
ВОДА коррозирует металлы.
МЕТАЛЛ разрушает землю.
ЗЕМЛЯ засыпает огонь.
В круге образовалась пятиконечная звезда. По часовой стрелке элементы поддерживает друг друга, против часовой – угнетают!
Положив мел, он повернулся к аудитории, потирая руки.
 — Болевой импульс возникает от избытка энергии или от недостатка, характер боли указывает, много энергии накопилось в органе или мало. Поверхностная боль говорит об избытке энергии, глубокая – о недостатке. Поэтому если избыток энергии – его лекарства гасят, и массаж делается против часовой стрелки, если недостаток – по часовой. Ибо по часовой стрелке мы сообщаем энергию, как вихрь закручиваем, как смерч, активизируем, а против часовой – тормозим.
Так же элемент противостояния работает и в природных катаклизмах – все аналогично.
Если научиться раскручивать энергию торнадо, то не будет столь огромных разрушений в организме земли. Точно такие же процессы Созидания и Разрушения, как на планете, взаимодействуют в организме человека, ибо это первый Принцип построения вселенной — Принцип Аналогии.
Капеляроса задумчиво покусывала кончик ручки, правое плечо ее слегка оголилось. «Какая кожа!», — мысленно простонал Леонид Андреевич и, быстро отвернувшись к доске, снова взял мел, перевернул доску на чистую сторону.
— Как связаны первоэлементы с нашими органами?
На доске снова появился круг.
— Вершина энергии, огонь — это сердце, самый мощный энергоисточник, с сердца мы считываем электрокардиограммы. ОГОНЬ — это СЕРДЦЕ.
ЗЕМЛЯ – это ЖЕЛУДОК, в земле все перерабатывается, как в желудке.
Металл – это железо, а что в организме железо? Кровь, которая претерпевает постоянные изменения. МЕТАЛЛ — это КРОВЬ.
ВОДА — это ПОЧКИ и мочевой пузырь.
ВОЗДУХ — это ЛЕГКИЕ и ПЕЧЕНЬ. Ибо печень является трансформатором биохимических процессов, так же как легкие приравниваются к металлу. Ибо мы выдыхаем пар – это жидкость, которая, конденсируясь на металле, испаряется.
Он посмотрел в окно – ах, какой день! И как хороша она….
 — Таким образом, связывая отношения первоэлементов природы с организмом человека, можно видеть, как возникают те или другие заболевания. А главное — предупреждать их возникновение!
Все время стоять спиной к аудитории Леонид Андреевич не мог, но, повернувшись, старался глядеть в глубину зала, минуя ее информативный взгляд.
 — Допустим, человек переел, в результате желудок раздут. Перегруженный желудок угнетает почки, так же как земля засыпает воду. А почки угнетают сердце, так же как вода заливает огонь.
ВЫВОД: переедание пагубно сказывается прежде всего на почках и на сердце. Головные боли у людей часто зависят от времени приема пищи. От времени прохождения пищи в кишечнике зависит спазм сосудов в головном мозге. Энергия из одного органа переходит в другой в строго определенное время.
Капеляроса сняла туфельку, вытянув из-под парты ножку, пошевелила пальцами.
Леонид Андреевич выпил воды.
— Какие будут вопросы?
— Вы обещали иридодиагностический сеанс, — подал голос Асперанский.
— Предлагаю сделать небольшой перерыв, — доктор взглянул на часы, — после которого вернемся к этой теме.
И вышел в коридор.
 
ГЛАВА 7. ШИБАРИ. "БЬЕТ — ЗНАЧИТ ЛЮБИТ".
 
“Ничего ни от кого не жди, и не придется разочаровываться.”
 
Крошился вечер мокрым мелом,
На пиках гор белел лоскут.
И грусть разбрызгано летела
В пургу эмалевых минут.
 
— Профессор! — Асперанский настиг его в буфете. — Мне неловко обратиться…
У него покраснели уши.
— Видите ли, есть некоторые проблемы…
— Я не спрашиваю пациента, на что жалуетесь, — подбодрил Леонид Андреевич, — чтобы назначить результативное лечение, мне нужно самому определить, чем прежде болел человек, каково состояние его организма на данный момент и какие проблемы ожидать в перспективе, ибо внутренние заболевания имеют тенденцию к развитию. Их можно предотвратить, остановить или искоренить – это зависти от каждого индивидуального случая.
Беседуя, они перекусили овощным салатом, выпили кофе и вышли на воздух покурить.
— Присядемте, — предложил Асперанский.
 Леонид Андреевич, расстегнув пальто, расположился рядом с ним на с
скамейке неподалеку от небольшого скверика.
Небо было тревожным, и профессор разглядывал его с каким-то противоестественным вниманием.
— Вы впервые в Йошкар-Оле? — кашлянув, спросил он, чтобы начать разговор.
Доктор слегка поклонился.
— Понравился наш город?
— Признаться, даже произвел большее впечатление, чем я ожидал, но кажется, Вы не об этом хотите говорить.
— Да, совсем не об этом, однако не знаю, как начать, дело очень деликатное...
— Время перерыва ограниченно, если хотите…
— Нет, нет, потом я вообще не решусь! — немного замешкавшись, он сделал глубокую затяжку и, придерживая в себе дым, вполголоса спросил:
— Скажите, как вы относитесь к садомазохизму?
— В каком смысле? — приподнял бровь Леонид Андреевич.
— Понимаете, — профессор шумно выпустил дым, — речь о моем сыне, он, конечно, уже не мальчик — взрослый мужчина, живет отдельно, я у него прежде не бывал. Ну, тут так вышло, в общем, он забыл у нас ключи, вечером я поехал ему завезти, чтобы не искал… дома никого не оказалось, и я зашел…
Он тревожно покосился в сторону доктора, как бы решая, продолжить или остановиться.
Леонид Андреевич отстраненно смотрел на кончик своей сигареты, стараясь не влиять на его решение.
— Понимаете, зашел и увидел такое… такое, что и не знаю, как это озвучить, — глядя на огромные, как горы, бегущие друг за другом кучевые облака, сказал Асперанский.
Доктор слушал молча, мысленно отгоняя наплывающие строчки о том, что облака качаются, как гири, и при этом испытывая неловкость за неуместное явление музы во время столь серьезного разговора.
— В общем, понимаете, — снова затянувшись, решился профессор, и голос его дрогнул, — там оказалась комната пыток!
Возникла пауза, в продолжение которой это сообщение зловеще повисло в тишине.
Леонид Андреевич не любил чужих тайн и чужих снов, но ему был искренне симпатичен страдающий Асперанский.
Он видел в нем чистую душу уже уходящего поколения, интуитивно чувствуя, что больше таких людей не будет. Двадцатый век — революция, война, репрессии, — потребовал от человека сверхчеловеческих моральных усилий, чтобы не скатиться в мерзость. Профессор Асперанский был из тех, в ком сохранилось почти забытое качество — порядочность, которая после стагнации и перестройки будто стала стесняться самой себя. Обмануть, обмишурить, что называется, развести лоха — всё это получило оценку высшей смекалки, чуть ли не доблести. Доктор сочувственно относился к людям, не умеющим приспособиться к новой «перестройке» в понятиях добра и зла.
 — Если эта пагубная страсть требует лечения, — прервал, наконец, паузу после сообщения о комнате пыток Асперанский, — я бы хотел проконсультироваться, чтобы не навредить. Буду полностью откровенен с вами... Там стояла железная клетка! — глаза его расширились. — На полу валялись наручники, ошейники, плетки и веревки в узлах, на стенах фотографии: страшно сказать, женщина, совершенно голая, душила его до асфиксии…
Почувствовав что-то неладное, Асперанский краем глаза взглянул на Леонида Андреевича и на полуслове осекся. Доктор беззвучно хохотал, спрятав бороду в ладонь. Асперанский резко подскочил, намереваясь уйти, но Леонид Андреевич, поймав его за рукав, задержал, усадив на место.
— Простите, простите, друг мой! — овладев собой, сказал он. — Полагаю, ваш сын занимается бизнесом либо занимает руководящую должность, у него наверняка весьма нервная работа, на которой он пропадает сутками, испытывая постоянное напряжение, стрессы…
— Да, он бизнесмен! — энергично подтвердил профессор. — Знаете ли, золотая голова, огромными средствами ворочает — биржа, акции. Я в этом мало что смыслю… но позвольте, как, почему вы узнали?
— Потому что такого рода сексуальность привлекает самых разных людей, особенно занятых и ответственных яппи.
— Но это же садомазохизм! Я не понимаю, какая тут связь с трудовой деятельностью? — буквально возмутился профессор.
— Связь в том, — задумался Леонид Андреевич, — что в результате психических нагрузок, переутомления человек не может снять с себя груз тотального контроля, не может освободиться, расслабиться.
— Расслабиться? А причем тут клетка и веревки?
— Думаю, при том, — доктор проследил за голубым колечком дыма, — что перегруженным людям игровое насилие в определенном смысле помогает достичь освобождения. Веревки — это шибари, японская психосексуальная субкультура, основанная на эротическом обмене властью. Одна из форм сексуальных отношений, ролевые игры в господство и подчинение. Холстон — позиция подчиняющегося, ригер – доминирующего.
 — Да в чем же тут освобождение? В заточении? — не сдержался Асперанский.
Видимо, эта тема давно мучила его и, не находя для себя объяснений, он терялся в самых страшных догадках.
— Освобождение заключается в том, — спокойно продолжал Леонид Андреевич, — что один человек добровольно отдает контроль над собой другому. Это способствует снятию психического напряжения, поскольку, оставаясь полностью в чужой власти, человек больше не может бороться, оказывать сопротивление, принимать решения, в этот момент воля ослабевает, «отдыхает», наступает раскрепощение, разгрузка – здесь заложена именно схема снятия стресса, а не садизм как желание нанести травму… это переключение.
Асперанский уставился в небо, будто искал там ответов на мучающие его вопросы.
— Приблизительно так же, как в детстве, — пояснил Леонид Андреевич.
— В детстве? — профессор приподнял очки.
— Да, в детстве приятно было поболеть — вам знакомо это чувство? Слег и всё, кончено! Ничего никому не должен, никаких школ, контрольных, тимуровских заданий. Разве, будучи мальчиком, вы никогда не пытались специально заболеть или хотя бы симулировать?! Ведь это почти счастье — читай книжки, смотри кино и ни за что не отвечай. Лучшие книги я прочел, гриппуя, — специально глотал снег, чтобы заболеть, по сути, снять с себя ответственность, отдохнуть, освободиться, остаться одному дома — читать, рисовать. Знаете ли, до сих пор на текстах Достоевского и Гоголя мне фантомно больно глотать.
— Желание поболеть мне знакомо, — кивнул Аспирантский, — но я думал, может, у него своего рода «стокгольмский синдром» — привыкание, любовь жертвы к истязателю, желание получить одобрение — иначе почему он позволяет себя мучить?
— Потому что на первый взгляд кажется, что в подобных ролевых играх предпочтительней «рулить», чем находиться под командой хозяина. Но «хозяин» должен постоянно трудиться над «рабом» — это утомительно, понимаете?
— Откровенно говоря, не совсем.
— Ну, «хозяину» ведь необходимо все время что-то делать: требовать, приказывать, пугать, придумывать, руководить, опять же от этой "работы" человек устает, тогда происходит обмен ролями.
— Устает? — недоуменно пожал плечами профессор.
— Конечно, примерно так же, как в обычных отношениях: для того, чтобы одному дать возможность расслабиться и отдохнуть, другому следует напрячься и озаботиться.
— Но все-таки это дикость, вы не находите? — уже не так уверенно сказал Асперанский, — он же может себя или ее травмировать.
— Возможно, дикость, — не возражал Леонид Андреевич, — но то, что вы видели на фото, не асфиксия, а эйфория, и хотя это прозвучит одиозно, но должен заметить, что садомазохизм — весьма распространенный стиль любви русской загадочной души на протяжении тысячелетий.
— Никогда ничего подобного не замечал! — решительно не согласился профессор. — Это извращение совершенно не свойственно русскому человеку с его широтой, с его…
— Боюсь, вы не подозреваете, — улыбнулся Леонид Андреевич, — до какой степени народ «в теме».
— Нет уж, обоснуйте, — загорячился Асперанский, — на чем вы основываете это утверждение?
— Основываю на жизненных фактах, на статистике, в конце концов на простой, известной всем формуле: «Бьёт – значит любит!» — эта кодовая тема именно русской любви и есть тот вкус, при котором синдром ответственности за семью, работу, жизнь мужья снимают алкоголем, растормаживая напряжение мозговых центров, а жены подчас провоцируют их, чтобы получить взбучку: отлететь и скинуть напряжение перманентных проблем — от тяжелого быта, воспитания детей, денежных и прочих нужд. После экзекуции получается бурный извиняющийся секс с упором в тему «докажу, что люблю». Желание доказать усиливает старания. Бывает, кто-то, оказавшись свидетелем скандала, пытается заступиться за женщину, видя в ней жертву, но она кидается на заступника, защищая истязателя, — разве такие случаи для вас новость?
— Нет, но это же ненормально!
— Однако высоко растиражировано, особенно в народе. Если интеллигентные пары не дерутся, это не означает, что они не изводят друг друга еще более изощренными методами.
Асперанский молчал, качая головой, будто вглядываясь в самого себя, в свои собственные методы.
— В жизни немало парадоксов, — кашлянул Леонид Андреевич, — игра в насилие — один их них. Кроме того, как ни странно, но креативный секс в цивилизованных странах менее опасен, чем традиционный в отсталых.
— Вы полагаете? Я не вижу связи, почему так? — он пытался затянуться погасшим окурком.
— Потому что в подобных играх люди четко и честно оговаривают правила поведения, — поднес ему спичку Леонид Андреевич, — причинить вред здоровью для них немыслимо. Они озвучивают свои потаённые желания, фантазии, проясняют, кого что интересует, распределяют роли, кодовые слова, чтобы по первому требованию остановить игру. В то время как традиционный секс зачастую стесняется себя, особенно на ранних стадиях, плохо себя понимает и потому больше травмирует физически — это аборты, и психически — это разочарования, расстройства, комплексы.
Ваш сын — взрослый человек, таковы его предпочтения. Ему ничего не угрожает, и он ни для кого не опасен, это игра, понимаете?
— Игра? — осмысляя и несколько успокаиваясь, как бы сам себе сказал Асперанский. — Я-то думал, что допустил какие-то ошибки в его воспитании, какие-то промахи, ведь я всегда был занят... Он разочаровал меня.
“Ничего ни от кого не жди, и не придется разочаровываться”, — подумал доктор .
— Вас смутил антураж его развлечений, потому что вы вторглись в сферу чужой интимной жизни, любое вторжение в пространство личных, даже самых стандартных отношений шокирует, ибо личное не подлежит огласке, на то оно и личное.
— Вы убеждены, что это всего лишь игра?
— Абсолютно, — кивнул Леонид Андреевич. — Многие женщины в интимные моменты фантазируют об изнасиловании, но это не имеет ничего общего с реальным насилием. Разница такая же, как, в том, что люди любят фильмы ужасов, им нравится дрожать, когда на экране оживают покойники, но это не означает, что любители подобных зрелищ в реальности готовы оказаться у раскрытой могилы, чтобы получить удовольствие от своих переживаний.
Стиль готика, которому отдает предпочтение молодежь, демонстрирует пристрастия к потустороннему миру: одежда, прически, мрачный макияж и фото могут произвести отталкивающее впечатление, однако эти же тинейджеры умываются, идут в школу и прилежно учатся.
— Вы столь спокойно размышляете об этом.
— Я врач и говорю о причинах и явлениях, которые имеют место в жизни. Не могу же я возмущаться чьими-то болезнями, привычками или вкусами?
— Да, но как вы это расцениваете, не возмущаясь? — профессор поскреб бородку. — На чем держится ваше внутреннее равновесие?
Леонид Андреевич задумался.
— Вероятно, на понимании того, что юнцы красят черным глаза и губы, чтобы выглядеть устрашающе — это своего рода протест. Мы ходили в галстуках, барабаня с утра до ночи, а они не хотят быть похожими на нас, они ищут себя – это их защита.
— А что им защищать? — махнул рукой Асперанский.
— Они защищают свою индивидуальность.
— От кого? Что, кругом война и немцы?!
— От нас, — засмеялся доктор, — мы для них немцы! Они защищаются от наших требований, упреков, желания заставить жить по нашей указке, ведь мы их растили, жертвовали собой и считаем, что они нам должны. Хотя бы должны реализовывать то, что мы не сумели воплотить. Помните, у нас была пионерская клятва?
Клянемся:
То, что отцы не достроили —
МЫ достроим!
То, что отцы не допели —
Мы допоем!
 Но ведь допеть за кого-то — все равно что допить чужой бокал.
— Что же плохого, если они и допоют, — обескуражился Аспирантский, — мы же для них старались!
— Но мы не спросили, надо ли им это. Знаете ли, одна моя пациентка, весьма заботливая любящая мать, подарила сыну столовое серебро. Всю жизнь берегла, во время голода на хлеб не променяла. А он закинул этот подарок в ящик и ест суши палочками, — усмехнулся Леонид Андреевич, — возникла обида, ссора – жаль, но таково развитие мира: каждое новое поколение опровергает ценности предыдущего.
— Сбрасывают с корабля современности Пушкина и Рафаэля, — понимающе кивнул профессор.
— Примерно так, — умилившись поэтической цитате, согласился доктор, — ведь именно этот тип женщин: «сняла решительно пиджак наброшенный, казаться гордою хватило сил», — этот характер «в скромных белых носочках», юбка ниже колен, стыд, если вдруг выглянул кружевной кусочек комбинации, — породил поколение готов и «поющие трусы» на сцене попкультуры — это их дети, внуки. Наше поколение альтруистов, бессеребреников породило хапуг с такими хватательными рефлексами, что диву даешься, их кроме денег интересуют только деньги.
 — Это понятно, — не поддержал каламбур погруженный в свои думы Асперанский, — но любовь? Разве такие вещи, как любовь и плетки, совместимы?
— Ну, видите ли, я не моралист, — отмахнулся Леонид Андреевич, — чтобы давать чужим предпочтениям нравственные оценки.
Полагаю, любовь покорна не только всем возрастам, но и всем вкусам: кто-то хочет, чтоб его к звездам несло, а кто-то хотел бы, чтоб его сгребли и завалили. В принципе, все желают одного и того же, только пути достижения различны.
В этот момент худощавый черноволосый аспирант, которого доктор приметил еще на камчатке в аудитории, выбежал, помахав рукой:
— Все ждут, перерыв закончился!
— Да, диагностический сеанс, — воскликнул, поднимаясь профессор, — простите, я отнял у вас время.
 И они поспешили в аудиторию.

ГЛАВА 8. ЗРАЧОК — ЭТО ЦИФЕРБЛАТ.
 
“Глаза — зеркало организма”.

 Простите, Бог, так хочется волшбы, хоть минимально!
 Я пережил отрочество и зрелости процесс.
 Нельзя ль из звёздной вотчины бездонностью глобальной
 Просыпать на ладони мне хоть толику чудес?!
 
 Леонид Андреевич кивком поприветствовал зал.
— Итак, господа, иридодиагностика.
Он взял мел и с некоторой грустью поглядел в окно на проплывающие горы облаков.
— Известно, что глаза — зеркало души. Но кроме этого, глаза — зеркало организма. Рисуем круг. Представьте, коллеги, что радужная оболочка глаза – это циферблат. Зрачок — центр для стрелок.
Радужная оболочка глаз содержит проекцию всех внутренних органов. Отражает их, как зеркало.
 Поставьте стрелки на 12-ть часов — полдень. В этом месте находится проекция зоны головы — зона мозга. Радужка глаза характеризует ее состояние.
От 12-ти к 11-ти часам против часовой расположена проекция правого уха. На 10 часах — зона правого легкого. Если направить в глаз луч фонарика, то в косом свете видны выпуклости, лакунки, выемки или расхождение ткани ириса, разрывы, зигзаги — это показывает глубину и время поражения органа, проекцию которого мы рассматриваем.
Он писал на доске, не оборачиваясь.
— Кто-нибудь подойдите ко мне для проведения диагностического сеанса.
«Хоть бы не она», — мысленно взмолился доктор. Но по жасминному амбре, которое коснулось его чуткого носа, он уже знал, что она приближается.
Капеляроса стояла возле доктора, слегка улыбаясь.
Вблизи она была еще ярче, какая-то первозданная свежесть исходила от нее.
Леонид Андреевич достал из портфеля миниатюрный фонарик, золотистую изящную линзу и, нежно повернув ее головку к свету, начал диагностический сеанс.
Направил луч света сначала в один блестящий салатовый глаз, рассматривая его через линзу, затем направил луч в другой. Он придвинул стул, усадил на него Капеляросу, сел напротив и, положив пальцы на обе кисти ее рук, прислушавшись, застыл.
Лицо его мгновенно преобразилось, взгляд ушел в себя, он превратился в воплощение сосредоточенности.
Зал затих в ожидании.
Спустя время Леонид Андреевич поднял голову и тихо произнес: «Теперь знаю об этом человеке все».
По залу прошелестел недоверчивый шумок.
— Как Ваше имя, голубушка? — мягко спросил он.
Она вздрогнула:
— Лика, то есть Анжелика.
— Маркиза ангелов, — улыбнулся доктор. — Вы позволите озвучить некоторые мои соображения, избегая интимных деталей?
— Да, конечно, — тряхнула она копной волос.
— Коллеги, — обратился он к залу, — то, что видно на радужке глаза, подтверждается тем, что я слышу по пульсу, прослушивая 52 точки пульса шестью пальцами обеих рук. Пульс показывает картину сегодняшнего состояния организма, глаза говорят о том, как давно идут изменения в том или другом органе. У вас, — он слегка повернулся к ней, — в третьей точке пульс закрыт, не прослушивается, значит, страдает поясничный отдел. Это происходит потому, что весь организм на протяжении семи лет имел холодовой стресс. Видимо, вы занимались фигурным катанием, много времени проводили на льду.
Капеляроса округлила глаза.
— Я мастер спорта по фигурному катанию, доктор.
Леонид Андреевич улыбнулся.
— В зоне шести часов — это ноги — на вашей радужке изменения в виде крохотных белых узлов и коричневых рытвин, которые указывают на то, что у вас были ушибы, 14 лет тому назад - вывих правой стопы, повреждение плюсневых костей; и восемь с половиной лет тому у вас был перелом левого коленного сустава, после которого вы вынужденно покинули спорт.
— В 10 классе, — кивнула Капеляроса, я лежала в больнице с этой ногой и потом не смогла вернуться на лед.
— По интенсивности цвета, — продолжал Леонид Андреевич, — видно, что 12 лет назад было воспаление правого уха, из-за которого Вы отстали в учебе.
Салатовые глаза с изумлением вспыхнули:
— Да, в 9-м классе пропустила всю четверть из-за воспаления правого уха, летом пришлось догонять.
— Но у нас два глаза, — улыбнулся Леонид Андреевич. — То есть два циферблата.
На 4-х часах правого глаза расположена зона позвоночника, нарушение этой зоны показывает, какая часть позвоночника страдает. Если цветовые изменения имеются в нижнем отделе радужной оболочки, значит, была травма. Если в верхней зоне – значит, отложение солей.
С солями у Вас все в порядке! А вот пятый позвонок выпал, поэтому у вас болит спина.
И вдруг доктор, обойдя сзади, просунул ей под мышки руки, поднял над полом и сильно тряхнул несколько раз, затем положил ее лицом вниз на парту, быстро провел рукой вдоль спины и, положив на позвоночник ладонь, несколько раз ударил по своей руке, прислушиваясь. После чего уперся в стол коленом и резко сказал:
— Выдохни!
 В тот же миг он надавил двумя руками на ее спин. Раздался хруст, Капеляроса вскрикнула.
Леонид Андреевич встал, еще раз провел рукой вдоль спины:
— Позвонок на месте, теперь спина болеть не будет.
И снова посветил фонариком ей в глаз .
— 7 часов правого глаза — это проекция правой почки. 5 часов левого — левая почка.
Цвет помогает в зонах видеть разрывы, это показывает, что в почках есть камни или песок; когда слушаешь пульс, там, в зоне первого, второго, и третьего уровня слышны удары определенной частоты. С этим у вас пока все замечательно, проблем нет. Но есть предрасположение к камнеобразованию в желчном пузыре, процесс начнется через 6 лет, даст о себе знать через 8, если ничего не делать— через 15 лет этот орган удалят. Но я могу расписать, что для вас полезно, что вредно, и если будете придерживаться диеты в пределах разумного, этот орган вас никогда не побеспокоит.
Между 3-мя и 2-мя часами — зона сердца. Сердце у вас в отличном состоянии. Ближе к зрачку проекция органов, связанных с малым тазом, а также гинекология, он это интимная сфера, если вас интересует — об этом отдельно.
Он предложил ей пройти на место.
— Также мне видно состояние организма по качеству кожи, по качеству волос, языку, ногтям, по конъюнктиве глаза и запаху. Кроме того, проекции внутренних органов содержатся на стопе и ушной раковине – на этом строится в методика акупунктуры и биополярного воздействия. Организм, который я смотрел, неплохой, биологический возраст имеет большой запас, не буду называть дату ухода. Но могу сказать, что в детстве была ветрянка, в 5 лет воспаление легких. В младенчестве было искусственное, а не грудное вскармливание.
— У мамы пропало молоко, — сказала Капеляроса.
— Периодически вас беспокоят головные боли, — внимательно посмотрел на нее Леонид Андреевич, — причина в ущемлении нерва, но эту причину мы уже устранили, болей больше не будет.
Зал смотрел на него с изумлением. Заметив это, Леонид Андреевич слегка смутился.
— Да, пациенты часто поражаются этой диагностике, но, как видите, никаких чудес нет, просто знания и многолетняя практика. Диагностика дает мне возможность установить первопричину заболевания и раскрутить процесс к истоку, то есть лечить не листья поврежденного дерева, а корни, что приводит к полному выздоровлению.
Леонид Андреевич посмотрел на часы и объявил перерыв. Зал зааплодировал, как в театре. Он махнул рукой и вышел.
 
ГЛАВА 9. ТОЧКА ДЖИ И ПЯТНАДЦАТЬ ВИДОВ ОРГАЗМОВ.

"Любовь — лучшее, что дарит жизнь, но полпути любовных отношений уходит на то, чтоб разойтись".

Прав Платон и Аристотель: не удерживай картечь!
С кем бы кто ни вертолётил, заломив округлость плеч
От финального прибытья до совместной чаши сна —
Всяка тварь, свершив соитье, оглушительно грустна.
 
— Я потрясен, коллега, вашей диагностикой, всей вашей методикой! — воодушевленно воскликнул Асперанский. — У меня сейчас прием больных, но ведь мы еще увидимся? Вы оказали мне неоценимую услугу.
— Я рад, если так, — приложил руку к груди Леонид Андреевич. — Могу вас уверить, жизнь идет своим чередом, мы не в силах изменить некоторые обстоятельства, но можем изменить свое отношение к ним.
— Да, изменить отношение, — как эхо, повторил Асперанский.
Доктор кивнул:
— Представьте, у молодой пары рождается девочка, ее растят как дочь, а потом выясняется, что она ощущает себя мальчиком, как, допустим, случилось в семье американской актрисы Анжелины Джоли. В этой ситуации можно мучить себя и ребенка, заставлять его не быть тем, кто он есть, бороться, терзать друг друга, жить в кошмаре, а можно это принять, изменить отношение и жить в радости.
— Но, помилуйте, как такое принять? — подпрыгнул бровями Асперанский.
— Да… изменить отношение — это большая духовная работа, — согласился доктор, — но я за нее! Потому что усилие требуется в первую очередь от себя, а не от других — это справедливо. Ведь мы с вами не знаем, каково чувствовать в своем теле не свой пол, чтобы считать себя вправе судить, требовать, запрещать. И представить не могу, чтобы меня заставляли стать женщиной, вести себя, как женщина, одеваться, краситься – жуть какая, — он передернул плечами, — видимо, эти дети чувствуют примерно то же. Принцип Аналогии, — улыбнулся доктор.
— Да, это явление — смена полов — сейчас распространилось, раньше такого не было, — брезгливо поморщился Асперанский.
— Раньше люди не принимали противозачаточные таблетки. Это сбивает гормональный фон, в результате происходят нарушения. Представьте, мало того, что ребенку приходится расплачиваться за удовольствия своих родителей, так они еще и третируют его, обвиняя в ненормальности… Но время нашей свободы, похоже, истекло, — пошутил он.
— Ой, я вам даже не дал передохнуть, — смутился профессор, — но поверьте, не намеренно, просто от вас невозможно оторваться, безумно интересно! Ваше мнение меняет взгляд на мир.
— Так обменяемся рукопожатиями, — протянул ладонь Леонид Андреевич, незаметно кинув взгляд на часы. И, распрощавшись с профессором, направился в аудиторию.
Капеляроса сидела на своем месте, слегка раскрасневшись, и глядела на него не мигая.
Она знала свою историю и чувствовала, что доктор знает о ней больше, чем сказал при всех.
— Если хотите, друзья мои, — улыбнулся Леонид Андреевич, — мы можем побеседовать на темы, которые вас наиболее интересуют. Пожалуйста, задавайте вопросы, можно не вставать.
 Подойдя к ее парте, он непринужденно присел на край. Атмосфера в аудитории потеплела, возможно, потому, что старая профессура удалилась на свои занятия и доктор остался в окружении немногочисленной молодежи.
— Для вас, профессор, в женщинах, видимо, нет секрета, — слегла покраснев, спросила Капеляроса, не обращаясь по имени, хотя в аудитории висела табличка с его данными и темой занятий.
— Почему вы так решили? – поднял бровь Леонид Андреевич.
— Потому что на себе испытала беспощадность вашей проницательности.
— Первый из устойчивых мифов, — улыбнулся доктор, — гласит, о том, что женщина — загадка. Думаю, это имеет место. Хотя речь о женщинах, а не об НЛО как о неопознанном объекте. При этом все же женщина остается загадкой – и не только для мужчины, но и для самой себя. И она будет таковой до тех пор, пока мужчина не раскроет ее тайн.
 — Но ведь между нами слишком большое гендерное различие, — вскинула на него взгляд Капеляроса.
— Большинство уверено, что это так, — согласился Леонид Андреевич.
— А вы считаете иначе?
— Признаюсь, да. Мужчина и женщина не только психологически похожи, но и перекликаются сходством половых органов.
Многие вопросительно взглянули на лектора.
— Пойдем к истокам, — любезно предложил он. — Хотя пол человека закладывается во время зачатия, но в определенный период эмбрионального развития оба пола выглядят абсолютно одинаково. И в дальнейшем физиологическое сходство не исчезает. У мужчины есть предстательная железа — как ни странно, в рудименте она имеется и у женщины. У женщин есть молочные железы, но и у мужчины они также есть, и мы видим сколько угодно грудастых мужчин. Мужчина выделяет семенную жидкость, в которой сперматозоидов всего от 2 до 5%, остальное — это жидкость из предстательной железы; аналог простаты есть и у женщины.
— А что вы скажете о точке G? — спросил кто-то с камчатки.
— Скажу, что Точка G (Джи) — это кнопка «пуск» к женскому оргазму.
— А как ее найти? — шутливо прикрываясь конспектом, спросил худощавый парень с камчатки.
— Женские оргазмы не клиторального и не вагинального свойства вызваны рудиментом предстательной железы, находящейся в вагине, и этот рудимент именуется точкой G. Зачастую не только мужчины, но женщины не много об этом знают. Люди в большинстве своем опираются не на знания, а на устойчивые мифы.
Первый: женщина — это загадка, мы ее плохо понимаем.
Второй: самая сильная любовь через 3 года стекает в рутину.
Третий миф гласит: любви нет — есть потребность.
Четвертый: семья — это один год костер страсти и 30 лет жизнь на пепелище.
 В силу разных догм страдают оба пола — победителей нет. В результате дикой неграмотности происходит больше 50-ти процентов нецивилизованных разводов. Это сказывается на генофонде и ослабляет человеческую популяцию. Ибо первопричиной духовных настроений – падений и взлетов – является химия . К любой женщине можно найти подход, у каждой достаточно эрогенных зон, и сосредоточены они как поблизости от половых органов, так и в них самих. Поэтому оргазм, похожий на мужское семяизвержение, есть и у женщины.
Точка G имеет разные наименования: "внутренний триггер", "зона Графенберга" или "область G". Ее чувствительность обусловлена прохождением нервов от клитора к спинному мозгу.
Аудитория, зашелестев конспектами, начала записывать.
 — Губчатое тело полового члена, через который проходит уретра, состоит из эректильной ткани, которая во время возбуждения переполняется кровью, нервные окончания поддаются стимуляции через переднюю стенку вагины.
 — Это круто, — бодро сказал худощавый с камчатки, — я бы ввел в институтах предмет «Наука занятий любовью», допуская на эти семинары в виде бонуса за хорошую учебу.
— О, этот курс наверняка повысил бы общую успеваемость, — кивнул Леонид Андреевич.
Худощавый парень поднял руку:
— Я записываюсь первым!
Сидящая рядом с ним блондинка с конским хвостиком, схваченным толстой резинкой, скрутила в трубочку тетрадь и звонко шлепнула его по лбу. В зале раздался смех.
— Сексуальное поведение, — отмахиваясь от блондинки, захохотал худощавый, — надо изучать со времен первобытки!
— Вижу, вы желаете постичь весь марьяжный опыт человечества. Прошу вас на кафедру, — предложил Леонид Андреевич. У вас должно неплохо получиться, — и, поменявшись с ним местами, сел рядом с блондинкой.
Худощавый влез на кафедру, с важным видом взял стакан, налил из хрустального графина воду, стараясь булькать погромче, и, сделав несколько выразительных глотков, с размаху определил стакан на место.
— Итак, лекция номер один, — откашлялся он.
— Ой, что сейчас начнется! — засмеялась Капеляроса. 
Видимо, худощавый в их клане слыл остряком.
— Итак, дети мои, — смешливо повторил новый лектор, — в древние времена таких, как щас, церемоний не было! Ежель какую кроманьонку осчастливили, она тут же звонила по каменной мобиле на другой конец джунглей.
Он вытащил из кармана мобильник и, приложив к уху, запищал уморительным фальцетом:
— Але, але!
 Переложив трубку к другому уху, он понизил голос:
— Але, доча, что случилось?
Зал покатился со смеху.
— Да капец, вот что! Дубиной по башке огрели и обрюхатили!
— Афигеть, доча! Ну ничо, бери билет на птеродактиля, прилетай!
— Агга! — фальцет перекрыл смех. — Поживешь у вас — запилите.
— Не-е, мы в ипотеку взяли пятикомнатную пещеру!
— Ой, лечу, лечу.
Зал покатился со смеху.
— Сексуальная наука была супер у древних гоминидов, на высоте, — продолжал лектор, попивая воду. — Иная неандерталка как завидит примата с дубиной, сразу принимает покладистую позу, чтобы по башке не огрели! А сейчас что? Распустились. Неделю уламывать надо!
— Так от вас же оргазма не дождешься, — хохоча, выкрикнула блондинка с конским хвостом.
— Как так? — возмутился лектор. — Я знаю 15 разных видов оргазмов. Записывайте, неучи!
— А показать слабо? — спровоцировала блондинка.
— Легко! — ничуть не смутясь, заверил лектор. — Оргазмы, господа аспиранты , бывают множества видов.
Он подтянул брюки. Зал загудел.
— Ну, например… — подбила блондинка.
— Не спешите, девушка, у дяди все есть, щас покажу. Например, – лектор снова подтянул брюки, — астматический оргазм – А… а…а….
По рядом пронеслась неудержимая волна смеха.
— Географический оргазм: сюда, сюда… правее – да!
Он поднял палец и произнес по слогам:
— Ма-те-ма-ти-чес-кий — еще, еще и еще!
Спортивный оргазм – быстрей! Быстрей… давай, давай!
 Леонид Андреевич сам хохотал до слез.
Лектор сделал паузу и серьезно произнес:
 — Научно-исследовательский: глу-у-убже… Глу-у-убже…
Он сдвинул брови.
— Звериный оргазм: она вцепляется в спину и рррррычит!
— Бывает положительный оргазм: — О да! О да!
— Бывает отрицательный: О!.. Нет… О!.. Нет…
— Бывает религиозный: О Боже! Боже!
Аудитория колыхалась от смеха.
— А бывает и совсем невменяемый оргазм… Она вырывается с криком: «НЕ В МЕНЯ!!!»
Зал взорвался, хохоча до рева.
— Записывайте, господа аспиранты, не теряйте вдохновения!
 Суицидальный оргазм: «О, я сейчас умру!»
Криминальный: «Ой, ты меня добьешь!»
Угрожающий оргазм: «Остановишься — убью!»
Инцестуальный — оргазм инцеста: «О, мамочки… о, о».
Блондинка беззвучно трясла плечами.
— Да, чуть не забыл, есть еще совиный оргазм: «Ух-ух!»
— Повторите, пожалста! — сквозь хохот крикнули с задних рядов.
— Зачем? — удивился лектор, растрепав волосы и таращась в зал с недоумением.
— Дык повторенье – мать ученья! — выкрикнула блондинка
— Не-не-не, это миф! Как говорит наш столичный профессор, это устойчивый миф! Ибо ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ ЗАИКАНЬЯ! А МАТЬ УЧЕНЬЯ — ЗНАНИЕ!
С этими словами он поклонился в пояс и под овации направился на свое место.
— Блестящая разрядка! — сказал Леонид Андреевич, становясь за кафедру.
— Профессор, напрашивается закономерный вопрос, — сказал бывший лектор с места, — где все же находится пресловутая точка Джи?
— Это просто, господа аспиранты, — тряхнув головой, объявил Леонид Андреевич. — Если вагину представить циферблатом…
Зал задрожал от неудержимого хохота. Леонид Андреевич, не выдержав, сам рассмеялся своей шутке.
 — Итак, рисуем круг.
На этот раз от смеха зазвенели окна. Тем не менее, рисуя на доске очередную окружность, Леонид Андреевич взял себя в руки.
— Точка Джи находится между точками A и U. У женщин имеется несколько зон со схожими свойствами. Точка А расположена в промежутке между шейкой матки и вышеозначенной точкой G, размером с монетку, которая располагается позади лобковой кости.
— Где позади? Уточните, пожалуйста, — выкрикнул бывший лектор.
— Область точки G – примерно одна фаланга пальца вглубь к 12-ти часам! — пояснил Леонид Андреевич.
Худощавый в припадке хохота свалился между рядами, держась за живот.
— Профессор жжот!
— Зачетно, профессор! — захлопали на камчатке.
— Точка G, — продолжал Леонид Андреевич, вытирая батистовым платочком выступившую от смеха слезу ,– высшая эрогенная зона, господа, – расположена на глубине трех–пяти сантиметров.
— Люкс! — вставая с пола, худощавый поднял большой палец, отмеряя указанный размер.
 — Точка А – глубже и ближе к шейке матки, на передней стенке вагины, — сообщил Леонид Андреевич . — Эта область состоит из тканей, пронизанных сверхчувствительными нервными окончаниями. Воздействие на точку G аналогично воздействию на простату у мужчин.
В эмбриональный период все органы опускаются из живота зародыша, но у мальчиков простата идет вниз и взад, а у девочек остается между яичниками. Так что не надо говорить, что у нас все понятно, а у вас тайна за семью печатями! — сказал доктор, глядя на Капеляросу.
— Возбуждение зоны Джи приводит к частому сокращению мышц и связок вокруг матки.
— Да неужто все надо делать вот этим пальСом? — выставил свой люкс худощавый.
— Этому, коллега, — пресек смех Леонид Андреевич, — вполне способствует фаллическое проникновение за шейку матки, там сокрыт иной мир ярчайших впечатлений, вызывающих более мощный оргазм. Жидкость, которая выделяется во время женской эякуляции, обладает составом, подобным жидкости, образуемой у мужчин в предстательной железе, и содержит биохимические маркеры половой функции из белка и фосфодиэстеразы. При исследовании с помощью электронного микроскопа железы, мужские и женские, показывают схожие структуры секреции и действуют на простатоспецифический антиген и на кислую фосфатазу.
— Профессор, подождите, мы записываем.
— Такой оргазм, — сбавил темп Леонид Андреевич, — невозможно имитировать, как только что нам демонстрировал свой люкс коллега. Ибо достигнув области G, мужчина почувствует сокращения более глубоких мышц, чем те, которые находятся ближе к поверхности. В этом случае последует каскад оргазмов при первом, внутренние мышцы, сокращаясь, включают глубокие тазовые мышцы, что доставляет женщине незабываемые эмоции. Мужчина же при приближении оргазма ощущает как расслабление вагины, так и втягивание. Когда наступает пик действия, мышцы совершают выталкивающие движения. Мужчина фиксирует, что проник в зону G, по характерным признакам, выраженным интенсивным сокращением мышц вагины. От знания и умения он всегда выигрывает, ибо, визуализация женского оргазма в зоне G — самое возбуждающее зрелище в природе.
— А почему женщины отмечают, что после родов становятся более чувственны? — спросила Капеляроса, блеснув глазами.
— Потому что организм растягивается, в силу чего зона Джи становится более доступна. Но если изучить анатомию и физиологию женщины, то послеродовой фактор не имеет большого значения. Точка Джи доступна в том случае, когда мужчина знает, какой силы оргазм желает доставить женщине, и ведет к этому результату. При отсутствии понятий об эрогенных зонах какие бы старания путем нагнетаний и усилений во время фрикций ни прилагались, удовлетворения женщина не испытает.
— Она смотрит в потолок, — захохотал худощавый, — и думает о ремонте!
— Как вариант, — он кивнул, — ибо в данном случае занятие Камасутрой становится сменой поз, но к цели не приближает. Когда у мужчины есть «сценарий ночи», то стимуляция точки G в момент куннилингуса создает весомое подспорье, если это входит в меню совместных предпочтений.
— А до какого возраста физическая близость людей норма? — спросила блондинка. — Ведь мужчины выходят из строя раньше женщин.
 — Да, с возрастом мужчина теряет силу, а женщина набирает. Но природой предусмотрено и это, ибо с годами скрытые эрозоны женщины становятся более доступны, в период сексуальной зрелости значимость эрогенных зон во время соития зависит от множества факторов, куда входит и опыт, «сын ошибок трудных», и физиологические изменения. Каждому отпущено определенное количество вдохов и выдохов. У каждого в резерве имеется больше возможностей, чем он использует. Ночная физическая жизнь важна не фактом, а качеством прожитого. Гормональный выброс, наша химия, влияет на внешние формы поведения. Вы, дорогие коллеги, будучи врачами, как никто понимаете: какое бы значение мы ни отводили духовности, как бы ни возвеличивали ее первичность, однако духовность зависит от того, плохо или хорошо удовлетворены физические потребности. Если человеку нужно в уборную, а возможности удовлетворить эту потребность нет, то и молиться он не сможет, и стихи читать, и вообще думать о чем-либо, кроме своей нужды. Все построение, драматургия прожитого дня зависит от драматургии проведенной ночи. Плохо спал – днем будешь зол, неприветлив, раздражителен, неучтив. Хорошо отдохнул – энергичен, участлив, внимателен, добр. Днем люди питаются аурой ночи. Физическая радость как экстази: кому хорошо – тот хочет, чтобы всем было хорошо. Если точка G глубже вашего понимания и мастерства, то вы ищете новизны; смена партнера — как встреча с информацией, считав которую, ищешь иную. Но лучше беречь то, что имеешь. Потому что стресс снимается в постели с родным человеком, а не с чужим. За исключением разве что любви с первого взгляда, — сказал Леонид Андреевич, встретившись с протяжным салатовым взглядом Капеляросы.
За окнами стемнело, время семинарских занятий давно закончилось, но аспиранты бесконечными вопросами удерживали доктора до тех пор, пока Леонид Андреевич решительно не взял портфель: 
 — Господа, отпустите меня, я хочу помолиться!
Дружеский хохот сопровождал его к выходу, аудитория, влюбленная в Леонида Андреевича, не желала расстаться с ним.
 
ГЛАВА 10. ЭРОТИЧЕСКИЕ ПЕРЕПЕЛКИ В РЕСТОРАНЕ «ЛЮДОВИКО МОРО».

“Все распри оттого, что одни люди имеют, а другие хотят”.
 
Мы обживаем наши стены
Живой способностью любить.
Пока дворы офонаренны,
Ликует счастье во Вселенной
И сердце голосует — быть!
 
Наконец он вышел на улицу, вздохнул и с наслаждением закурил, выпуская ароматный дым через ноздри. Сзади кто-то легонько коснулся его рукава.
Он знал, что это она, и не оборачиваясь сказал: «Не надо, милая».
— Но вы обещали сказать не при всех то, что видели в моих глазах.
Леонид Андреевич стоял к ней спиной.
— Скажу по телефону, — хрипловато ответил он.
— Мы будем в людном месте, можно зайти поужинать, тут рядом.
Она робко взяла его под руку.
— Не надо так близко, — не двигаясь, прошептал доктор.
— Почему нет? — она убрала руку.
— Потому что командировочный роман — ужасная пошлость.
— Романа не будет, — заверила она.
— Если мы пойдем ужинать, будет, — глухо ответил он и, не глядя на нее, щелчком выбросил сигарету.
 Красной огонек, описав дугу, упал рядом с урной.
"Все распри оттого, что одни люди имеют, а другие хотят", — будто отодвигая беду, подумал доктор.
Она медленно обошла доктора и молча стала напротив, приблизив лицо.
Словно окаменев, он смотрел на вздрагивающую от легкого ветра рыжую шевелюру.
Окурок продолжал одиноко дымить, как миниатюрный гейзер.
Оба, не отводя взгляда, молчали. На щеке он чувствовал ее дыхание.
 Красный огонек возле урны погас.
— Где будем ужинать? — почти не разжимая губ, спросил Леонид Андреевич.
Она взяла его под руку.
— Здесь, рядом.
Он шел, сосредоточенно глядя в землю. У стены кирпичного здания она замедлила шаг.
С мозаичной фрески на него обреченно глядел мужской поясной портрет итальянского герцога в охватившей высокий лоб красной шапочке и небесно-голубом плаще на широких плечах.
 «Вот у кого супермен украл свой звездный наряд», — подумал он, читая название ресторана — «Людовико Моро». И, машинально отсчитав шесть плоских ступенек, толкнул на себя входную дверь, пропуская ее. В фойе она расстегнула плащ; помогая снять, он старался не прикоснуться к ее коже.
Их проводили за стол, на котором спасительно горела белая свеча. Леонид Андреевич сел, не сводя со свечи угрюмого взгляда.
Официант принес меню.
Не открывая кожаную книжечку, доктор сказал как бы мимо официанта:
— Принесите ваши фирменные блюда, накройте стол так, чтоб этот ужин запомнился.
— Спиртное? — спросил официант, но доктор так вскинул бровь, что он осекся.
— Понял, будет сделано.
На столе мгновенно появился букет свежих пионов, шампанское со льдом в ведерке, красная и черная икра в изящных серебристых розетках и украшенные пушистой зеленью закуски.
— Хотел бы сполоснуть руки, — глядя на свечу, сказал доктор, поднимаясь из-за стола.
В туалетной комнате он тщательно намылил руки, будто собирался оперировать, подставил под холодную струю лицо и голову, затем вытер и расчесал влажные волосы.
Вернувшись, он увидел, что стол уже полностью заставлен угощением, но ее не было.
Постояв немного, он задул свечу и, развернувшись, энергично направился на выход. У дамской комнаты остановился и, толкнув дверь ногой, стремительно вошел.
Она стояла перед зеркалом, причесывая волосы. Он подхватил ее, прижав спиной к стене, и, дыша в шею, спросил:
— Жалеть не будешь?
Она отрицательно качнула головой.
Чуть отстранившись, он всматривался в ее лицо. Осторожно погладил волосы, провел по щеке, коснулся груди и легонько поцеловал краешки губ.
Она засмеялась, уткнувшись ему в плечо.
Доктор поднес к губам ее руку, раскрыл ладонь, перебегая поцелуями между пальцев.
Она по слогам прошептала:
— Вол-шеб-но.
Он так же тихо ответил:
— Я знаю.
 Они вышли в зал.
Свеча за их столиком горела. Он вытащил из холодного ведерка запотевшее шампанское, жестом показав официанту, чтобы тот не приближался, хорошенько взболтнул бутылку и, не сдерживая напор, дернул пробку.
Раздался выстрел, искристая струя вылетела, брызнув фонтаном.
Рассмеявшись, она подняла бокал. 
— А какой будет тост?
— За любовь, — доктор поднял бокал и, задержав на ней взгляд, сделал несколько глотков.
Они перепробовали все фирменные блюда «Людовико Моро», постоянно находя что-то смешное то в их дизайне, то в названиях.
Официант принес овальное блюдо, где на зелени лежала поджаренная до золотистой корочки перепелка.
— Не, не, не, — капризно запротестовал доктор, — я не позволю себе прозаично поглотить эту нежность. Мы должны получить обоюдное наслаждение.
И он стал обольщать перепелку, прежде чем взяться за нее. Его манипуляции казались абсолютно невинными, но носили столь эротический характер, что она поминутно прятала глаза, прикрывая рукой.
— Перепелочка, — нежно ворковал доктор, проводя пальцем между крылышками, и глаза его туманились.
— Я не смогу ее съесть, — прошептал Капеляроса.
— Не-ет?
Свирепо раздувая ноздри, он схватил перепелку, развернул ножки и, рыча, вонзился в нее.
Уронив лицо в ладони, она беззвучно смеялась, подглядывая за ним сквозь пальцы.
Насытившись, доктор налил шампанского, несколько раз ритмично скользнув рукой по горлышку бутылки. И, бережно укрыв перепелку салфеткой, ласково промурчал, наклонившись к ней:
 — Тебе хорошо?
Капеляроса затряслась от смеха, а доктор, заглянул в мелко рубленный салат и сочувственно вздохнув, спросил у него:
— Что, жизнь в хлам? В куски…? Жестоко…
И принялся за воздушную булочку. Он касался ее губами, будто не решаясь откусить. Но так и не отведав, положил обратно и со словами: «не ломай себе жизнь, милая», — отодвинул от себя. Затем откинулся на спинку стула и взял сигарету.
 — Хочу покурить с тобой, — сказала она тоном, будто между ними уже произошло то, что сокращает расстояние.
Он размял сигарету между пальцами и вставил в уголок рта. Приподняв свечу, она поднесла огонек.
— Поставь на место, — он отвел незажженную сигарету.
— Почему?
Она вопросительно взглянула.
— Не могу прикуривать от свечи… никогда.
Капеляроса чиркнула спичкой, глядя на огонек, и протянула ему.
Прикурив, доктор выпустил дым и поднес сигарету к ее губам, она сделала затяжку. Горячая рука легла на ее руку, они молча курили одну сигарету на двоих.
— Я не знаю, как ты это делаешь, — горько улыбнулась она, — но сейчас мне хочется умереть за тебя.
— Я думаю этой рукой.
— Обо мне?
— О любви.
 
ГЛАВА 11. ВЕЛИКИЕ РАРИТЕТЫ.
 
“Подлинные рукописи Пушкина, картины Рафаэля.”
 
Настойчиво не буду груб
В минуты откровенные.
Шепнула горько: "Ты мне люб",
Сжав чашечки коленные.
 
Ресторан был почти пуст, кое-где уже погасили свет. Она не видела, как он рассчитался с официантом, будто этого не было.
Они вышли на улицу.
— Я провожу тебя, — несколько отстраненно сказал доктор.
— У нас тут небезопасно гулять ночью.
— Это хорошо.
— Разве?
— Да, хочется убить кого-нибудь.
— Ты на это способен?
— Человек на все способен.
Они шли вдоль набережной. Город сиял и переливался, отражаясь в реке.
— Здесь есть ночной храм, хочешь, зайдем?
Он отрицательно качнул головой.
— Ты не любишь Бога?
— Я не люблю религию.
— Разве это не одно и то же?
— Бог и религия – разные темы. Временами несовместимые. Как личное и общественное, замкнутое и бесконечное, свобода и рабство.
— Ты так думаешь?
— Я так чувствую.
— Сейчас дорога закончится и ты уйдешь?
— Да, уйду.
— Потому что не терпишь пошлость командировочных романов?
— Потому что не хочу сделать тебе больно.
— Пусть будет больно потом, но сейчас… Чудесно. Пусть мне будет больно и чудесно, чем не будет ничего. Никогда я не встречу такого человека, никогда…. Моя жизнь пройдет мимо чего-то главного, лучшего, что в ней может быть.
— Лика, — вполголоса сказал доктор. — Завтра я уеду, уеду в другой мир, понимаешь?
Она обняла его.
— Мы сейчас зайдем в этот дом, и я покажу тебе подлинные рукописи Пушкина и Карамзина. Подлинные картины Рафаэля и Боттичелли. Мы будем пить вино и любить друг друга.
Он грустно улыбнулся.
— Не бывает в каких-то домах рукописей Пушкина и картин Боттичелли.
Она приблизила к нему лицо.
— Ты все знаешь. Чем я болела, как жила, когда умру. Но ты не знаешь того, что я говорю: правды. Возможно, на свете бывает что-то невероятное, чего ты не знаешь, прошу, поверь мне. Поверь в невероятное.
Он отрицательно качнул головой.
— Обещаю: ты не будешь обманут. Ты хочешь, чтобы зашли сюда ночью? Почитать рукописи Пушкина? Если это ложь, – воскликнула она, — пусть я никогда не узнаю любви!
И распахнула дверь, и он вошел.
— Доверься, — сняв с шеи и повязывая ему на глаза легкий темно-синий шарф, прошептала она и увлекла за собой, держа за руку.
Он почувствовал под ногами мягкий ковер.
— Не открывай глаз, — расстегивая его пальто, шепотом попросила она.
Доктор стоял в темноте, вдыхая знакомый запах жасмина, и не представлял, где находится. Сердце его учащенно билось. Послышались звуки рояля, и она подошла, прижав к его губами бокал.
Он сделал несколько глотков из ее рук. Вино было приятно терпким.
— Здесь есть кто-то кроме нас?
— Нет, сегодня никого нет, есть только мы. Ты позволишь?
Она сняла с него пиджак и галстук. Провела рукой по его шее, волосам, погладила лицо.
Ее поцелуи были тихими, осторожными, как прикосновение теплых листьев. Он принимал их, не отвечая.
— Ты великолепно умеешь ждать, — шепнула она, увлекая его в другую комнату. — Сейчас мы стоим напротив подлинника изумительной картины Боттичелли. Как современны лица, которые он писал четыреста лет тому назад... рука его касалась этого полотна, оно хранит его думы, его дух. Идем.
 Он шел с завязанными глазами, чувствуя запахи свежих цветов.
 Она остановилась.
— Подожди.
 И, вернувшись, взяла его руку, и пальцы коснулись тонкого листа бумаги.
— Осторожно: это рукопись Пушкина, она подлинная, написанная его рукой, гусиным пером… Ты мне веришь?
Он молчал.
Она обняла шею:
— Ничто в моей жизни никогда не было так драгоценно, как эта минута. Я честна перед тобой. Как перед небом. Каждое слово мое — правда. Идем.
Он снова шел по мягкому полу, чувствуя запах цветов.
— Сейчас мы стоим перед картиной Рафаэля, гениального мальчика, который умер таким молодым, заставив мир сотни лет восхищаться его Мадонной.
 Он сделал богиней в окружении ангелов распутную Форнарину. Смотри, какие нежные краски, плавные линии.
Она гладила его волосы, лицо губы…
— Это настоящий Рафаэль — ты веришь?
Доктор молчал.
Она расстегнула его рубашку, прижалась губами к груди и зашептала в его сердце:
— Родной, все это невообразимое, немыслимое, невозможное — правда, от этой минуты, от твоих слов зависит вся жизнь, судьба, все, что дорого, сокровенно, истинно, все, что неприкосновенно для игры, глумления, цинизма человеческого. Я никогда не предам тебя, не солгу, не сделаю больно.
Он почувствовал ее жгучие слезы в области сердца. И обнял.
— Лика!
Она вздрогнула, услышав свое имя из его уст.
— Верь мне!
Она затаила дыхание.
После некоторого молчания он склонился к ней.
 — Верю тебе.
Она поцеловала его в сердце и сняла шарф, накинув на себя.
Перед ним висел подлинник Рафаэля, как в галерее Уффици. В комнате, похожей на дворцовые покои, стояли живые цветы в старинных вазах, на столе между витыми бронзовыми канделябрами лежал листок. Он подошел, взглянул на него, и сердце застучало, раскачиваясь, как колокол в груди.
— Это была рукопись Пушкина.
Прижавшись щекой к его руке, она выдохнула:
— Спасибо.
Доктор подхватил ее на руки и понес через бесконечные комнаты на звуки музыки, 
приближаясь туда, где они усиливались. Две закрытые двери заставили его остановиться.
 И он, толкнув одну из них, оказался в маленькой уютной комнатке.
 На столе стояли цветы и открытая бутылка вина, возле узкой кровати — небольшое старинное кресло, в которое он опустил ее.
Чувствуя, как пересохло горло, он налил два бокала вина.
Она сделала маленький глоток.
Запрокинув голову, он выпил залпом и приложил палец к губам.
— Не надо слов. Молчи.
Склонившись над ней, он снял шарф.
— Не смотри – это волшебный шарф.
 И завязал ей глаза, осторожно выпустив волосы.
— Лика, — произнес он. — Тебя нет, есть только музыка и цветы. Боже, как я хотел расстегнуть эти пуговицы! 
Блузка соскользнула на пол.
— Снять вот это, положить руки сюда… у тебя красивая грудь.
Снять это…
Он провел ладонью по ее животу.
— Кто подарил тебе эту нарядную кожу? Эти стройные ножки, пальчики, нельзя пропустить ни одного!
Он покрывал поцелуями каждый сантиметр ее тела.
— А это у нас клявикуля, а тут яремная ямка! Боже, мир не видел такой ямки, а тут ушная раковина, и в ней надо пожить. Как я хотел потрогать тебя вот тут и тут… Жить в тебе!
Он поднял ее с кресла, прижал к себе. И прошептал в ухо:
— Тебе надо ходить обнаженной. Нельзя прятать "Весну" Боттичелли, и стоны твои, ветер, и дрожь…
Он целовал ее ладони, между пальцами. Положил на узкую кровать, накрыв собой,
и погрузился лицом в ее волосы.
— Ты пахнешь жасмином. И живот пахнет жасмином, и грудь, и рот.
Он проник в ее губы, трогая языком изнутри.
Почувствовав судороги в ее теле, крепче обнял и вошел в нее, закрывая губами стонущий рот.
Движения его нарастали, обретая неукротимую мощь.
 — Я лечу в бесконечную бездну, — прошептала она, и тело ее выгнулось.
Он забрал в ладони ее грудь, голос его послышался откуда-то издалека.
— Нет, бездна впереди…
 

ГЛАВА 12. ЛЮДИ В МАСКАХ С АВТОМАТАМИ.
 
"ГОЛО ПРАВДА"

На небесах сиянье утомительно,
Мне выпало остаться на мели —
Я скатываюсь гулко и мучительно
Горошком с огорошенной земли.

 Утром доктора разбудил страшный грохот, будто табун коней c подковами носится по коридору. Лики рядом не было, на кресле лежал ее синий шарф.
Он встал, в круглом зеркале на стене увидел свое голое тело. Вернулся, прихватил простыню, завернулся, как римский патриций, и выглянул в коридор.
Спиной к нему стоял, широко расставив ноги в кованых ботинках, автоматчик в черной шапочке; в конце коридора он увидел еще несколько человек в черных шапочках с прорезями для глаз и быстро закрыл дверь. Одежда его, аккуратно сложенная, лежала на столе. Пиджак висел на вешалке.
 Он мгновенно оделся. Услышав сигнал смс, нашел в кармане пальто свой смартфон и прочел сообщение:
"Родной, в доме полиция, потом объясню.
 Я сдерживаю их в гостиной. У тебя есть несколько минут.
 НЕ ВЫХОДИ В КОРИДОР! Справа окно со шторой, там дверь.
В ящике стола ключ, выйдешь на лестницу – это черный ход — иди налево, три ступеньки вниз и направо. Выйдешь на улицу, ключ положи под камень у входа.
 Уезжай из города, никому не говори об этом. УЕЗЖАЙ. Твоя Лика."
Он открыл ящик стола. Старинный фигурный ключ лежал на книге. За дверью послышались тяжелые приближающиеся шаги. Доктор отодвинул штору и вставил ключ в скважину.
 — А тут что за комната? — услышал он хриплый голос.
 Кто-то положил руку на дверную ручку.
Рискуя не успеть, он все же кинулся обратно в комнату, схватил с кресла шарф, сунул за пазуху и едва выскользнул за дверь, как в комнате послышались мужские голоса, хохот и мат.
Выйдя на улицу, Леонид Андреевич положил ключ под камень.
Движение на дороге было оживленным. Он поймал машину.
— Куда ехать?! — рявкнул носатый мужик в шляпе, надвинутой на глаза.
— В "Йошкин кот", — сказал доктор и, не дожидаясь ответа, сел на заднее сидение.
Машина рванула с места и понеслась, будто нет ни дорог, ни светофоров.
 Так же неожиданно резко водитель затормозил.
— Прибыли, — сообщил он, приподняв шляпу.
Леонид Андреевич положил на переднее сидение деньги и вышел, совершенно остолбенев. Водитель с той же прытью рванул с места и скрылся за поворотом.
Перед доктором на садовой скамейке сидел, положив ногу на ногу, самодовольно ухмыляющийся котяра. Под ним лежала бронзовая подстилка, на которой валялся обгрызенный рыбий хребет. На обглоданной голове сиял одинокий распахнутый глаз.
Над рыбьим хребтом он увидел надпись печатными буквами: «ГОЛО ПРАВДА».
На заломленном углу бронзовой подстилки стояла еще она надпись прописью: «ЙОШКИН КОТ».
К коту подошел мужичонка с головой, повязанной зеленым бабьим платком и, что-то бормоча, потер ему нос. Нос у кота блестел.
И только сейчас Леонид Андреевич заметил, что за котом не по сезону пышно цветут по бокам желтые, а в середине красно-оранжевые цветы.
Острая головная боль ударила его в висок. Быстро развернувшись, он направился в "Йошкин кот", где остались его вещи.
Толстяка у дверей гостиницы не было. В коридоре пусто и тихо. Он открыл дверь и облегченно вздохнул. Тонкий одноногий торшер с белым пластмассовым абажуром и три сиреневые абстракции на стене показались ему чуть ли не родными.
Леонид Андреевич разделся, включил воду и стал под душ. Голова сразу перестала болеть, будто вода смыла с него это странное утро.
Переодев рубашку, он услышал сигнал смс. Поискав смартфон, прочел торопливое сообщение: «Умоляю, уезжай скорей. Твоя Лика».
Он бросил вещи в чемодан, захлопнул крышку и, оставив ключи на стойке, вышел на улицу. Улица оказалась пуста, будто все машины куда-то исчезли. Он пошел на дорогу посмотреть, не перекрыто ли движение. Задумавшись, Леонид Андреевич куда-то свернул. Кругом стояли одинаковые грязненькие домишки. Мелькали подъезды, обклеенные точно так, как рассказывал Платон, трепещущими на ветру рваными объявлениями.
— Платон, Бог мой, — подумал Леонид Андреевич. — Неужели это было вчера?
Прошел всего день? Неужели вчера он видел двух Пушкиных, Спасскую башню, Венецианский дворец, Амстердам? Ее губы, кожа, ее слезы, запах жасмина…
И тут он встал как вкопанный. Перед ним, кокетливо улыбаясь, сидела на задних лапах, склонив головку, кошечка с женской грудью.
Ее задняя лапка когтями придерживала дохлую мышь. Под мышью красовалась надпись: "Йошкина Кошка". Передняя лапа лежала на крупной цепочке, с которой между маленьких выпуклых грудок свисал круглый медальон.
Леонид Андреевич развернулся и пошел прочь, не разбирая дороги.
 
ГЛАВА 13. «ПРАВДА, ТОЛЬКО ПРАВДА. НИЧЕГО, КРОМЕ ПРАВДЫ».

"Все хотят знать правду, не задумываясь, смогут ли они с ней жить" 

В тумане растворилась ты,
И стаями мышей летучих
Раскрылись чёрные зонты,
Собою подпирая тучи.

 …На улице внезапно, как в Амстердаме, разбушевался дождь. Леонид Андреевич шел не разбирая дороги, головная боль атаковала висок, вцепившись клещом в пульсирующую венку.
Вдруг он услышал дикий визг и ощутил страшный удар в бок.
Падая на тротуар, он уловил кольнувшую мысль: «Слава Богу, конец этому безумию».
И потерял сознание.
Серые перистые облака гнались по небу друг за другом, но по пути их хрупкие очертания расплывались, развеиваясь, как сигарный дым.
Открыв глаза, Леонид Андреевич смотрел на облака: «Небо бежит, река бежит, а я лежу на земле неизвестно где».
Над ним склонилось бледное остроносое лицо в обрамлении черных прямых, зачесанных набок волос.
— Гоголь? — уже ничему не удивляясь, спросил Леонид Андреевич.
— Очнулся! — сказало лицо, вздохнув с облегчением. — Что ж ты идешь, как слепой, посреди дороги под таким дождем? Я же тебе сигналил! Вон тормозная линия десять метров.
— Вы Гоголь? — переспросил он.
— Нет, — улыбнулось лицо, — я просто похож! Кто ты?
— Леонид Андреевич, — едва шевеля губами, ответил доктор.
— Давай, Леня, я отвезу тебе в больницу.
— Не надо, я врач.
— Так ребра, небось, поломаны.
— Просто помогите мне встать.
 Гоголь взял его за плечо.
— Нет, — остановил Леонид Андреевич. — Дергать нельзя, руку дайте, я сам.
Рука у Гоголя оказалась холодной и скользкой, коснувшись ее, доктор отдернул ладонь.
— Ой, извини, это я на тебя еще и воду выплеснул, сейчас вытру.
Гоголь вытащил из багажника мятую тряпку и вытер руки.
Пальто Леонида Андреевича вымокло насквозь.
— Хорошо, что баллон с водой в машине вожу, на этих ухабах мотор перегревается, приходится остужать. На, — он протянул тряпку, — вытри лицо.
— Спасибо, — отстранил услугу Леонид Андреевич. — Помолчи минуту.
 Гоголь замолк. Доктор пошевелил пальцами ног, осторожно приподнял спину и, ощупав голову, прислушался к себе.
— Позвоночник цел, — сказал он, — два ребра слева сломаны, ушиб плеча.
— Давай в больницу, — настаивал Гоголь. — Страховка у меня оплачена.
— Не надо, — повторил Леонид Андреевич и тяжело поднялся, опершись на него. — Отвези меня на вокзал.
— А как же страховка?
— Забудь, — он махнул рукой, со стоном садясь в машину, — это моя вина.
— Неправда!
— Люди всегда хотят знать правду, не задумываясь о том, смогут ли они с ней жить.
— Я довезу тебя с ветерком и посажу в вагон! – обрадовался Гоголь, что дело сошло с рук, и, заведя мотор, не спеша тронулся с места аварии.
— Чемодан, — простонал Леонид Андреевич, плотнее прижимая локтем сломанные ребра. Дышать стало невыносимо трудно.
— Что? — обернулся Гоголь.
— У меня был чемодан.
— Где?
— В руке, когда ты меня сбил. Гоголь развернул машину и, проехав назад, сделал круг.
— Нету чемодана.
— Там, может, оставил…
— Где там?
— Возле Йошкиной кошки с женской грудью в медальоне.
— А… я сейчас, — кивнул Гоголь и куда-то свернул, проезжая грязные домишки.
Машина подпрыгивала на разбитой дороге. Леонид Андреевич поморщился.
— Тише, мне больно.
Гоголь убавил ход и, подкатив к Йошкиной кошке, затормозил.
Чемодан стоял рядом с оградкой. Он вышел из машины. Доктор отметил, что возле грудастой кошечки пристроился, разверзнув левый глаз и прищурив правый, самодовольно ухмыляющийся котяра.
Пробормотав что-то себе под нос, Гоголь погладил морду кота, взял чемодан и вернулся в машину.

ГЛАВА 14. ДУША И ОБРАЗ.

"Доверие основывается на взаимности".
 
Оставь мне мое лепетанье,
Великий святой Поводырь!
Мне легче иллюзий дыханье,
Чем истин Твоих нашатырь!
 
Они довольно быстро приехали на вокзал, но до поезда еще оставалось время.
Придерживая Леонида Андреевича под локоть, Гоголь направился в зал.
— Придется подождать, — сообщил он, усаживаясь.
— Нет, сидеть мне тяжело, сними с меня пальто, постели на пол возле стены, — велел Леонид Андреевич, и, вынимая руку из левого рукава, застонал. На лбу выступила испарина.
Гоголь расстелил газету. Доктор прочел название «Марийская правда» и под ним сообщение: «В ночь на сегодня вышел номер с тремя нолями». И подзаголовки:
«Обрушение балконов». «Пятеро оптимистов в хрущевке». «Время рожать». «Дело в жопе».
«Поэтично», — отметил доктор, но Гоголь кинул на газету пальто, усаживаясь рядом, и Леонид Андреевич, не успев дочитать, лег, положив голову ему на колени.
 — Пойду в церкву, свечку за тебя поставлю, — перекрестился Гоголь, — деньгу пожертвую.
Доктору показалось, что он валяет под простака, хотя отнюдь не прост.
— Лучше детям деньги отдай, — прикрыл глаза Леонид Андреевич, — церковь не обеднеет.
— Так то дети, вон сколько их каждый день рождается, а то Бог!
— Если за меня зайдешь в храм, свечу затепли, а деньги детям.
— Ты что, Бога не любишь? — Гоголь произнес фразу, которую доктор накануне уже слышал.
— Бог и религия — разные темы, — вздохнул Леонид Андреевич.
— А почему тебе религия не в масть? — Гоголь расположился к беседе.
— А тебе в масть, когда кто-то забирает пульт управления от твоего телевизора? Экран у тебя, а управление у кого-то.
— Нет, я бы не отдал, — хохотнул Гоголь.
— Вот и я не отдал.
— Не, ну, в твоих аллегориях я не словил мысль, — он покачал головой и произнес по слогам, — рас-шиф-руй.
— Зачем? – прижав руку к сердцу, поморщился доктор.
— А я, может, всю жизнь про это думаю, — воодушевился Гоголь, — про душу, про Бога. А ты рисуешь тему про пульт от телевизора, при чем тут религия?
— При том, что по сути мы ни над чем не имеем контроля. Жизнь сильнее нас. Судьба, события, обстоятельства… вот как сегодня… Единственно, над чем человек может иметь контроль, — это над своим отношением. Природа безотносительна, она не бывает плохой или хорошей, она просто существует: светит солнце, идет дождь, извергается вулкан… и только оценка происходящего определяет мировосприятие человека. А религия завладевает пультом от телевизора жизни, переключает программы, диктует, как надо думать, говорить, заклинает - это порабощают собственную мысль, и вся умственная энергия вращается сугубо в пределах данного лекала.
— Значит, я вращаюсь в пределах?
— Не знаю, где вращаешься ты, но, проглотив религиозный консервант, человек запрограммирован, предсказуем и управляем.
— А как же душа? — обескураженно спросил Гоголь. — Ведь душа бессмертна.
— Это фигура речи, — устало ответил Леонид Андреевич, — и я не знаю того, кто способен прояснить сказанное.
— Неужто ты не веришь в душу? — заволновался Гоголь .
Леонид Андреевич потер висок, дыхание его затруднилось.
— Каким образом ты представляешь себе душу?! Она откуда-то приходит, материализуется в человеке, а когда он умирает — куда-то уходит?
— Не куда-то, а на небо, — ткнул пальцем в потолок Гоголь.
— Понятно, — кивнул доктор, — душа — это некая субстанция, которая отщепляется от космической материи, от чего-то целого и вселяется в эмбрион. А после жизни эта субстанция возвращается обратно куда-то туда, на небо – и почему я не первобытный человек, чтобы меня эта чудная версия устраивала?
— Конечно, — клюнул носом Гоголь, — а что, тебе не катит?
— Противоречие здравому смыслу не катит.
Леонид Андреевич прикрыл глаза и заговорил вполголоса, едва шевеля губами.
— В разных вероисповеданиях сюжет о душе начинается одинаково. Душа вселяется в тело. Но исход придуман по-разному, потому что человек о` кей с тем, что он пришел в этот мир, но не согласен с тем, что называется — пожил и до свиданья! Это обстоятельство человек пытается как-то исправить или хотя бы смягчить, придумывая варианты продления самого себя: у христиан душа продолжает функционировать в раю или в аду, у буддистов переселяется в другие объекты, в зависимости от поведения футляра, в котором она пребывала: плохо себя вел – реинкарнация в непривлекательный объект, допустим, в червяка, а был благочестив — ну, пускай полетает бабочкой.
— И что тут не в лузу? — шмыгнул носом Гоголь, шумно втянув воздух.
— Не в лузу тот факт, что матрица общих представлений о душе ломает законы построения вселенной, зарождения жизни, их последовательность и логику. Так же как из двух спиралей, от мужчины и женщины, в ребенка закладывается ДНК, так и духовная матрица формируется через энергетическую спираль вместе с зародышем – это взаимосвязанно. Поэтому душа не существует где-то там, а зарождается вместе с организмом, энергетически питается и формируется так же, как плоть!
— Как понять – «энергетически питается»? — четко, будто записывая, повторил Гоголь.
— Солнышко пригрело – цветок распустился. В упрощенном смысле это и есть энергетическая связь с информационным полем планеты.
Поэтому беременным рекомендуют слушать музыку, смотреть на природу, ведь у эмбриона уже есть восприятие, зарождается душа! Она так же, как физиология, имеет свои законы, свою волновую энергию разных частот.
— А что значит информационное поле?
 — Считывать информацию – значит распознавать невидимое глазом: течет вода – ты ее видишь, но вода несет массу микроэлементов – это и есть ее информационное поле. Теория Переселения души не согласуется с физическими и духовными процессами – это нарушает причинно-следственные связи .
— Не, ну душа, — она же вечная, — сказал Гоголь.
— Вечная? — Леонид Андреевич приоткрыл глаз. — Почему же, вселяясь в человека, душа — несмышленыш? Нет в ней никакой мудрости, она развивается, крепнет, мужает вместе с телом, как будто только что родилась. Мы не знаем, как появляется душа, но знаем, как появляется человек. Знаем, что в результате соития происходит оплодотворение, деление клеток, зарождается эмбрион. Вся его система закладывается в определенное время, формируется в определенном месте и не существует ни одного элемента человека где-то в других измерениях и пространствах. В период развития его почек, легких, сердца зарождается и душа. Это последовательные, связанные между собой процессы, которые происходят один в результате другого. Их немыслимо разрывать – тело и все его запчасти здесь, а душа – где-то там.
— Тогда почему говорят, что душа вечная?
— Потому что для религиозной концепции необходима связь с Богом, и эту связь осуществляет душа. А целесообразные объяснения разрушают всю конструкцию, управляющую сознанием.
Гоголь испытал странное желание погладить доктора по голове, но вслух произнес:
— Каким макаром это понятие о душе ломает религию?
— Таким макаром, что, рождаясь с человеком, душа живет до тех пор, пока в нем есть хоть проблеск сознания. Понимание того, что душа рождается с человеком и умирает с ним, формирует радикально другое общество. Благодаря представлению о том, что душа прилетает и вселяется, она приобретает статус вечности! Откуда-то пришла – куда-то ушла. Душа в статусе «вечная» позволяет нравственно расположиться на небе. Ведь она пришла откуда? – С неба. Значит, она находится там, где есть Он, где Он обитает. Через этот путь мы получаем Образ! Материализуется понятие «Бог», связующим звеном которого является душа.
— А зачем нам этот Образ, – Гоголь в воздухе нарисовал пальцем большой вопросительный знак, — если он просто придуман?
— Образ Бога необходим человеку, чтобы контактировать с НИМ!
По психической природе своей человек полигамен – он стая, стадо, коллектив. Жить один не может. Но внутренне каждый одинок. И человек создает в своей голове Образ, свое внутренне общество – свое МЫ. И в сознании он диктует Образу, как надо относиться к его личным действиям и поступкам.
Каждый сам наделяет Образ теми функциями, какие ему нужны: одобрением, порицанием. Ведь все от начала до конца происходит в голове. Никаких ответных сигналов не поступает. Никакого обмена. Весь процесс выстраивается в сознании суггестивно.
«Прости меня!» – и Образ прощает. «Помоги!» – и помогает. Или не помогает – тогда начинается разлад с собой, со своим вторым «я».
Это второе «я», с которым общаются религиозные люди, — этот Образ и есть их внутреннее общество.
— Так помогает это человеку или нет? — с некоторым сомнением спросил Гоголь.
— Зависит от интеллекта, от психики, от разных индивидуальных причин. Одного человека Образ уводит от ясности самосознания, от личной ответственности за происходящее в его жизни. А другого наполняет смыслом. Человек не может разобраться с собой и начинает взаимодействовать с Образом, выясняет, что ему делать, как поступать. Но это же только ты разговариваешь! Кто тебе отвечает? Никто. Естественно, каждый вкладывает в Образ то, что способен на уровне своего интеллекта. Люди равны между собой, но в системе мироздания находятся на разных этажах развития.
Поэтому Образ скажет тебе только то, что ты сам сформулируешь – ибо это разговор с самим собой. Бог не заговорит с тобой по-французски, потому что ты не знаешь этого языка. С тобой никого нет. Ты один.
— А разве Его там нет? — Гоголь поднял глаза к небу.
— Энергия высшего порядка, безусловно, существует. Человек как часть природы является энергетическими объектом, пропускает через себя и сам излучает энергию.
Но эта энергия – Образ – не занимается сугубо нашими интересами, выгодами и делами, тем более в сфере наших удобств и представлений о том, что нам надо и чего не надо. Энергия, Бог, Дух, Абсолют, Высший Космический Разум – назови как угодно - функционирует по своим законам, независимо от того, что мы об этом думаем, что мы приписываем это Духу, или Богу, и как приспосабливаем к себе.
Высший Разум вряд ли занят вопросом, доберусь я сегодня домой или нет.
— А зачем мы придумываем себе все это? Ну, эти небесные конструкции?
— От страха, — улыбнулся Леонид Андреевич. От страха перед жизнью и смертью. Человеку страшно остаться одному. Трудно осознать, что только ТЫ отвечаешь за все, что происходит в твоей судьбе и с близкими людьми. Легче, когда ТЫ не один! Ты с Образом! У тебя есть общество! Как на войне: "Ну, с Богом!" Положись на волю Божью, и решение не надо принимать, думать, делать выбор. Всякий ищет опоры. Хочется вверить себя Богу или кому-то более сильному, быть под защитой, а не самому за все отвечать, ворочая этой жизнью и смиряясь со смертью.
— Так что же? Душа умирает — и все? Совсем?
— Не совсем. Биоволновые связи не обрываются, но меняют свою вибрационную структуру настолько, что это уже не ты. Например, если дерево сжечь, будет пепел — другая форма того же дерева, но это не листья, не ветки. Или металл из твердого состояния можно перевести в жидкое. Так видоизменяемся и мы в процессе смерти… До неузнаваемости, — грустно улыбнулся Леонид Андреевич.
— А если остаться жить в памяти людской? — уцепился за последнюю надежду Гоголь.
— Это утешает атеистов, но лично мне абсолютно индифферентно, что обо мне будут думать после моей смерти.
— Почему?
— Потому что это никак не влияет на того, кого нет.
— Значит, ты все же не любишь религию, — резюмировал Гоголь, изумляя Леонида Андреевича своей настойчивостью.
— Ну почему же? Хотя религия преподносит явление Бога в интерпретациях, не совместимых со здравомыслием, но я люблю все производное от нее в области искусства: архитектуру – храмы, живопись – иконы, поэзию – молитвы. И само духовное стремление человека стать лучше, чем он есть.
— А если все же остаться с верой, общаться с Образом? — задумался Гоголь, очевидно принимая какое-то важное для себя решение.
 — В этом случае свой пульт управления телевизором жизни ты отдаешь в другие руки и остаешься, как дитя, в плену своих фантазий. Живешь с Образом – и до конца дней не поймешь, кто ты, зачем ты здесь. Ведь ответов тебе никто не даст. А сам ты не развиваешься, просто варишься внутри себя. Но это не мешает развитию жизни, потому что прогресс двигают те, кто находится на более высокой ступени интеллекта — ученые, писатели, а не те, кто размахивает кадилом, читая проповеди.
— А Лев Толстой верил в Бога! — защитился авторитетом Толстого Гоголь.
— Не верил, — усмехнулся доктор, — но очень хотел поверить; и людей не любил, но нравственным усилием переплавлял эту нелюбовь в любовь.
Леонид Андреевич прислушался к противному голосу, стучащему ему в висок.
— Нас, кажется, объявили, вставай, друг мой, подай мне руку.
— Особенный ты человек, не встречал я таких, — помогая ему подняться, сказал Гоголь, — Как бы знаешь, что они есть, но не поговорят с тобой вот так просто.
Хотя я сомневающийся, а настоящие верующие тебя бы заклевали.
— Но ведь это страшный грех, — нахмурился доктор. — Ударенные религией, те, кто знает, как надо жить и как положено другим думать, компрометируют Господа своей сопричастностью к вере.
— Но ведь они искренне считают, что защищают религию! Видят в этом свою особую миссию. Таких людей много.
— Не то важно, что они думают о себе, а то, какое впечатление производят на других! «Воспитывая» людей вокруг себя, они своим поведением чаще всего отталкивают от церкви, а не приближают к ней.
Их нетерпимость наносит такой вред религии, что никаким атеистам не снилось!
Тот, у кого Бог в душе, не способен вызывать озлобление, потому что Бог — это любовь. Не только я, многие не любят религию именно из-за таких верующих, которые дискредитируют ее своей категоричностью, и если б у них была капля разума, они бы поняли, что не попасть им в рай.
— Почему не попасть? — взволнованно воскликнул Гоголь.
— Потому что отвращать от веры — куда больший грех, чем не верить вообще.
Господь не раскроет объятия своим врагам! Ибо тот, кто своей настырностью отвращает людей от Бога, наносит Ему вред и не будет удостоен любви Всевышнего ни на том свете, ни на этом.
— Ты так понимаешь религию? — недоверчиво спросил Гоголь.
— Это слишком сложная сфера, если кто-то думает, что понял ее, значит он мало об этом думал. Я знаю только то, что, к чему бы сознание ни прикоснулось, оно тут же изменяется. Люди не могут совладать со своими страхами. Что бы они ни придумали, тут же начинают жить в соответствии с этой придумкой.
— А почему это так работает?
— Скорее всего, потому что большинство подвластно конформизму: склонно поступать как другие; это свойство стирает индивидуальность личности, но позволяет выживать в социуме. Когда человек отличается от других, в его мозге включается сигнал опасности, это происходит в его цингулярной коре, в этот механизм интегрированы многие вещи.
— Ну, например?
— Например, понятие нормы. Когда человек осознает, что отличается от других, он не радуется своему гению, он чувствует опасность.
— А разве это опасно — быть не таким, как все?
— Очень опасно. Давление социума крайне велико, поэтому судьбы поэтов, художников, ученых столь трагичны. Как говорится,
Обходите посредственных —
С ними тьма солидарных.
Жизнь преследует гениев,
Жизнь кучкует бездарных.
 Общество хочет пользоваться плодами трудов и талантов гениев, но при этом
хочет, чтобы они были такими, как все: не отличались, не выделялись, не были особенными, а только выдавали нечто особенное для общего потребления.
Свобода воли – трудная ноша, цена ответственности слишком велика.
— Я вообще не знаю, что это такое свобода воли, — пожал плечами Гоголь.
— Альтруизм, видимо, высшее проявление этой свободы, когда ничего не жалко ради ближнего. Но чаще всего в мозгу запускаются базовые инстинктивные механизмы: страх парализует волю. В глубинных слоях мозга, есть миндалина — небольшой отдел, который реагирует на опасность, а прифронтальная кора отвечает за логическое мышление, она включается в случае опасности, потому что ее задача — проанализировать ситуацию, найти оптимальное решение. Гормоны переполняют кровь, адреналин блокирует возможность здраво рассуждать, некоторые страхи зашиты у нас в программе.
— Но вера ведь помогает человеку, — уверено сказал Гоголь.
— Вера не оставляет пространства даже для свободы мышления. Это некая иллюзия, путающая волю и разум в лабиринтах религиозного сознания, а сознание зыбко, оно норовит принять ложь за правду, ухватиться за мираж, создать иллюзию и поверить в нее.
— Разве атеистом быть лучше, чем верующим?
— Во всяком случае, это менее агрессивная модель мышления.
— Ты шутишь?
— Ничуть. Допустим, человек — атеист, убежденный агностик. Его устраивает биологическая модель мира: физика, астрономия, математика, психология. Ему комфортно в тех рамках, которые создаёт наука. Он не поклоняется нарисованному старичку и не считает, что должен любить его больше всего на свете. Он живет в двадцать первом веке и не верит ни в чертей, ни в ангелов, ни в воскресающих мертвецов, ни в прочие чудеса, у него вообще нет такой потребности – верить. Ему вполне хватает того, что он знает.
— Что же в этом хорошего?
— В общем-то хорошо хотя бы то, что такого человека, как правило, не раздражает факт, что кто-то не атеист. Ему всё равно, нарисуют ли карикатуру на атеистов или напишут про них частушку, он не обидится, не затаит зло и не пойдет никого убивать за это. Ему абсолютно не нужно «видеть сердцем и чувствовать душой». Он знает, что после смерти атомы, из которых он состоит, просто распадутся и вновь смешаются с атомами Вселенной. И он полностью доволен таким раскладом.
Он не подаст на верующих в суд за то, что им смешно его мировосприятие, не станет их призывать принять его веру, не обвинит их в неполноценности потому, что они придерживаются других взглядов. Он не развяжет войну во имя торжества атеизма и не совершит теракт во славу своих представлений о мире.
Но его взгляд вызовет у верующих бурление недовольства, насмешки, оскорбления, даже угрозы. Люди, называющие себя верующими, обладающие, по их словам, особой моралью, обрушатся на него только за то, что ему не интересны любые формы их так называемой духовности. Люди, чей бог запрещает им судить ближнего, завещая любить этого самого ближнего, не задумываясь, нарушат данную им заповедь, называя ненормальным человека лишь за то, что он не разделяет их взгляды.
— Ага, наслушался я таких споров, — махнул рукой Гоголь, — не удивительно, но я не понял, твое отношение к вере?
— По факту происходящего сама по себе вера — это атака на чувства, процесс недуманья, ибо идея Божественного Создателя умаляет элегантную реальность вселенной.
— Но эту реальность еще надо понять!— воскликнул Гоголь.
— Вот именно, это требует усилия. В отношении любых умозаключений наука все же основана на здравом смысле, а вера — на принципе подавления критической мысли.
 Но из всех мировых имен, которые расставляли акценты в истории человечества, самая известная личность — это Иисус. У него не было дома, он не был образован, но утверждал, что победил смерть, восстал из мертвых – если б не эта версия, он был бы простым проповедником. Но благодаря столь чудесному исходу срабатывает соблазн бессмертия и подкрепляется примитивным инстинктом примыкать к большинству – это один из самых активных стереотипов.
— А что же на самом деле?
— А на деле древние хранители и создатели языка,  опасаясь гонений за инакомыслие  использовали в текстах множество слоев, понятных только им.
И зачастую смысл древних посланий оказывался прямо противоположным очевидному.
Поэтому  толкование древних источников часто не имеет ничего общего с вложенным в них содержанием.
— К чему  ты это ведешь?
— К тому, что смолоду читая Евангелие я ловил себя на столкновении с несуразностями, и не находя им логического объяснения,  пытался подавить в себе возникавшее чувство абсурда авторитетом самого источника. Ну просто не мог, игнорируя несуразности слепо следовать наставлениям вне разума и здравого смысла.
 Мне казалось идиотизмом, когда бьют по одной щеке подставлять вторую,
 потому что жизнь - это постоянное сопротивление! В основе ее лежит естественный отбор,  борьба и если не противостоять, то будешь обделен, побежден, лишишься того что имеешь, вплоть до самой жизни.  Но найти в столь плачевном исходе  что-то правильное,  хорошее для себя я не мог.
 — Ну, например, что тебя не устраивало?
 — Например, забрали одежду  не спорь, а наоборот  отдай еще и последнюю рубашку,  — А что это значит? – нахмурился Гоголь.
— Значит остаться голым.  Совершенно неадекватный выбор!
 И я не находил в нем ничего утешительного для своей участи.
Размышляя над этим  мне пришла в голову мысль…. возможно Иисус,
 имел ввиду нечто совсем иное, а не то объяснение целесообразности,
  которое пытаются приписать его словам?
И я решил, что в первую очередь следует понять, что происходило в его времена, допустим с рубашками, то есть с одеждой или с пощечинами?
 Постепенно я пришел к выводу, что только в самой истории можно найти  ход,
который открывает истинный смысл слов Иисуса.
Ибо мудрость должна восхищать своей ясностью! 
Я читал массу толкований, слушал священнослужителей, жил в монастырях, но все мои усилия только добавляли туману в  систему здравого смысла.
 И я обратился к истории, ибо там  факты, а тут только домыслы.
— И что же оказалось? – оживился Гоголь.
— Оказалось, при жизни Иисуса человек находящийся в рабстве владел всего двумя предметами одежды: длинная рубаха, по тем временам (тога) и  плащ.
 Днем в Палестине жарко, ночью холодно, поэтому днем люди ходили в одной рубашке, а ночью спали укрываясь плащем.
 В Иудее,  во времена Иисуса был закон в котором указывалось:
 каждое утро раб должен отдать свой плащ хозяину, а вечером хозяин должен возвратить плащ, чтобы рабу было в чем спать. Таким образом, раб был привязан.
— А не захочешь отдать свой плащ?!
 — Тогда хозяин имел право бросить раба в темницу или скормить львам.
Но так же  закон, запрещал забирать у раба рубашку, поскольку это его дневная одежда. Без рубашки он бы остался голым, что являлось нарушением общественных приличий и тогда наказывали рабовладельца.   
А в Евангелие от Матфея, Иисусом сказано:

«…И кто захочет судиться с тобой и взять у тебя верхнюю одежду, отдай ему и рубашку…»
Ибо если  отдав  плащ, раб отдаст и  рубашку, то в этом случае закон нарушит уже сам рабовладелец и попадет за это в тюрьму, а раб получит свободу.
—  Получается, взволнованно воскликнул Гоголь, если каждый бедняк снимет и отдаст последнюю рубашку, то  в результате рухнет само рабовладелие?!
— Да, улыбнулся Леонид Андреевич, исходя из этого, призыв Иисуса был ничем иным, как борьбой с рабством! И в этой логике его учение отдать последнее восхищает своей ясностью, и указывает пусть спасения.
 — А история рассказывает что-то о значении пощечины в древние времена? Я помню это наизусть в Евангелие от Матфея сказано:
"Вы слышали: око за око и зуб за зуб." - то есть, слышали, что надо мстить, да?
"А я говорю вам: не противься злому, кто ударит тебя в правую щеку,
 обрати к нему и другую…" Но почему, именно, в правую? -  он  вопросительно взглянул на доктора, может удар в правую щеку  означает что-то особенное?
— Да, ты прав, в древнеримском обществе пощечина левой рукой была самым тяжким оскорблением. За пощечину, нанесенную римскому гражданину левой рукой полагалась смертная казнь. Я проверял, в правую щеку невольно приходится удар, именно, левой рукой, попробуйте и убедишься!
Гоголь стал экспериментировать, представив перед собой соперника – да, левой сподручней! – согласился он.
 —  Но знаешь, не только в Риме, в древней Иудее тоже самым страшным  оскорблением считалось  прикоснуться к человеку левой рукой, среди ессеев….
— А что за это было?! -  перебил Гоголь
— Среди ессеев  за один только жест левой рукой, указывающий на человека - изгоняли из общины.
 — Кто эти есеи?
—  Это христианская община, к которой принадлежал Иисус.
— Так что же, интересно такого позорного они усматривали не только в прикосновении но даже в жесте  левой руки?
 —  Ты удивишься, но история уверяет, что поскольку две тысячи лет назад, еще не изобрели туалетную бумагу, ритуал с этим ежедневным делом заключался в том, что вместо бумаги использовали левую руку, после чего ополаскивали пальцы в чаше с водой. Но левая рука все равно оставалась нечистой, кстати в большинстве стран
 третьего мира так поступают до сих пор.
 —   Нет! Не может быть!
 —  Может, по статистике в наши дни на свете живет около четырех миллиардов человек, не знающих что такое туалетная бумага и так же, как в древней Иудее и в древнем Риме, по сей день в этих странах, если  хотят нанести смертельное оскорбление,
  следует  дать пощечину левой рукой. Римляне рабов били только левой рукой.
Но если  вспылив хозяин влепил пощечину и тут же по завету Христа подставить другую щеку, то неминуемо последует удар! А по закону это означало, что человек развязал драку! И будь он рабовладельцем или даже наделенным властью, такое действие  каралось. Поэтому учение Христа подставлять вторую щеку защищало порабощенных, оборачивая закон в их пользу.
И такого рода примеров, с потрясающей ясностью объясняющих логическую
 ценность его речей, в истории множество.
— Меня потрясает все что ты говоришь! Ведь это меняет смысл отдачи последней рубашки и подставления левой щеки!
— Да, меняет,  просто я искал объяснение  тем его словам, что вступают в противоречие
 с очевидностью, меня не убеждало, то что втолковывают другие.
—  А почему? - Как бы размышляя вслух спросил Гоголь, которого видимо тоже не все устраивало.
— Потому что учитель для меня Иисус, а не тот, кто уверовал в него.
— Но, ведь  в Евангелие сказано:
«…И кто принудит тебя идти с ним одно поприще - иди два…».
Зачем-то же он учит  идти за тем кто принуждает, да еще не один путь, а два?
 — Думаю, поморщился доктор, вероятнее всего, истинный смысл его слов находится в другой очевидности, в той, что была свойственна его времени, в той  реальности, в которой его слова имели конкретную актуальность. А в те времена  в мире господствовала великая Римская империя. Существовал закон по которому римским гражданам разрешалось  на оккупированных ими территориях использовать местных жителей для переноски личных грузов на расстоянии не больше одной мили.
Так же  закон налагал суровое наказание на тех, кто заставлял переносить грузы на расстояние больше одной мили.
 —  Разве римляне заботились о рабах? – удивился Гоголь.
 — Возможно такая забота расценивалось как сохранение стабильности, глядя на часы сказал доктор, ведь чрезмерная эксплуатация нарушает порог терпимости и может вызвать бунт, поднять восстание. Поэтому уличенный в таком преступлении, лишался римского гражданства. А, потеряв гражданство свободный человек сам оказывался в положении раба.
—  А! Значит если по призыву Христа тебя принудят идти одно поприще, иди два! Не один путь в милю, а две это станет как нарушение закона самим эксплуататором!
— Ну, по крайней мере, за это преступление  римского наместника могли подвергнуть казни. А в больших масштабах такие действия  могли низложить правящую верхушку оккупированной провинции.
—  Ничего себе! Тогда выходит, что призыв отдать последнюю рубашку,
 а так же призыв: "ударили по правой щеке - подставь левую" ведет не к смирению, а к борьбе  угнетенных с их поработителями!- хлопнул в ладоши Гоголь.
— Да! Согласился доктор, а завет: "с принудившим тебя иди ни одно поприще, а два"
    призывает не к покорности, а  к освобождению от насилия.
Гениальность Иисуса в том, что он трактовал законы, оборачивая их против узурпаторов.
 По сути, он призывал к борьбе во имя  защиты угнетенных, при этом избегая насилия, агрессии и крови! Иисус был казнен через распятие. Но учение Его осталось в веках,
 и оно призывает  не к рабскому смирению, а к свободе, к защите человеческого достоинства, но не через войну и террор, а мирным путем.
—  Я понял! - засмеялся Гоголь - надо использовать силу противника против него, как в восточной борьбе айкидо! А того, кто без мозгов будет отдавать последнюю рубашку и подставлять другую щеку, просто разденут и  побьют.
—  И ты прав, к смирению и покорности призывал не Иисус, а те, кто берутся учить, вкладывая в его слова тот смысл, который выгоден, чтобы держать людей в подчинении.
 Слушая самого Учителя, веря в Высшую справедливость его учения,
 следуя его заветам, человек должен не смиряться с унижением, не прогибаться под  чужой силой, а противостоять, отвечая не злом на зло, а умом и волей согласно  закону, той страны, в которой живет.
 Потому что так поступал он - и в этом есть великая мудрость и доброта его учения.
— Боже, - воскликнул Гоголь, - столько нового ты накопал!
— Ничего нового, буркнул доктор, кроме юридических фактов, которые особо и не запудривались на морщинистом лице древней истории. Взял, что лежит сверху - доступно любому. Из личного - только моё осмысление и изложение.
Могу поделиться, разве что, ходом мысли. Знаешь, из всей мировой лохани я нежно люблю Элладу и с точностью до наоборот Рим.
— А почему такой выбор? – встрепенулся Гоголь.
— Потому что Эллада опылила собой мировую культуру и грудью своей, как мать младенца, вскормила мир! А Рим жестоко подавил её и высосал, как спрут!
В результате, человечество увидело эллинское совершенство в кривых зеркалах более поздних римских копий.
Это отношение к Риму для меня симметрично отношению к США – обе мировые империи в фигуральном смысле ничего своего не создали. Всё имеющееся у них: захвачено, ограблено, присвоено и подмято под себя.
Но истинное достояние самого Рима - безусловно Римское Право, так же как личное достояние Штатов – Конституция, удерживающая стабильность и благополучия в стране.
Размышляя о горькой участи России, которая упорно демонстрирует постулат:
 Иметь богатства - не значит иметь благополучие.
Я смотрю в конституцию Штатов и вижу, что процветание определяет не мощь нажитого, а закон. Именно, закон контролирует общий материальный уровень.
Но поскольку римляне захватили Иудею и на этом ресурсе заварилось христианство, ставшее нашим учебником «Какнадажыть», то сталкиваясь с абсурдностью некоторых библейских заключений я отверг мысль, что абсурд исходит из первоисточника, склоняясь к тому, что  с пути сбивают ложные толкования и обратился к римским законам периода жизни Христа, чтобы на их основе сделать выводы, отделив зерна от плевел. Ведь ложные трактовки любого учения сеют в душе беспокойство, которое надо постоянно усмирять.
— Ну, как ты пришел к этому?
— Видимо в силу характера, знаешь, в США, чтобы не городить заборы используют границу для собак. Маленькая коробочка, которая в качестве препона издает сигнал и животное не может переступить невидимую черту.
Так же и люди сказанное авторитетами – для них, как сигнал: Стой, не двигайся!
 Будто дальше нет пути. В общем,  я по гороскопу собака, но явно той породы,
которую не останавливает сигнал – СТОП! Я перешагиваю препоны и иду куда мне интересно.
— Батюшки! – Гоголь стукнул себя по лбу, - а вдруг Христа распяли за призыв к свободе,  а вовсе не за то что он нарёк себя сыном Божьм?!
 Леонид Андреевич давно устал от разговора и чувствовал себя из рук вон плохо, но  восхищаясь сообразительностью собеседника, не мог позволить себе остановить его.
—  Ты рубишь в корень! - одобрительно кивнул он, -  вопросами религии в Иудее заведовал Синедрион, согласно Торе, за подобное преступление Иисуса должны были казнить побитием камнями. И Синедрион имел на это право, ибо никто не запрещал вершить суд по Торе. Римляне в такие суды не вмешивались.
Кроме того, в Торе Всевышнего, поклонение человеку как Богу – считалось
смертным грехом и после вердикта: «Достоин смерти» Синедрион предавал преступника казни через повешение на дереве, при этом мертвый должен был провисеть только до захода солнца.
— До захода? А почему они установили такие порядки?
— Потому что в  христианском мире, основанном на солнечном календаре, день начинается с рассвета, и расцветает с восходом солнца.  А в иудейском - день начинается с захода, то есть с заката солнца и на закате казненного вынимали из петли, чтобы он не осквернял своим телом наступление нового дня, то есть ночи, но по их понятием дня.
Согласно описанным событиям Пилат вышел к лидерам Синедриона и спросил:
«В чем вы обвиняете Человека Сего?»
Ему ответили:
«Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе.»
И хотя само обвинение в их ответе не озвучено, но тем не менее из этих слов следует, что преступление его было не религиозного, а государственного значения.
 Поэтому Иисуса предали римскому наместнику, а не суду Торы.  Тут речь идет о злодействе, которое он вершил, восстав против тирании и обучая других противостоять.
 Ведь Римский прокуратор Понтий Пилат,  судил именно за разбой, за политические преступления. Судя по этим же законам римских наместников не интересовала иудейская религия, они следили за тем, чтобы на оккупированных ими территориях не возникали восстания и бунты.  Поэтому казнил Иисуса не Синедрион, а Римский прокуратор, за то, что своим учением, используя их законы он защищал угнетенных.
Гениальность учения Христа, прежде всего в том, что, "И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН".
Потому что каждому бесправному он дал голос:
– Снял бедняк последнюю рубашку и обрел свободу, подставил вторую щеку и скинул гнет. Иисус научил каждого противостоять в одиночку – уникальность его идей в том, что по его призывам борьба с рабством не требовала никаких объединений, кружков заговорщиков, каждый на своем месте, руководствуясь его уроком мог скинуть с себя иго опираясь на тот самый закон, который установили узурпаторы.
–  А зачем же было изобретать ложное обвинение в богохульстве?! – не утерпел Гоголь,
хотя видел, что доктор слишком устал и ослабел.
–  Затем, терпеливо ответил Леонид Андреевич, что казнив его как борца за свободу, римляне возбудили бы в покоренных ими провинциях восстания,  но объявив, что Иисуса судили за Богохульство они перевили стрелки с государственной темы на религиозную.
–  Ну зачем? – не унимался Гоголь.
 – Затем, чтобы  сторонники Иисуса, не подняли бунт, он снискал любовь и доверие народа, его влияние было велико, поэтому Синедрион подталкивал  Прокуратора, а тот пытался сплавить эту казнь иудеям,  и распяв его римляне  запустили дымовую завесу - объявив Иисуса Богом, которого убили иудеи, а сами римляне приняли христианство.
–  Для чего им это?!- изумился Гоголь.
– Во первых, для того того, чтобы нейтрализовать бунтарские настроения против них.
Во вторых,  чтобы принудить весь мир, поклоняться новому Божеству, именем которого они развязывали войны и ставили на захваченных землях своих наместников, создавая мощную европейскую державу под своей пятой.
Эти выводы подтверждает тот факт, что после объявления Иисуса Богом – Рим завоевал все европейские племена под предлогом обращения их теперь уже в свою, христианскую веру. Подавленный народ жил в смертельном страхе, малейшее сопротивление рассматривалось как преступление против Бога Иисуса Христа! Именем Христа  казнили более ста миллионов человек. Наступило страшное время тотального контроля над сознанием людей и нам знакомо это время в тридцатых годах – история повторяется.
В результате, опираясь на Евангелия, Рим захватил полную власть над всеми жителями Христианской Европы. Вот почему Библия получила столь масштабное распространение.
Свою потрясающую историю насаждения христианства пережили и русские княжества до Владимира, еще в период правления Аскольда и Дира.
Посланник из Константинополя привез дары и Евангелие, пропитанное огнеупорной жидкостью, Аскольда задарили, опоили рассказали о новой вере и в доказательство
истинности этой веры подожгли Евангелие – книга не горит: «О, чудо зрится, чудо!» -
Воскликнул Аскольд, принял христианство, устроил заговор и убил Дира, с которым правил десять лет. А потом уже и Вещий Олег подоспел с дружиной – они не знали славянского языка и считали славян не грамотными – это миф, что христианство принесло грамотность на Русь. Посланные  миссионеры Кирилл и Мефодий никакой грамоты не несли, в «Житие Кирилла» рассказывается, что он похитил славянский псалтырь, чтобы внести туда буквы: Пси, Фиту, Ижицу… без них не читались молитвы на чужой речи.
Гоголь во все глаза, не отрываясь глядел на доктора. Не замечая этого Леонид Андреевич, прикрыв веки тихо говорил, будто рассматривая никем невидимые картины:
Но во главе угла новой религии стояли не духовные, а экономические интересы и европейские земли, и Киевскую Русь, великий Новгород, Чернигов надо было подавить,
обратив в новоиспеченное христианство, чтоб укрепить хлипкие границы с Византией.
В основе всего  - власть, захват, господство - отсюда манипуляции текстами первоисточников и ложные трактовки слов Христа: вместо стремления к свободе - смирение, вместо достоинства - покорность. Бедность приветствуется, богатство порицается. Нуждаться, страдать и мучиться - это хорошо, потому что, чем хуже проживешь на этом свете - тем лучше будет на том. Чем больше вытерпишь лишений на земле, тем комфортней устроишься на небе.
И всем навязывалось чувство вины, поскольку Иисус отдал жизнь во искупления наших грехов. Поэтому надо стать на колени плакать и каяться, биться лбом в пол, а тем кто надел рясу целовать руку
– ЛЕВУЮ! - С ужасом прошептал Гоголь и доктор невольно расхохотался, превозмогая боль в ребрах.
В итоге моих исторических экскурсов, глядя на него подвел черту Леонид Андреевич - обожаю Иисуса, его учение, его идеи - ненавижу ложь, угнетение, подавление и унижение.
— Неужели мы заложники всего этого?! – восстал Гоголь
— На самом деле все мы — заложники собственного мозга, окружающий мир в нашем восприятии зависит от того, что происходит в каждой голове, и влиять на эти процессы человечество только учится.
Я думаю, что в течение жизни создается один шедевр — это сам человек. Каждый высекает свою личность, как скульптуру из мрамора. Я инвестировал в себя знания и могу свой человеческий капитал внести добавочной стоимостью в жизнь других людей. Но необходимо сотрудничество, потому что в стае птица способна пролететь на семьдесят пять процентов больше пути, чем в одиночку.
И если мы созданы по образу и подобию Божию, значит, мы созданы творить мир, свой собственный, внутренний мир! Значит, двигаясь по дороге жизни, мы творим свою Вселенную.
Они медленно пробирались к перрону. Леонид Андреевич держался за сердце; каждый шаг доставлял ему страдание.
Гоголь не мог освободиться от осаждающих его мыслей.
— Как же пробиться, чтобы понять, кто ты?
— Ну, чтобы что-то осмыслить, — Леонид Андреевич тяжело налег на его плечо, — надо снять доминанту собственной категоричности, а это труднее всего.
— Люди доверяют Богу.
— Всякое доверие основывается на взаимности.
Они подошли к поезду. Между перроном и вагоном был широкий проем, сделать этот шаг Леонид Андреевич не смог, и Гоголь поднял его на руки, занес в поезд.
— Леня, — он замешкался перед уходом, — я еще раз увижу тебя когда-нибудь?
Леонид Андреевич достал из портфеля ручку с золотым пером и, оторвав от пачки сигарет золотой клочок внутренней обертки, написал свой номер телефона.
— Увидимся ли, не знаю, но по этому номеру можем услышаться.
Гоголь спрятал клочок в нагрудный карман и, заботливо уложив Леонида Андреевича на нижнюю полку, двинулся к выходу.
— Как тебя зовут? — крикнул ему вслед доктор.
— Ты и сам знаешь, — махнул он рукой, прыгая на перрон.
Поезд дернулся и, медленно набирая обороты, тронулся в путь.

Глава 15. ДО СВИДАНИЯ, ЛЕНЯ!

"Воздушные поцелуи цветных шаров".
 
Летящий поезд без проводника,
Без окон, фонарей, дверных отмычек...
И свет из лунного сочится ночника,
И прошлое уже не раскавычить.

 В купе напротив Леонида Андреевича сидела моложавая толстушка с ямочками на щеках.
Билет доктора Гоголь отдал проводнику, попросив, чтоб пассажира не беспокоили.
Находясь еще на волне беседы с ним, доктор машинально перетирал налетевшие рифмованные строчки, стараясь сбить пафос «душевной темы», в которую его неожиданно окунул этот странный человек с длинноносым гоголевским профилем. Стихи сложились сами собой.
— Мужчина, — неожиданным фальцетом пискнула толстушка, — мне надо переодеться, может, вы освободите купе?
— Мне тяжело вставать, — болезненно поморщился Леонид Андреевич, — не могли бы Вы не беспокоить меня, я закрыл глаза, пожалуйста, переодевайтесь.
— Вот еще, — хмыкнула толстушка, — а вдруг вы насильник, откудова мне знать?
Доктор отвернулся к стене.
 — Даже если я трижды насильник, — пробурчал он, — здесь ничто не провоцирует мои низменные инстинкты.
— Вот вы уже пристаете со своими инКстинКтами! Или вы на выход, или я зову проводника!
— Послушайте, — морщась, взмолился Леонид Андреевич, — у меня сломаны ребра, будь вы хоть Венера Милосская, я не в силах покушаться на вашу красоту.
— Ну вот, уже и про красоту, и про Венеру, я так и знала, выходите, давайте, быстро!
— Что ж вы слова не связываете со смыслом?! Как иностранец, вразброс, — огорчился доктор.
— Не надо мне никаких иностранцев! — взвизгнула толстуха. — Я хочу надеть халатик, а Вы пристаете.
— Господи, — простонал Леонид Андреевич, вставая с полки, — зачем ты раздаешь эти души, черствые как сухари?
— Не надо мне ваши сухари, — фыркнула толстуха, — у меня есть своя булка и курица.
«Как только она ходит и не спотыкается?» — подумал Леонид Андреевич, с трудом пробираясь в тамбур.
Он вынул сигарету, держась за поручни, и, прислонясь к полуприкрытому занавеской окну, поглядел в небо. Сердце его вздрогнуло от изумления. В небе качались сотни воздушных шаров с надписями: «До свидания, Леня».
Вагоны, стуча по рельсам, увозили его из Йошкар-Олы.
Цветные шары, провожая поезд, летели, как воздушные поцелуи, посылая вслед
прощальное «До свиданья, Леня!!! До свиданья».
 
ГЛАВА 16. ЛЮБМЫЙ УЧЕНИК ДОКТОРА АНТОН ПРАГИН.

“Синдром "белой слепоты".
 
Свет гаснет в окошечных взорах,
Срывается ветер с карнизов,
И плавают рыбы в озерах
Осколками чайных сервизов.
 
 В Москве было посмурно и ветрено. Дома доктора ждала куча сообщений на автоответчике. Нажав на телефонную кнопку, он прослушал несколько из них и набрал номер.
— О, Леонид Андреевич! — послышался радостный голос в ответ на его приветствие.
—Энтони, — глухо сказал он, называя так любимого ученика доктора Антона Прагина, — когда закончишь прием пациентов, возьми в аптеке широкий эластичный бинт, болеутоляющее с кодеином и приезжай, жду тебя.
Он положил трубку, подавляя тошноту, и обессиленно слег на диван. Когда раздался звонок в дверь и высокий светловолосый Энтони, запыхавшись, влетел в дом, Леонид Андреевич уже был причесан и переодет.
— Как скоро у тебя защита, гений медицины? — стараясь двигаться осторожно, спросил доктор, обнимая своего любимца.
«Как он бледен», — с тревогой отметил про себя Прагин и побежал мыть руки, крикнув уже из ванной:
— В четверг, если ничего не случится.
— Давай перебинтуем сбитого летчика, — расстегивая рубашку, вздохнул Леонид Андреевич, — слева сломаны ребра, помоги зафиксировать жгут.
Прагин хотел расспросить, что произошло, но ему показалось, что любопытство будет лишним, лучше тактично промолчать: если человек сочтет нужным, сам скажет, а в душу лезть незачем — так решил он.
— Ты голоден? — спросил доктор, выпив болеутоляющее и впервые за последнее время чувствуя некоторое облегчение.
— Как лев, — тряхнул есенинскими кудрями Энтони.
— Поставь чайник, пошерсти в холодильнике, — закуривая сигарету, кивнул в сторону кухни Леонид Андреевич.
Прагин мигом накидал на тарелку сыр, заварил чай.
— Жаль, хлеб черствый, — жуя бутерброд, сказал он, придвинув свой стул ближе к доктору.
— Черствый полезней свежего, в нем божественная плесень поэзии.
— Мне сейчас вообще не до диссертации, — пропустив мимо ушей «плесень поэзии», огорченно сказал он, — не знаю, что и делать.
— Кто-то умер? — выпуская колечко дыма, неопределенно спросил доктор.
— Да, — неожиданно подтвердил Энтони, — дружба умерла.
Леонид Андреевич молча смотрел на дым.
— Так случилось, сэнсэй, грешен я, увел жену у друга… Не могу без нее – если это не любовь, то не знаю, что есть любовь…
— Жизнь грешна сама по себе, людей безгрешных не бывает, — успокоил Леонид Андреевич, — есть не подлые, не низкие, не завистливые, не алчные люди, эти «НЕ» и составляют качество совести. Вообще хороших людей меньше, чем хочется, но больше, чем кажется. Безгрешны ангелы, но среди них мне симпатичней падшие, - улыбнулся он.
— Как падшие женщины, — без тени иронии поддержал Прагин.
— Терпеть не люблю пренебрежение к женщине, — не поддержал его доктор.
— Потому что слабый пол?
— Потому что из женских ворот вышло на свет все человечество! И любая форма неуважения — просто неблагодарность.
— Что же, и таких, как Лолита, надо уважать? — скривил губы Энтони.
— Дети беззащитны и зависимы от нас, — вздохнул Леонид Андреевич. — Она была ребенком.
— А старики разве не зависимы?
— Старики сами выбирают свой путь, старость — это результат пройденной жизни, а детство завист от близких, от окружающих, но ничего не объяснить тому, кто не видит. Наука бессильна перед синдромом "белой слепоты". Помнишь, как работает зрение?
— Ну да, сначала мы видим саму картинку в черных дырах, без цвета и перевернутой вверх ногами, картинка дает сигнал мозгу, мозг переворачивает ее и дорисовывает, наполняя красками и формой. Происходят мгновенные последовательные процессы, которые формируются один за другим, выстраивая в глазу изображение видимого.
— Верно, но сам синдром белой слепоты давно доказан наукой. Он означает,
что челокек не видит того, что не вмещается в его сознание. Даже если перед его взором нечто реальное, яркое, гигантское! Но если это «нечто» выше представлений – вне понятий разума, — человек просто не видит того, на что смотрит. Это и есть"белая слепота".
— А вы думаете, гений и злодейство совместимы? — оживился Энтони. Эта тема волновала его.
— Пушкин думал – нет! Я думаю – да!
— Почему?
— Потому что наличие гениальности не подпадает под категорию добра и зла, гениальность – это категория силы. Сила дает преимущество, а преимущество – это привилегия, ответственность и выбор, в какое русло направить талант. А это уже зависит зависит от личных качеств, от человеческой сущности, которую характеризует направление наших природных и приобретенных сил.
— Но талант ведь дан не каждому? — возразил Прагин.
— Талант дан каждому – по его способности и желанию напрячься.
— Но ведь истинно талантливых людей мало!
— Ну, возможно, потому, что ключевые сленговые слова в современной лексике – "не напрягайся", "не заморачивайся", "не парься", "не грузись", "расслабься" — талант не созреет под такими призывами.
А Набоков пахал неустанно. Он делал с русским языком, что хотел – владел им, написал «Лолиту»... И с одной стороны, мир упивался ею, с другой – этот педофилийный проект — дрянь редкостная.
Энтони подпрыгнул на стуле.
— Вот этого совсем не ожидал!
— Ну, как взглянуть, — улыбнулся Леонид Андреевич, — один писатель ввел понятие «женщина бальзаковского возраста», а другой — термин «нимфетка». Это тебе о чем-то говорит?
— А в чем виноват Набоков, если нимфомания имеет место быть?!
— Знаешь ли, Достоевский терзался вопросом: «Тварь я дрожащая или право имею»? А Набоков все же дал возможность грязным душам опереться на свой талант, подпитываться им, вожделея детей. Хотя отдаю ему дань: написано мощно.
 
ГЛАВА 17. ЛИЛИТ И ЛОЛИТА.

“Пять трупов — шекспировщина”.
 
Кругами по воде — небесные софиты.
Но память сохранит тень Лотовых столпов,
И горькую судьбу обманутой Лолиты,
И суетность больших неспящих городов.
Не надо виражей, трагических символик,
Заточенных ножей, обугленных мостов.
В груди ее дрожит души пугливый кролик
И облако любви из алых парусов.
 
— Но ведь в Лолите шокирует, в основном, разница в возрасте, — завелся Прагин, вскочив на конька, — согласен, за это хочется натоптать герою! Но разве она невинная жертва, а не циничная, наделенная подростковой жестокостью недоросль?! Она ведь все равно, если бы не с этим сорокалетним, то с каким-нибудь двадцатилетним уж наверняка то же самое замутила бы.
— Твоя мысль рассчитана на один ход, — немного вспылил доктор, — она останавливается на факте и не идет дальше, а жизнь идет. Ты не хочешь видеть, какой стала Лолита после того, что с ней сделал взрослый мужчина. Подлость в том, что зрелый человек срывает недозревший плод, надкусывает его, и мы уже никогда не узнаем, каким бы этот плод вызрел.
— Да что такого уж страшного он с ней сделал?
— Ты вправду не понимаешь?
— Да, не понимаю.
— Он украл у нее то, кем она могла стать! Украл у нее ее саму – будущую женщину, разрушил ее! Она жертва, насилованный подросток, а не «циничная, наделенная подростковой жестокостью недоросль».
— Да разве он ее насиловал?
— Видимо, увлекшись другими впечатлениями, ты не обратил внимания на этот пустяк! И страшен даже не сам факт физического воздействия. Люди переносят переломы, со временем забывая о них, но травмы психики чинятся годами и не забываются. Её душа не выросла, не сбылась – он забрал у нее возможность созревания в человека, которым она была задумана, ибо тот, кто имеет стаж жизни, и тот, кто стоит в начале развития, идут разными путями. То, что она проделала бы со своим ровесником, не обрушивает на обоих весь спектр взрослого опыта. Эти вещи человек познает в процессе жизнедеятельности. Ребенок сначала по капле пьет молоко, а не рюмками водку, ты понимаешь это? Он в первом классе пишет корявые палочки, а в десятом строчит конспекты.
Детям свойственно влюбляться, но это не означает, что взрослый может этим пользоваться на том основании, что он сильней и опытней. Для ее детской сексуальности с головой хватило бы впечатлений от сверстника. Она может влиять на него. А взрослым она подавлена, раздавлена его превосходством. Задача взрослого — опекать ребенка, а не «развлекаться» им, потому что он для детской психики авторитет. Совершив проступок, ребенок смотрит на старшего, что тот скажет. Ему говорят: это плохо. А в данном случае говорят: это хорошо! Делай еще и еще!
Сексуальное начало присутствует в каждом человеке. Есть и сексуально активные дети, так что, их тащить в постель, не понимаю? Особенно руководствуясь таким аргументом, как: «Да... они все равно между собой…» Тогда давай воровать их души, развращать, все равно ведь кому-то достанутся! И все воры, полагая себя порядочными людьми, думают так же: не я украду, так другой, уж лучше я… Да?
Энтони молчал, вертя в пальцах тесемку от скатерти.
— Думаю, что и ты, будучи подростком, — после некоторой паузы сказал доктор, — интересовался интимными вещами. Но если бы зрелая тетка взяла тебя в оборот, мне бы захотелось ее придушить. И не пришла бы в голову мысль: ну все равно – не она, так другая разговеет этого любопытного мальчика. Всему свой час, друг мой, и то, что преждевременно, так же разочаровывает нас, как и то, что слишком поздно.
Считаю мысль «если не я, то другой» порочной, потому что чужая подлость не оправдывает собственной подлости!
А циничного подростка и всякую развратную недоросль надо пытаться улучшить, а не усугубить. Ты уж прости за горячность и переход на личные примеры, но поцеловаться в юности с девочкой или с женщиной — разные вещи, определяющие ход дальнейшей судьбы, понятий и точек отсчета! Ведь разрыв в возрасте от пятнадцати до сорока гораздо больше, чем от сорока до восьмидесяти.
— Сэнсэй, — завопил Энтони, комично вскочив с места, — заветный мой наставник и душеприказчик, каким волшебным умением вы всколыхнули застоявшиеся воды моего утлого сознания! Мое почтение Вам, чей талант воспитателя воссиял новой гранью благодаря ужасающему роману несостоявшегося нобелевского лауреата.
— Да ну тебя, — махнул рукой доктор, — уж отвоевал «Лолиту» как кусок литературы. Что сказать, роман хорош, хотя Набокова по делу обвиняли в плагиате: точно такой же сюжет с таким же именем главной героини появился в Германии до публикации «Лолиты», кстати, тоже в порноиздательстве.
— А чем же Набоков отмазался?
— Тем, что не знал немецкого, хотя прожил в Германии больше пятнадцати лет. Да мы все о разном. Достоевский (опять-таки о нем) сделал любимыми героями всея Руси проститутку и убийцу. Нет светлее персонажа, чем Соня Мармеладова, и симпатичней души, чем Раскольников! Но у меня возникло впечатление, что ты слишком по диагонали читал «Лолиту», поскольку массу вещей указал неверно. Гумберту было тридцать, ему нравились дети от девяти лет. Он снял дом, где жили мать и дочь. Девочку звали Долорес.
Ей было двенадцать. В своем дневнике он писал, что влюбился в Ло, и чтобы достать Лолиту, женился на ее матери, но после свадьбы мать отправила Долорес в пансионат, а он хотел спать с девочкой и решил утопить ее маму, то бишь свою жену, в озере. Но за ним следила соседка, из-за этого идея провалилась.
А жена случайно прочла его дневник с похотливыми мыслями о ее дочери. Выгнав его из дому, она в нервном припадке выбежала на улицу и погибла под колесами машины.
Он похоронил мать Лолиты и поехал за ее дочерью в пансионат, взяв с собой снотворное, у него был план подсыпать ей и переспать. Сначала он сказал, что мама заболела, лежит в больнице, и они поедут к маме, а в гостинице подложил ей снотворное, чтобы насладиться ею, как пишет Набоков.
Переспав, он рассказал, что ее мать умерла.
Дальше Набоков таскает их по городам, показывая читателю текучку жизни на фоне их отношений. Лолита требует от Гумберта денег за удовлетворение его секс-заказов, мечтая накопить и удрать. Она подросла, справляться с ней трудней, и он отпускает ее в гимназию. Ей уже 14 лет. Там она влюбляется в писателя, который ставил свою пьесу, где она играла, но Гумберт увез ее из школы насильно. Лолита попадает в больницу, оттуда ее выкрал тот самый писатель, заманив тем, что они поедут в Голливуд, он достанет ей роль в хорошем кино. Но на самом деле Лолиту ждали пьянство, наркотики, извращения и групповые оргии, она отказалась и была вышвырнута писателем на улицу.
Гумберт всюду ее искал, потом получил письмо, что она замужем, ждет ребенка, нищенствует, ей нужны деньги. По штемпелю на конверте он нашел ее уже старухой лет 16-ти. И стал каяться. Лолита умерла, родив мертвую девочку.
— Жалко ее, но ведь она деньги у него выманивала за сексуслуги, она меркантильна!
— Энтони, скажи своему внутреннему подонку, чтоб замолчал! — рассердился Леонид Андреевич. — Ты что, не понимаешь, что отчим подсыпал двенадцатилетней девочке снотворное, изнасиловал спящего ребёнка, похитил и увез. Она круглая сирота, ее искать некому, некому защитить, у нее и знакомых нет, не к кому обратиться, он ведь петлял, постоянно меняя города и гостинцы, запутывая следы. Отчим спит с дочкой, не пускает ее в школу — ты понимаешь, что это тюрьма? Он использовал по сути шестиклассницу для своих сексуальных нужд, он продал дом Лолиты, то есть обокрал ее – он жил за ее счет! Кроме того, виновен в смерти ее матери. Ты не преступника осуждаешь, а его жертву! Мне кажется, что вульгарная сосредоточенность на теме эроса не дает возможности осмыслить того, что сделал Набоков из своей Лилит!
— А что он сделал? — шутливо, как от ударов, прикрывая голову книгой, высунулся из-под своей баррикады Энтони.
— Как что сделал? — возмутился Леонид Андреевич. — Набоков всех убил! Оставил в романе пять трупов!
— Да откуда там трупы? — воскликнул Прагин, стреляя пальцем себе в висок.
— Значит, ты перешагнул эту "шекспировщину", зациклившись на эротизме. Набоков убил ее мать как прародительницу греха, убил Лолиту как настоящее, убил ее ребенка как будущее, а главного героя отправил в сумасшедший дом, застрелил его. Писатель-развратник из гимназии тоже труп. Казнью главных персонажей Набоков сказал этой любви свое «нет»! Его вердикт — высшая мера наказания. Смерть.
— Вы сказали, Лилит – разве тут есть какая-то связь? — почесал макушку Энтони.
— Мне видится прямая связь: Лилит — первая жена Адама. У них возник спор, Адам не соглашался с тем, что они равны, Лилит покинула его, видимо, считая, что интересы женщины не исчерпываются только тем, чтобы сексуально обслуживать мужа и пожизненно прислуживать ему и его потомству.
Начиная с эпохи Возрождения предание о Лилит вошло в литературу как символ прекрасной соблазнительницы. Кстати, на паралели Лилит и Лолиты можно диссертацию накатать, образ Лилит вдохновил многих поэтов и писателей.
У Гете Фауст видит красотку, а Мефистофель предупреждает: гляди, это первая жена Адама, прикоснешься к ее волосам — умрешь. У Анатоля Франса "Дочь Лилит" — привидение с черными волосами. У Сологуба Лилит — кусочек лунного света, у Набокова — нимфетка, у Марины в «Попытке ревности» — избранная, единственная Лилит как первая противопоставлена любой стотысячной, то есть большинству, но тот же Гете сказал: «Нет ничего отвратительнее большинства».
— Ага, настолько оно вредоносно, что не дай бог испытать на личном опыте! — понимающе кивнул Энтони, пересаживаясь в кресло.
Он любил бывать в доме у Леонида Андреевича, здесь его всегда обволакивал уют мягких кресел, радовали книги, множество занятных вещиц, которые доктор привозил из поездок на симпозиумы в разные страны. Особенно ему нравились картины и иконы на стенах в гостиной. Пересев в кресло, он впервые обратил внимание на фотографию маленькой девочки под иконой Богоматери. Девочка зачерпнула поварешкой из кастрюли, и прямо на фото красовалась размашистая надпись: «Доктор разрешил!!!»
Леонид Андреевич перехватил его взгляд.
— Это Вика, — пояснил он. — Единственный выживший ребенок из группы больных лейкемией. Родителей нет, но есть две бабушки, одна зав. кафедрой института кардиологии, вторая — полуграмотная, добрейшей души старушка Серафима Митрофановна. Вот эта самая Серафима забрала из больницы умирающего ребенка, и жила эта девочка у меня, лечение шло трудно, временами я был на грани отчаянья. Да, история длинная, но исход счастливый.
— Неужели ребенок ел в таких количествах варенье?! — воскликнул Антон, рассматривая фото вблизи.
— Нет, конечно, — добродушно усмехнулся Леонид Андреевич, — просто когда стало можно немного сладкого, я купил несколько банок и, выложив в кастрюлю, вручил ей половник, она была в силах съесть чуть-чуть, но изобилие снимает доминанту желания. А когда Вика выздоровела, Серафима пришла с этой иконой — 18 век, серебряный оклад. Я отказывался, но Митрофановна по-хозяйски сняла пейзаж, что тут висел, и определила на это место Богородицу .
 
ГЛАВА 18. ДУЭЛЬ ИЗ-ЗА НАТАЛИ ГОНЧАРОВОЙ.

“Зависть белой не бывает, как не бывает черной доброта.”

В просвете лунном тень твоя забрезжила,
Свет звезд шинельку неба окатил —
И дух воспрял туманными надеждами,
Вскурженный * авансами светил!
 
— А портреты у вас просто бесподобны, особенно Гончарова — шедевр, вот красотку Пушкин оторвал! Завидую белой завистью.
— Да, Энтони, — пожал плечами Леонид Андреевич, — зависть не бывает белой, белея от зависти, человек чернеет от злости.
— Но ведь говорят же, особенно когда человек успешен: завидую белой завистью, значит, завидую по-хорошему.
— Это дешевое кокетство, зависть хорошей не бывает — это гниль человеческой души.
— Ну почему же? — бойко возразил Энтони.
— Потому что доброта и зависть несовместимы. Благородство и зависть несовместимы, альтруизм и зависть – нет. А Меркантильность и зависть – да! Малодушие и зависть – да. Ложь и зависть – да! Жадность, подлость и зависть – сколько угодно, хоть отбавляй! Кстати, — он посмотрел на портрет, — это Гончарова, но не жена Пушкина, это моя пациентка.
— Вы шутите? — рассмеялся Прагин.
— Ничуть не шучу. Пушкин с детства был для меня духовным ориентиром, внутри себя я опирался на него. И пережил немало диких сцен из-за Пушкина, в том числе мордобой, суд и позорное увольнение с работы.
Прагин обожал, когда Леонид Андреевич впадал в лирическое настроение. Это случалось редко, но сейчас он видел, что лекарство подействовало на доктора расслабляюще, и не хотел упустить момент возможного откровения.
— Увольнение из-за Пушкина? — провоцируя рассказ, он изумленно округлил глаза.
— Нет, это случилось из-за женщины, вернее, не просто из-за женщины, а из-за жены Пушкина! Я тогда работал с Карауловым в психиатрии.
— Кто такой Караулов? — живо спросил Антон.
— Кандидат наук, ты его не знаешь, — прикрыв веки, словно уплывая в картины прошлого, краем губ улыбнулся доктор. — У него была сногсшибательная любовница! Признаюсь, увидел ее – смертельно застонал. Ранила мгновенно и пронзительно. И звали ее Наташа Пушкина.
— Пушкина?! Славная тезка, — восхитился этим совпадением Энтони.
— Нет, не однофамилица, а прямая наследница по линии Гончаровой. Праправнучка, может, еще несколько «пра», но суть не в этом, а в том, что она была вылитая, вылепленная из алебастра Гончарова, будто сошла с камеи… Это ее портрет, — он махнул рукой в сторону картины, висящей на стене. — В юности я увлекался живописью, писал акварелью женщин разных эпох, которые меня очаровывали. Окружал себя ими, формировал таким образом свое поведение, отношение к женщине.
В ту пору личико Гончаровой в рамке висело у меня в комнате. Я думал о ней, не соглашался с Ахматовой в оценках ее личности и даже с Мариной Цветаевой.
Они не жалели ее, а ведь она осталась вдовой – девочка с детьми. От 19 до 24 лет родила четверых. Какие там гулянья? Когда токсикозы, корсеты, кареты, духота, кормление грудью! Удивительно, но лучшие женщины моей эпохи внутренним отношением в какой-то степени позиционировали себя как «жены Пушкина!» Они ревновали! Он волновал их!
Не Лермонтов – мальчик, не Маяковский – нежный буян, ну, может, любовник! Не Есенин – вспышка, приключение! Но Пушкин как муж – да! Говорю об этом, чтобы была видна в кажущейся неадекватности моих дальнейших действий внутренняя связь, даже своего рода закономерность.
Караулов привел ее как пациентку. И при первой встрече, первом взгляде на нее вся та эпоха буквально обрушилась на меня. Тонкое лицо — антропологическое сходство с Гончаровой.
Она была замужем за известным ювелиром, который окучивал жемчугами и изумрудами жен послов и других звездных женщин.
На ювелира наехало КГБ, видимо, много знал. И там допросами его свели с ума.
Потом, больного, выплюнули из своих капканов. Его жену там тоже держали, проводили с ней работу. От всего пережитого у нее возникли галлюцинации голосов. Приказы раздавались в ушах, голоса звучали в голове и диктовали ей:
— Иди на дорогу, ляг под машину! Иначе умрут твои дети!
Она дважды чуть не погибла под колесами. Вначале ей звонили по телефону, а потом уже голоса работали без звонков. Я не знал, что это за психотропное средство, но видел, каково его воздействие.
Гончарова показалась такой родной, у меня не возникло и мысли, что совсем не знаю ее. Она быстро попала под мое влияние. В конечном итоге я мог владеть этой женщиной как угодно. Однако не мог — она была больна, я был несвободен. Но острее желания, по внутреннему ощущению, возникло чувство какого-то живого приближения к Пушкину! Сдвинулась связь понимания, что она его потомок!
Я к ней отнесся скорее как к его женщине. Дико и алогично то, что не как к женщине Караулова или ювелира, что, по крайней мере, соответствовало действительности! А как к женщине Пушкина!!!
— В чем это было выражено? — осторожно спросил Прагин.
— В том, что поймал себя в момент, когда зверски подумал о ней, на чувстве, что оскорбляю этим именно Пушкина. И так замучился от несуразицы всей полифонии, что спросил Караулова, хотя знал, насколько он циничен, обычно старался избегать:
— Когда ты спишь с ней, тебе не кажется, что ты оскорбляешь Его?!
— Кого? Ее мужа? — захохотал он. — Да плевать я на него хотел!
Меня ошпарило… На Пушкина плевать?!!
— Знаешь, какова она в постели? — раззадорился Караулов, - как раздвигает свои нож…
— Не надо!
— Да ты только послушай, она так берет в ро…
— Заткнись!
— Да она дает в…
И хрясь! —  я сломал его очки.
Леонид Андреевич рассмеялся, будто увидел эту сцену.
— Да, залепил прямо в очки, буквально вдавил их. Караулов взвыл, взвился – он не моя весовая категория, физически гораздо мощнее. Мы сцепились. Где? В клинике, в кабинете завотделением психиатрии.
Кулак у него больше моего лица. И когда кулак этот полетел мне в лицо, я сдвинул голову, и Караулов с размаху рукой вломился в медицинский шкаф. Такой глухой звук – пыхх – и откуда-то сверху посыпалось хваленное непробиваемое стекло.
Я и не заметил, как провалился, вдавленный Карауловым в шкаф с медикаментами.
И он бы покалечил меня, медведина, но, по счастью, на шум зашла санитарка и подняла крик. У нее был натуральный культурный шок. В психушке два врача дерутся в кровь, которая на белых халатах… мг... произведение искусства.
Нас разняли санитары (как положено в психбольнице).
Был товарищеский суд. Нарушена врачебная этика и в таком духе.
Это была его карьера, а не моя, я только подрабатывал дежурствами, основная моя работа была в Кремлевке. А Караулов в этой клинике строил свой ашрам. Он по-настоящему любил карьеру.
На суде, когда речь зашла об увольнении по статье, он стал таким белым, что я только в прозекторской видел подобные лица. И перед тем как нас должны были осудить по протоколу, я встал и публично принес извинения. Признал вину и ушел из больницы.
Шел по улице, как в темноте, так тяжело было унижение.
Но я неправ! Он не мальчик. Это его дело, как он относится к женщине. К тому же она его любовница. Его! А не моя. Он привел ее ко мне как пациентку, обратился как к коллеге за помощью. А я его воспитывать, чуть глаза не вышиб. В общем, я шел и со всех сторон был себе противен. Просто невыносим – кругом неправ, до тошноты.
И вдруг меня схватили за рукав. Караулов догнал меня прямо у метро. Догнал и схватил.
— Я сволочь! — заорал он. — Прости!
— Да пошел ты!!!
— Дай мне по роже! — бесновался он. И стал мотылять моей рукой, старясь ею себя ударить.
Я пытался противостоять, но болтался, как марионетка, в его медвежьей лапе. Он на Довлатова похож чертами лица и объемом тела. Мне никак не удавалось вырваться, это стало просто смешно. Я первый не выдержал!
— Да отвали уже!
Но Караулов затащил меня в своей охапке в погребец на площади Ногина. И мы там пили до ночи. В итоге я взялся за лечение Наташи Гончаровой.
Хотя у Караулова неплохая квалификация, но он не мог ею заниматься, потому что спал с ней. Ни одного сеанса не довел, покрывал ее, как голодный верблюд!
Я запретил себе об этом думать.
Первый гипнотический сеанс провел с ней спокойно. После чего понял, что без ее мужа-ювелира не обойтись. Именно он раздражитель, он ее психоделический провокатор.
Караулов привел ювелира ко мне домой, так как я потерял дежурства в клинике.
А мое отделение в Кремлевке не специализировалось на психиатрии.
На первом сеансе я работал с ювелиром часа четыре. Он начал с того, что он — Первооткрыватель Мира и Первый Воин Земли. И разговаривал со мной величаво, свысока.
Я призвал на помощь Папюса и повел разговор с небес. После первого сеанса ювелир — гигантский бородач, дивный Муромец — сказал Караулову, что это я — Первый Воин и Первооткрыватель мира, а он второй!
Караулов рассмеялся:
— Нет, док, тебе не справиться с ним! Он совершенно безнадежен!
Но я сказал ему:
— Ты неправ!
— Как неправ? Когда твой путь лечения не продвинулся ни на шаг!
— Напротив, я перешагнул бездну!
— Каким образом?! — не догнал он.
— Самым результативным! Ювелир признал, что я первый воин земли, а он второй!
— Ну да, он же больной! — рассмеялся Караулов.
— Неважно, важно то, что теперь он слушает меня, он меня слышит!
Я стал его лечить незаметно для него, поскольку учился у него ювелирному мастерству. Не думал осваивать это дело, но хотел поставить ювелира в привычные условия, где он на автопилоте, понимая, что делает, более органично бы усваивал мою программу, вправляющую его сознание в правильные паззлы.
— Удалось? — слушая с большим интересом, вполголоса спросил Прагин.
— Это было непросто, — не открывая глаз, ответил доктор.
Складывалось впечатление, будто он досматривает кино на своем внутреннем экране.
— Ты удивишься, но мне надо было вытащить из его головы Бога!
— Вытащить Бога? Зачем?
— Чтоб поставить туда его самого. Я должен был убрать в его диалогах с самим собой образ посредника. Поменять его самосознание. Так же, как я меняю состав крови при раковых заболеваниях.
Он постоянно разговаривал с Богом, впрочем, как все остальные люди.
И несмотря на должность Первооткрывателя мира, которую он мне смиренно уступил, я не мог пробиться к его сознанию. Так мы беседовали, вытягивая через втулки серебряные нити, я научился делать кольца...
— А почему надо было убрать из его головы Бога?
— Ну что ты задаешь такие вопросы, Энтони? А еще любимый ученик! Почему?
Потому что я не мог пробиться через Бога к разуму ювелира, потому что он вкладывал Богу нужные ему ответы, реакции, оценки! При этом сам ни за что не отвечал! «Бог сказал». «Бог думает». «Бог осудит». «Бог поможет».
Я спрашиваю его: почему ты это сделал? Ответ: "Так угодно Богу".
Через блок категоричности не перешагнешь — человек не мыслит, вместо аргументов и доводов он прикрывается щитом чужого авторитета; дамба авторитарности не пропускает в сознание ни капли здравого смысла. Нет человека, нет собственных мыслей, нет ответственности. На все одна копирка — «так угодно Богу»!
Чтобы сдвинуть дамбу категоричности и открыть шлюзы самосознания, потребовалось немало времени, но это уже другая история, которая называется «методы лечения психических заболеваний». Вот тебе и Пушкин в теме «глубоко личное». А вчера я держал в руках его рукопись…
— Чью рукопись? — не сводя с доктора глаз, спросил Прагин.
— Подай плед, кодеин начал действовать.
Прагин набросил ему на ноги плед.
— Пушкина рукопись, подлинник… веки свинцовые, прости, засыпаю…
— Где вы держали в руках рукопись Пушкина? — успел спросить он.
— В Йошкар-Оле, в одном доме, одна милая цветочница дала мне рукопись Пушкина, и кажется… я люблю ее…
Доктор замолчал, и Прагин подумал, что последние слова его – это уже сон.
 
ГЛАВА 19. КАРАУЛОВ И СЕКРЕТАРША В КУЛУАРАХ.

“В их глазах он мог быть тем, кем хотел себя видеть”.

Любви греховной не отведав,
Девичьих не прикрыв персей,
К скале припала Андромеда:
«Ну где же доблестный Персей?!»

 Леонид Андреевич болел довольно долго.
Поломанные ребра только начали заживать, еще причиняя ему нестерпимую боль при каждом неосторожном движении, но его уже бомбили звонками с работы.
Ректор просил отчет о командировке: от этого зависел план. От плана зависел бонус к зарплатам сотрудников. Одно дело цеплялось за другое, и, превозмогая боль, доктор надел костюм, галстук, вызвал такси, взял портфель и поехал на работу.
Не успел Леонид Андреевич переступить порог здания, как на него налетел розовощекий, липко прилизанный Караулов.
 — Доктор! — заискрился он, чуть не сбив Леонида Андреевича с ног. — Рад, рад, с возвращением, небось и там, в этой Йошкар-Оле ты успел всех влюбить в себя! Только на тебя заявки и поступают.
 — Приветствую, голубчик, — вяло отозвался Леонид Андреевич, стараясь избежать рукопожатий.
 — Ходят слухи, — возбужденно пузырился Караулов, — что ты нездоров. Я готов заменить – я тут, всегда пожалуйста!
«Люди, делающие за спиной гадости, любят пылить в глаза какой-то лихорадочной радостью» — подумал он.
Караулов давно зарился на место Леонида Андреевича и искал любую возможность подсидеть его. Доктор не особенно умел устраиваться на теплых местах, а Караулов отлично с этим справлялся. Конечно, перешагнуть его со своей кандидатской и двумя брошюрами Караулов никак не мог. Но секретарша, которая скучно спала с ректором, имея параллельно бурный роман с Карауловым, в карьерном росте считалась человеком далеко не бесполезным. Иначе Караулов не таскал бы ее в рестораны и не пыхтел над ней по воскресеньям на своей холодной даче.
 Зайдя в свой кабинет, Леонид Андреевич еще раз проверил свой отчет о командировке и, договорившись с ректором о встрече, решил зайти в кафетерий на чашку кофе.
Голова у него все же ныла, он вышел, не прикрыв дверь в свой кабинет. Но, спускаясь по лестнице, попросил секретаршу:
— Присмотрите за моим кабинетом, голубушка, если не сложно, а то я портфель на столе открытый оставил.
— Да-да, — кивнула секретарша, — конечно, присмотрю.
 В кафетерии Леонид Андреевич маленькими глотками пил термоядерно-крепкий кофе без сахара, не представляя, какой спектакль разыгрывает жизнь за его спиной.
Только Караулов собрался последовать за доктором, чтобы разнюхать обстановку, как получил от секретарши смс: «Будь сейчас на нашем месте. Это важно».
Караулов свернул в узкий кулуарчик, пригладив сальные волосы, и направился в подсобку, где иногда они зависали по-быстрому.
Оглянувшись, он убедился, что в коридоре никого нет, и нырнул в тайное убежище.
Это место почему-то действовало на него возбуждающе. На даче, где никто им не мешал, такой резвости, как тут, у Караулова не возникало. Его натура "урвать свое" сказывалась и на его интимных предпочтениях. Чувство, что в этой каморке он именно урывает свой кусок, обостряло физическую активность.
Послышался условный стук, и Караулов спрятался за шкаф, испытывая легкий азарт.
Она скользнула в комнатку, заперев дверь, и с нетерпением взглянула на часы. Караулов наблюдал за ней, оставаясь невидимым, и это доставляло ему удовольствие.
Он чувствовал, что она находится в его власти, и, не обнаруживая себя, наслаждался этим. В кармане завибрировал телефон, пришла эсэмэска: «Котик, где ты?»
Не ответив, он наблюдал из своего укрытия, наливаясь тяжестью возбуждения.
Вот она сидит, ничего не подозревая, но через минуту он может завалить ее на этот стол, раздвинуть ножки или лучше положить себе на плечи. 
Секретарша встала, направляясь к двери.
Караулов выскочил из-за шкафа, схватил ее и облапал, шаря рукой под юбкой.
Обнаружив, что она без нижнего белья, он поступил именно так, так представлял себе минуту назад. Но секретарша не противилась его напору, а напротив, только разогревалась, и это снизило накал.
Он хотел чувствовать свою силу, превосходство. А она постанывала, будто он не тигр, а ручной котенок. Раздражаясь от этой мысли, он стал действовать грубее, добиваясь просьбы о пощаде, но, услышав стон блаженства, ослабел, острота отпускала его, возбуждение упало, и он не смог окончить начатое. Раскрасневшись, она поправила кофточку и пригладила волосы:
— Ну, ты сегодня супер, вот бы всегда так!
 Караулов испытывал желание придушить ее и, возможно, так бы и поступил, но она заворковала, потеревшись об него щекой.
— Мой котик заслужил подарочек от своей киски!
— О чем ты? — определяя член в брюки, спросил он.
Но волна острого неудовлетворения снова захлестнула, и, как бы продолжая игру, Караулов положил руки ей на шею, слегка сдавив. В этот момент она показала ему фотографию, которую успела достать из сумочки.
— Что это?
 Чувствуя приятную дрожь в пальцах, он вопросительно поднял бровь.
— Это твоя карьера! — хрипловато шепнула она, — твое будущее, пупсик!
Разжав пальцы, он взял фотографию. На ней несколько изумленный Леонид Андреевич стоял напротив венецианского дворца.
— Ну и что? — еще больше озлился он.
— Котик, ты бери меня так за шейку, как сейчас, когда делаешь это.
Но Каракулов уже отошел от возбуждения.
— Вот же б…дь! Так он не был ни в какой Йошкар-Оле, он был в Италии! — ткнув в дату, воскликнул Караулов, почувствовав, как градус настроения поднимается.
— Вот именно, мой гигант! — секретарша чмокнула его в щеку и вышла из подсобки.
Караулов до удушья завидовал Леониду Андреевичу.
Сам он старался нравиться, был внимателен, услужлив, но его все равно не любили, а Леонид Андреевич никому не угождал, будто ему не важно, что думают другие, а его любили.
Почему, за что? Больше всего бесило Караулова то, что Леонид Андреевич так высоко поднялся, совершенно не умея делать карьеру. Его на симпозиумы приглашают, а что он для этого сделал? Ничего.
А Караулов весь коллектив на своей даче шашлыками кормил, и ректору помог машину достать, и даже эту сучку дерет, чтобы подобраться ближе. А его держат как бы на всякий случай, если что не так.
Через секретаршу он всегда знал планы начальства, везде успевал подсуетиться. Она была нужна ему, иначе Караулов ни за что не спал бы с ней. Она была зрелой женщиной и при всем недалеком уме отлично знала, чего хочет. Страх или слезу Караулов ни разу не вышиб из нее. Конечно, он был сильнее и мог ее сломить, чтобы в ногах валялась, но добиться этого, как он только что убедился, можно только покалечив. А какой смысл? Во-первых, она не провинциальная простушка, шум поднимет на весь город! Во-вторых, он потеряет глаза и уши в ректорском кабинете. И, в-третьих, Караулов не был садистом, ему не доставляло удовольствия нанести женщине увечье. Ему нравилось, чтобы она подчинялась и боялась его не как бандита, а как своего господина, поэтому он предпочитал молоденьких провинциалок: им-то он казался столичным и брутальным, в их глазах он мог быть тем, кем хотел себя видеть.
Ему нравилось уговаривать какую-нибудь простушку и наслаждаться тем, как ей страшно и стыдно. Он и подарки любил дарить, производить эффект, видеть восторженные глаза. Надеть на ее тоненький пальчик золотое колечко, а потом взять за подбородочек и показать мужскую силу. Со взрослой бабой разве такое почувствуешь? Ни восхищения, ни страха, смотрит, как сверлом прошивает. А молодой навесишь с три короба — она и уши разлохматит.
В этом деле Караулов имел свои возрастные цензы и географию. До 20 лет, и лучше, чтоб из глубинки. Платьице с нее снимешь — вся сжимается, дышит, как паровоз. Хотя девственниц он не любил: тронешь ее — потом бегает за тобой, а там еще брат или папаша псих, зачем это надо?
В карьере Караулов хотел быть первым, а в постели вторым. С девушкой встречался до тех пор, пока она не разочаровывалась в нем, пока в ее теле оставались места, которые он мог завоевывать, играя, как с мышонком. Взять ее розовую попку, уговаривать, гладить, целовать:
— Ну, я только с краешку чуть-чуть, расслабься!
А потом уж по обстоятельствам: если сильно протестует — отпустит, пожалеет, всюду погладит, полижет. А если терпит, позволяет, то он идет дальше, говоря всякие словечки:
— Кисочка моя, возьми в ротик, он хочет в твой ротик, возьми, я только чуть-чуть с краешку.
Но настоящие женщины его к себе не подпускали, настоящие презирали его, и Караулов это чувствовал. Почему? Что в нем в не так? В таком ловком, умелом? Он не был жаден, и платил легко, и подарки дарил, и женщину знал, что называется, до нитки. Вон же только что убежала довольная, весь день будет скакать, глазами блестеть, со всеми кокетничать, но ему нужна не та, что умелая, а та, что непривычная.
И с кем это, интересно, Леонид Андреевич в Италии зажигал? А как вылепил-то все: мол, пойду писать отчет о командировке. Небось, поэму насочинял, а сам чартерным рейсом в Венецию… 
Надо ректору показать это фото.
 Караулов представил, как Леонид Андреевич будет разоблачен, как он будет унижен. «Я был в Йошкар-Оле»... А ему бац — фото на стол! Вот извольте, Леонид Андреевич, документик — тут и день, и месяц, и число! Как он такую пощечину стерпит?
Хорошо бы, чтоб при этом людей было побольше, свидетелей, так сказать. Отлично она сработала, молодец, а он ее чуть не придушил. Надо быть осторожней: будешь грубым — будут бояться и ненавидеть, а ему нравилось, чтобы побаивались и восхищались.
Он любил уламывать и добиваться, а не калечить и травмировать. А где она взяла это фото? Черт возьми, забыл спросить.
И Караулов послал эсэмэс:
— Где ты взяла это фото?
— В портфеле у него.
— Каким образом?
— Украла, пока он кофе пил, для тебя, мой сладенький.
«Если она украла, — кладя телефон в карман, подумал Караулов, — значит, фото как доказательство показывать нельзя. Иначе она спалится, а она еще нужна. Надо, чтобы она это фото ректору подсунула и призналась, что лазила в чужой портфель. Ее-то ректор не спалит, но Леонида Андреевича будет выводить на чистую воду, а тот будет врать, а ректор будет знать правду на сто процентов».
Он почувствовал себя серым кардиналом и от удовольствия облизнул губы.
Всем дадут бонус, план сделан, а на деле окажется липа — и деньги заберут .
И все возненавидят этого лжеца, чистоплюя. И поймут, что любить надо его, Караулова, потому то он нормальный мужик, с ним и договориться можно.
И те женщины, которые настоящие, умные, тонкие будут смотреть на него своими долгими глазами. Такую, конечно, на стол не завалишь, с ними по-другому надо. Хотя можно и на столе, но это как-то не так, как у него, что-то там неуловимо другое. Как же попасть в эту лузу, в этот элитный клан? Ведь он уже так близко подошел! И на кафедру пробился, и научную статью ему аспирант за копейки написал, но войти в их круг не получалось .
А Караулову хотелось уважения элиты, он злился, что просто не понимает, что для этого надо, чего не хватает ему. Пусть он не такой умный, как Леонид Андреевич, но он ловкий, и уж точно ловчее его.
Надо сказать ей, чтобы фото ректору подсунула.
Караулову было приятно думать, что секретарша спит с ректором ради дела, а с ним, с Карауловым — ради любви, ради него самого.
 «Надо зайти в туалет член помыть, — подумал он, выходя из подсобки, — а то запрею».
И направился к секретарше рассказать план, как опустить Леонида Андреевича.
Надо просто занять его место, и тогда его, Караулова, все будут уважать и будут ему подчиняться.
 
ГЛАВА 20. ВОЛШЕБНАЯ ЛИНЗА.
 
«Каждый святой в душе грешник, ждущий возможности».
 
Дождь хлещет в спину все сильней —
С кнутом гуляющий опричник.
Слетела стайка голубей
На белокаменный наличник.

 Леонид Андреевич с трудом поднимался по лестнице в ректорский кабинет. Крепкий кофе взбодрил его. Но мысли все время возвращались к Лике. Как ни странно, не столько тревожило доктора то, что с ним произошло, не этот невероятный дом, не рукописи Пушкина и картины Рафаэля, не люди в черных масках — его мучила любовь, безумное желание увидеть ее, прикоснуться с пушистой меди ее волос, к губам, услышать ее голос.
Из ректорского кабинета вышла секретарша, скользнув взглядом мимо него.
—Проходите, вас ждут.
Леонид Андреевич мысленно закрыл штору воспоминаний и зашел в кабинет.
Ректор бросил что-то в ящик стола, холодным жестом приглашая его сесть .
 — Я прочел ваш доклад, доктор, но поступили сведения, что вы не были в Йошкар-Оле.
— Где же я, по вашим сведеньям, был? — усмехнулся Леонид Андреевич.
Выдержав паузу, ректор пристально посмотрел на него.
— Вы были в Италии! — безапелляционно сказал он, ожидая вызвать реакцию смущения.
Леонид Андреевич рассмеялся.
— Почему вы считаете, что ваш источник информации более надежен и правдив, чем мои слова?
— Потому что он несомненен, есть документальные доказательства, подтверждающие вашу ложь.
При слове «ложь» Леонид Андреевич побледнел.
— Если ваш источник столь безупречно правдив, почему вы не назовете его? Я не обязан бороться с ветряными мельницами, опровергая глупость, исходящую неизвестно от кого. Кто вас информировал? 
Леонид Андреевич в свою очередь пристально взглянул на ректора.
— Этого я сказать не могу, — кашлянув, несколько смутился ректор.
— Если это надо скрывать, значит, здесь присутствует подлость. Честь не прячет свои имена.
— Не надо общих слов! — повысил голос ректор.
— Не надо играть со мной в прятки…
Но тут раздался телефонный звонок. «Вдруг это она», — мелькнуло в голове Леонида Андреевича.
— Извините, — перебил он сам себя.
Забыв про поломанные ребра, неосторожно опустил руку в карман и, болезненно застонав, достал смартфон. На дисплее высветился номер и подпись – «Асперанский». Доктор нажал кнопку.
Ректор сдвинул брови.
— Приветствую, коллега, — сказал Леонид Андреевич. — Простите, я занят, но могу поставить Вас на громкую связь, если не возражаете.
Получив одобрение, он нажал кнопку.
— Ваша лекция произвела огромное впечатление, — сказал Асперанский, — особенно иридодиагностический сеанс…
— Что это за нелепый розыгрыш! — побагровев, закричал ректор.
— Я вам перезвоню, — сказал Леонид Андреевич, разъединив связь. — Что вы себе позволяете? — тихо спросил он, глядя на клокочущего начальника.
— Это вы себе позволяете насмехаться над нами всеми! — ударил кулаком по столу ректор.
Леонид Андреевич медленно встал, аккуратно придвинув стул.
— Вас ввели в заблуждение. Разберитесь.
И вышел, стараясь не хлопнуть дверью.
— Что тут разбираться, — проворчал ректор, ослабев от вспышки гнева. И, выдвинув ящик стола, еще раз взглянул на фотографию. Стоит красавец напротив венецианского дворца и уверяет, что в это время был в Йошкар-Оле! Ну не наглость ли?! Надо остановить приказ о премиях за этот квартал… В какое положение он мог меня поставить, подумать только.
Леонид Андреевич зашел в свой кабинет в состоянии крайнего раздражения.
«Надо перезвонить Асперанскому, — подумал он, набирая высветившийся номер, — исправить эту бестактность».
Разговаривая с профессором, Леонид Андреевич думал о Лике, не в силах отогнать эту мысль.
— У вас изумительный город, дорогой коллега, и коллектив…
— Ой, тут много сложностей, — перебил Асперанский, — знаете ли, арестовали нашу сотрудницу. Сидит в тюрьме, будет суд, начались проверки.
Сердце Леонида Андреевича рванулось от этих слов.
— Кого арестовали? — задыхаясь, спросил он.
— Анжелику Сергеевну, да вы же ее знаете, — сказал Аспирантский, — ту, что была у вас на иридодиагностике. Я и сам удивился, на вид и не скажешь, что в чем-то виновата, ну, знаете ли, каждый святой в душе грешник, ждущий возможности.
В кабинет постучали. Не дожидаясь ответа, вошла секретарша.
Леонид Андреевич махнул рукой, давая понять, чтоб ему не мешали, и, подойдя к окну, стал спиной к ней, прижав трубку к уху.
Секретарша скользнула в кабинет и, пока он разговаривал, воровато взяла со стола его линзу, покрутила в руках, рассматривая ее. «Может, тут есть какой-то секрет? — подумала она, вспомнив, как, диагностируя ее, доктор сказал, что у нее в промежности грыжа. — Даже мама этого не знала, откуда же он узнал? Разве можно, глядя в глаза, увидеть там что-то про промежную грыжу? Не иначе в этой линзе есть какая-то фишка: сейчас такая техника, за новинками не поспеваешь».
 Доктор закончил разговор, она быстро положила линзу на место и отошла от стола.
— Вас просят зайти к ректору, —сообщила секретарша, кокетливо поправляя прическу.
— Да, да, к ректору, — машинально ответил Леонид Андреевич, собрал бумаги, положил в портфель линзу и, держась за левый бок, направился к выходу из здания.
— Котик, — отэсэмэмила секретарша, — он удрал, аж за сердце схватился!
И получила ответ:
— Проследи за ним.
Леонид Андреевич вышел на улицу, остановил машину.
— В аэропорт, — коротко бросил он, сев на заднее сидение.
— Котик, — отбила секретарша, — он уезжает из города, едет в аэропорт.
— Браво, киска! — ответил Караулов. — Теперь-то его наверняка уволят.
 
Глава 21. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЙОШКИНЫМ КОТАМ.
 
“Это для него, как фонарный столб для пьяницы: больше поддержка, чем освещение”.

У каждого свой судный эшафот.
Ну кто не тряс любви каменоломню?!
Судьба, как оголтелый кашалот,
Сгребала и забрасывала в штольню!
А он шагал в проветренной дали
Потерянной тропою мастодонта,
Диаметром потресканной земли,
Периметром грозы и горизонта!

 В аэропорту Леонид Андреевич посмотрел расписание ближайших рейсов на Йошкар-Олу. Прямой рейс из Москвы – 19. 55. Успеть бы выкупить бронь.
Став в очередь, он набрал номер Платона.
— Леня, — обрадовался Платон, — наш Марчек нашелся! Мы тут пируем, приезжай!
— Это надо отметить! — неожиданно быстро согласился Леонид Андреевич. — Через два часа я буду в вашем аэропорту. Авиакомпания «Ют Эйр».
— Ура! Мой сын тебя встретит, — одобрил такую отзывчивость Платон.
— Что Марчеку привезти? — спросил Леонид Андреевич.
— Ну, что? Закуски и выпивка никогда не лишние!
— Я уже в кассе.
— Ну, ты даешь, прям метеор! — восхитился Платон и записал номер рейса.
 Не успев разъединиться, Леонид Андреевич услышал в трубке:
— Сейчас шнапс привезут прямо из Москвы! Есть у меня такой друг – ту-ту-ту…. Раздались гудки.
Положив свой забронированный билет в портфель, он, тяжело дыша и прихрамывая на левую сторону, поспешил купить алкоголь и сервелат.
В Йошкар-Олинском аэропорту Леонида Андреевича встретил крепкий веснушчатый парень с широким добрым лицом. «Сын Платона», — сразу узнал он.
— Василий, — тряхнул его руку парень. — Рад, рад московскому гостю! А наши уже заждались! 
Дорога к дому Платона и все вокруг выглядело так, как он описывал в поезде. Они быстро добрались, и все-таки доктор изумился: на первом этаже был открыт продуктовый магазин под названием “Йошкин кот”.
— Это, должно быть, очень удобно для жильцов? — сказал он, кивнув в сторону магазина.
— Да это для нас, как фонарный столб для пьяницы: больше поддержка, чем освещение! — махнул рукой Василий.
В квартире за круглым столом под желтым тряпичным абажуром расположилось семейство Платона и два соседа по коммуналке. Веселье было в разгаре.
Леонид Андреевич достал из портфеля коньяк, полголовки нарезанного сыра, палку сервелата, кулек шоколадных конфет, коробочку индийского чая и фрукты в полиэтиленовой упаковке.
— Ух ты, гуляем! — одобрил Платон, дружески обнимая Леонида Андреевича, отчего тот побледнел, схватившись за стул.
— А где виновник торжества? — пытаясь изобразить бодрый настрой, спросил доктор.
— А вот он, наш гулена, — беря кота на руки, сказала жена Платона.
Целуя ей руку, Леонид Андреевич отметил следы былой красоты на ее приятном улыбчивом лице и потрепал кота за ухом.
— Как жизнь, друзья мои?! — бодро спросил он, усаживаясь к столу.
— За Марчека уже пили, теперь пьем за Маркелова! — разливая, сказал Платон. —Лоренцо-то нашего арестовали!
— За что? — изумился Леонид Андреевич, поднимая стопку.
— Дык за взятку в 250 миллионов! Вон Васька мой в его особняке был с конфискацией, там картины Рафаэля и Боттичелли нашли, что в розыск объявлены, и рукописи Пушкина.
Леонид Андреевич, не выпив, поставил стопку на стол.
— Да-да — кивнула миловидная жена Платона.
— Самого Лоренцо там не было, у него четыре квартиры на разных родственников записаны. Но там была его цветочница.
— Какая цветочница?! — вздрогнул Леонид Андреевич, будто его ударило током.
— Ой, так вы же не знаете, — перебил лысый сосед Платона, вынимая, изящно отогнув мизинец, селедочную кость, застрявшую между зубов, — наш Маркелов того, помешан на Италии! Думает, что он король, настроил в городе всяких дворцов итальянских, домов голландских, улицы переименовал…
— Ага, — подтвердил, перебивая соседа, Платон, — у него и в Москве квартиры есть, он туда сынишку повез, Красную площадь показать, а мальчик спрашивает: «Папа, а почему в Москве Спасская башня есть, а у нас в Йошкар-Оле нет?» А Маркелов ему: «Будет, сынок!». И вот, пожалуйста, у нас есть и Спасская башня, и Царь-пушка — такие же, как в Москве, и даже собор Василия Блаженного, только он его еще и смешал с тем, с собором, который в Петербурге…
— Чтобы одним ударом двух зайцев! — рассмеялась жена Платона.
— Да вы разве не видели все это?! — розовея лицом, она вопросительно взглянула на Леонида Андреевича.
Он молча кивнул, проведя рукой по лбу.
— Там же у нас в центре — набережная Амстердам, и дворец венецианский, и всякая нелепица: тут Пушкин с Онегиным, рядом Рембрандт с кисточками. А в доме Маркелова такие картины – ой! Он же еще и стихи сочиняет! Декламирует свои творения на заседаниях. Сотрудников называет не иначе как "мои подчиненные". Понимаете? Да, Марчек?
Кот мяукнул.
— Да уж, — хмыкнул Платон, — Лоренцо себе картины заказал, ему художники изобразили. На одной он идет по набережной, с Пушкиным запросто беседует…
«Здорово, брат Пушкин!» – засмеялся Василий.
— На другой он стоит в золотых латах, сверкает, как средневековый рыцарь. А еще есть картина, вот такая широченная, на всю стену, — Василий раскинул руки, — наш президент изображен королем, рядом жена, дочка, сынок в древних итальянских одеждах, а вокруг челядь, придворные и шуты тусуются.
— Не может быть, — изумился Леонид Андреевич, — бред какой-то!
— Да, но этот бред и есть наша действительность! Мы так живем! То, что у других в голове не укладывается — для нас самая что ни на есть реальная реальность! — рассмеялась жена Платона, сверкая ровными чуть желтоватыми зубами со следами красной помады на боковых резцах.
— Точно, — кивнул Платон, — поди, с непривычки свихнуться можно. Кто ж поверит, что мы тут среди дворцов стихи президента слушаем, он, мол, "оставит память о себе как о разумном короле". Нормально? И про плохие дороги рифмует – не споткнется! Дескать, лица у подчиненных на заседаниях скучные, так он их стишками своими развлекает.
 
"На этой деловой волне
Во власть прийти случилось мне".
 
— А когда Лоренцо арестовали, — макая редиску в соль, перебил лысый сосед, — так люди выпустили в небо воздушные шары с надписью: «ДО СВИДАНИЯ, ЛЕНЯ!»
— Ага! Они так красиво летели над городом! — иронично ухмыльнулся Платон.
«Ах, вот оно что», — подумал доктор, вспомнив себя в тамбуре и летящие за поездом воздушные шары, которые, покачиваясь в небе, будто провожали его — «ДО СВИДАНИЯ, ЛЕНЯ!»
— Ну, Васька ж был у него, расскажи, Вась.
— Так я ж сказал: там самого Лоренцо не было, ёшкин кот!
От этой присказки гости оживились перебивая друг друга:
— Ой, он не только дворцы, соборы и памятники всяким Лоренцо налепил, — воскликнул лысый, наконец вытащив противную рыбью кость.
— Да, — подхватил низкорослый сосед с пивным животом, на котором расстегнулась
красноклетчатая рубашка, — он же и Йошкиному коту памятник влепил и Йошкиной кошке – этих котов у нас на каждом шагу: тут гостиница «Йошкин кот», там ресторан, и на дереве сидит русалка с Ёшкиным котом, и на крыше президент установил памятник Ёшкиному коту, и на скамейке...
— Почему вы его президентом величаете? — не понял доктор.
— Он и был Президентом РМЭ, — пояснил Платон, — а потом Путин эти должности в национальных республиках отменил, чтобы только он один был президентом, так что Лоренцо стал главой Республики Марий Эл. И еще: как "герцог-меценат" он учредил грант для учителей, победивших в профессиональных конкурсах, и моя супруга победила, вот она какая — "Учитель-новатор".
 Он с гордостью чмокнул жену в щеку.
— Да брось, — смутилась она, — заставили участвовать, вот и победила. Мне дали красивую бумажку в деревянной рамочке под стеклом и тридцать тысяч рэ. Мелочь, а приятно! А вы уже, наверное, поизумлялись тут нашим архитектурным странностям? — обратилась она к гостю.
— Да, да, да! Тут башня «Одеколон» стоит, там часовня… — уверяя так энергично, будто ему не верят, подхватил лысый.
— А Васька говорит, в особняке у Маркелова цветов немеряно в каждой комнате, да, Вась?
— Ага, — Василий взял внимание на себя, становясь важным и более степенным, чем другие, и неторопливо сообщил:
 — Там у него женщина работала. Молодая аспирантка, за цветами ухаживала, наш президент живые цветы любит, чтобы везде были. Она у него такой крутой цветник развела — мама не горюй! В каждой комнате! А это все ухода же требует — новые принеси, старые выброси, делай букеты. У нее свой ключ был от черного входа и даже комнатка своя, но только сейчас она в тюрьме.
— За что ее арестовали? — не притронувшись к еде, глядя на Василия, спросил Леонид Андреевич.
— Вы кушайте, — любезно придвинула к нему тарелку жена Платона, — разливай, Вася, не красна изба углами, а красна пирогами, особенно в Краснококшайске!
Соседи наперебой обсуждали йошкар-олинские страсти, но вскоре разошлись по своим комнатам, поскольку утром всем на работу. Доктор остался в тесном семейном окружении.
— За что ее арестовали, ты не ответил, — тревожась, повторил он.
— Так Васька ж и арестовывал, — вмешался Платон.
— Да, — подтвердил его сын. — Там какой-то человек прятался, а на столе рукопись Пушкина, то ли она украсть, то ли продать хотела, но не успела, мы пришли.
Она нас в прихожей разговорами задержала, а он через черный ход скрылся.
Но камеры видеонаблюдения зафиксировали, со спины видно: иностранец какой-то.
В пальто, в шляпе, у нас в таких модных не ходят. А она не промах, еще и эсэмэс на телефоне стерла, но наши специалисты восстановили, у нас жесть ребята работают! И там было: «Уезжай из города. Твоя Лика». Предупредила его и не говорит, кто это был.
Вот ее и держат в камере, допрашивают, а потом, известное дело, на зону отправят.
Так мы и не узнали, кто это был.
— Это был я, — глухо отозвался Леонид Андреевич.
За столом повисла немая пауза.
— Как ты?! — врезался в эту густую тишину Платон.
— Я люблю эту женщину и был с ней той ночью, это мне она показывала рукопись Пушкина.
— Не, ну просто обалдеть, — присвистнул Платон, — ну это труба! Тебе конец,
тебя же всюду ищут!
— Она ничего не хотела украсть или продать, — не обратив внимания на его слова,
пояснил доктор, — она хотела показать чудо. Как реликвию, редчайший раритет, подлинник, понимаешь? 
Не спросив хозяйку, Леонид Андреевич взволнованно закурил, стряхивая пепел на край блюдца.
— А почему же ты уехал, если это никакая не кража? — удивился Платон.
— Потому что не знал, где нахожусь, не знал, что происходит, в вашу действительность разве можно поверить?
— Это да, в нашу действительность фиг поверишь, любую фэнтази переплюнет!
— Она написала мне на телефон: «Возьми ключ, дверь налево, направо, положи под камень — как в каком-то детективе, — растерянно сказал доктор, — и уезжай, потом все объясню». И я уехал, но ни малейшего отношения ни к делам Маркелова, ни к его богатствам, ни к его взяткам она не имеет.
— Ты уверен? — засомневавшись, поскреб макушку Платон.
— Абсолютно, — кивнул Леонид Андреевич, — это была ее подработка, она любит цветы, умеет составлять букеты, икебаны...
— А как ты-то туда попал, в особняк президента?! Видал, какой он себе вид из окна соорудил: Италию, Голландию, Москву… Шикарно — владыка мира! А в нашей деревне всего-то 250 тысяч живут, взятка прям миллион за каждую душу — это тебе не мертвые души — миллион за штуку президенту дали, отакот!
Он поднял палец и застыл с важным видом...
 М-да, возле дома Маркелова дворцы, а вокруг конь не валялся, грязь да дороги убитые. Но ты-то там как оказался?!! — вытаращился Платон в полном изумлении.
— Она пригласила меня показать рукопись Пушкина, подлинник Рафаэля — и все.
— И все-е?!! — игриво кивнул Василий, выражая недоверие.
— А что, личная жизнь цветочницы связана с нарушением закона? — холодно спросил доктор, — или со взятками вашего президента? Может, это нарушает чей-то моральный кодекс? Или она совершила нечто, что никто из йошкар-олинцев никогда не делал?
— Так почему же она не сказала, что это был ты?! — воскликнул Платон.
— Потому что она аспирантка, а я профессор.
— Ты профессор? — он посмотрел на Леонида Андреевича, будто впервые увидел.
— Да, доктор наук. Она просто не хотела меня компрометировать командировочным романом. Но более всего она не хотела, чтобы волшебство вот так закончилось, —
с горечью произнес он.
— Я знаю, к кому вас отвезти! — вмешался Василий.
 Леонид Андреевич встал из-за стола, взял его под руку.
— У меня другой план. Выйдем.
— Ну и дела, — нараспев скандировал Платон. — Сплошной детектив с нашим Лоренцо.
Доктор и Василий вышли на балкон. 
— Побег не обсуждается, — сказал Василий. — Я на себя такой риск не возьму.
— Когда людей арестовывают, их вещи и документы где держат? — спросил доктор.
— А … Ну, этого я не знаю, это Санек знает, он там работает.
Леонид Андреевич посвятил Василия в свой план.
— Эх, какая любовь! Мне бы, — вздохнул Василий.
На следующий день доктор по рекомендации Асперанского занялся поисками лучшего адвоката города, на но это у него ушло гораздо больше времени, чем он предполагал.
 
 
ГЛАВА 22. КАМЕРА УЗНИКОВ.
 
"Лучше строить нелепые дворцы, чем лагеря для узников".

Темнеет. Звезд пороша заблестела.
Волну кораблик черпает бортом.
А в центре неба лунь окаменела,
Свернувши набок онемевшим ртом.

 В тюремной камере было нестерпимо душно. Посредине стоял прибитый к полу деревянный стол с погнутой алюминиевой миской, заполненной горкой мятых окурков. Лика лежала на жесткой железной кровати, прикрыв глаза. 
Обе соседки по камере были марийками и обращались к ней с сильным акцентом,
повышая интонацию в конце вопросительных и повествовательных предложений.
«Наверное, неправильное построение фраз по-русски, типа «мой мама пошёл в магазин», звучит нелепо из-за того, что в марийском языке отсутствует категория рода, — подумала она, — надо постараться не замечать этого, чтобы не обидеть их».
Она многое понимала по-марийски, иногда говоря вместо «спасибо» «кугу тау» или, в шутку, «мерси кугу», но разговор на этом языке давался ей с трудом.
Марийцы ревностно относились к русским, уверяя, что название Москва происходит от марийского слова «маск`а», означающего «медведь», а Москва-река, на которой стоит город Москва, – «медвежья река», и лучше было не спорить с ними.
Соседку постарше, узкоглазую брюнетку с круглым лицом, звали Кугудыр, она была замужем, имела пятерых детей и еще до тюрьмы была знакома с сокамерницей, молодой марийкой Унай. Они подробно расспрашивали Лику о причинах ее ареста, но о своих делах говорили на марийском и поначалу раздраженно клевали ее, приняв за птицу высокого полета – мол, из-за Лоренцо сидит, была у него в наймычках, а может, и в полюбовницах! Но искренность Лики постепенно смягчила их, и обе марийки если не считали ее своей, то по крайней мере не видели в ней врага.
Лика мучилась из-за тяжелого духа пруно – этот тюремный алкоголь Кугудыр тайно готовила для настоящих зечек, потому что камера предварительного заключения, где они сидели, ожидая своей дальнейшей участи, строго не проверялась.
Кугудыр заливала в полиэтиленовый пакет смесь из молока, гнилых яблок, старых конфет, кетчупа и хлеба, который из-за содержания дрожжей использовали в качестве бродильного компонента. Крепость пруно Кугудыр удавалось довести выше градуса пива. Сами они не пили этот напиток, пруно был отвратителен на вкус, на запах и на цвет, но его можно было обменять на чай. И, кроме того, особого выбора у них не было: если ссориться с зечками, то можно и в КПЗ не выжить. Попав в условия заключения, три сокамерницы вынуждены были держать круговую поруку, поскольку этого требовали внутренние законы зоны.
 Подавляя тошноту, Лика встала, держась за живот.
 — Эй, девка, тол тышке? — по-марийски спросила, прищурив смородиновые глазки, между которыми зацепился крючковатый совиный нос, лежавшая напротив Унай. — Куда пошел? — повторила она по-русски.
— Мне нужно…
— Уж не беременный ли ты? — прозорливо взглянула она, часто заморгав блестящими смородинами глаз.
Лика улыбнулась, погладив живот.
 — Надеюсь.
 — А твой знать?
Лика кивнула.
— А твой не бросать?
— Нет.
— А кто он?
— Доктор.
— А твой знать, что ты в тюрьма?
— Нет, этого, слава богу, не знает.
— Ты выкупай свой ребенка у Болтуш-вате — родишь, отдавать, потом покупать!
— Нет, русских детей я не брать! — отказалась Кугудыр, замахав руками.
— Почему я должна отдать ребенка? — заволновалась Лика.
— Ты в Йошка жить, а марийский закон не знать! Керемет шамыч! — ругнулась Унай, добавив по-русски:
— Ребенка в окно отдавать, потом покупать — жизнь спасать, злых духов обмануть. Унай свой сын отдавать в окно Кугудыр, потом сын покупать.
— А кто такой Болтуш-вате? — спросила Лика.
Обе марийки расхохотались
— Когда моя замуж выходил, моя больше не Кугудыр, моя звать Болтуш-вате.
— Поняла. После замужества девушку зовут именем мужа – жена Болтуша, — кивнула Лика.
— Болтуш мне тар эргече передать, — она протянула серую ржаную лепешку с пшеном.
— Кугу тау, — откусив, поблагодарила Лика. — Твоего мужа зовут Болтуш?
— Ага! А што? — Кугудыр настороженно взглянула из-под черных ниточек бровей.
— Так звали последнего марийского князя, который защищал город Малмыж.
— Малмыж, а где она?
— Это теперь Кировская область.
— Дык моя Болтуш – князь?! Ишь, князь!
Лика улыбнулась. Учась в йошкар-олинской аспирантуре, она прослушала в общих предметах историю марийского края и, по счастью, кое-что помнила, расположив этим сокамерниц, иначе пришлось бы ей туго в столь чужеродном обществе.
— А само имя Кугудыр означает «большая дочь».
— Это я без твоя знать!
Женщины заговорили между собой на марийском, видимо, обсуждая ее положение.
— Ты слыхал? — Кугудыр свесила голову вниз со своей кровати, глядя на Лику. — Лоренцо жалоба в Москва писать.
— Он сидит в Лефортово, — вздохнула Лика, — там порядки другие.
— Во-во! Мой Болтуш с тырнета читать: Лоренцо в свой камера холодильник хотела, тиливизер хотела!
— Ишь, мой камера духота – сдохни, а он холодильник хотеть! — шмыгнула совиным носом Унай, жуя лепешку.
— Дык Лоренца в свой камера сосед хотеть, чтоб друг дружка новый прическе сделать.
Унай захохотала:
— Новый прическа?
— Да! — кивнула Кугудыр. — Лоренца сказал, дай мой камера книжка!
— Наверное, Пикуля попросил и Окуджаву — «Путешествие дилетантов», он любит этот роман.
Лика села на кровати, расчесывая волосы.
— Ага, Лоренца в камере стих не сочинять, — засмеялась Унай.
— Нет, он написал стихи, — Лика заплела волосы в косу. — Во время допроса я
 на столе газету видела, там написано:
«В свой первый день в тюрьме он написал:
 
Днем субботним влепили пощечину,
Не помог мне святой оберег.
Меня выбросили на обочину,
Прямо в грязный апрелевский снег».
 
А дальше не смогла прочесть, на газете чашка стояла.
— Голова твой, как Ленина, все знать! — позавидовала Унай.
— Мерси кугу, — улыбнулась Лика. — Потом следователь этой газетой размахался, весь красный. Я сказала, что не крала раритеты Пушкина!
— А следователя что? —Унай облизнула потресканные губы.
— А он кричал, размахивая газетой, потом ему позвонили, он бросил ее на стол. Гляжу, на обратной стороне написано, что от Лоренцо все отвернулись. За все время ему никто письма не написал. А сам он написать не может, нет конвертов, — она сосредоточилась, стараясь вспомнить дословно. — В том интервью он сказал: «Все друзья, министры, и депутаты, сразу исчезли. Для них мой арест стал шоком. Так звезды легли, и я ведь верный Путину человек, а оказался за решеткой».
— Дык это Путин дал Лоренца Йошкин трон? — спросила Кугудыр, снова свешивая голову.
— Ему помог подняться в карьере его сокурсник, который был советником у президента России Дмитрия Медведева.
— А Как Лоренцо наверх пролез? — спросила Унай.
— Сначала он был простым рабочим в институте Министерства обороны, — сказала Лика, — потом поступил в этот институт, закончил, и его направили в Йошку, так же как меня направили сюда в аспирантуру.
— Да, — перебила Унай, — Лоренца с радио сказал: мой детство был бедный, мой шея душил зависть, я бил, у кого джинсы имел.
— Тьфу! — сплюнула Кугудыр, — жлоб, один партия с Жириновский, все чокнутый, керемет шамыч! В дума сидеть, орать, в дума драться, как на своём кухне.
— Плюй в щека, бей голова, — подтвердила Унай, — Лоренца давить марийский свобода, Лоренца нарушать прав человека, в Марий Эл газета закрывать, тырнет закрывать, журналиста убивать!
— Но ведь он старался, — задумчиво сказала Лика, — он делал все, что мог, и все же в соответствии со своими эстетическими пристрастиями преобразовал город. Кроме замков, дворцов и "пряничных домиков" на набережной и в ее окрестностях, у нас появились целые микрорайоны, выстроенные в едином стиле. Разве это не заслуживает уважения и даже восхищения?! Если сравнивать пустыри вдоль Кокшаги, превращенные в мусорные свалки и ставшие пристанищем для бомжей, алкашей и бездомных собак (то, что было до Лоренцо) с гранитными парапетами, облицованными мрамором зданиями, скульптурами, фонтанами, храмами, с тротуарами, выложенными декоративной плиткой, с чугунными решетками, вечерней иллюминацией — это небо и земля.
Плохо то, что ради этих архитектурных экспериментов он разорил всю республику. 13 миллиардов долга для маленькой территории с умирающей промышленностью и упадочным сельским хозяйством — это катастрофа. В селах или других городах — Волжске, Звенигове — всё разваливается. Нет дорог, за исключением федерального Казанского тракта да еще Кокшайского, ведущего к озеру Карась и далее — в Чебоксары. Но в сравнении с просто ворами, набившими карманы и смывшимися, Лоренцо, конечно, оригинал, чудак, сумасброд... И именно это в нем симпатично.
 Щелкнула железная дверь.
 — Тебя на допрос звать, — шепнула Унай.
Лика свесила ноги с кровати, подавляя тошноту.
— Лицом к стене, — раздался приказ надзирательницы.
— Зачем вы так? Я же не осужденная, просто человек.
— Пока человек, а завтра будешь зечкой. Иди молча. 
«У нас полстраны зеки или их родственники, — подумала Лика. — Каждый может здесь оказаться».
Допросов она боялась. В камере были простые женщины с поломанными судьбами, а по ту сторону, где жил закон, и среди тех, кто этот закон представлял, было гораздо опасней. Она вспомнила потную ладонь следователя, который, беря ее за руку, обещал помощь… если она согласится на его скабрезное предложение. 
Тошнота подкатывала к горлу.
…Но сказать, кто тот человек в пальто и шляпе, которого они видели на камере видеонаблюдения, она не могла. Нестерпимо было представить, что волшебство их ночи, чудо вспыхнувшей любви окончится так ужасно – ведь он ей доверился. А ей так хотелось, чтобы он поверил без доказательств, без клятв. Поверил в самое невероятное, невозможное. Она загадала: если он поверит ей, значит, это любовь, потому что любовь сильнее логики, выше сомнений, больше самой реальности. Как же можно обмануть это доверие? Ведь она сказала: «Я никогда тебя не предам, никогда не сделаю больно».
И то, что сейчас с ней происходит – это испытание. Это испытание истинности ее слов, ее любви. Нет, она не выдаст его, даже если тюрьма, даже если смерть. Представить страшно, что его начнут вызывать в прокуратуру, задавать грязные вопросы… И то, что возникло между ними, разобьется, этого уже никогда не починишь, и того, что было, не вернешь. Нет, лучше она одна переживет все, что случится, а потом напишет ему. Объяснит в шутливой форме, без подозрений в краже, интимных вопросов…
Боже, с какой наглостью они лезут в чужую постель! С каким отвратным интересом, с чесоткой грязненького любопытства стараются заглянуть в святая святых, узнать подробности, считая себя при этом приличными людьми, представителями закона. Она не может допустить, чтобы он участвовал в такой мерзости. Пусть для него все останется волшебным приключением.
 Ей было приятно думать, что он необычный человек, но и она не была для него чем-то симпатично незначительным. Нет, она не была банальным командировочным романом, который он считает пошлостью.
— Стой здесь, — услышала Лика голос из-за спины.
Ее охранница заглянула в кабинет.
— Придется подождать.
— Можно мне сесть? — спросила Лика, глядя на стул. Беременность была с токсикозом, голова постоянно кружилась.
— Насидишься еще!
— Ну, снимите хотя бы наручники!
— А по роже не хочешь?
«Фарс, — подумала она, — вот эта тетка с дубиной себя считает достойным человеком, а меня преступницей, хотя в цивилизованном мире существует презумпция невиновности».
…Нет, она не превратит любовь в пошлый командировочный роман со скандальным концом. Она сама не выносит пошлость, как все поддельное, ненастоящее, неискреннее: как поддельный ум, поддельные чувства, как претензию фальши на что-то подлинное, желание выдать себя за что-то лучшее, чем ты есть. Как Маркелов, изображающий из себя короля, властителя судеб, поэта и творца. При бездарности в самой поэзии и живописи величайшая пошлость эти портреты — Пушкин и Маркелов на набережной беседуют запанибрата… Хлестаковщина. Пошлость и эта поддельная культура, эти его новоделы, построенные вокруг собственного особняка ради вида из своего окна — не во имя любви к искусству, а в знак подражания чужому могуществу, ради ощущения собственного величия. «Но уж лучше строить нелепые дворцы, чем лагеря для узников», — думала она, стоя лицом к стене, — лучше псевдоколокольни возводить, чем натуральные вышки для вертухаев. Всякий над ним потешается, будто сам что-то значимое создал, будто сам смыслит в поэзии, в архитектуре, в искусстве. А ведь Лоренцо показал миру нечто удивительное. Раньше столетия уходили на создание одного такого храма, а он за десяток лет столько дворцов и церквей создал, будто волшебной палочкой взмахнул. Пусть его тяга к эстетике кому-то смешна, но люди всегда любуются набережной по вечерам, когда темнота скрывает нелепость всей этой безвкусной эклектики, а освещение играет фантастическими лучами на башенках и куполах, отражаясь в реке. Это чудесно. Сама диковиность и дикость его проектов сделала город привлекательным для туризма.
Да, лучше строить нелепые дворцы, чем лагеря для узников, лучше псевдоколокольни возводить, чем натуральные вышки для вертухаев…
Люди все равно неблагодарны, сколько ни сделай, они будут недовольны. Даже имея совсем недавно такой горький исторический опыт, злобно высмеивают его, а был бы он Сталиным, дрожали бы, ведь в каждой семье такой огромной страны есть жертвы репрессий – результат других, не маркеловских вкусов вождя. Ну, читает Маркелов свои смешные стишки на заседаниях, чем это хуже демагогии, примитивных речей большинства его коллег? Он хоть своими нелепостями интересен. Сколько настроил! При всей пошлости Лоренцо все-таки штучный товар – эксклюзив. Он великий литературный персонаж. Пусть хоть такое величие, но оно есть в нем. 
— Иди на допрос, — казала охранница, — следователь ждет.
И открыла дверь.
 
ГЛАВА 23. ВСТРЕЧА С ГОГОЛЕМ.

"Не знаешь ли ты, друг мой, где тут набережная Амстердам?"
 
Весна гуляет по мостам,
Кругом цветение тюльпанов.
На плечи белый шарф туманов
Набросил в полночь Амстердам.

 Леонид Андреевич опаздывал на встречу с адвокатом. Он столько времени проводил на ногах, что его сломанные ребра болели, они горели, как раскаленные прутья, но больше этого его удручала затрудненность дыхания и головные боли. Он знал, что восстановление сил при таких нагрузках невозможно. Но Лика была в тюрьме под следствием, и это убивало его. Он понимал, что рано или поздно суть вещей вскроется, но, во-первых, она слишком близко подошла к громкому процессу, во-вторых, следствие по преступлениям таких громких имен, как Лоренцо, тянется годами, и, в-третьих, на нее могут списать хищения из этого дома… А, кроме того, находиться там каждую минуту мучительно.
 Доктор ощущал, что пока он сидит в кресле или идет по улице, она видит перед
собой решетку, закрытую дверь, охранников. Леонид Андреевич не мог есть, думая о том, что ей приносят тюремную баланду, и кусок не шел ему в горло. Он похудел, осунулся, чувствовал себя больным, но каждый день пробивался через бюрократические барьеры, дав себе слово вытащить ее оттуда. 
 Проклятая машина, которую он вызвал по смартфону, застряла в пути, и Леонид Андреевич, задыхаясь, шел на стоянку такси, чувствуя, что ноги не держат его.
Нестерпимо болела грудь и голова. «Опоздаю, и адвокат уйдет», — подумал он.
В этот момент его смартфон завибрировал. Он не хотел отвечать на звонок, полагая, что это угрозы ректора об увольнении или вновь участие в его делах Караулова, но все же взял трубку без определителя номера. 
— Але, — послышался знакомый, но неузнаваемый голос. — Здравствуй, Леня, это я.
— Простите, кто «я»? — нетерпеливо спросил Леонид Андреевич, не представляя, кто, кроме Платона, может называть его «Леня».
— Ну, я, помнишь, Гоголь, ты мне телефон свой дал позвонить когда-нибудь, вот я и звоню!
— Здравствуй, Гоголь, не знаешь ли ты, друг мой, где тут на набережной Амстердам можно заказать такси?
— Так ты в Йошкар-Оле?!!
— Так уж вышло.
— Стой там же, на набережной, я сейчас мигом приеду!
Спустя немного времени Гоголь уже вез Леонида Андреевича на встречу с адвокатом, оживленно болтая.
— А где ты остановился? — весело спросил он.
— В «Йошкином коте», где же еще, — ответил Леонид Андреевич.
— А давай к нам! У меня семья знаешь какая!
— Прости, друг мой, не хочу стеснять.
— Не-не-не, — запротестовал Гоголь. 
Ему очень хотелось заполучить Леонида Андреевича в свое распоряжение, чтоб разговаривать с ним, как тогда на вокзале – этого разговора Гоголь забыть не мог.
Леонид Андреевич перевернул его представления о мире, и Гоголь думал об этом не одну ночь.
 Они приехали к месту, Леонид Андреевич был невнимателен к разговору, он держал адвоката на трубке, чтобы тот не ушел. Гоголь выразил желание ждать его в машине, намереваясь потом отвезти к себе.

ГЛАВА 24. КАМЕРА.

«Чукшинский карьер» и калиновый суп.

Удар, нацеленный в висок.
Горсть ягод красных ест Всевышний,
Стреляя с облачных высот
Рассветной косточкой из вишни.

 Лика вернулась с допроса совершенно обессиленная и легла, повернувшись к стене.
Сокамерницы говорили тихо на родном языке
 «Мы в жизни любим только раз, а потом ищем похожих, — вспомнились ей чьи-то слова. — Но мне похожего на него не найти, он один, он единственный».
Кугудыр и Унай болтали, думая, что Лика спит. Она пыталась закрыть подушкой уши, жалея о том времени, когда совсем не понимала по-марийски. Разговор сокамерниц
отвлекал ее от своих мыслей, и хотя они говорили на своем языке, но их разговор был ей понятен, поскольку обсуждались события, известные каждому в Йошкар-Оле.
Унай достала из-под матраса маленькое треснутое зеркальце, расправляя челку, глядела в него, любуясь собой. 
— А где Лоренцо жену-марийку нашел?
— Это было еще в 90-е, — отозвалась Кугудыр, — помнишь, была организация "Марий ушем", вроде они боролись за выход из России и присоединение к Финляндии. Они требовали, чтобы будущий президент Марий Эл был марийцем, говорил по-марийски, и чтобы жена его тоже была марийкой. Лоренцо в президенты шел, а с женитьбой была интрига, похожая на роман принца Чарльза.
— Кого?! — Унай чуть не выронила зеркальце.
— Английского принца, — пояснила Кугудур. — Лоренцо тоже бросил любимую женщину, она старше его.
— Брак что ли?
— Нет, не брак, но любовь, так же как у принца Чарльза с Камиллой, которая тоже его старше. А потом принц ту бросил и женился на молодой, она родила ему сыновей, а принц развелся и опять стал жить с Камиллой.
— Ты откуда такое знаешь?
— Мой болтун Болтуш все газеты читает, а потом с мужиками про новости говорит, а я готовлю подкогыльо, на стол им подаю и слушаю разговоры.
— А ты подкогыльо с чем делаешь?
— Болтуш любит с мясом и картошкой. Тесто раскатаю, туда медвежатину с луком, соль, перец — и в кипяток, потом маслом поливаю — и на стол. Когда жарко, я делаю полан лем.
— Мои тоже любят сладкий суп с калиной, — кивнула Унай, — ты горячий подаешь?
— Если я варю полан лем из свежих ягод, они едят холодный суп, это как русская окрошка; едят весь вечер, а я их разговоры слушаю – одна политика у мужиков на уме.
— А что Лоренцо? — перебила Унай. — Нашел марийку?
— Он тоже, как тот анлийский принц, женился на молодой – студентка из педучилища, она родили ему двоих детей. Болтуш со свекром выпивал, они обсуждали, как на заседании Лоренцо сказал: "Чего вам еще от меня надо? Женился на марийке, язык учу, в "Единую Россию" вступил".
— А до этого в какое говно он вступил? — не отрывая глаз от зеркала, спросила Унай.
— До этого Лоренцо был главой отделения ЛДПР — партии Жириновского. Но советник Зюганова…
— Это кто еще такой? — снова перебила Унай, закончив свой марафет.
— Зюганов — это который командует у коммунистов, а Мамаев, его помощник, говорил, что Лоренцо мог сбежать на Украину, но хотел стать сенатором, залезть в Совет Федерации. А ФСБ прослушивал его разговоры, особенно после того, как начались аресты.
Унай, завернув зеркальце в платок, спрятала его обратно под матрац.
— А кого арестовали?
— Сначала схватили министра сельского хозяйства.
– Это кого?
— Это Ираиду Долгушеву.
— А что ей-то влепили?
 Кугудыр встала, пошарив а горке окурков, лежащей на столе в алюминиевой миске, нашла пожирней.
— Пойло это вонючее сильно смердит, надо папиросы жечь, а то начальница учует.
Она задымила, прикуривая, и, как священник кадилом, начала размахивать папиросой, стараясь перебить дух пруно.
— Долгушеву обвинили в коррупции. Мамаев сказал после ее ареста, что жена уговаривала Лоренцо бежать в Италию, где у них есть дворец, а рядом прикупил хоромы хозяин птицефабрики «Акашевская». Этот Мамаев рассказал, что жена Лоренцо кричала: «Ты обманул самого Путина! Тебя посадят, надо бежать!» У чекистов есть записи этих разговоров.
— А чем он Путина обманул, ни черта не поймешь у этих королей!
 Кугудыр придавила пальцем окурок.
Лика, вскочив с кровати, бросилась к крану: от запаха дешевого табака ее вытошнило. Она умыла лицо и, не вытирая, легла на кровать.
— Лоренцо клялся Путину, что «Акашево» — отличный проект, Путин дал ему деньги из федерального центра. Но эти миллиардные кредиты перевели в оффшоры.
— Тьфу, я ничего не понимаю, — рассердилась Унай.
— Просто в ФСБ опасались, что Лоренцо может удрать на Украину вслед за депутатом Госдумы Вороненковым, он с ним учился в институте. Но в Киеве Вороненкова убили.
— А для чего Лоренцо столько церквей налепил?! — перебила Унай, не в силах разобраться ни в этих партиях, ни в делах, о которых, к удивлению Лики, Кугудыр была весьма осведомлена.
— Так Лоренцо же больной эпилепсией, — повернулась к ней Кугудыр, — ты что, не знала? Все говорят, что какая-то святая бабка обещала ему за новые церкви излечение.
— Аааа, так вот почему он вокруг своего дома Кремль построил и всяких церквей наставил! — воскликнула Унай.
— Ага, а зайди за угол — там настоящая Йошка. Развороченные тротуары, люди живут в бараках.
— А наш барак вообще ужас: крыша течет, грязища кругом. Давно надо было сажать его… а они еще жалеют!
— Кто это жалеет? — подала со своей койки голос Кугудыр. — У нас старушка по соседству живет, в туалете на набережной Брюгге работает. Я, говорит, Лоренцо, мол, Леонида Игоревича, вечерами вижу: как по набережной погуляет, всегда заходит в туалет, мы беседуем. Очень хороший человек. Ну а кто не ворует? Леонид Игоревич же сытый, а придут новые, голодные…
 Кугудыр рассмеялась.
— Болтуш говорил, что Москва много раз прощала Лоренцо, первый раз простили в начале “нулевых”. 
Кугудыр махнула рукой.
— Ты знаешь об этом? У них была схема: взяли кредит — деньги перевели на свой счет — и объявляют банкротство. За первые 4 года правления Лоренцо обанкротил тысячи предприятий. А на свиданке Болтуш сказал, что недавно обанкротили богатую кондитерскую фабрику “Махаон”! А их торты были такими вкусными, даже в Москву возили …
 Унай кивнула.
— Знаю, я детям те торты покупала, они вкусные, потому что марийцы в пищу всегда мед кладут.
— А потом обанкротили “Маригражданстрой”, — сказала Кугудур, — эта компания строила набережную Брюгге.
— Этого тебе старушка из общественного туалета не расскажет, — засмеялась Унай. — Откуда она знает – народ мало что может в этом понять!
— Народ обворовывают по одной и той же схеме. Пишут план: "Мы сделаем большие дела, дайте нам денег". Им дают кредит, они перекачивают деньги на заграничные счета и говорят: «Не получилось, мы обанкротились». И так все время: кредит–перевод–банкротство.
— Это скучно, — недовольно буркнула Унай, — я этого не понимаю, давай лучше про любовь.
— Да погоди ты! — пресекла Кугудыр. — Пойми, весь город — это бизнес Лоренцо и его тети Тани…
— Какая тетя? — Унай ухватилась за понятную мысль.
— Тетя Таня — это его мачеха. И жена Ира. У них компания называется “12 регион”, в нее вошел весь бизнес в республике.
— Какой бизнес? — спросила Унай.
— Какой, какой – строительный, конечно, — объяснила Кугудыр. — Поэтому стройка в Марий Эл не прекращалась никогда! Но мэр Йошкар-Олы не поделил с Лоренцо землю под строительство. Болтуш сказал, что мэр захотел, чтоб Лоренцо платил аренду и налоги, как все. А он взял и арестовал мэра — тот сел, так же как мы сидим. Но мэр из камеры написал письмо про грехи Лоренцо. Оказывается, у нас раздолбанные дороги из-за того, что по ним возили все эти кирпичи для дворцов, цемент, всякое такое на самосвалах до 50 тонн, так выгодней, а на дороги плевать, потому что все грузы шли через компанию Лоренцо, называется ООО «Чукшинский карьер».
— А что такое ООО?
— Это общество с ограниченной ответственностью. А он нам стишками про плохие дороги мозги пудрил и все валил на таксистов, моего Болтуша аж трясло от этого, он же машиной семью кормит.
— А что же погубило Лоренцо, когда все гладко было? — спросила Унай.
— Случайность погубила. Сначала арестовали главу Коми Гайзера, потом посадили главу Удмуртии Соловьева… А теперь и нашего Лоренцо…
 Кугудыр оборвалась на полуслове, прислушавшись. Унай засопела, огласив камеру богатырским храпом.
 За решеткой забрезжил серенький рассвет, стрельнув красным лучом в тусклое окошко камеры.

ГЛАВА 25. ПРАВОСУДИЕ.
 
«Ложь может обойти полмира, пока правда только обуется”.
 
Идут по морю корабли,
На волнах пишутся их повести.
Нет ничего сильней любви
И ничего слабее совести.
 
Леонид Андреевич сидел в кабинете адвоката с дымящей сигаретой, злясь на то, что адвокат запрещает ему раскрыть его инкогнито.
— Да поймите вы, — кипятился адвокат, — вас тут же арестуют, это громкое дело, всех метут, кто хоть как-то причастен, а вы рукописи Пушкина в особняке правителя рассматривали. Но дело ваше отложат, чтобы разобрать позже, год может пройти, и вашу Лику некому будет спасать! Вы только затянете в долгий процесс и себя, и ее.
— Но, может, ее выпустят, если узнают, что там был я.
— Нет, начнутся очные ставки, допросы. Вы понимаете, что такое 235 миллионов в деле? И это только одна взятка! Откуда они знают вашу причастность или непричастность к другим вещам? Вы подозреваетесь в интересе к раритетам, бесценным вещам мировой истории — а вдруг там были не только рукописи Пушкина и Карамзина, не только подлинники Рафаэля и Боттичелли, может, вы Леонардо да Винчи вынесли. Вы понимаете это или нет?
Леонид Андреевич возмущался, настаивая на своем.
— Нет, это Вы не понимаете, как я себя чувствую, когда она в тюрьме из-за меня, а я на свободе сижу тут, беседую в мягком кресле!
— Да мне-то что? — разозлился адвокат. — Идите, заявите на себя! Вас арестуют, и будет мне два гонорара вместо одного!
— Но как же ее выпустят, если личность на камере не установлена? — настаивал Леонид Андреевич.
— Это моя забота, — сказал адвокат, — пусть сначала обвинения предъявят, потом посмотрим. Это не преступление — принять у себя мужчину и не желать назвать его имя, если этот мужчина не преступник. Я вытащу ее, а если вы донесете на себя, все усложнится, и времени на это уйдет больше. И что вы так волнуетесь — есть же закон, ни она, ни вы ничего не преступили, у нее была своя комната в этом особняке, у нее был свой ключ.
— Вы верите в закон? — спросил Леонид Андреевич.
— Я этот закон представляю, — с пафосом ответил адвокат.
— Закон лжет, и все лгут: и прокурор, и судья, — гневно отчеканил Леонид Андреевич.
— Да с чего Вы это взяли? — вспылил адвокат.
— Да с того, — загорячился Леонид Андреевич. — Когда судья оглашает приговор, что он говорит?
— Что? — не понял адвокат.
— Он говорит, что подсудимый лишается свободы по статье такой-то на такой-то срок.
— И при чем тут ложь?
— При том, что наказание в виде лишения свободы – ложь, — повысил голос Леонид Андреевич.
— Я вас не понимаю, — вскочил с места адвокат.
— Разве люди боятся тюрьмы из-за лишения свободы? — спросил Леонид Андреевич.
— Конечно, а чего же они, по-вашему, боятся, — развел руками адвокат, — что страшнее тюрьмы?
— Лишение свободы – полбеды, не это самое страшное. 
— А чего же, в таком случае, боятся люди?
— Прежде всего они боятся быть избитыми, униженными, изнасилованными и убитыми – вот чего по-настоящему боятся люди. А лишение свободы — это только закрытая дверь, это решетка, и все. Разве судья не знает, что происходит за решеткой?
— Отлично знает, — подтвердил адвокат.
— Так если он честен, этот судья, то приговор нужно оглашать теми словами, которые означают, что ожидает подсудимого: человек признан виновным и наказывается лишением свободы по статье и на срок, при этом он может быть подвергнут избиениям, издевательствам, унижению, изнасилованию и может лишиться жизни. Вот это и есть правда. Не обязательно, что все перечисленное с ним случится, но если такие вещи допустимы в исправительно-трудовых учреждениях, то они должны быть озвучены! Ибо это практика в местах лишения свободы по факту происходящего. И если от подсудимого требуют чистосердечного признания, чтобы ничего не утаивал, то и суд не имеет права умалчивать о сути его участи в этих, так сказать, исправительных учреждениях.
 — Но ведь в армии тоже есть дедовщина, — сказал адвокат.
 — Это другая тема, — железно отклонил доктор. — Армия обеспечивает безопасность государства, но закон в нем олицетворяет Суд!
Суд как институт высшей справедливости защищает закон, утверждая правовые
границы А судья служит закону, клянется говорить ПРАВДУ, ТОЛЬКО ПРАВДУ и ничего кроме правды.
Он выносит вердикт, присуждая виновному наказание в виде лишения свободы.
А не наказание в виде унижения, избиения, изнасилования. Значит, судья лжет. Притом что знает правду, отлично знает, что ждет человека на зоне. Однако совершенное преступление озвучивается полностью, а наказание частично, и за счет этой лжи государство хочет выглядеть более гуманным, чем есть на самом деле.
Все знают, что система, призванная исправлять, калечит еще больше — изменить это сложно, но озвучить можно и должно! А не подло умалчивать, выдавая одно за другое, да еще правовыми устами, которые клянутся говорить только правду.
Адвокат задумался.
— Не надо перечислять причины, почему так и этак происходит, — предвидя его ответ, пресек доктор, – речь не о том, почему нельзя всё это искоренить, я говорю о факте неозвученной правды. То, что ожидает подсудимого, то, что происходит в тюрьмах, должно быть чистосердечно озвучено. Однако сколько я должен заплатить, что должен сделать, чтобы ее выпустили под расписку?
— Поймите, Леонид Андреевич, я делаю все возможное, — сказал адвокат, черкнув на листочке цифру.
— Все возможное делал ваш Лоренцо, — взглянул на листок доктор, — а вы простых вопросов не можете решить, невинного человека за решеткой держите. Давно бы заявил на себя, но, исходя из ваших предостережений, боюсь ей навредить.
— Я обещаю, Леонид Андреевич, добиться всего, что возможно! Но чтоб совсем освободить ее, мне нужно время – понимаете, это же система. Завтра сообщу вам детали. Свяжемся по СМС.

ГЛАВА 26. ДАЧА — ПОЕЗД.

"Он был хитрый и жадный."
 
Я б мошкару изжил вполне,
Извел на всей планете!
Пусть человеки скажут мне:
"Спасибо, благодетель!"

 На улице доктора ждал Гоголь, о котором он совсем позабыл.
— Карета подана! — радостно помахал из окна Гоголь, довольный, что дождался наконец своего пассажира.
Доктор сел на переднее сидение. Гоголь, отметив, как он бледен, подумал: «Это из-за меня он так страдает, из-за той аварии, ему больно».
 — Прости, друг, — сказал Леонид Андреевич. Отвези в «Йошкин кот», сейчас я не в той форме, чтобы знакомиться с твоей семьей.
Он откинулся на спинку сидения, прикрыв глаза.
Ехали долго, машина подпрыгивала на ухабах. Гоголь старался вести осторожно. Леонид Андреевич держался за бок. Они остановились возле маленького домика, за которым шелестел ветками лес.
— Где мы? — спросил доктор.
— Это моя дача, здесь никого нет, и ты сможешь отдохнуть, набраться сил.
К домику вели рельсы, уложенные шпалами; между шпалами поросшая травой цветная мозаика, рядом стоял колодец с журавлем, поодаль деревянная будка туалета.
Гоголь открыл дверь.
— Тут просто шик, особенно летом, только мошкара донимает, но я борюсь с ней!
Леонид Андреевич вошел и очутился в поезде. Перед ним было окошко уютного купе с занавесочкой, металлический столик, на котором стояли стаканы в подстаканниках, сбоку полукруглый титан для подогрева воды. Вагонные полки по бокам были застелены бельем.
— Куда едем? — пошутил доктор, заходя в купе.
Гоголь рассмеялся.
— Понимаешь, все деньги я потратил на этот клочок земли — здесь хорошо, тихо. Домик поставил, несколько комнат, а на интерьер совсем ничего не осталось. А там, за лесом, депо старых поездов, ну мы с сыном и разобрали пару вагонов. У нас и кран из поезда, и аптечка.
Каждая комната необычного домика Гоголя была оформлена в виде купе с раздвижными дверями.
— Но здесь и холодильник есть, и скоростной интернет, правда, без картинок, только текст, но связь отличная.
— Что значит без картинок?
— Сервис такой — это у всех, кому дорого платить: читать можно, но вместо видео или фото пустые квадратики; это и есть «без картинок».
— А кино посмотреть ты можешь?
— Ну, если посмотрю один фильм, то лимит на месяц будет исчерпан, тогда надо доплачивать втридорога, как за лишние мили, если берешь машину в аренду.
Доктор вымыл руки под фирменным краном, перенесенным сюда из вагона дальнего следования, подумав: «Забавно, как в поезде, только что не качает» — и сел на полку, коснувшись рукой подушки. Белье было сухим, пахло свежестью. Гоголь суетился вокруг холодильника, накрывая столик.
Затем он помог наложить новую повязку на ребра. 
— У тебя легкая рука, — отметил доктор, переодеваясь в широкую клетчатую рубашку, предложенную хозяином.
 Вешая его пальто, Гоголь заприметил синий женский шарфик, выглядывающий из кармана.
Они сидели за полночь в этом своеобразном купе гоголевской дачи, пили чай, разговаривая вполголоса.
— Неужели ты видел настоящую рукопись Пушкина? — изумлялся Гоголь. — Подлинник самого Рафаэля? А тот синий шарф – ее?
Доктор выдернул шарфик из нагрудного кармана пальто и погрузил в него лицо, вдыхая запах жасмина.
— Это любовь, — мечтательно сказал Гоголь, и его продолговатые темные глаза увлажнились.
Леонид Андреевич говорил на любые темы, избегая главной: Лика.
И в этом совпадал с ней: Лика в камере тоже не спала, беседуя о чем угодно, но не касаясь главного – ОН.
Срыть от сокамерниц свою беременность она не могла, но обсуждений того, как это случилось, избегала, переключая внимание на Лоренцо, поскольку эта тема волновала их на уровне дворцовых сплетен, а рассердить в общем-то не злую, но вспыльчивую Унай она не хотела.
— Я по привычке называю тебя Гоголем, ты не возражаешь? — спросил Леонид Андреевич.
— Вообще-то я уже сам забыл свое имя, меня зовут Изерге, это значит «родившийся в четверг»; я мариец, имена наши — это смесь чувашского и татарского языка, а Гоголь — кличка с детства прилипла после истории с Чувашом, да к тому же я действительно получился какой-то… слишком на Гоголя похожий.
 А Чуваш, кличка моего друга, — от национальности. Ведь мы разные: есть горные марийцы, горномары живут на западе Марий Эл. Есть лесные марийцы, на них повлияли чуваши и русские. Есть даже украинские черемисы. И луговые, и уральские марийцы. У нас свой язык и своя вера.
— Чуваш тебя по делу Гоголем окрестил, — усмехнулся Леонид Андреевич. — Ты на него похож, особенно с этой прической.
— Ой, ну эта история с Чувашом давняя, — нарезая бутерброды, оживился Гоголь. — Он тогда в 8 классе учился, я на год младше. Он прогуливал уроки, его в ПТУ хотели сплавить, туда сбрасывали всех неудобных. А Чуваш мечтал поступить в художественное училище. Он ни одной книжки за всю жизнь не прочел, но рисовал – залюбуешься: поглядит на кого-то и такую портретину замастырит — все рты распахнут, даже не верят, что это его художество.
А я книжки любил – так получилось, в детстве болел, в постели долго провалялся, за это время пристрастился к книгам. Телек тогда был сплошное фуфло, съезды компартии крутили, а как хоронят очередного генсека – здрасте, балет. «Лебединое озеро» у меня в голове типа похоронного марша. В то время по телеку сплошной Брежнев часами гундосил, он чота там пробубнит — бешеные овации, как в цирке, и рожи у депутатов такие радостно возбужденные, будто голую бабу увидели, а вечером рамка на весь экран. Ну, я и читал, в особенности по ночам. А тут как-то Чуваш пришел, камешек в окно кинул, я выглянул на сигнал, а он стоит понурый. «Кранты, — говорит, — мне, в ПТУ забреют, и буду полный придурок, заставят табуретки красить, а я художником мечтаю стать.
И построили мы с свой план Барбаросса! Порешили так: Чуваш будет сдавать рисунок и живопись, а на литературу я с ним пойду, буду подсказывать, меня с экзамена выгонят, а он проскочит!
— Так ты же младше, значит, у тебя документы только за 7 класс?! Как же ты мог подстроиться?
— В том-то и дело, — рассмеялся Гоголь, довольный тем, что озадачил доктора. — Чуваш ведь рисовальщик, даже проездной билет на весь месяц для автобуса рисовал! А документы за 8 класс — это же просто две бумажки: табель и характеристика!
— А как же печать поставить?
Леонид Андреевич подвинул ему тарелку бутербродами.
— Очень просто! — жуя с аппетитом, заинтриговал Гоголь. — Берешь яйцо, варишь вкрутую, — сказал он, хитро взглянув на доктора, — разрезаешь и горячим прикладываешь к печати, переносишь печать на пустой лист — и характеристика готова!
— Но там ведь числа старые?! — недоумевал доктор.
— Ой, культурный ты человек, а всему учить надо, — поддел Гоголь.
— А ты учи – я этому рад! — добродушно откликнулся доктор.
— Ну, ладно, так и быть, а то просвещать вас, профессоров, некому! Следи за мыслью! Ловишь пять, шесть жирных прусаков!
— Прусаков?
— Именно они везде на любой кухне шныряют. Суешь их в банку!
— Таких познаний у меня нет.
— Ну, вот, слушай: берешь сахар, разводишь в воде, получается сироп.
Макаешь перо в этот сироп и аккуратненькое обводишь старое число.
— Так… обвел и…?
— Потом переворачиваешь банку на обводку и ждешь!
Прусаки сжирают сироп со старыми чернилами до чистого места – на этом месте пишешь новое число и год! Никакая экспертиза не подкопается!
— Изобретательно, — оценил доктор.
— Еще бы! Круто!
Сделали мы с Чувашом новый табель с прусаками, смастерили яйцом печать в характеристику и поперлись в художку поступать.
Чуваш мастерство на пятерочки сдал, талант у него настоящий оказался. А на экзамене по литературе я впереди него сел, чтобы шпору передать, и попался ему образ Чичикова в поэме Гоголя «Мертвые души». И пишу я ему про Чичикова, стараюсь изо всех сил, а тут училка вросла в пол возле меня и не отходит. Чуваш таращится – шепчет:
— Чичиков — кто это? Кто такой?
Гоголь погрузился в воспоминания.
Леонид Андреевич рассмеялся: 
— Как можно шепнуть в двух словах, кто такой Чичиков? Кстати, я считал его победителем всех соцсоревнований. Вымпел Чичикову! За лучшую имитацию благосостояния!
— Ну да! Имитация благосостояния, — принимаясь за второй бутерброд, хохотнул Гоголь, — в период застоя — суперактуально! Но училка-то стоит надо мной, не отходит, а Чуваш хлопает глазами, губы вытянул, шепчет: "Чичиков — кто такой?!!!"
Так страдал, смотреть больно! Рисунок и композицию-то сдал, уже одной ногой в училище! Осталась только эта литература, последний рывок, понимаешь? В этот момент вся судьба повисла на Чичикове! От Чичикова зависело, в ПТУ Чуваш загремит или попадет в художку, а я шпору передать не могу, училка не отходит. У Чуваша уши загорелись, и тут его вызвали! Время на подготовку вышло. И пошел он, весь красный, как на казнь, я не выдержал и вслед ему:
— Он был хитрый и жадный!!!
 Училка как рявкнет:
— Не подсказывать!
И Чуваш сел отвечать.
— Ну-с, охарактеризуйте нам образ Чичикова.
Это мужик в комиссии, седой, с кругленькой бородкой, спросил и смотрит испытующе.
Чуваш сходу выпалил
— Он был хитрый и жадный!
Мужик кивнул:
— Не возражаю, в общем правильно!
А Чуваш:
— Он был жадный и хитрый.
— Ну?! — заинтересовался мужик.
— Он был Хитрый и Жадный!!!
И тут заклинило Чуваша.
— Понимаю, — кивнул доктор, поскольку эту характеристику уже одобрили…
— Да!
И, боясь соскочить с успеха, Чуваш закричал, как заведенный:
— Он был жадный и хитрый. Он был хитрый и жадный! Он был…
И заплакал… не выдержал. А седой с бородкой умилился:
— Я еще не видел, чтобы так сочувственно воспринимали Чичикова. Действительно, он был хитрый и жадный.
И влепил Чувашу трояк!
— Но у меня, юноша, ты будешь учиться лучше!
Чуваш поклялся, что будет стараться! И стал настоящим художником, всяких картин на заказ Лоренцо написал — денег у него теперь куры не клюют, а я так и остался Гоголем.
 
ГЛАВА 27. «КУКУШКА И ПЕТУХ В ЧЕРНОМ КВАДРАТЕ»
 
«О вкусах не спорят, но любое мнение – ничто без доводов».
 
Он дух искусства в темя поразил.
В обмен на чувства — обморок квадрата:
Ты б написал ромашки, Казимир!
Лужок ромашковый в пучке заката!
 
 Гоголь заметил, что доктор часто что-то пишет или рисует в тетради, но заглянуть туда никак не удавалось: стоило приблизиться, как Леонид Андреевич тут же закрывал тетрадь.
— А сам ты рисуешь? — спросил доктор.
— Угу, как дядя Вася, — кивнул Гоголь, рассмеявшись на вопросительный взгляд доктора. — Да это анекдот такой, — пояснил он: "В пятый раз из музея похищают картину Малевича "Чёрный квадрат". И вот уже в пятый раз сторож дядя Вася успевает к утру восстановить шедевр".
Гоголь безнадежно махнул рукой.
— Чёрный квадрат — это печальная пустая чернота! Такое и я могу накрасить, полный бред, за что только эту заборную мазню шедевром называют? Лично мне никто и никогда не сможет доказать, что мазня Малевича на фоне картин Репина или Айвазовского — это искусство.
Леонид Андреевич несогласно покачал головой. Гоголь налил чаю, пододвинул к нему подстаканник.
— Точно мы в поезде, да? Но ты... хоть режь меня, не могу принять этот Квадрат, ну, не трогает он мою душу! — стуча ложечкой, он размешал сахар. — В чём гениальность? Я никогда не понимал этой картины.
Леонид Андреевич сделал глоток.
— «На свете многое такое, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам». Для понимания иных вещей требуются инструкции! Возможно, "Черный квадрат" Казимира Малевича — одна из них! Я бы начал с "Белого круга"!
Представьте, некто, назовем его Художник, впервые открыл, что белый цвет содержит в себе все цвета радужного спектра!
Пораженный этим открытием, Художник изобразил круг, а в нем семь цветов: красный, желтый, зеленый, синий… Но если раскрутить этот "цветной круг", то он станет не цветным, а чисто белым — абсолютно белым! Тогда художник нарисовал просто “Белый круг” и назвал картину «Радуга».
Гоголь причмокнул от удовольствия:
— М-да, красивая идея!
— Это ход к пониманию темы. Но большинство не оценит "Белый круг" – оно скажет: такое каждый может нарисовать! Простой “Белый круг” – кому это нужно?! Но тем, кому интересно открыть радугу в белом, мой “Белый круг” покажется чудесным произведением!
— Ага – шикардосно! — иронично усмехнулся Гоголь, у тебя в белом круге есть идея, а у Малевича — ноль. Тот, кто берется объяснить этот Квадрат, выглядит, как крыловская Мартышка:
«То к темени прижмет, а то на хвост нанижет,
То их понюхает, то их полижет»… Квадрат не действует никак!
А хвалят эту картину друзья-художники: «За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха?»…
— Знаешь, — перебил Леонид Андреевич, — пусть кто хочет ориентируется на Кукушек с Петухами, а я — на слова Окуджавы, который провозгласил иную жизненную позицию, гораздо больше мне близкую.
Он тихо пропел с окуджавской интонацией:
 
Давайте говорить друг другу комплименты –
Ведь это все любви счастливые моменты.
Давайте жить, во всем друг другу потакая,
Тем более, что жизнь короткая такая.
 
— Вот простые и мудрые мысли.
— А разве Крылов своей моралью не в яблочко выстрелил ? — воскликнул Гоголь.
— В яблочко, — согласился Леонид Андреевич, — но на этой морали слишком зациклились, как твой Чуваш на Чичикове.
— Ага, в тот момент Чуваш просто зомбировался Чичиковым, а когда общество маньячит какой-то темой, то превращает ее в абсурд.
 Пройдясь по кухне, доктор открыл форточку, запустив в помещение свежий ночной воздух.
— Абсурд в том, что, опасаясь обвинений в лести, люди избегают добрых, ласковых слов гораздо усердней, чем злых, матерных выражений. Крылов в "Кукушке с Петухом" выразил свое понимание нравственных принципов, которыми вооружились, как воспитательной основой в понимании добра и зла. Ключевая мысль басни прозрачна: один хвалит другого ради того, чтобы другой хвалил в ответ. Это сочли чем-то ужасно скверным. Нас учили, что Кукушка и Петух — отрицательные персонажи,
а Воробей-разоблачитель их сущности — положительный.
— А что, не так? — усмехнулся Гоголь. — Они плохие, он хороший. Тут все ясно без второго мнения!
Доктор достал из портфеля тетрадь, записав что-то на полях.
— О чем мы? Ах, да, басня … Я думаю ровно наоборот: отрицательный персонаж — Воробей.
— Это провокация! — возмутившись, Гоголь чуть ли не подпрыгнул на месте, — а ты докажи!
— Легко! — согласился Леонид Андреевич, включая свой смартфон.
— Кому звонить в такую ночь?
— Никому не звонить, просто хочу в интернете поискать оригинальный текст, чтоб не быть голословным.
На даче в каждой комнате, на кухне и в туалете висели полки с книгами.
— Да не надо искать! — протянув руку, Гоголь взял с полки потертую книжечку. — Вот Басни Крылова, я их наизусть помню!
— Это кажется, — усмехнулся доктор, — любой, кто помнит пару строк, будет уверять, что знает все наизусть, каждому свойственно преувеличивать свои способности. В целом Кукушка с Петухом олицетворяют людей, которым хочется ласки, похвалы, поддержки, одобрения. Разве это такие уж недостойно порочные желания? — листая книгу, спросил он. — Но нам внушали, что их поведение столь аморально, что люди стали смущаться слов одобрения чуть ли не больше, чем махровой грубости. Почему во всем надо перегибать палку? Из-за школьной трактовки этой басни я приобрел комплексы, от которых долго не мог избавиться.
— Какие могут быть комплексы от басни?! — недоверчиво отмахнулся Гоголь.
— Ну, допустим, комплимент я не мог воспринимать естественно, как жест дружеского расположения, симпатии или вежливости. В ответ я немедленно протестовал, отказываясь принимать одобрение: «Ну, что вы, вовсе я не так хорош — все гораздо хуже!» И сумел избавиться от комплекса ложной скромности только тогда, когда заметил, что все вокруг ведут себя столь же нелепо. Стоит сказать женщине: «Вы хорошо выглядите» — она тут же начинает отнекиваться или оправдываться: «Это я просто голову помыла». Или еще какая-нибудь чушь. Я даже удивлял европейцев, которые меня, как дикого человека, приучали к элементарным вещам: когда тебе говорят что-то хорошее, не надо, отнекиваясь, корректировать это. Просто скажи «спасибо». И все! Откуда эта зажатость, неверие в то, что ты заслуживаешь похвалы? Да вот из этих штампов: поступать, как Кукушка и Петух — хуже быть не может. Надо поступать, как Воробей — это правильно!
Доктор наконец нашел нужную страницу в интернете.
— Поглядим, как там общаются наши герои.
— Не надо! — воскликнул Гоголь, — я знаю на память:

Как, милый Петушок, поешь ты громко, важно!"
А ты, Кукушечка, мой свет,
Как тянешь плавно и протяжно:
Во всем лесу у нас такой певицы нет!"
 
Леонид Андреевич жестом приостановил декламацию:
— Это похоже на гоголевских старосветских помещиков, что чесали друг другу пятки, найдя в этом гармонию жизни.
Гоголь кивнул, продолжая:

Тут Воробей, случась, промолвил им:
«Хоть вы охрипните, хваля друг дружку, —
Всё ваша музыка плоха!..»

— Стоп! — поднял руку доктор. — По замыслу автора, Воробей являет прямоту и честность, из чего вытекает мораль…
Он заглянул в книгу:

«За что же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За то, что хвалит он Кукушку».
 
— Вот именно, — обрадовался Гоголь.
— Да, но басня не вскрывает какие-то особые пороки, которые нам вбивали как нечто архинепотребное. Скорее, она забавно высмеивает патоку лести, которой два литгероя упиваются! Кстати, никому не нанося этим ни малейшего вреда. Они доставляют удовольствие друг другу и только за это считаются отрицательными, а Воробей, которому они ничем не мешали, не сделали ничего плохого, напал на них. Испортил настроение — и при этом он образец правильности!
— Ну да, — заступился за воробья Гоголь, — потому что он режет правду-матку в глаза!
— На мой взгляд, — Леонид Андреевич кашлянул, — он демонстрирует обыкновенное хамство.
— Разве? — округлил глаза Гоголь.
— Просто люди, живущие в сраче, не замечают этого, ибо привыкли: срач для них норма!
— Да почему поведение воробья — хамство? — намазывая вологодское масло на хлеб, искренне возмутился Гоголь.
— Потому что Воробей без приглашения встрял в чужой разговор, вмешался, сунул клюв не в свое собачье дело!
— Ладно, допустим, Воробей — неотесанный быдляк, действительно, его не звали, он влез и сломал чужой кайф.
— Это первое, — загнул палец доктор, — по факту лесть порицаем, хамство не замечаем, мало того, даже приветствуем – это второе. Вот почему так же бесцеремонно, как воробей, поступают многие люди, позволяя себе бестактно вмешиваться в чужие дела, судить о том, в чем ни бельмеса не смыслят.
Он снова открыл книгу.
— Они оглаживали, миловали друг друга, никому не причиняя ни малейшего ущерба:

"Тебя, мой куманек, век слушать я готова".
"А ты, красавица, божусь,
Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь,
Чтоб начала ты снова".
 
У них приватный разговор – спрашивается, кому это мешает?
— Ну, да, — вдумываясь и как бы примеряя ситуацию на себя, согласился Гоголь.
И, видимо, вспомнив что-то свое, несколько раздраженно добавил:
— Им хорошо, приятно, НО НЕТ — ФИГУ! Разве у нас могут допустить, чтобы кому-то было хорошо?! Не дай бог!
— Именно об этом и речь, Воробей, случась, промолвил им – то есть проходя мимо.
Леонид Андреевич перевернул страницу:

«Хоть вы охрипните, хваля друг дружку, —
Все ваша музыка плоха!..»

— БАЦ! – засмеялся Гоголь. — По башке кувалдой – иди, поплачь, плоха твоя музыка!
— Такова, по его мнению, истина! Но не велика истина в последней воробьиной инстанции! Как предполагаемо отреагируют в ответ Кукушка и Петух?
Доктор молитвенно сложил на груди руки, отвечая на свой вопрос:
— Боже, какая прелесть! Спасибо за науку, добрый, милый Воробей! По-твоему, они поблагодарят его?!
— Ни в коем случае! — засмеялся Гоголь. — Они скажут типа: «Пошел вон! Мусорная птичья дворняжка! Тоже мне, павлин нашелся».
— Ну, что-то в этом духе, если не жёстче.
 Леонид Андреевич убрал со стола тарелки, сполоснул их и поставив в сушилку.
— Ведь Крылов не написал, что ответили Воробью птички. Однако зная нрав наших людей, развитие сюжета можно предсказать: грубый влаз Воробья, который походя их обидел, не сулит ничего хорошего, кроме ссоры, конфликта, драки.
Однако Крылов не дал ответное слово своим литгероям, а квантовым скачком перешел к морали:
 
"За что же, не боясь греха,
Кукушка хвалит Петуха?»
 
Выходит, хвалить — грех, нас учили строжайше остерегаться этого греха. А вот обхамить, как Воробей, оставить негатив — это в порядке вещей, добродетельно и достойно.
— Допустим, — гладя на доктора, Гоголь раскраснелся, — Кукушка и Петух хвалили друг дружку — это никому не вредило, слова Воробья упали кувалдой на одуванчики их восторгов, Воробей выглядит, как натуральный жлоб. Но почему ты считаешь, что, берясь промыть им мозги, он ничего из себя не представляет, не рубит в их пении?
— Потому что он поучает тех, кто в смысле пения значит гораздо побольше его!
— Мотивируй! — потребовал Гоголь, кладя книгу на полку.
Леонид Андреевич улыбнулся, заметив его азарт.
— Вот вердикт Воробья, данный Петуху и Кукушке:

 «Хоть вы охрипните, хваля друг дружку, —
Все ваша музыка плоха!..»
Почему это их музыка плоха, что он в этом понимает?!
— Так ты обоснуй! — настаивал Гоголь
— Пожалуйста! — Леонид Андреевич сел поудобней. — Ну, что можно сказать в отношении Кукушки? Ее голос уникален.
— Да чем он уникален? — вспылил Гоголь, готовый идти на спор.
— Тем, что по голосу кукушки люди жизнь измеряют! Отнюдь не зря Петух ей говорит:
 "Лишь только замолчишь, то жду я не дождусь,
Чтоб начала ты снова..."
Это не пустая лесть, ибо не один он ждет не дождется, чтоб начала она снова – этого все ждут! Только услышат КУ-КУ, сразу вопрошают: «Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» И с трепетом ожидания считают каждый ее КУК! Теперь в отношении Петуха — с чего это вдруг его "музыка" плоха? Петух своим голосом будит всю округу, бодрит, под его музыку люди просыпаются — «подниматься с петухами» вошло в поговорку. Петух — будильник человечества! Народ просыпается под «ку-каре-ку», собирается на работу. Петух стадо кур пасет, гарем осеменяет, радует глаз своей красотой. Он борец – гладиатор: петушиный клич, петушиные бои — такое же популярное искусство в Мексике, как бой быков в Испании.
Интересно, Воробей имеет хоть какое-то представление об этих вещах? Достаточно ли его воробьиного кругозора, чтобы Петуха поучать? Голос великого критика Воробья действительно только засоряет эфир — ни красоты, ни пользы. Конечно, Кукушка и Петух — не соловьи, но похвалить их «музыку» есть за что! Да только Воробью этого понять не дано! Чем некомпетентней такой судья, тем больше его апломб, и уже одним этим он смешон, ему до Петуха, как до неба. Поэтому Воробей, позиционирующий себя борцом за правду, — отрицательный персонаж: он ничтожен, глуп, самоуверен и судит о вещах, которые выше его понимания – это и есть самая распространенная модель хамства нашего общества. Не хочешь слушать чью-то "халву и хохлому" (которую Пушкин велел приемлеть равнодушно) – лети, чирикай в другом месте, тебя никто не звал!
— Убойно! — Гоголь снова взял книгу, открыл и тут же положил на место. — Твой подтекст догнал и сразил наповал!
— Разумеется, суть сказанного сводится не к Кукушке и Петуху, а к тому, что с возрастом надо переосмыслять с детства внушенные понятия, жить надо своим умом,
школьные представления — не азбука жизни.
— Да, учителя педалировали другую трактовку, — согласился Гоголь.
— Ну и что? Их мнение не аксиома и не единственное возможное прочтение, я его не воспринял, потому что вижу, как навязывают искаженные моральные принципы, на которых строятся человеческие отношения. В результате похвалить, одобрить люди опасаются, не дай Бог перехвалят, а недооценить не боятся, забывая, что неблагодарность гораздо больший грех! Попранные судьбы наших гениев – этому прямой укор! Бестактность и самомнение — вот что такое свинство!
Пока кто-то заботится о чужой нравственности, прячет свою похвалу, восхищение, поддержку, он не замечает, как теряет свою нравственность, становясь черствым, неотзывчивым, неблагодарным. Ишь ты, пользоваться плодами чужого ума, таланта, интеллекта они хотят, а свое жалкое одобрение придерживают под предлогом заботы о чужой морали! О своей зависти думайте, господа, о собственном моральном облике!
— Может, из-за внутреннего страха люди боятся думать самостоятельно, были бы посмелей — больше бы понимали, жизнь бы лучше получалась.
— Для того, чтоб быть смелей, надо быть честней перед собой! Страх перед испытаниями останавливает на пути к свободе и возвращает в стойло. В стойле тоскливо и серо, но не больно! Где яркие вспышки жизни – там и счастье! Но оно может обжечь. Человек стоит перед выбором: хочется яркой судьбы, да обжечься страшно, и большинство остается в малом, тоскуя о большом. Ибо перетерпеть то, что саднит душу, легче того, что ранит, кровоточа. Люди привыкли к парадигме жизни, о которой мало что знают.
— Да, но я за жизнь! — поднял чашку, как бокал, Гоголь. — Как говорил в «Белом солнце пустыни» товарищ Сухов, «хотелось бы помучаться» — вот и мучаемся, а в чем смысл наших мучений, никакая басня не вскроет.
Леонид Андреевич посмотрел на часы.
— Поздно уж. А в отношении басни, если сохранять объективность, то Кукушка и Петух олицетворяют патоку лести… но Воробей не тянет на борца за правду, ибо по факту он дурно воспитан — встревает, перебивая чужой разговор, кроме того, его апломб смехотворен: Воробей не соловей, не Карузо леса, чтобы поучать, кто как должен петь!
— Ага, — подхватил Гоголь, — Воробей как та бабка-похабка, которой до всего дело, везде надо вставить свои 5 копеек.
— Просто он ничем не лучше, не интересней, не умней и не талантливей тех, кого критикует.
— Ну, допустим, с этим я согласен , — смирился Гоголь, — у нас любят вмешаться в чужую жизнь и выступить "на партсобрании". Воробей — воплощение умника из местечковой среды.
— Вот так же и с квадратом Малевича, — провел неожиданную параллель доктор. — Те, кто судит о нем, разбираются в живописи, как тот воробей в музыке. Для понимания замысла этой картины необходимо интеллектуальное усилие.
— Ну, например?! — насторожился Гоголь.
— Например, чтобы разобраться в «Квадрате», неплохо бы ознакомиться с тем, что такое супрематизм, пуантилизм, фовизм — ведь и в хозяйственном магазине встречаются такие вещи, что без инструкций не поймешь, для чего они. Представь, насколько смешон тот, кто, размахивая утюгом, уверяет, что им лучше колоть орехи! Таково его личное мнение! И он имеет право на свое мнение! И вообще, о вкусах не спорят, но любое мнение — ничто без доводов. При этом обладатель собственного мнения не подозревает, что "эта штука" — для глажки! А другой уверяет, что утюг вовсе не нужен.
— Ага, — рассмеялся Гоголь, — уже сто лет гонят на Малевича, а ему как с гуся вода.
 
«Тьфу, пропасть! Да и тот дурак,
Кто слушает людских всех врак:
Всё про утюг, поди, налгали;
А проку на волос в нем нет!».
 
Леонид Андреевич, отметив, что он сыпет поговорками и накоротке с басенными персонажами, подумал, что болел Гоголь, увлекаясь чтением, в 12–13 лет, и вслух произнес:
— А сами критики Малевича нелепы, как аборигены с утюгами! Не гладить же аборигенам соломенные юбки, потому и назначение утюга в толк не возьмут. Но не дураки же те, кто ценят утюг или «Квадрат» — тот, кто честен перед собой, говоря как есть — "не понимаю!" — открыт для понимания и рано или поздно убедится, что утюг превращает мятую тряпку в бальное платье, значит, есть для него назначение помимо твоих представлений.
— О нет, тут я не согласен! — горячо отрубил Гоголь. — Мне ближе картины, где всё чувствуешь без инструкции!
— Конечно, — не стал возражать Леонид Андреевич, — есть сюжетная живопись: у Перова «Тройка» или «Бурлаки» Репина понятны без всяких "инструкций", но существует много разных направлений в изобразительном искусстве, об этом мы и говорим. "Инструкция" — термин условный. Но те картины, что понятны, просто давно уже проинструктированы: школой, книгами, мнением авторитетов — всё вместе подготовило сознание к тому уровню восприятия, который есть! Но ведь этим уровнем не исчерпываются все пути развития искусства.
 
 
ГЛАВА 28. «ГНИЛАЯ СЕЛЕДКА, 40 на 60 – БОЛЬШАЯ ЛОЖЬ».
 
«Мир для каждого заканчивается на границах его кругозора».
 
Послушай, не надо заглядывать вниз!
Там пресса и пресс бюрократии.
Я больше всего не терплю в лицо брызг,
Штампованных с губ обывателей.

Заключенные в тюремной камере Лика и две марийки тоже не спали в эту ночь.
Чтобы не злить надзирателей, они говорили вполголоса, стараясь не обсуждать личные беды, о которых сотни раз переговорили, не зная, чего ждать в будущем…
Уснуть после допросов никто из них не мог, и они тихо перебрасывались словами на русском и марийском языке на отвлеченные темы.
— Люди смотрят зомбоящик, — Кугудыр покрутила у виска, — что ящик сказал, то люди повторяют.
— Люди, может, и не виноваты, — возразила Лика, — это система, в доме Лоренцо я слышала от одного человека, как работает система зомбирования!
— А про этот систем сказать можешь? — спросила Кугудыр. — Я хотел знать, хотел мужа удивлять.
— Могу, если интересно, — кивнула Лика, — это такое"селёдочное амбре", оно тянется за человеком, как шлейф.
— Чего? — недовольно перебила Унай, — давай просто говорить сюда. Она показала пальцем на свое ухо. — Унай все понимать, Унай не дурак.
—Эй! — прикрикнула на нее Кугыдыр, добавив по-марийски:
— Я разобраться хочу, пусть она говорит, как привыкла.
— Понимаете, девочки, — немного ободрилась Лика, — влияние на людей через СМИ…
— Кто такой СМИ? — снова перебила Унай.
— Это средства массовой информации – радио, телевидение, пресса... газеты, журналы. Через эти источники формируют общественное мнение, закладывают понятия, а люди повторяют за авторитетами. Приём зомбирования – это манипуляция сознанием масс, этому обучают в закрытых спецзаведениях под грифом строгой секретности.
 — Ух, секрет! — воскликнула Унай.
— Ша! — осадила Кугудыр. — Давай, — кивнула она Лике, — давай секрет!
— Когда я поняла саму систему управления мнением большинства, меня впервые заинтересовала политика, потому что стали видны подводные течения: бывает, слушаешь чье-то суждение о событиях или новостях, и сразу видно, с какой подачи забиты голы тех или иных "личных мнений". Потому что эти методики действуют на сознание обывателя с высоким коэффициентом эффективности.
— Давай без кафицента! — резанула Кугудыр, — говорить четко, Кугудыр и Унай все понимать!
— Ну хорошо, если интересно, есть такой прием, называется «Метод Гнилой Селедки».
 Унай хрипловато захохотала: 
— Вонючий Селедка? Тайно учат? Ну-ну!
— Я потому сказала «шлейф селедочного амбре», что вспомнила о методе «Гнилой Селедки», он так и называется.
Послюнив огрызок химического карандаша, Унай написала на стене цифру один, под ней нарисовала рыбу, подписав по-русски: « ВОНЮЧИЙ СИЛЕТКО».
Закончив художество, она повернулась к Лике.
— Как вонючий селедка люди жрать из газета?
— Сначала формируют ложное обвинение и запускают эту информацию в СМИ.
— Брехня в газета, да?
— Да, это может быть любой бред, цель вовсе не в том, чтобы доказать реальность бреда!
— Поро кече! — не поняла Кугудыр. — Какой цель врать, если другой не верить?
— А цель в том, чтобы вызвать обсуждение самой темы. Человеческая психика так устроена, что как только "утка" озвучивается, она становится предметом обсуждения.
— Люди обсудить – и што ? — не поняла Унай.
— И то, что в момент обсуждения лжи под названием «Гнилая селедка» возникает шесть классических видов человеческих реакций:
 Первый тип называется «Сторонники и противники», такие всегда найдутся.
— Один говорить нет, другой говорить да?! — уточнила Кугудыр.
— Верно! Одни отрицают бред, а другие соглашаются, таким образом «Сторонники» и «Противники» разогревают дискуссию, и возникает второй тип — это «Знатоки» и «Эксперты». «Знатоки» приводят разные примеры, уверяют, что это правда, «Эксперты» судят и выносят вердикты, верить этому или нет. Волна обсуждения идёт дальше, и образуется третий тип, он называется «Обвинители» и «Защитники», это те люди, которые включаются в хор «сторонников и противников», своими рассуждениями они еще больше развивают тему «Гнилой следки».
Высунув кончик языка, Унай дорисовала на стене синюю рыбу. 
— А что вонючий селедка даст?
— Это даст то, что все участники дискуссий, независимо от того, ЗА они или ПРОТИВ, постоянно произносят имя "обвиняемого" в связке с темой "обвинения".
— Чего, чего? Я не понять.
— А я понять! — Кугудыр уставилась на Унай и быстро заговорила по-марийски.
Лика уловила следующее:
— Вот объявят по телеку, что ты проститутка, вся Йошка заговорит об этом.
– Кто объявит? — перебила Унай.
— Да кто-кто? Не важно, важно, что слово «проститутка» приклеится к твоему имени, даже если ты монашка — это и есть вонь, вонючая селедка.
— Да, да! — закивала Лика, восхищаясь этим простым и точным пониманием. — Именно так втирают в чье-то имя запах «гнилой селедки» до тех пор, пока этот «запах» не станет следовать за человеком повсюду.
— Как пишу? — Унай показала на висящий под кроватью полиэтиленовый мешок, в котором Кугудыр готовила тюремный алкоголь.
— Да, как этот пишу.
Лика закрыла нос.
— Желтая пресса постоянно эксплуатирует метод "гнилой селедки", поднимая свои конъюнктурные рейтинги: «развелся–женился–убил–украл–совратил–изменил» — или все-таки нет? Неважно! Суть в том, что " запах селедки" становится главным при упоминании выбранного в качестве "боксёрской груши" имени, это снижает авторитет человека, вызывает сомнения в его порядочности, даже если он ни в чем не виноват, это портит его репутацию, от которой потом дурно пахнет.
— Я понял про проститука, — сказала Унай.
— Вообще-то любая вспышка мнений не бывает стихийной, потому что манипуляция сознанием масс профессионально продумана. Они кидают информацию в народ, как кость собакам, и включаются нужные рычаги воздействия.
Кугудыр внимательно слушала, думая рассказать это мужу — пусть Болтуш удивится, она получше их в политике рубит, а то только подай-принеси! 
— А как еще газета пудрит мозги? — спросила она Лику.
— Для запутывания часто используется метод «40 на 60», это сбивает столку даже способных критически мыслить! 
Послюнив карандаш, под селедкой Унай нарисовала на стене цифры «40 + 60».
— Вонючий селедка я понять, а эта? — она указала измазанным синим пальцем на второй рисунок.
— Метод «40 + 60» работает по-другому, — сказала Лика, удивляясь, что им интересны такие специфические вещи.
Унай приготовилась рисовать схему «40 на 60».
— Дело в том, что они запускают информацию, которая на 60 процентов правда.
— Если их хотит врать, зачем говорить правда? — резонно спросила Кугыдыр.
— 60 процентов правды нужно для того, чтобы завоевать доверие, и тогда уже оставшиеся 40 можно использовать для дезы.
— Чиво? — скривилась Унай.
— Для дезинформации, — поправилась Лика, — для вранья. В этом случае 40 процентов лжи, благодаря заработанному доверию, всасывается в мозг, как чистая правда!
— Я запуталась в процентах, — сказала Унай по-марийски.
— Что ты тупишь? — разозлилась на ее непонятливость Кугыдыр. — Они скажут по телеку: у Унай двое детей, она о них хорошо заботится. Это правда?
— Да, — кивнула Унай.
— А еще двоих она в 2005 году выкинул на помойку! Представляешь, как тебя будут обсуждать, а та сучка, что живет через стенку, будет орать, что видела, как ты детей выбрасывала в мусорник.
— Вот гады! — возмутилась Унай. — Никого я не выбрасывала! И хорошая тетя Айвики не поверит той сучке.
Кугыдыр расхохоталась:
— Иди доказывай, это же метод.
— Верно, - сказала Лика, хотя уловила не все тонкости их разговора. — Таким образом метод «40 на 60» манипулирует даже критически настроенными умами — типа хорошей тети Айвики, полуправда этого бреда может убедить, как полная правда, кого угодно.
— Глянь, какой говнюки! — воскликнула Кугудыр, сев на кровати. — Прям пот прошибала, а Лоренцо топить журналистов, мой Болтуш утра нос в газета, вечер водку пить, с мужиками обсуждать.
Они перешли на марийский между собой.
— Когда Лоренцо пришел на трон, тоже бедность была, — сказала Кугудыр, дорисовывая своей рыбе синие чешуйки.
Унай, не повернув головы, кивнула.
— Но за несколько лет бедность у нас выросла почти в 30 раз.
Она слишком быстро заговорила, Лика половины слов не поняла.
— А ты в дом Лоренца через тыр-тыр? — сделав неприличный жест, по-русски спросила Унай. 
— Я была знакома с его женой Ириной, но больше дружила с ее подругой.
— Лоренца сказать, жена тьфу! — воскликнула Унай.
— Да, он разведен, — покачала головой Лика, — у него сын Игорь, милый мальчик, и дочь.
— Дочка как звать?
— Дочку зовут Полина.
— А ну давай еще секрет, как людей управлять! — скомандовала Кугудыр.
— Только не побейте меня, не я это придумала, — шутливо взмолилась Лика.
— Хорошо, Унай и Кугудыр не станет бить тебя, ты нам все рассказать!
— Ну, еще довольно актуален метод «Большой Лжи», — сказала Лика.
Унай снова послюнила химический карандаш, написала на стене цифру 3, под ней она нарисовала синюю задницу – сделала кривую подпись: «Метат Бальшой жоп».
— Этот метод немного похож на «Гнилую Селедку», — глядя на рисунок, рассмеялась Лика, — но действует иначе.
— Так, жоп-три, — поставила точку Унай, — где в эта жоп гвоздь?
Она показала пальцем на рисунок.
— Гвоздь метода, — Лика присела на кровати, — в том, чтобы максимально уверенно
 изложить такую ложь, о которой… невозможно соврать.
— Ну, что большой жоп сделал? — Унай заштриховывала полушария задницы.
— Ну, будто наш сосед дедушка Янгул изнасиловал десять младенцев, — по-марийски сказала Кугудыр, — а бабушка Кубакай шешке содрала шкуру, сожрала живую шавку, а из ее шерсти связала шапочку и пошла на парад!
Унай зашлась от смеха.
Поняв, о чем она говорит, Лика тоже рассмеялась.
— Трюк в том, что шокирующе скомбинированная «Большая Ложь» вызывает эмоциональную травму, которая надолго определяет взгляды людей на выбранного человека. Вопреки доводам логики, аргументам и здравомыслию он все равно неприятен.
— Да! — Унай подвела черту под своим рисунком. — Я понимать.
— Пить хочется, — сказала Лика.
Унай спрыгнула с кровати, подбежала к крану, налила в кружку воды и дала ей, потом вернулась к своему рисунку.
— Мерси кугу, — Лика выпила и, прокашлявшись, продолжила:
— А еще очень крутой способ манипуляции сознанием — это метод «Абсолютной Очевидности». Этот приём дает самый надежный результат.
Унай нарисовала на стене внушительную синюю фигу, подписав две буквы: А–О.
— Как это А–О пудрить нам мозги?
— Метод Абсолютной Очевидности не требует доказательств, ни в чем не надо убеждать или шокировать людей.
— А мой не понял, — удивилась Кугудыр.
— Это просто, — сказала Лика. — Вместо того, чтобы чем-то огорошивать общество,
ему кидают то, в чем хотят убедить, как нечто абсолютно очевидное!
— Стой! — Кугыдыр подняла руку. — Я не понимать.
— Самый классический способ поддержки метода Абсолютной Очевидности — это статистика, например, публикация результатов социологических опросов, которые показывают подавляющее единство большинства.
Лику подташнивало, но она испытывала благодарность Унай за воду, стараясь больше рассказать, поскольку видела, что тема разговора интересна обеим сокамерницам.
— Ну, например, в газете напишут: «Британские ученые посчитали или провели исследования», или» журнал «Работница» сделал опрос общественного мнения, и
большинство считает»…
 Такие объявления снижают способность к критической оценке. Потому что их подносят как нечто само собой разумеющееся, как безусловно поддерживаемое большинством. Тогда у людей включается КОМПЛЕКС большинства.
— А почему? — спросила Кугудыр.
— Потому что человеческая психика автоматически реагирует на мнение большинства, стремясь присоединиться к нему. И число сторонников «Позиции Большинства» начинает расти в геометрической прогрессии. Это происходит, в основном, за счет социально низких слоев населения, которые наиболее подвержены «Эффекту Присоединения».
— Фига А–О хорошо работать, — воскликнула Унай, пририсовав к фиге длинный синий маникюр.
— Ага, — улыбнулась ей Лика, — несмотря на внешнюю простоту, метод «Абсолютной Очевидности» имеет самую высокую эффективность внушения.
— Я понимать! — торжественно объявила Унай. 
Она удобней уселась на кровати и обломком карандаша начала водить по своим художествам, как указкой.
Ткнув в рисунок «рыба № 1», Унай засмеялась, заговорив по-марийски:
— Кугудыр, принимай экзамен:
Первое — Метод «Гнилой Селедка», валишь на соседа от балды всякую чушь — его имя будет вонять!
— Верно, — кивнула Лика. — «ГНИЛАЯ СЕЛЕДКА» действует за счет внедрения в сознание прямой ассоциации между ИМЕНЕМ человека и атаками скандальных обвинений.
— Два, — загнула палец Унай, — «Большой Жопа», — она перешла на марийский:
— Тетя Айвика сожрала собаку – шок, люди обходят эту сукоедку!
— Пятерка! — под хохот Кугудыр воскликнула Лика. — «БОЛЬШАЯ ЛОЖЬ» достигает эффекта с помощью эмоциональной травмы.
— Три! — выставив три пальца, важно объявила Унай, указывая огрызком карандаша
на рисунок «40 + 60». — Дай правды схватай доверие – теперь ври! Все поверят, кидай два ребенка в мусоропровод.
Лика, наблюдая общее веселье, комментировала сквозь смех:
— Отлично усвоено! Метод ОЧЕВИДНОСТИ работает через «эффект присоединения».
— Четвертое! – Унай загнула четыре пальца. — «Абсолютный шиш» — чеши любые цифры от имени ученых Британского ПТУ – народ кушает, глотает, за ушами трещит!
Лика и Кугудыр приглушенно смеялись.
— Ты очень способная художница и философ, — похвалила Лика. — И фрески остроумны. Есть еще много методов: прием «Перевернутой Пирамиды», метод «ЧЕРНОЙ пропаганды» — они вообще не требуют никакого отношения к реальности. Но воздействует на уровне глубоких психологических механизмов, последствия которых уже невозможно выровнять обычными логическими доводами.
— Хватит! Перевернутый жопа пирамиды завтра! — сказала, смачно зевнув, Унай. — А то голова не понимать.
Кугудыр легла, укрывшись серым одеялом.
—  Спать, — сказала она.
«Слава Богу! — подумала Лика, — ликбез закрыт».
 В камере сделалось тихо. Тускло горела мутная лампочка в железном наморднике, вкрученная в середину пожелтевшего от дыма потресканного потолка.
 
ГЛАВА 29. «ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ» И «БЕЛЫЙ КРУГ».

«В глубине души циника живет разочарованный романтик.»
 
Экран погас — Малевичу виват!
Провидец ты, художник, — это круто!
Загадочно чернеющий квадрат
Как выключенный из сети компьютер.

 Леонид Андреевич думал о Лике, но, слушая Гоголя, незаметно для себя втянулся в новую дискуссию. Гоголь боролся с Малевичем, не давая доктору вырваться из этой темы.
— Ты хочешь сказать, что этот чертов квадрат шедевр? — вспылил он. — Шикардосно! Леонардо да Винчи плачет, завидуя Малевичу, аж жаба душит!
— А ты не горячись!
— А я не горячусь!
— Нет, конечно, я не считаю «Квадрат» Малевича апофеозом живописного мастерства! — успокоил его доктор. — Скорее это мысль, поданная изобразительными средствами. Впечатление такое, что каждый пытается забить свой гол в ворота его квадрата — практически любой может нарисовать квадрат, круг, треугольник и другие геометрические фигуры, но дело не в мастерстве, а в идеях, и судя по тому, что слышу от других, «Квадрат» для большинства остается за гранью понимания. Люди отрицают то, что не понимают, и любят то, что им понятно. Каждый придумывает на этот счет что-то мутно-свое.
— А что ты понял в этом «квадрате»?
Леонид Андреевич машинально помешивал ложечкой остывший чай.
— «Черный квадрат» Малевича не стоит рассматривать как натюрморт или пейзаж, он не для любования, он для размышления.
— Да над чем там размышлять?!
— Над многим… обновление искусства художники того времени видели в преодолении салонного академизма, в переосмыслении живописных приемов, их поиски осуществлялись методом редукции.
— Редукции? — переспросил Гоголь, щелкнув пальцами и имитируя этим жестом ножницы.
Обычно Леонид Андреевич курил редко, но с момента командировки в Йошкар-Олу перестал сдерживать себя и, вытащив сигарету, закуривая, кивнул.
— Именно ножницы! Метод редукции означает отрезать, отбрасывать один за другим элементы, составляющие картину как целое, и смотреть, продолжает она воздействовать на зрителя или нет.
— Как это? — уточнил Гоголь.
— Ну примерно так: вначале импрессионисты выбросили сюжет – оказалось, и без него картина производит впечатление. Монэ писал «Руанский собор» в разное время суток. Этим он добивался, чтобы, свето-воздушная среда, зыбкость очертаний смешивалась в глазу зрителя, формируя образ в момент созерцания.
— Я знаю этот собор Монэ, — воскликнул Гоголь, внимательно слушая, — какой же вывод?
— А вывод в том, что и без сюжета картина работает отлично! До импрессионистов этого никто не делал, — доктор стряхнул пепел, выпустив струйку дыма, — но поиски новых форм на этом не остановились. Идущие следом постимпрессионисты стали стирать грани между жанрами.
— Зачем? — удивился Гоголь.
— Они тяготели к декоративным тенденциям, к тональному единству, экспериментировали со светотенью и воздухом. Вспомни таитянский период Гогена. Но оказалось, что не в этом суть! А затем уже фовисты, что означает «дикие», обратились к лапидарным формулам, то есть отказались от перспективы! Представляешь?
Леонид Андреевич выпустил дым. — От перспективы! Матисс вообще покусился на объем, написал почти плоскостные картины: «Танец», «Музыка» — они висят в Эрмитаже, рисунок прост и лаконичен, а контрастное сочетание цвета не преломляет плоскость, но при этом все равно оставляет мощное впечатление. Вывод: художественная сила воздействия не в объеме, не в сюжете и не в чистоте жанра.
— А в чем же? — воскликнул Гоголь. 
— Вот такой же вопрос задавали себе и художники! Затем уже абстракционисты вывели для своего времени новую теорию — теорию иррациональной природы искусства.
 Кандинский выбросил самоё изображение формы, оставив в картине только ритмическое сочетание цветовых пятен и линий. Все убрал — нет сюжета, нет формы, нет объема, и что оказалось?
— Что? — как эхо отозвался Гоголь.
— Оказалось, и это работает! Мир признал абстракцию — дальше идти некуда, нечего отрезать!
— Ну и? — вопросительно взглянул Гоголь.
— И тут Малевич убрал даже линии и цветовые пятна: нарисовал «Черный квадрат» — отсутствие всего.
Гоголь поднял брови, ожидая чего-то необыкновенного.
 — И какой же вывод?!
 — А вывод в том, что этим приемом Малевич сделал последний шаг в направлении редукции!
 Вот почему его тезис о том, что он тем самым завершил живопись, имеет смысл, поскольку речь идет об авангардистской живописи с середины 19 до первой четверти 20 столетия. За границей Малевича признали гением, потому что он создал супрематизм, а вернулся в Россию – его арестовали и посадили в тюрьму. Такие же критики-знатоки, как тот воробей, обвиняли его в цинизме, в том, что он перечеркнул искусство, в то время как его поисковые направления не имели никакой нравственной специфики, Малевич решал другие задачи.
— И все-таки какие задачи он решал, что для искусства значит «Черный квадрат», что он дал? — с досадой нахмурил брови Гоголь.
— Очень многое дал, — доктор погасил окурок, сделав несколько глотков холодного чая. — «Черный квадрат», как иллюстрация супрематизма, то есть комбинирования геометрических фигур, дает иной ракурс, иной взгляд…
— Взгляд куда? Что вышло из квадрата?
— Вышел новый подход к архитектуре, новые стилевые дизайнерские решения и совершенно иные эстетические задачи. Кому-то нравятся ионические колонны и голландские натюрморты в витых рамах, в том числе и мне, а кому-то – прямые линии интерьера, минимализм, модерн и абстракция на стенах. Редукция – это своего рода отрицание. Художнику свойственно что-то отрицать, от чего-то отказываться, чтобы найти новое — свое!
Те же законы поисков жанра работают в поэзии, в литературе, и я приветствую и словотворчество, и репунсив, и психоделику, и формат А-4 — любые формы поисков и находок. Классическая живопись, поэзия уже есть — это существует. Зачем нам однотипные тонны зарифмованных банальных словес — шихтовая руда бесконечно использованных повторов?! Когда уголь много раз прогорел, он не загорится по-новому! Это зола, а не огонь.
Поэт работает со словом, художник с цветом, музыкант со звуком. В распоряжении мастера всего семь красок, семь нот, десять гласных — но искусство ценит неповторимость, а не повторы! Не нравится «Черный квадрат» или «Белый круг» — и не надо! Не все обязаны понимать и приветствовать! Но клеймить тоном святой инквизиции – да еще будучи «не аллё» в теме – за гранью разума. За всю долгую и трудную историю нашу мы, может быть, впервые оказались во времени, которое позволяет иметь выбор. У нас есть право жить и думать свободно, а не с позволения очередной "правящей партии".
Люблю «Черный квадрат» за право утверждать, что новое в старом найдет свою нишу.
 И то новое, что мне не нравится, и то, что на меня не похоже, и то, с чем я не соглашусь. Можно выразить свое несогласие, но критика — не приговор!
И отношение к творчеству не может быть выпадом против художника — против человека! Хорошо бы усвоить эту этику всем любителям "бульдозерных выставок". Кроме того, все-таки необходимо разбираться в предмете. Так что висеть «Черному квадрату» в музее и служить лакмусом для прогрессивной мысли!
— А я был уверен, что он просто циник! — воскликнул Гоголь.
— Мне всегда казалось, — вытряхивая пепельницу в урну, улыбнулся доктор, — что в глубине души циника живет разочарованный романтик.
— Надо об этом Чувашу рассказать.
Гоголь вздохнул.
— У него сейчас мой сын живет, ушел пацан из дома. Не поладили мы, сплошные проблемы с сыном.
— Давай, друг мой, в спальное купе передвинемся. Стулья твердые, спина устала, — вставая, сказал доктор.
 
ГЛАВА 30. ДЕТСТВО БЕЗ ОТЦА.
 
«Значение своей жизни человек измеряет её ценностью для других» 
 
Исчезло детство — жаль мне, нет?
Но островок его печальный
Оставит след…
 
Они перешли в купе дачной спальни, где уютно пахло свежеструганым деревом. Гоголь взял с полки тетрадь, вырвал лист, нарисовал квадрат, заштриховал черным фломастером и демонстративно повесил на стенку.
 — Все, шедевр готов! — он отошел на шаг, оценивая свое произведение.
— Почти готов! — прищурился на картинку доктор.
— Почему это почти? — дурашливо обиделся Гоголь.
— Потому что к этому творению тебе осталось написать книжку «Супрематизм в изобразительном искусстве» – тогда твое творение заиграет даже здесь, в СВ – в нашем вагоне для вип-персон.
— Да, только мой сын ничего не ценит, что бы я ни написал, ругаемся мы, как неродные.
— Ты прости, — вздохнул Леонид Андреевич. — Но у меня своя формула на этот счет.
Промолчав, Гоголь вопросительно взглянул на доктора.
— «Любовь ребенка к матери — заслуга природы, любовь ребенка к отцу — заслуга отца», — сказал доктор.
— А как ты, когда был подростком, ладил с отцом?
Видимо, эта тема давно мучила его.
— Я бы не хотел говорить об отце, — сделав паузу, поглядел в темное окно Леонид Андреевич. — Не потому, что скрываю что-то о моем детстве, но потому, что сам не могу понять, как такое восприятие самого понятия «отец» вообще могло возникнуть у ребенка. Думаю, что в этом вопросе я никогда никем не буду понят.
Гоголь вытянул ноги, набросив плед.
— Он обидел тебя?
— Нет, мое отношение к отцу не связано с его образом.
— Он сделал с тобой что-то ужасное?
— Он погиб, когда мне не исполнилось и двух лет.
— Детство без отца — это не страшно, — вздохнул Гоголь.
— Страшно другое, — доктор посмотрел ему в глаза. — И ни один из предполагаемых ответов не совпадет с тем, что я чувствовал в своем детстве, думая об отце.
Леонид Андреевич говорил так тихо, что Гоголь подался вперед, чтобы лучше слышать его.
— Ты страдал? — спросил он.
— Буду честен, — вздохнул доктор. — Никогда, ни при каких обстоятельствах за все детство мне не пришлось пожалеть о том, что у меня нет отца.
Лицо Гоголя вытянулось: этого он не ожидал услышать.
— Понимаешь, видя взаимоотношения в разных семьях, — доктор взглянул на него несколько обескураженно, — мне ни разу не пришло в голову, что отсутствие в семье отца – это потеря. Я видел, как живут мои сверстники, и расценивал отсутствие у меня отца как преимущество! Всякий раз, когда приходилось бывать в гостях, я убеждался в этом преимуществе: бывало, мы играли с ребятами у кого-нибудь дома, все было хорошо, пока не появлялся чей-нибудь отец, и нас, детей, тотчас гнали.
– Пришел с работы папа, пора убираться!
Не обязательно этот отец был драчун, алкаш или дебошир, просто с его глаз следовало исчезнуть! Ведь домой он приходил отдохнуть, расслабиться, а дети – помеха для всего, что ищет расслабления. Почти в любой семье сохранялся определённый уют и свобода, пока в доме не появлялся отец.
От друзей я часто слышал:
– Ой, скоро папа придет, пора сматываться!
Или:
– Привет! Папаши дома нет, заходи!
Они как-то жили в перерывах, жили в отсутствие отца – при его появлении их жизнь напрягалась и ограничивалась.
Чей-то папа пил. Я думал: «Как хорошо, что у меня этого нет!»
Кто-то, нашкодив, боялся папы, кто-то, получив двойку, был бит папой.
Чья-то мама ссорилась с папой, были скандалы.
Чей-то папа гулял, уходил, приходил, его сын стыдился, страдал.
Чей-то папа бил маму, и во мне рычал волк: если б это случилось в моей жизни, какой выход? Сжечь дом, город, себя, его…
Чей-то папа не выносил чью-то бабушку (тещу), а она хорошая.
Другой папа был военный и крыл свой дом матом. Третий папа…
В общем, бесконечный список, в каждом пункте которого одна мысль: отец — это бедствие.
— Может, ты учился в такой школе или тебе не повезло? — неуверенно как бы вслух подумал Гоголь.
— Нет, на меня как на ребенка факт плохого отцовства не спишешь! Здесь каждый отец должен начинать с себя, а не с внешних причин, — вполголоса сказал доктор. — Мне приходилось учиться во многих школах: спортивных музыкальных, художественных, — бывать в разных домах, видеть разные семьи, характер у меня открытый, случались дружбы, с доверием, откровениями, дружили взапой, между детьми обсуждалось то, что происходило в их семьях. Бывало, заиграешься с кем-то в доме, чья-то мама улыбнется, накормит, а то и просто застынет в дверях, любуется нами: играйте, дети! Или вдруг зайдет – чужая, озабоченная – и скажет:
— Сейчас папа придет! Ну-ка быстро собирайтесь и марш отсюда!
Бывало, что и выскользнуть не успеешь, а он уже заходит, этот чей-то папа, неповоротливый, недовольный, снимает обувь в тесной прихожей, ноги воняют нестерпимо, и думаешь: ужасный, как хорошо, что у меня этого нет.
Помню, как чьи-то мамы разговаривали о наших школьных делах, вникали в них.
Но никогда ничей папа не сказал мне за все мое детство ни одного живого слова, ничем не угостил, ничем не поинтересовался, даже просто не погладил по голове.
— Может, у тебя был страх перед родителями, боязнь папы? — предположил Гоголь.
— Нет, у меня не было комплексов, скорее, папы моих товарищей боялись побеспокоить себя об нашу природную живость. Если в присутствии чьего-то папы нас не прогоняли, то все равно жизни не было. Чувствовалось, что он терпит, относясь к нам, как к помехам, к чему-то, что мельтешит на экране, когда смотришь футбол — это были лучшие папы, способные терпеть, — повысил тон Леонид Андреевич. — Вот две страшные вещи моих детских и юношеских ощущений, которые отражали саму жизнь.
Первое — чувство большей свободы без папы.
И второе, главное чувство: жизнь более безопасна без отца.
Потому что от пап в целом исходила какая-то угрюмая беда — с перегаром, тревогой и равнодушием. Это мои искренние и истинные впечатления, вынесенные из обычного окружения моего детства. Мне, конечно, не приходилось связывать их с моим родным отцом. У меня о нем ни малейших воспоминаний. Все эти впечатления не связаны с ним, это скорее отражение того, что окружало в жизни.
Пойми, я не считаю, что все отцы плохие, у каждого свои примеры, но в детстве я не мог анализировать на том уровне, чтобы любить умом за какие-то скрытые достоинства или ценить за то, что кормят – это собака за миску руку лижет, человек так не может. В детстве было чистое восприятие того, что есть. Это не откорректированные взрослым внушением чувства, а непосредственная реакция на окружающую среду.
Мои наблюдения привели к парадоксальному выводу: отец в доме не защита, а бедствие.
— Но я готов защитить моего сына от всех! — твердо сказал Гоголь.
— Так думают многие родители, считая, что за эту их готовность можно списать всю невозможность сосуществования с ними. Может быть, отец защитит тебя от всего мира, но кто защитит тебя от него самого? Отцы вносили в жизнь детей скорее страх и неуверенность, чем спокойствие, стабильность и защищенность. Но трудно расти, развиваться под страхом, страх прививает ребенку комплексы, которые в дальнейшем ломают его взрослую судьбу. Это не заученные понятия, как надо относиться, что ценить и за что любить, теперь я понимаю иначе, чем тогда, знаю хороших отцов, вижу их глазами их взрослых детей, но общей картины это не меняет. То, что папа хороший, понимается с возрастом, с каким-то усилием, с объяснениями. Но отдельные положительные примеры на общий стандарт не влияют. Взглянув взрослыми глазами, могу понять других родителей, но стоит посмотреть на них через чувства ребенка, особенно их ребенка – тоска кромешная.
— А я, — задумчиво сказал Гоголь, — вырос под руководством отца, он руководил мной, его мнение было непререкаемым. Он требовал от меня хорошей учебы, советовал, что купить из книг (в те времена была очередь на подписные издания, и мне нужно было попотеть, чтобы доказать, что Блок нам нужнее, чем Пикуль). Мне было важно, чтобы отец одобрил то, что я делаю. Но, получив не ту оценку в школе, я боялся его. Отец много читал, хорошо пел, любил рыбалку (и я научился ловить рыбу, мы вместе рыбачили на Волге, когда ездили к деду). Он меня научил играть в шахматы, стрелять в тире, помогал решать трудные задачи несколькими способами. Его одобрение для меня было очень важным, а порицания я очень боялся.
Доктор внимательно слушал его.
— Я не спорю, но непререкаемый авторитет — это, с моей точки зрения, некоторое давление. Не думаю, что тебе – тому мальчику, каким ты был (а не сегодняшнему мужчине) было хорошо, свободно, а главное, доверительно в его силовом поле.
Ответь сам себе: эта авторитарность тебе принесла счастье?! Не подумай, Бога ради, что я оспариваю твои чувства — НЕТ! Но уверен, что у тебя сердце обрывалось, когда отец звал на ковёр. И я в своем детстве, увидев эти экзекуции, был бы благодарен судьбе, что я не на твоем месте. Для меня рыбалка и прочие радости не компенсируют дискомфорт от внутреннего страха! Будучи независимым с детства, не выношу давления. Сперва родители не дают детям строить свою судьбу по своему чувству и разумению, навязывают им свои понятия, а когда заблудишься в этих родительских наставлениях, и счастья нет, и не знаешь, как жить дальше, родители покидают тебя! Уходят из жизни, а плоды их выбора, их указаний остаются, платишь за это ты один, и некому сказать: «Зачем вы требовали от меня этого беспрекословного послушания? Разве вы знали, как мне стать счастливым?!»
Знаешь, выбор книжки — не главное. Блок или Пикуль — ты бы и сам разобрался! Главное — любовь, ощущение счастья!
— Не знаю, — Гоголь развел руками, — ты прав в том, что это твои чувства. А мои — это мои!
— Конечно, — согласился Леонид Андреевич, — но разница в том, что твой отец — это реальность, а мой отец — мечта! А мечты должны быть недосягаемы! Осуществление убивает мечту: по-настоящему мы счастливы, когда мечтаем — светлые души живут идеями и идеалами, а не достижением своих желаний. Они живут сочувствием, даже самопожертвованием, потому что в конечном счете значение своей жизни человек измеряет её ценностью для других. Для меня отец оставался мечтой, и я не был ущемлён его нереальностью, а, напротив, одухотворен ею, и это печально.
— Зато в нашем детстве было равенство, и в Союзе мы все были равны, а теперь что? — Гоголь безнадежно махнул рукой.
— У нас никогда не было равенства, — сказал доктор.
— А что же у нас было?
— У нас была уравниловка, но равенства как достояния демократии мы не достигли.
— Почему это? — цепляясь за свое убеждение, недовольно буркнул Гоголь.
— Потому что равенство не в том, что все одинаковы до стертой индивидуальности, не в том, что все уравнены между собой.
— А в чем же?
— Равенство в том, что все равны перед законом: и сын президента, и сын учителя равно отвечают за свои поступки, и у всех есть равенство прав.
— Не может быть хороших отцов и хороших мам, выросших в плохой среде, — отрицательно покачал головой Гоголь
— Жизнь длиннее детства, — доктор задумался. — Обретая самостоятельность, каждый может формировать сам себя сам. Какая бы среда ни была, есть и другие примеры, иные точки отсчета — кто хочет просвещения, тот найдет библиотеку и в гетто, а кто безделья хочет, тот заселит собой диван.
Леонид Андреевич смотрел, как светлеет за окном, думая о Лике, о том, что ее окружает, об этом жутком зигзаге жизни.
— А в детстве я и вправду очень боялся отца, — доверительно взглянул на него Гоголь, — буквально дрожал, когда он приходил домой. Теперь я его просто люблю, как люблю всю свою семью, которой уже нет. "Потерявши, плачем".
— Мое детство без отца необыкновенно тем переворотом, — сказал доктор, — что любое несогласие со мной, любое противостояние положительными примерами мне в радость.
Если кто-то спорит со мной, защищая свою любовь к отцу – слава Богу. Главное — чтобы каждый в своем отрезке жизни и судьбы оставался честен.
Каким бы ни был художником твой друг Чуваш, какие бы квадраты ни писал Малевич, никому не удастся перекрасить свои детские картинки взрослым осмыслением жизни.
— Видно, я боюсь снова стать ребёнком, — с грустью ссутулился Гоголь. — Спасибо тебе за доверие, — он слегка пожал доктору руку. — Ну а как же хотя бы вокруг создать среду для роста души? Как привлечь к себе людей?
— Так же, как ты привлек меня, — улыбнулся Леонид Андреевич, — своим отношением.
— Но я ведь не такой уж интеллигентный, — рассмеялся Гоголь.
— Интеллигентность — это доброжелательность, — после некоторой паузы сказал доктор, — кто отзывчив, тот окружен людьми. Все тянутся к добру. Люди прислоняются к тем, с кем им хорошо.
Он подумал о Лике: «Наверное, не спит»…
 
 
ГЛАВА 31. РЫБА ГНИЕТ С ГОЛОВЫ.

"Хлипкие души свивают кокон в желтой прессе и окукливаются в ней".
 
В окне плясали солнечные нецки —
Шагало утро маршем Мендельсона.
Она, сгорая страстью нипадецки,
Надела платье брачного фасона…
Людовиком, сменившим фаворитку,
Принц написал прощальную открытку.

Лика действительно не спала. Под утро в камеру нагрянули две надзирательницы
с проверкой. Но она не пропустила свое дежурство, и прямо перед их приходом, закончив дымить вонючими папиросами, которые передал Болтуш, Кугудыр и Унай тоже не курили. Они по очереди жгли окурки, чтобы перебить тяжелый запах пойла, от которого Лику постоянно мутило, но соседки кое-как свыклись с этим запахом. Проверка прошла удачно, но заснуть после нервной встряски никто не мог, в камере велся оживленный разговор.
— Это только у нас крутят людей гнилой селедкой, — по-марийски сказала Кугудыр, проверив, как бродит мешок с тюремным алкоголем.
Лика поняла ее.
— Нет, гнилой селедкой крутят во всем мире. Я убедилась в этом, когда была в Англии.
— Ты была там? — Кугудур неопределенно махнула рукой в сторону окна.
— Училась в Лондоне, даже видела английскую королеву, правда, издалека.
— А принцесса Диан ты видел? — спросила Унай, вспомнив, как Кугудыр сравнивала семью Лоренцо с семьей принца Чарльза.
 "Но что ни говори, жениться без любить не может ни одна, ни одна король", — звонко, немного фальшиво пропела Унай.
 — Я хочу, чтоб ты рассказал, — мечтательно попросила она, — как жить принцесса и принц.
 — Да! — откликнулась Кугудыр, которая тоже не могла заснуть после проверки.
В тюремной камере им хотелось говорить о дворцах и принцессах, о любви, о чем-то красивом и сказочном.
— Я любила ходить в королевский дворец…
— Дворец пускать простых народ? — перебила Унай.
— На экскурсии, — улыбнулась Лика. — Помню, как рассматривала во дворце старинный столовой сервиз, чашечки были склеены, но трещины видны, и мелькнула мысль: короли, а едят из битой посуды! Да еще свои покои сдают в аренду, входные билеты ого как стоят!
— Денег не хватать, — усмехнулась Унай. — А как принц нашел Диан?
— На самом деле жизнь королевских особ полна трагедии, грязи, стыда и страха.
Лика села на кровати, поправив подушку.
— Диана с принцем познакомились на вечеринке.
— Любовь, — воскликнула Унай.
— Со стороны Дианы – да, любовь. Но принц должен был жениться по настоянию семьи, и кандидатуру Дианы одобрила Камилла, любовница принца Чарльза. Она гораздо старше его, и она руководила его жизнью. Мужчины в этом королевском роду слабее женщин, хотя генетика у них сильная.
— Что она имеет в виду? — спросила Унай у Кугудыр по-марийски.
Лика поняла вопрос.
 — Я имею в виду, что королева Елизавета и ее сестра Маргарет похожи на отца: близко посаженные глаза — это, видимо, отцовский ген. И у принца Чарльза глазки на переносице, его отец Филипп, особенно в старости, напоминает макаку: обтянутая тонкой кожей мордашка, худенький узкий нос, близко посаженные обезьяньи глазки – я его хорошо рассматрела, мне было интересно, кто на кого похож. А Диана не любила Филиппа, он все детство подавлял своего сына принца Чарльза, и муж Дианы имел массу комплексов, привитых отцом.
— А ребенки Диан? — спросила Унай.
В камере стоял острый запах пруно, Кугудыр процеживала напиток через кусок оторванной простыни в кружку, собираясь приготовить новую порцию.
На прогулке ей передали яблочные огрызки, хлебные корки и кетчуп с недоеденными остатками картошки и мяса, которые надо было отделить от кетчупа и сделать алкогольный замес.
— Сыновья Дианы совсем разные, как сводные братья.
Лика зажимала нос, и голос ее звучал, как через салфетку.
— Старший имеет сходство с королевской семьей, а младший, принц Гарри, похож на мать и жокея Джейса — у Дианы с ним был роман до рождения второго сына.
— Диан изменял мужа? — удивилась Унай. — А исчо принцесс!
— Что же, принцесса не человек? — не согласилась Лика. — Ведь королевская семья использовала ее для улучшения своей породы, а родила сыновей, дала наследников — больше не нужна, и ее убили.
— Как убил? — подскочила на своей кровати Унай.
— Подстроили автокатастрофу, вот так и убили! А Чарльз снова женился на той же Камилле, он хотел стать ее гигиеническим тампоном и стал им.
— Кем принц хотеть стал? — Унай прочистила ухо, будто ослышалась.
— Он хотел стать гигиеническим тампоном своей любовницы, — рассмеялась Лика.
— Ну и воображение у нее!
Унай сказала длинную фразу по-марийски, которую Лика не совсем поняла. Кугудыр выкрутила кусок простыни и снова принялась процеживать Пруно красными от кетчупа руками.
— Это вовсе не мое воображение, — воскликнула Лика, зажав нос рукой, — это желание его величества принца Чарльза — об этом в газетах писали! 
— Не может в газета такой писать! — решительно не поверила Унай.
— Ладно, я расскажу подробно, как все было. После рождения детей принц Чарльз с Дианой не ладил, он продолжал встречаться с Камиллой. Жизнь Дианы была ужасной, она хотела получить развод и связалась со службой британской разведки, они подслушали разговор принца Чарльза с Камиллой, он сказал: «Я хочу быть твоим тампоном». В прессе напечатали этот разговор дословно: «Наследник английского престола желает стать тампоном своей любовницы». Эти слова читала вся Англия, весь мир, а ты говоришь: мое воображение.
Унай вытаращила глаза, всплеснув руками:
— Стыдна — вонючий селедка! Я потерять мой ум.
— Да, это и есть гнилая селедка, не зря говорят: рыба гниет с головы! — согласилась Лика. — Но Диана не была политиком и не понимала, что британская разведка записывает не только разговоры Чарльза с Камиллой, но и ее разговоры тоже, все разговоры вообще, какие только можно подслушать!
— Разведка гад! — возмутилась Унай. — А зачем?
— Затем, что всегда есть (помните — по системе «Сторонники» и «Противники»), в данном случает это те, кто против того, чтобы принц стал королем Англии, и те, кто за то, чтоб Чарльз не сел на престол. Те, кто против, поддерживали Диану, она расшатывала его авторитет, предавая огласке информацию, порочащую Чарльза. А те, кто за него, кто хотел, чтобы он стал королем, топили Диану, и она оказалась в жутких ножницах посередине.
— Откуда ты все знать? — удивилась Унай.
— На самом деле правда всегда озвучивается, вспомни 40 на 60. Каждый сам выбирает, во что ему верить, а во что нет. Я много раз убеждалась в том, что самый большой ужас зомбированых людей – это не система, а они сами. Потому что люди не только поддерживают внедренные в их сознание установки, но и агрессивно противостоят тем, кто пытается отрезвить их.
Кугудыр перемешала кетчуп с водой:
— Заляпанный мозг — как забить труба в кран! 
— Не прочистить, — согласилась Лика, — и пытаться бессмысленно: желая помочь человеку понять то, что происходит в реальности, ты становишься его врагом!
— Почему враг? — усомнилась Унай.
— Потому что зомбированные особенно рьяно борются именно с теми людьми, которые приводят чёткие аргументы, призывают к логике, указывают на факты, но бесполезно! Нормальных намного меньше, чем зомбированных, их забивают, отталкивают, делают изгоями.
— А почему вонючий селедка так работать? — указав на рисунок синей рыбы, недоумевала Унай.
— Потому что система всегда сильнее индивидуальности, — твердо сказала Лика, —
метод "Гнилой Селёдки" и Большой Лжи" для жидких умов, он сильнее здравого смысла, все методы объединяет одна цель — за счет внушения манипулировать, управлять сознанием людей. И они всегда добиваются своего, потому что переубедить тех, кто цепляется за мнение большинства, все равно что рукой остановить поезд.
Кугудыр растерла огрызки яблок, кинув в в пакет со смесью.
— Секретные службы британской разведки, которые занимаются делами монархии, – это враждующие секты. Те, то против принца, назывались «Камилла гейт». А те, кто против Дианы – «Свиджи гейт». Скандал начался из-за того, что принц Чарльз бисексуален и после свадьбы спал не с женой, а со своим первым помощником. Вначале Диана по-настоящему была влюблена в принца, она подумать не могла, что ее ожидает в этой царской семье.
— Принц с мужик спал? Боже! — воскликнула Кугудыр, хватаясь за голову. — А что ж Диан? Как она, бедный, гнилой селедка мужа кушал?
— Диана влюбилась в своего телохранителя. Когда принц Чарльз узнал, что фаворит его жены Бари Монако — так звали телохранителя…
— Тогда тампон стал слой?! — захохотала Унай.
— Да, — кивнула Лика, — гадкая двуличность: свои отношения с Камиллой и с мужчинами он считал нормой, а от жены требовал верности. После скандала с телохранителем принц издал указ, запрещающий личные отношения с обслуживающим персоналом, как будто секретарь, с которым он спал, не обслуживающий персонал.
— А что королева Елизавета сказал свой сынишка? Мой имеет пять! — Кугудыр растопырила пять пальцев, перемазанных кетчупом, как кровью.
— Королева не могла не вмешаться, и ей пришлось врать.
— Елизавет врал, как простой английский баба? – они рассмеялись.
— Ну-ну, — подтолкнула Кугудыр, — что там наврал Елизавет?
— Не просто наврала, а всему народу врала, так же, как американский президент Билл Клинтон врал суду про Монику Левнински – система Гнилой Селедки не русское изобретение, а мировая практика. Не только то, что принц Чарльз хотел быть тампоном своей любовницы, но и то, что американский президент занимался минетом в своем кабинете в Белом доме, облетело мировые СМИ.
— А Билл хорошая! — воскликнула Унай, — он для своя страна старалась! Сидит в кабинет с телефон, жрет булка, а Моника под стол работать.
— Фу! Грязная делишка, — ухмыльнулась Унай, добавив по-марийски: 
— С Камиллой – гад понятно, а что это за второе имя?
— Свиджи — так называл Диану ее любовник, — пояснила Лика. — Я видела его фото в газете: глаза хитрые, а нос с такой нашлепкой, можно сесть, как на табуретку.
Они засмеялись.
— Службы, что шпионили в то время за царской семьей, назывались Ми Шесть — это
целый дом с кучей сотрудников и разных отделов, когда они подслушивали разговоры королевской семьи, эти скандалы публикавали в СМИ под рубриками «Камилла», но не гад, а гейт, и «Свиджи гейт».
— А почему все же в этой войне победил принц? — спросила Кугудыр на своем языке, внимательно слушая Лику.
— Потому что, несмотря на то, что запись разговора Камиллы с принцем была сделана раньше, в прессу сначала попали разговоры Дианы – это политическая борьба, от этого зависит, кто будет на престоле, там крутятся огромные деньги – информация очень дорого стоит.
— Ужас, — искренне переживала Унай, обратясь к Кугудыр на родной речи. — А как же принц может жить после того, как все узнали, что он хочет быть ее прокладкой? Как вообще можно такой стыд на весь мир вынести?
— А принц как ни в чем не бывало все отрицал, — кое-что поняв из ее слов, ответила Лика.
— А что наврал Елизавет? — спросила Кугудыр по-русски.
— А-а-а, — Лика кивнула. — Чарльз выдвинул обвинение против дворецкого, это называется «дымовая завеса».
— Занавеска хуже вонючая селедка?
— Да!
Лика удивлялась тому, как ловко Унай стала пользоваться системой.
— «Дымовая завеса» — это метод, когда в СМИ кидают информацию более шокирующую, чем предыдущая, и это переключает людям мозги, как погремушка переключает внимание младенца: он забывает обо всем, таращась на новую яркую игрушку. 
Принц Чарльз обвинил дворецкого, что он украл личные вещи Дианы.
— Ого!? — воскликнула Унай.
— А дворецкий уверял, что взял их на хранение, более трехсот вещей Дианы он спрятал у себя под половицами. Принц переключил внимание от темы тампона на новый скандал, но королева Елизавета не могла допустить, чтобы в отместку принцу дворецкий представил суду постыдные сведения о королевской семье, и за день до дачи показаний дворецкого в суде королева вдруг вспомнила, что это она сама дала ему на сохранение вещи принцессы Дианы.
— Ага, королева боялась, что королевская селедка развоняется на весь мир, — сказала Унай, наблюдая за работой Кугудыр, и, забыв перейти на русский, спросила, повернувшись к Лике:
— А что это были за ужасно стыдные сведения? 
Лика кивнула, поняв вопрос.
— У дворецкого была аудиокассета, огласки которой ужасно боялась королева Елизавета: эта кассета могла стать такой сенсацией, перед которой померк бы даже тампон Камиллы. Там были записаны признания лакея принца Чарльза — его звали Джорж Смит. В Англии фамилия Смит такая же распространенная, как у русских Иванов. А простая булавка, которая у нас называется английская, у них называется русская булавка, они так и говорят: застегни на русскую булавку.
— Давай про кассета, — нетерпеливо перебила Унай.
— А на кассете этот лакей Смит рассказал, что его изнасиловал личный помощник принца Чарльза, и рассказал о том, что наследник британской короны лежал голый в одной постели со своим первым помощником. Эти обвинения могли уничтожить Чарльза,
он все отрицал, но на кассете были записаны факты и доказательства.
Диана подала в британский суд, тогда адвокаты принца предложили ей отступные до слушания дела в суде. Диана согласилась, ей выплатили 17 миллионов фунтов и дали развод на выгодных условиях – это были самые большие отступные за всю историю королевской семьи. После развода Диана сохранила многие привилегии и титул принцессы Уэльской.
А потом Диану убили, и эти семнадцать миллионов остались в семье, ведь кроме ее сыновей некому унаследовать то, что осталось от их матери.
Все, что есть у тебя в жизни, временно. Все передается по эстафете, и ты и сам временный – один человек приходит на смену другому, и нет ничего вечного, кроме самой вечности.
В камере стало тихо, каждый думал о своем.
— Но ведь люди любить Диан, — с грустью прервала тишину Унай.
— Да, ее любили, но не только оппозиция секретных служб Ми Шесть, и сами люди поливали грязью Диану. Хлипкие души свивают свой кокон в желтой прессе и окукливаются в ней.
 
Глава 32 ЛЕДИ ГОДИВА.

"Облагородить миф — все равно что переписать историю".
 
Страстей закончились разбои,
Назад былого не сверстать…
Печально граф ушел в запои,
Тоской из горлышка хлестать.
 
— А Диана могла бы стать, как леди Годива, — задумчиво сказала Лика.
— Кто такой эта Леди?
Унай помогла туго завязать мешок с новой порцией пишу и задымила папиросой, затыкая нос.
— Леди Годива? Ой, не могу, запах, как в морге, — Лика стала дышать через свою кофту, но взяла себя в руки, понимая, что жаловаться нельзя.
— Леди Годива — это одна из моих любимых картин Джона Вольера, напоминает "Купание красного коня» Петрова-Водкина, вернее, наоборот…
— Я про про это не знай! — отмахнулась Унай. — Ты про Леди рассказать.
— Ну, так мы никогда не заснем, — вздохнула Лика.
— Одна сказка — и мы спать, мы храпеть! — пообещала Кугудыр.
— Англичане считают леди Годиву великой женщиной. Это одна из их любимых легенд.
Хотя Леди Годива и ее муж были реальными людьми, жившими в Англии в 11 веке в городе Ковентри. А правил этим городом граф Леофрик. Годива была его женой.
Граф разорял народ большими пошлинами. Жители умоляли графиню помочь им.
Унай слушала Лику, приоткрыв рот, дышать носом она тоже не могла.
 — А она что?
 — Она стала просить мужа снизить налоги.
Лика говорила из-под кофты, и речь ее звучала словно откуда-то издалека.
— А он что?
— А граф рассвирепел и в ярости сказал ей, что если она так печется об этих людишках, то пусть проедет через весь город обнаженной, покрыв себя позором до самой смерти! И пусть она увидит, как те, кого она защищает, заклеймят ее позором и прогонять прочь, как прокаженную. Тогда граф, так и быть, послушает ее просьбу.
— А она что?
— Она согласилась на эти условия.
— А они что?
— Кто?
— Народ.
— А жители, узнав, на что пошла ради них леди Годива,спрятались в домах, закрыли все двери, окна и ставни, и никто не видел обнаженную женщину, кроме слуг женского пола.
Так леди Годива совершила подвиг, при этом не потеряв чести. А граф сдержал слово.
— Вот это да! Настоящий люди, — восхитилась Унай.
— Прости, — задыхаясь под кофтой, глухо рассмеялась Лика, — этот конец легенды придумала я сама. Мне тоже, как тебе, хотелось, чтобы люди были людьми, настоящими людьми, пусть хоть бы там, в 11 веке!
Потому что на самом деле люди никогда не отлипнут от окон не пропустят чужое унижение! Низость всегда ищет себе подобное.
— А что с Леди стать, она умер?
— Нет, по легенде у леди Годивы отросли длинные густые волосы, которые скрыли наготу. Просто это не столь благородно, и я немного изменила этот миф в сторону еще большего мифа.
— Ты сидеть в тюрьма за то, что ты много знать, — вдруг резюмировала Унай.
— Знаю немного, но списать на меня могут многое.
«Я ни в чем не виновата, кроме любви», — подумала Лика.

ГЛАВА 33. ВОСПИТЫВАЙ НЕЗАМЕТНО.
 
«Дети нравятся, потому что мы любим себя в других людях».
 
Фен-шуй силен и неуемен,
Как лучший гуру между гур!
Царит любовь, порядок в доме —
Прекрасна жизнь, и миру – мурр!

 Сидя на гоголевской даче, Леонид Андреевич курил, глядя, как утренний луч подбирается к купейному окошку, и думал о Лике. К этой теме он никого не подпускал, но мысли его постоянно вращались вокруг планов ее спасения, он перебирал самые смелые варианты. Он должен найти решение, он должен во что бы то ни стало вытащить ее из тюрьмы.
Гоголь прилег на вагонную полку, но не спал: рассказ доктора о детстве без отца произвел на него впечатление. Ведь доктор не подводил к каким-то выводам, скорее, он просто видел мир глазами ребенка, и было в этом что-то печальное, отчего тоска щемяще сжимала сердце.
 Он думал о себе, о сыне, чувствуя, что сама жизнь запутывает их отношения в какой-то нервный клубок, но что с этим делать, как пробиться друг к другу, непонятно, и от этого больно и одиноко было у него на душе.
— Как же быть с этими детьми? — сказал он вслух, обращаясь к доктору. — Сын ходит патлатый, я там сбоку дачки ему купе пристроил, так он страшный свинарник развел, ничего не убирает за собой.
— Мне это знакомо, — сочувственно кивнул Леонид Андреевич. — Я тоже имел с сыном ту же проблему.
— У тебя есть сын? — изумился Гоголь. — Почему ты не рассказывал о нем?
— Ты не спрашивал.
— А сколько ему лет?
— Ровесник твоему.
— А с кем он сейчас?
— Он учится в Лондоне, я вырастил его один. Моя родная сестра погибла во время родов, ребенка спасли, его отец снова женился, а мальчика я усыновил, так что твои сложности с сыном мне знакомы.
— А как же ты справлялся один? Даже с беспорядком в доме, ведь за ними надо постоянно убирать…
— Ой, не спрашивай, — покачал головой доктор, — это большая проблема, я пытался решить ее малой кровью.
— Получилось?
— Малой нет, но большой кровью все решается.
— А как ты его заставил?
— Я не заставлял, но старался превратить уборку в доме в интересное для него занятие.
— Не верю, как Станиславский, — заявил Гоголь, — нет, нет и нет — это невозможно! Чтобы подростку нравилось убирать?!! Ты шутишь?!
— Ничуть, сложность в том, что я не люблю беспорядок, но служить порядку тоже не люблю. А сын мой чем становился старше, тем больше в его комнате творилось невообразимое.
Увидев, что Гоголь оживился, доктор махнул рукой.
— Не подумай Бога ради, что у меня имеются какие-то рецепты по воспитанию чистюль, увы, панацеи нет!
— Но как же ты заставил его уважать твои требования?
— Что ты, требовать я вообще не могу! Можно добиться выполнения каких-то правил, но дети способны выполнять эти правила, презирая и даже ненавидя, а этого мне совсем не хотелось.
— Как же ты ему внушил?
— Внушил? — переспросил доктор. — Разве это возможно? Чем неоспоримей наши истины, тем им невыносимей их воспринимать. И вообще глупо ожидать, чтобы 15-летний человек относился к жизни, как 50-летний.
— Да, — кивнул Гоголь, — старики любят утеплиться и слушать «Ромашки спрятались, поникли лютики", а детям нравится оголить пупы и выносить мозг своей дикой музыкой .
— Я понимал, — сказал Леонид Андреевич, — что он не может видеть беспорядок теми же глазами, что взрослый! Не будет ходить с тряпкой, подтирать. Ему это неинтересно, даже противно. В нем еще нет того рационализма, который необходим для поддержания системы. Можно, конечно, выдрессировать ребенка, но только за счет его же детства. Требовать от мальчика таких нелепостей, как «убери в своей комнате!» — значит идти на конфликт. Выходит, либо он должен ходить с тряпкой, либо жить, как свин. Ни то, ни другое мне не подходило!
Когда надо подвигнуть сына на что-то трудное для него, обычно я сперва подвигаюсь на что-то трудное для себя. Мне с самим собой нелегко справиться! А ему каково? Все же меня выводил из себя его беспорядок! Эта незастеленная кровать! Эти валяющиеся джинсы! Открытая крышка унитаза! И пыль! Но также меня раздражала необходимость говорить об этом! Указывать, тыкать носом. Помимо прочего, я не позволю делать из себя прислугу. Кроме того, мне не нравятся мальчики-чистоплюи. И, в довершение всего, грязнули мне тоже невыносимы! Вот такой портрет противоречий в арсенале моих бытовых предпочтений. 
— И что же ты сделал?
— Начал с себя, — взглянув на Гоголя, Леонид Андреевич рассмеялся. — Нет, не подумай, Бога ради, что речь пойдет об уборке моего кабинета, никто тут еще не сошел с ума!
— Тогда я не понимаю, о чем пойдет речь, — сдался Гоголь.
— Речь пойдет о разных культурах и традициях на тему «быт и обычаи».
— Зачем? — искренне удивился Гоголь.
— Затем, что в общении с сыном необходим элемент игры. Как бы чадо ни выползало из кокона детства, все равно игра важна! Игра–работа увлекательна, а нудные доводы отвратительны. Но взрослая игра требует усилий от взрослого.
Мне надо было построить разговор об уборке так, чтоб он мог рассказать об этом своим друзьям, как о чем-то интересном. Иначе что он им скажет? «Я не пошел на баскетбол, потому что мыл люстру, мне папа велел»?
И я поставил задачу — привлечь его к постоянной уборке в комнате, но при этом,
первое — не требовать, второе — не упрекать, третье — не взывать к совести, четвертое — не нудить банальностями.
Гоголь загнул пальцы.
— Не понял про банальности, что ты имеешь в виду?
— Это значит, никаких тухлых воспоминаний (как мы жили, чтоб вы так жили), никакой плесени на корочке хлеба в голодное время и паутины, в которую завернуты цитаты из нашего быта, а также историй про наше мужество и геройство. Я решил оставить утиль воспоминаний для более подходящего часа.
— Почему? — не понял Гоголь.
— Потому что если в момент борьбы за хорошее воспитание приводить примеры из своей доблестной биографии как силовые аргументы, то эти примеры своим давление могут вызвать у него неприязнь, а у меня обиду за нелюбовь к тому, что мне, может быть, дорого. Значит, для мемуаров лучше выбрать другой час, обстановку и настрой.
А в данной ситуации надо найти то, чтобы ему могло быть интересно, чтоб он увлекся: помыл, убрал и рассказал друзьям, как это круто — драить свою комнату!
— М-да, — недоверчиво промычал Гоголь, — это какая-то непосильная задача.
— Именно! — согласился Леонид Андреевич. — Но как-то же люди справляются с этим ужасным бытом? И я решил советоваться с мудрецами. Перекопал европейцев — не вдохновило, пошел на восток — японцы… Нет, у них ребенок сперва царь, потом раб, потом друг. Царь и раб не годятся. Китайцы! Я остановился на Китае!
— Смеешься надо мной? — заскучал Гоголь.
— Ничуть, — серьезно сказал Леонид Андреевич, — славные древние даосы решали дилеммы посложней моей. К тому же, Путь Дао так далек от стиральной машины, что в этом подвохе нет ничего подозрительного! Я углубился в культуру Цинь Гао…
— Но при чем тут уборка?! — не вытерпел Гоголь.
— При том, что в их практику входят техники различных энергий, главная из которых — Фен-Шуй Цинь Гао. Укрощение Стихий! В данном случае беспорядка. А также привлекательна магия символов и духовных достижений. Для этого я выловил наивкуснейшие моменты из философии Фен-Шуй.
Утром сын мне:
— Папа! Нужны деньги на учебники!
— У тебя были деньги!
— Не знаю, потратились куда-то.
— Что, совсем нет?
— Нет!
— Конечно, их и не будет!
— Почему это?
— Потому что все твои деньги вылетают в трубу!
— В какую трубу?
— В канализационную!
И в приложение к этому факту — история о китайской философии Искусство Вин Чун — Энергия Преобразований! В эту идею за 7 тысяч лет древними ваннами собрано все лучшее, что даровал опыт мысли! Великую Энергию Преобразований, например, в комнате обеспечивает зеркальное багуа! Это восьмиугольное зеркальце с триграммами купил в китайском магазине, оно излучает мощную энергию ЦИ!
Но при этом все трубы в доме должны быть спрятаны. А крышка унитаза должна быть закрыта, потому что в открытые отверстия вылетают деньги — вся финансовая сила семьи в трубу! Так учат великие Даосы, это не я придумал! Кровать должна стоять головой на север, быть застеленной, под ней исключена всякая пылища.
— Почему это так важно, папочка? — спрашивает он.
— Потому что пыль задерживает энергетические волны, которые влияют на мужское развитие и силу. Дао утверждают, что пыль — это слабая потенция, а блеск чистоты — это мощная энергия! Но чистая энергия! Цинь не может проникнуть через мутные стекла (подразумеваются окна), не может пройти через грязный кристалл (подразумевается люстра).
Мы едем в школу и из школы, рассуждая о влиянии на пространства нашего микромира целебных энергий духа Цинь. Не зря пришлось изучить предмет, хоть зарабатывай!
В Результате…
— Какой же результат?! — спохватился Гоголь.
— Думаешь, убрал? Думаешь, протер или помыл?
— А что, разве нет?!
— Хуже! Все гораздо хуже, — вздохнул Леонид Андреевич. — РЕМОНТ!
Он расширил глаза.
— Представляешь? Ремонт! Он вынес мебель из своей комнаты! Все перекроил по схеме Фен-шуй! Сам мыл и красил! Боже, я чуть с ума не сошел!
Первое: он все переставил!
Второе: купил аквариум (семь золотых рыб, одна черная — для процветания).
Третье: наклеил к моему кабинету следы, чтобы следы ВЕЛИ!!!
Четвертое: поставил освежители воздуха!
Пятое: притащил зеленые деревья в комнату.
Доктор махнул рукой.
— Устал считать! Он передвинул мой письменный стол и воткнул фонтан! То есть (извини) соорудил Место Силы! Боже мой — выкинул мое кресло! Сказал, что надо другое.
Приволок ужасный стул без спинки (специальная сидушка с упором на колени).
Убеждал меня, что за 7 тысяч лет люди всё продумали!
Гоголь хохотал.
— Всем объяснял, что к чему. Пугал китайцами своих нерях-друзей. Нет, ты просто не представляешь: ничто я так не выношу, как этот фен-шуй у меня дома!
Каждый день заводил будильник на полчаса раньше. Уходил на занятия, а в комнате хоть кино снимай. Все силы небесные направил на себя! Всю энергию Цинь собрал под своей намытой люстрой. Карман порвался на брюках. Требует: «Зашей!» Несет нитку с иголкой! Я прошу: «Не сейчас, потом».
— Нет, сейчас! Дырявые карманы как труба! Через них вылетает финансовая сила семьи!
Что ты хохочешь? Ничего смешного… терпеть не могу этот писающий фонтан в моем кабинете! И так всегда! Я вынужден буквально пережить ремонт, чтобы привить какую-то полезность..
 А другие способы добиться, чтоб выполнялось то, что никто не хочет выполнять, сохранив при этом добрые отношения, мне неизвестны. Готов пойти на жертвы, но конфликтов не допускаю, ведь счастье зависит от людей, которые нас окружают. Значит, никуда не денешься, воспитывать надо… незаметно.
 Гоголь прищелкнул языком: 
— Потрясающе просто и здорово!
Леонид Андреевич махнул рукой:
— Ты думаешь, это все?! Да я чуть шею себе не свернул из-за этой уборки.
— Как это? Почему?
— Потому что должен был ехать с ним в горы дышать праной, набирать дыхательной гимнастикой энергию в чакры, горным воздухом напитать свой дух в обществе подростков. И он безжалостно утащил меня на выходные в горы. Я думал: «Ну ладно, подышу праной».
Но в горах они взяли напрокат сноуборды. Боже, ты представляешь? Что такое лететь на дощечке с горы огромной, как небоскреб! Я был в культурном шоке. Я же этот сноуборд в жизни не пробовал, а тут его друзья…
— А ты? — смеялся Гоголь.
— Что я? Я радостно согласился. Думаю: «У меня нет даже страховки!» Но мальчишки стараются, возятся со мной, они считают, что я супермен. Они еще не выросли… но если я не пойду, то никогда не узнаю полет, скорость, дух горы… Ну и Бог с ним! Скажу им, что не хочу!
А сын бежит, рукавицы тащит, шарф повязывает.
Зачем мне этот шарф перед смертью? Я даже не успею заболеть ангиной… Ангина — это так чудесно!
Уже застегнули на мне эти ортопедические сапоги… Будто ноги закатали в асфальт.
Господи, как я боюсь! Эта гора выше сосен, гора до неба, Боже, я так не хочу!….
Но они стараются, и сын на меня смотрит…
Дрожу и волокусь в несгибаемых ботах, как космонавт по лунному грунту. Вдобавок на горбу пру эту крышку гроба (сноуборд). Ну как можно стать на неё и нестись с огромной горы? Да я не удержусь!
А тут еще контракт подписать дали: «Если вы разобьетесь — мы не отвечаем…
Если вы убьетесь — черт с вами! Если согласны — подпись здесь и здесь».
Поставил закорючку.
Подходим к дорожке, подъезжает сзади такое трамвайное сидение, скамеечка для одного человека подъезжает. Сын кричит: «Садись!»
И я кроликом плюх на эту скамеечку! (Она же не останавливается, на ходу все происходит). Сижу, вцепившись в свою крышку, и вдруг эта скамеечка повернула куда-то и… ух ты! Сердце выскочило! Верхушки деревьев под ногами! Я над пропастью на трамвайном сиденье, без всяких застежек, внизу деревья маленькие, как трава.
Сердце ту-дУ, ту-дУ, и думаю: если не дергаться, то не свалюсь. Упасть можно только по своей инициативе. А сердце рвется, думаю: люди сами себя губят, страх их губит, мне представился случай усмирить страх. Дон Хуан искал такие испытания. Страх не усмиряется.
Думаю: «Надо попытаться получить от этого кошмара удовольствие, как другие ненормальные сноубордисты. Им же нравится висеть над пропастью и не бояться, а я чего доброго брякнусь вниз головой, и ребенок останется сиротой».
Смотрю в небо, благо оно рядом, хоть рукой потрогай, шевелю рукой — не шевелится, спазм, значит. Люди мечтают летать, как птицы, и-ди-о-ты!
Во-первых, холодно, во-вторых, противоестественно и довольно одиноко, вообще неуютно. Но… Красиво все же, да, красиво, и воздух прямо льется в пищевод, как питьевая вода. И все-таки… хорошо, да, хорошо.
Рукавичка съехала, надо поправить, а руки уже ничего, сердце успокоилось, красота! Тепло, приятно. Калгачусь на скамейке, уже нравится! Ехать бы и ехать на этом ошметке трамвая. Каждому от целого что-то достается: кому-то руль, кому-то колесо, мне сиденье. Вещь рациональная. Это второй в моей жизни живой трамвай, вернее, скамеечка от него, и я на ней еду над лесами, над горами и чудесно стал себя чувствовать. Могу ехать и ехать…
Вдруг сын кричит:
— Сейчас за поворотом надо прыгать! Прыгай и катись!
— А что, трамвай не останавливается?
— Не-ет! Забыл тебе сказать.
— Что, уже с горы?
— Да-а-а-а!
— Какая прелесть.
Думаю: «Боже, надо успеть корпус назад, плечи вперед»…
Качусь с горы на доске, вибрирую! Внизу его друзья машут варежками!
Подкатываю с форсом, с разворотиком…
— Вы с самой большой горы съехали!
Думаю: что там гора! По сравнению со скамеечкой над пропастью!
— Господи, и почему только нам нравятся эти ужасные дети?! — рассмеялся Гоголь,— от них одни проблемы!
— Наверное, они нам нравятся потому, что мы любим себя в других людях.
 
ГЛАВА 34. АСТАРОЖНА!!! – НИЦИНЗУРНО, ИМХО.
 
«Месседж читателю на автоответчике автора”

Мой муз! По щучьему веленью,
Да не оспорюй голубца,
Чтоб за мою стихотворенью
Мне вышло гордостью с лица!

 — А у меня не ладится с сыном, — загрустил Гоголь, — не понимаю я его. Целыми днями брынчит на гитаре и пишет черт те что прямо матом. Пушкин бы такую гадость в жизни не написал, — вздохнул он.
— Пушкин мог обматерить с головы до ног, но истина не в этом, а в «буря мглою небо кроет»… Кажется, он пишет просто, прозрачно, а иносказаний, метафор – множество, но они так органично вплетены в его речь, что неощутимы, потому что он их не придумывал, он их слышал: «то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя».
Знаешь, а сердечная привязанность Пушкина к няне для меня ярчайший пример дружбы между людьми разных сословий – эта связь родовитого, самого просвещенного человека своего времени и неграмотной крепостной крестьянки убивает само понятие дискриминации в человеческих отношениях. Думаю, она была носительницей народных сказаний, возможно, оттуда он черпал свои дивные сказки. Мало кто знает, как звали маму Пушкина, но Арину помнят: «голубка дряхлая моя!» — самые пронзительные строки о любви, эти стихи обнимают, их можно прикладывать к ранам.
— Ты думаешь, мой сын Пушкина читает?! Я убирал там, в его комнате, нашел его творчество.
Он протянул руку, взяв с полки мятый листок.
— Дрянь такая, что и прочитать совестно.
Гоголь протянул доктору листок. Сверху было написано: «Астарожна!!! Ницынзурно».
«Любит сына, не выбросил его творение», — подумал Леонид Андреевич и стал читать, пробегая глазами:
 
Настало время не юлить игриво
И громко крикнуть сразу всей вселенной:
«Не лезьте с вашим ср@ным позитивом
В мой уголок отчаянья и тлена!
 
Порхающие, словно летом пчелки,
Дерьма не накопляющие в торбе,
Не суйте ваши бодрые ручонки
В мой мир тоски и лютой черной скорби.
 
Не порченные рефлексией яда,
Прекрасные, как будто в раннем детстве,
Вам ни секунды, я клянусь, не рады
В моей лачуге слёз и самоедства.
 
Я не в тени, я стал своею тенью.
Я не на грани, я давно за гранью.
Да, я ударник саморазрушенья,
Да, я передовик самокопанья.
 
Священные и мудрые, как ибис,
Не зацепило вас печалью чтобы,
Уйдите, сука, на х@й, бл@дь, съеб@тeсь
С моей дороги горечи и злобы».
 
Стихотворение было подписано: «Олег Боричев».
Гоголь выжидательно смотрел, покусывая ногти.
— Душевно, — кивнул Леонид Андреевич.
Узкие глаза Гоголя округлились: уж не смеется ли он над ним?
— Но разве это стихи? 
Он громко глотнул холодный чай, поставил чашку на край стола.
Доктор задумчиво поглядел на него.
— А ты держись сути, не отвлекаясь на детали. По-моему, он симпатичный человек с социальной приемлемой точкой зрения. Многие ортодоксально мыслящие люди относятся с предубеждением к сленговой субкультуре, но истинно любящие поэзу лояльны к представителям нетрадиционной языковой ориентации, то есть к любому самобытному словотворчеству! 
— Но это же, — Гоголь встал и взволнованно развел руками, — просто ломает язык, как это можно терпеть?!
— Язык постоянно дополняется новыми понятиями и даже придумками, — уверил его доктор.
— Но зачем, разве нам слов мало — для чего еще и это?
— Это происходит помимо нас — с развитием прогресса, с образованием новых профессий образовываются новые слова. На наших глазах появился интернет и с ним множество новых терминов, а также сетевая речь и интернетный сленг, языковая субкультура развивается. Так же как врачи говорят на своем языке, юристы на своем, так и подростки говорят по-своему, у них свои словечки, и чтобы их понимать, приходится осваивать особенности их речи — иначе отцы и дети в прямом смысле заговорят на разных языках! А как можно достичь взаимопонимания, говоря на разных языках?
— Это слишком сложно для меня, — вздохнул Гоголь.
— Тебя смутила в стихах сына ненормативная лексика, но не всякий, кто без нее обходится, пишет хорошо, и не всякий, кто ее использует, пишет плохо – не это показатель дарования. А стихи хороши!
— Да чем же они хороши? — искренне возмутился Гоголь.
— Тем месседжем, который он оставил читателю на автоответчике своего произведения. Я бы сказал, убедительно.
— Да брось! — возмутился Гоголь. — Целыми днями он рэп какой-то барабанит, все ему не так, все поперек норовит. И чего не хватает, спрашивается, все время хмурый. Губы черным красит, ногти черным. Погляди, — Гоголь показал фотографию сына.
— Так он у тебя гот! — поглядев на фото, сказал Леонид Андреевич.
— Какой еще гот? Ты бы послушал эту речь! Они себя называют «падонками», говорят на каком-то албанском языке. Я ему: «Убери в комнате»! А он мне: «Выпей йаду!" или "Разбейся апстену!», «Имхо».
Я ему: «Ты мне не сын!» А он мне: «Ржунимагу! Завязывай срач кирпичами!» И все у них мыло, флуд, чат и Fuck! — в сердцах воскликнул Гоголь и вдруг увидел, что Леонид Андреевич, спрятав лицо в ладони, трясется от смеха.
Гоголь опешил, лицо его исказилось гримасой обиды.
— Нет, нет, — доктор приложил руку к сердцу, — не обижайся, друг мой, я и сам «скатилса састула пацтол», когда узнал, что олбанский – это, можно сказать, оживший язык эсперанто! России фигурально и виртуально этот «йазык» подарила Америка!
— Ой, что тут смешного? — еще больше скривился Гоголь. — Мы и так всасываем пылесосом из загнивающего запада весь мусор! А откуда этот бред олбанский?
— Это забавная история.
Леонид Андреевич допил свой холодный чай.
— Олбанский пришел в жизнь из ЖЖ – livejournal — живой журнал в интернете.
— Значит, америкосы нам втерли? Я так и знал!
— Да, ты прав, один американец из Вашингтона, увидев на а сайте livejournal.com переписку на русском, возмутился:
— Почему кто-то тут пишет на непонятном языке?! И вообще, что это за язык?
А русский парень под ником "Максимус" шутя ответил ему:
— Это язык албанский!
И спросил: «А почему вы думаете, что написано для вас?»
Тот объяснил: «Потому что это американский сайт, а не албанский! Быть американцем означает, что остальной мир должен подстраиваться под меня».
В ответ наши ребята организовали флешмоб «Уроки албанского» с целью помочь американцу выучить русско-олбанский. И он получил тысячи комментариев с «уроками албанского» и флудом.
— С чем? — переспросил Гоголь.
— Флуд — от английского слова flood, означает наводнение, затопление – затопить пустой информацией всякие сообщения в форумах и чатах, занимающие место, но не несущие ничего нужного полезного. Чат — от английского chat – «болтать», общение — сетевой баян в режиме онлайн. Видишь, сколько новых слов образовалось с появлением интернета – как можно это игнорировать?
Наши предложили американцу извиниться и написать на русском языке о том, что он уже выучил албанский. А в помощь ему организовали курс лекций! Помимо мыла, он получил тысячи SMS-ок и звонков на мобильник.
— Какого мыла? — изумился Гоголь. — Они что, ему мыло прислали, типа «вымой свой грязный рот»?
— Нет, – рассмеялся доктор. — Мыло – от англ. mail — почта. Синонимы: мыльница, мейл – ему просто слали флуд в почту, спам и флуд — синонимы. И в конце концов сетевой баян, который развернул Максимус, настолько извел американца, что тот извинился по-русски, так родился олбанский «йезыг»! Dixi! Дикси — мое, вернее, латинское выражение, означает «Я все сказал. ИМХО!»
— Это идиотское ИМХО я все время слышу! — раздраженно вспылил Гоголь.
— ИМХО — это аббревиатура: In My Humble Opinion, что означает "по моему скромному мнению", а по-олбански типа "имею мнение, хрен оспоришь!"
— А вот это ПСД, что это значит?
— ПСД — “по существу дела”, но тоже не акроним, их сейчас часто используют, особенно в эсэмэсках, но акроним должен звучать как слово, например, НАТО.
— А "гламурный подонок" — это что за гадость?
— Ты отлично подкован, — рассмеялся доктор. — «Гламур» на английском — «красота», «привлекательность», а у нас типа «попсовость, понтовство».
 По сути это приверженность к дорогим по ЦЕНЕ, но дешёвым по ЦЕННОСТИ идеалам.
— Ага, — язвительно сказал Гоголь, — я так и понял, гламур – это представление быдла о прекрасном.
— Ну, ты суров, — добродушно откликнулся доктор, – у них глянец — обозначение шика, внешнего блеска.
— Ой, — замахал руками Гоголь, — они гламурные подонки, а мы должны восхищаться.
— Ну, примерно, — кивнул Леонид Анреевич, — хотя в первичном значении "подонки" — просто остатки вина, обычно слитые из бокалов или со дна бочек с осадками. Русский язык проходит почти те же бродильные процессы, что и вино. Вино бродит, протекает через сусла, а виноградные косточки, шкурка, веточки — весь этот жмых выпадает в осадок, осадок сливают. Газ выходит по трубке, образуются пузырьки, происходит ферментация, после чего вино становится прозрачным, чистым, а шлак остается как закваска для следующей порции. Такие же процессы претерпевает и язык, обороты речи, словечки — ноу-хау — брожение умов коллективного бессознательного.
Есть литературный язык, есть фольклор, а сленг и мат – шлак, перебродит и будет обновленная речь.
— Я если нет, — усомнился Гоголь, — останется один мат.
— Но я далек от снобизма, — улыбнулся доктор, — мы ведь от слова «нах» не упадем в обморок?!
— Не упадем, — засмеялся он. — А если весь этот шлак останется?
— Ну, тогда вино превратится в уксус, но этого не случится, люди все же предпочитают вино!
— «Корнет Оболенский, налейте вина!» — пропел Гоголь.
— Кстати, Оболенский ещё 100 лет назад изъяснялся, можно сказать, на олбанском.
— Ну уж этого точно не может быть! — решительно запротестовал Гоголь.
— Где же я читал? — потер лоб доктор. — Точно! В романе Тынянова «Кюхля», там речь о молодом Пушкине. Меня интересовало все, что касалось Пушкина. А его лицейский друг Кюхельбекер был арестован и делил пайку с князем Оболенским, князь писал письма домой такого типа: «Дарагой сасед завут меня княсь Сергей Абаленский … сижу тута уже год целой, а скока продержат в этой яме бох знает..»
Или примерно так: «Мадам, я не имею чести быть Вам представленным, однако осмелюсь обеспокоить вопросом: "Отдаться не интересуетесь?"
Это о князе я где-то в другом месте прочел, не помню, но можно сказать, что «олбанский» еще в позапрошлом веке забавлял дворянство свои нарочитым эрративом.
— Чем-чем? — переспросил Гоголь.
— Эрратив — намеренные орфографические ошибки — в смысле "пишем, как слышим».
Получается омофоническое письмо — вместо «а» – «о», вместо «в» – «ф» (аффтар), также актуально слияние слов: «ржунимагу». Видишь, друг мой, олбанский имеет благородные княжеские корни, и нет ничего нового под солнцем! Поклон Экклезиасту, Dixi!
— Ну, ничего себе история!
Гоголь спародировал, подражая сыну:
— Нефегасе! Кокай прелеззь сказ за Оболенцкаго и сетевой боян Максимуса пра "учи олбанскей?!" Но Пушкин бы не написал стихи с такими матюками, — подытожил он.
— Пушкин стихи почище Баркова писал, — опроверг доктор.
— Так то он молодым был! — Гоголь стал на защиту классика. — Он же погиб моложе меня. И, помолчав, как бы размышляя сам с собой, добавил:
— И никто за него не отомстил.
— Отомстил! — горячо возразил доктор. — Хотя Дантес после дуэли был разжалован и выслан из России, но карьеру он все же сделал. Потому что вскоре после убийства Пушкина снова оказался в Петербурге, на дипломатических переговорах с Николаем I. И царь его принял.
Леонид Андреевич произнес это с отвращением.
— Дантес вернулся во Францию и был назначен сенатором. А в сенате он выступал против Гюго и Гарибальди, мерзкий был тип. Позже стал мэром города Сульца, крупным дельцом. Он был женат на сестре Натали Пушкиной, Екатерине Гончаровой, она родила ему трех дочерей – племянниц Пушкина. Натали не простила сестре это замужество, после смерти Пушкина никогда с ней не виделась и не написала ни одного письма.
Дантес мечтал о сыне. Екатерина ходила босиком в часовню, молила Бога и вскоре родила мальчика, но умерла от этих родов.
— Где же возмездие? — удивился Гоголь.
— В собственном доме Дантеса. Его Младшая дочь Леония-Шарлотта родилась во Франции через три года после смерти Пушкина. Она никогда не имела связи с русскими, но, в отличие от своих сестер и брата, выучила русский язык. И свою жизнь дочь Дантеса посвятила памяти Пушкина. Она знала наизусть его стихи. В ее комнате перед аналоем вместо распятия висел большой портрет Пушкина, она открыто ненавидела отца за эту дуэль.
Дантес не мог заходить в комнату младшей дочери. Любовью к Пушкину Шарлотта изводила его, однажды прилюдно в лицо назвала его убийцей!
Дантес избегал встречаться с дочерью даже за обеденным столом. Обстановка в доме была накаленной, любовью к поэту Шарлотта доводила отца до исступления. Дантес жаловаться, что дочь будто бы поклялась свести его в могилу за эту дуэль.
В конце концов, используя сенаторские связи, он избавился от нее самым жестоким образом.
— Убил?
— Хуже, — вздохнул доктор, — упрятал в психлечебницу. Но ее брат, тот самый мальчик, рождение которого стоило жизни его матери, в интервью газете «Новое время» сказал, что у него была сестра, она прошла весь курс Политехнического института, была лучшей, самой талантливой студенткой. Живя во французской семье, говорила и писала по-русски лучше многих русских, обожала Пушкина!
Дантес заключил дочь в сумасшедший дом, зная, в каких чудовищных условиях содержатся там больные. Она вошла в те стены в возрасте примерно 25–28 лет и больше никогда не вышла, умерла там же в заточении.
 
ГЛАВА 35. ФЕРЗЯ ПЕШКОЙ НЕ ЗАМЕНИШЬ.

“Жизнь — это боль.”

Ты тихо беседуешь с Богом
Словами, слезами пророчеств.
Тебя завернуло в дорогу
Плащами ночных одиночеств.

 Натали Пушкина шла по коридору института в расстегнутом черном плаще, который оживлял легкий розовый шарф, небрежно наброшенный на плечи. Она искала Леонида Анреевича, тревожась о здоровье младшей дочери Маши. Но почему-то никто из сотрудников не давал ей никаких объяснений по поводу того, где можно найти доктора.
Все, кого Натали спрашивала о нем, вели себя странно, уходя от прямого ответа, будто боясь или смущаясь чего-то.
После лечения, которое они с мужем прошли у доктора, их отношения наладились, но он оставил ювелирное дело, уровень благополучия упал, а бесплатную консультацию о здоровье Маши мог дать только Леонид Анреевич. Она не знала, к кому еще можно обратиться с этим. Маша стала нервной, замкнутой, плохо спала и снизила показатели в учебе.
Но телефон доктора не отвечал, и они с мужем решили зайти к нему на работу, чтобы узнать, как связаться с Леонидом Анреевичем.
После неожиданно вспыхнувшего конфликта с доктором ректор несколько подостыл, с удивлением отметив, что отсутствие Леонида Анреевича на работе сказывается на многом: то, что было налажено, начало давать сбои. Отношение сотрудников к нему изменилось. Нет, никто не затрагивал тему скандала, коллеги избегали обсуждать это напрямую, но ректор чувствовал общее охлаждение, кроме того, в данный момент перед ним стояла задача большого медицинского симпозиума в Китае, на эту конференцию съезжались ученые, доктора наук, нобелевские лауреаты со всего мира. Караулов рвался попасть туда из всех сил. Ректор отложил заявку на имя Леонида Анреевича, вписав в приглашении как представителя от их института Караулова, но на душе у него было неспокойно. Мысль о том, что он совершает ошибку, руководствуясь не научными, а какими-то иными интересами, сверлила мозг. Интуитивно он чувствовал, что карьеризм, зависть, интриги, сплетенные вокруг Леонида Андреевича, толкают его к неверному решению, которое может дискредитировать политику его руководства.
В том, что лучшей кандидатуры на симпозиум, чем Леонид Андреевич, нет, он не сомневался. Караулов, конечно, ловок и неглуп, но он способен заваривать кашу местного значения, а на симпозиуме мирового масштаба Караулов может сплоховать, и это поставит под удар не только весь институт, не только российскую медицину, но прежде всего его самого, его ректорское кресло, его карьеру, его судьбу. Все-таки Леонид Андреевич владел китайской медициной, акупунктурой, попульсотивной диагностикой, знал иностранные языки, много раз бывал в Китае, Японии, Америке; его научные работы имели известность, он выступал на медицинских конференциях. Ставить на его место фигуру Караулова все равно, что на шахматном поле заменить ферзя пешкой. «Возможно, я поддался минутной вспышке гнева из-за этого фарса с командировкой в Йошкар-Олу», — подумал ректор, открыв ящик стола. Он вытащил фотографию доктора на фоне венецианского дворца и задумался, рассматривая ее.
Перед мысленным взром возникло лицо Леонида Андреевича. Ректор вспомнил, как спокоен он был, выслушав обвинение во лжи, встал вот с этого стула, сдержанно сказав: «Вас ввели в заблуждение, разберитесь» — и вышел за дверь!
«А ведь я так и не разобрался, — отмахнулся он этой всплывшей сцены, — да и не похоже, чтобы человек такого масштаба, как Леонид Андреевич, вел себя подобным
образом».
 Неприятная горьковатая слюна набежала в рот от неожиданно возникшей мысли: «Неужели мной руководит безмозглая секретарша? Залезла в его портфель, украла фото, а если это фотошоп? А ведь доктор был прав, сказав, что честность не скрывает свои имена».
Он снова увидел его бледное лицо.
 «Если вы утаиваете источник обвинений, значит, за этим стоит какая-то подлость – разберитесь».
А подлость-то стоит: фотография украдена. А что если звонок профессора
Асперанского из Йошкар-Олы, который он поставил на громкую связь, не подстава?
«Почему я не проверил? — рассердился он на себя. — Почему не уточнил, закрутился с делами, а теперь что? Караулова отправлять в Китай? Ставить под угрозу свою карьеру, авторитет нашей медицины перед иностранными коллегами – идиотизм. Он прав, надо разобраться». Ректор бросил фотографию обратно в ящик стола и, сняв телефонную трубку, набрал номер.
Ювелир постучал и, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью ректорского кабинета. А Натали, после горького опыта общения с КГБ избегая столкновений с начальством, решила расспросить о докторе кого-нибудь из младшего медперсонала.
Она деликатно приоткрыла дверь одного из кабинетов, но он оказался пуст. Натали плавно, как лодочка, двигалась по коридору, ища глазами, кого можно спросить о докторе. Она вышла на боковую лестницу, и навстречу ей двинулась знакомая фигура. Натали прищурилась, поскольку была близорука.
— Ба, кого я вижу! Какие люди! Сама мадам Пушкина!
Она отшатнулась, а Караулов дружески обнял ее, потрепав по плечу.
— Ну-ка позвольте взглянуть, — он отступил назад, окидывая ее оценивающим взглядом.
Натали стояла на ступеньку выше, солнце из окна напротив искрилось в ее светло-каштановых глазах. 
— Хороша, — похвалил Караулов, — очень хороша! Чем могу служить? — участливо разулыбался он.
— Здравствуйте, я ищу Леонида Андреевича, не могли бы вы помочь?
Караулов дернулся, подавив внутренний зуд немедля рассказать этой красотке, что ее любимому докторишке настал полный каюк, что его выперли с работы, а он, Караулов, поедет в Китай на важный симпозиум. И обращаться надо к нему, а Леонид Андреевич уже сбитый летчик, и нечего его искать. Но в этот момент неожиданная идея мелькнула в голове: не такой он дурак, чтобы упустить свой шанс.
Караулов шумно втянул носом воздух. «Ох, как она пахнет, очуметь!» Натали была из тех настоящих женщин, к которым его влекло самолюбие. Но в ту пору, когда он спал с ней, она была больна, ее нервное расстройство делало эту связь чем-то ненастоящим, он тогда даже подрался из-за нее с доктором, чуть с работы не вылетел, и после этого она ему не далась, зато сейчас у него явно есть шанс взять свое.
— Помочь, конечно, могу, — театрально поклонился он, сверкнув намечавшейся лысиной (кто-то сказал Караулову, что от частого мытья головы выпадают волосы, и следуя этому популярному совету, он постоянно ходил слегка засаленный, хотя душ принимал ежедневно).
— Леонид Андреевич сейчас внизу, на первом этаже, — любезно кивнул он, — я могу проводить.
И, повернувшись, пошел вниз по ступенькам.
— Спасибо.
Она поблагодарила его в спину, последовав за Карауловым.
Спустившись с лестницы, они свернули в темный коридорчик. Положив руку в карман, он нащупал начатую упаковку Виагры, подумав, что неплохо бы глотнуть таблеточку, но, вспомнив грудь Натали, ее гладкую кожу, ощутил прилив крови и, передумав, достал ключ от подсобки.
Натали остановилась в некотором недоумении, но Караулов уверенно взял ее под локоть и, подтолкнув в помещение, закрыл за собой дверь.
— Но здесь нет Леонида Андреевича, — с удивлением оглядывая маленькую комнату,
вовсе не похожую на кабинет, воскликнула Натали.
Он вплотную подошел к ней, просунул руки под плащ и, обхватив талию, грубо привлек к себе.
— Вы с ума сошли! — пыталась освободиться она.
Испуганные глаза, чуть приоткрытый влажный рот, срывающееся дыхание, протест…
 Это был тот тип женщины, который его особенно возбуждал. Ему захотелось подавить сопротивление, овладеть ею, вызвать стон, мольбу, слезы.
 Караулов скользнул ладонью ниже спины и, ощутив острый прилив желания, прижал сильнее, стараясь поймать ее губы. Потные руки шарили под блузкой, сжимая грудь.
— Отпустите! — беспомощно крикнула она, содрогаясь от отвращения.
— Ну, что ты, что ты, сладенькая моя, — задохнувшись, мычал Караулов, тычась в шею мокрым ртом, — мы же делали это, ну раздвинь ножки, давай, не ломайся.
Он придавил ее к стене, лихорадочно расстегивая пуговицы.
— Пустите!
Натали заплакала, пытаясь вывернуться из его рук.
Караулов дернул на брюках молнию, освободив возбужденный член.
— Ну, возьми его, — застонал он, зарываясь лицом в ее волосы. Сделай мне хорошо, давай.
— Помогите, — ослабевая под его напором, кричала Натали, — помогите, помогите, помогите!!!
Слегка шлепнув по щеке, он зажал ей рот и, тяжело задышав, навалился всей своей тяжестью, придавливая к стене.
— Тише, ну что ты, тебе же нравится. 
Слабея, она зарыдала, не в силах освободиться.
— Ох, какая гладенькая шкурка, — елозя губами по ее груди и шее, с наслаждением заурчал Караулов.
Он сжал ее голову руками, слизывая со щек соленые слезы, и впился в дрожащие губы. В кармане завибрировал телефон. Он сорвал с нее розовый шарф, связывая ей руки за спиной.
— Ну, не притворяйся, не девочка уже, ты же его хочешь. Просунув руку под юбку, он терся о ее ногу своей плотью.
Телефон щелкнул эсэмэской.
Подавляя сопротивление, Караулов не мог оторваться от Натали, чтобы проверить звонок.
 
ГЛАВА 36. КОНФЛИКТ В КАБИНЕТЕ РЕКТОРА.
 
«Хочешь убрать тень — направь на нее луч».

Свет гаснет в окошечных взорах,
Срывается ветер с карнизов,
И плавают рыбы в озерах
Осколками чайных сервизов.
 
В кабинете ректора от напряженного разговора было душно. Ювелир вытер платком вспотевший лоб, с трудом умещая богатырскую фигуру в широком кожаном кресле, пробитом по краям золотыми шляпками резных кнопок.
— Благодарю Вас, профессор Асперанский, — прижав трубку к уху, кивал ректор, — мы знаем, что Леонид Андреевич гений. Нет, он занят, скоро едет на международный симпозиум в Китай, но я обещаю подписать ему еще одну командировку для повышения квалификации ваших сотрудников.
Попрощавшись, он раздраженно бросил трубку на рычаг и, не обращая внимания на ювелира, нажал кнопку вызова.
Секретарша подкрасила губы, поспешно взбила прическу и, припудрив носик, вошла в кабинет.
— Что это?!! — ректор швырнул фотографию на стол, в бешенстве захлопнув ящик. — По какому праву вы выставили меня идиотом перед коллегами?
— Ну вы же видите, это Венеция, — ничего не понимая, залепетала, покраснев, секретарша, хлопая накрашенными махровой тушью глазами.
— Какая Венеция?! — как гром разразился ректор, ударив кулаком по столу.
Ювелир, несмотря на свой вес, ловко подхватил подпрыгнувшую декоративную чернильницу, поставив ее на место.
— Это не Венеция, — загремел с бешеным для своих лет темпераментом ректор, — это, к вашему безмозглому сведению, Йошкар-Ола! Вы бы меньше рылись в чужих портфелях.
Он схватил фотографию, изорвав ее на мелкие клочки. Секретарша от страха выскочила за дверь.
Ювелир, испытывая неловкость оттого, что стал свидетелем этой сцены, поспешил удалиться следом за ней.
Выпив воды, она оставила на столе измазанный помадой стакан и, схватив телефон, послала смс Караулову.
Он не ответил.
— Что с тобой? — зайдя в приемную, удивленно спросила старшая медсестра, — на тебе лица нет.
Не ответив, секретарша бросилась в коридор; ей необходимо было успокоиться и связаться с Карауловым, надо предупредить его. Она открыла дверь в туалетную комнату, но, увидев двух аспиранток, которые, болтая, прихорашивались у широкого зеркала, передумала, направившись к боковой лестнице.
Ювелир последовал за ней, желая разузнать, куда исчез Леонид Андреевич, и успокоить ее – мол, бывает, начальство гневается, пройдет.
Не зная имени, он не мог окликнуть ее и, сбежав по лестнице, свернул за секретаршей в темный коридорчик. Она побежала вглубь, открыла ключом какую-то дверь и скрылась. Ювелир остановился, не зная, пойти за ней или спросить о докторе у кого-то другого. Он уже повернул было назад, приняв решение, что лучше не беспокоить ее в таком расстроенном состоянии, но услышал дикий вопль, развернулся и побежал к дверям, за которыми она скрылась. Толнув дверь, он остолбенел на пороге: в углу тесной комнаты возле шкафа рыдала полураздетая, связанная шарфом Натали.
Караулов со спущенными брюками боролся с истерически визжавшей секретаршей, вцепившейся красными ногтями в его лицо. 
Ювелир бросился к жене.
— Что он сделал с тобой? — задыхаясь, рявкнул он, освобождая ее руки.
— Хотел, хотел… изнасиловать, — выдохнула Натали, падая ему на грудь.
Ювелир застегнул на ней плащ, поправил ее растрепавшиеся волосы.
Затем он по-медвежьи развернулся, схватив за шиворот, откинул секретаршу,
и в челюсть Караулову полетел огромный кулак. Караулов дернулся, теряя равновесие, и влип в стену, рот его наполнился горько-соленой кровью. Не успев сплюнуть осколки зубов, Караулов подлетел вверх, схваченный железной рукой, и, получив жуткий удар, услышал треск сломанных костей.
— Не убивай!!!! — тоненько зарыдала Натали, падая на колени. — Как же мы с Машенькой без тебя, как же мы…?
Ювелир повернулся, схватил ее на руки и вышел из подсобки.
Секретарша с трясущимся подбородком на четвереньках подползла к Караулову, стараясь не глядеть на бесчувственное, съехавшее набок лицо без носа, похожее на кашу. Натянув на него штаны, она приложила руку к шее – жив ли? И, вытащив из кармана телефон, нажала на кнопки, вызвав скорую.

ГЛАВА 37. КУРОЧКА РЯБА.

«Не смешивай Божий дар с яичницей»
 
Рассыплет небо звезды ночью,
Развеется к рассвету мгла...
Петляет заяц, утка квохчет,
Сундук и дуб, в яйце игла...

 Проведя бессонную ночь в общении с Гоголем, Леонид Андреевич чувствовалсебя гораздо лучше, чем ожидал. Он окатился холодной водой из колодца, попробовал полотенцем растереть тело, но боль в ребрах давала о себе знать.
Гоголь суетился на кухне, готовя завтрак. Аппетитная яичница скворчала на сковородке.
— Все равно стихи моего сына не поэзия, даже если Пушкин писал с матом, — сказал он, раскладывая яичницу по тарелкам, — все равно не смешивай Божий дар вот с яичницей!
Он посолил порцию доктора и нарезал хлеб.
— Интересно! — Леонид Андреевич взял вилку, глядя на глазунью. — Почему Божий дар сравнивают не с картошкой или капустой, а именно яичницей?
— «Рецепты здоровой пищи», — рассмеялся Гоголь, с аппетитом принимаясь за еду. — Божий — это что-то божественное! А яичница — тьфу! С ней все ясно! Мол, не сравнивай что-то великое с чем-то пустячным.
После бессонной ночи, казалось, оба проголодались, но Леонид Андреевич ел вяло, думая о том, что ела на завтрак Лика.
— Вопрос Божьего дара тянется к яичнице, она мне подмигивает, — Гоголь оторвал корочку хлеба, макая в желток.
— Значит, Божий дар и яичница хотя несравнимы и разновелики, но чем-то связаны, — заключил доктор.
— Ага!
Уплетая глазунью, Гоголь положил на хлеб кусок сыра.
— Снесла курочка яичко!... Да не ПРОСТОЕ…
— А какое? — наливая чай, спросил доктор.
— Ну, какое? ЗОЛОТОЕ.
— Значит, здесь ключевые слова — «простое» и «золотое» — две крайности, две противоположности. 
 Леонид Андреевич любовался янтарным чаем, который светился в граненых стаканах с массивными подстаканниками.
— Амплитуда от простого к золотому, прямо скажем, полярна!
— Ну да, — Гоголь отхлебнул глоток, зажмурившись от удовольствия, и шутливо произнес:
— Дед бил – не разбил, баба била – не разбила… Я эту сказку сыну в три года читал. А мышь бежала, хвостом махнула, яйцо упало и разбилось… Дед плачет. Баба плачет.
— А почему абие они плачут? — кладя в чай дольку лимона, спросил доктор.
— Как? Абие? Что это?
— Абие – вдруг, внезапно, — так почему дед и баба плачут?
— Ну, почему? Разбилось яйцо, вот и плачут. Ты позвонил адвокату? — вдруг вспомнил Гоголь.
—Да, спасибо, что напомнил! Он будет на работе к 12, но все равно сначала надо в банк, он откроется через полтора часа. Так почему, если хотели разбить яйцо, а оно и разбилось, они плачут ?
— Ну?!!! Не знаю… Потому что дед сам хотел разбить, а тут мышка разбила, — озарился Гоголь.
— Не принимается! — покачал головой доктор. — По всему видно, что у деда не было задачи сделать это лично, иначе он не позвал бы бабку, а она тоже била, значит, задача была разбить, а когда разбилось, то почему он плачет?
— А может, ему обидно!
— Допустим, тогда почему курочка утешает: «Не плачь, дед, не плачь, баба, снесу я вам еще яичко, но не ЗОЛОТОЕ, а ПРОСТОЕ?!»
— Не знаю, дураки какие-то! — Гоголь уставился на доктора.
— Вот не дай Бог, потеряешь золотое кольцо, заплачешь, а я тебя утешу: «Не плачь, я тебе простое подарю, железное!» Тебя это утешит?
— НЕТ!!! — Гоголь почесал макушку.
— Тогда почему курица их утешает такими неадекватными обещаниями? Где логика?!!!
— Так… — сказал Гоголь, складывая посуду в мойку, — дед и баба живут в деревне, у них курица, она снесла яичко – обычное дело… Но это сказка... случилось чудо — и яйцо оказалось золотое!!!
 — Зачем тогда они бьют яйцо, если оно золотое?! И почему плачут?
— Блин! — почесал затылок Гоголь. — Сказка для трех лет, а я ее, оказывается, не понимаю.
— Зато ты стихи сына понимаешь!
— Так вот ты о чем! — обиделся Гоголь!
— Да, я об этом, — спокойно сказал доктор.
— Хорошо, — загорячился Гоголь, — я на раз разберусь в этом.
— Почему же они плачут? — вылизав тарелку хлебным мякишем, нетерпеливо спросил он сам себя. — Не знаю, сдаюсь!
— Дед и баба живут в деревне, — Леонид Андреевич смахнул со стола крошки, — курица несет яйца, они их разбивают, как мы сегодня утром, жарят и едят.
— Ну и чего же они плачут? — недоумевал Гоголь.
— Потому что курица снесла Золотое Яйцо — Божий Дар! А они хотят его съесть, приняли его за простую яичницу разбили, а есть нечего! Яйцо золотое, они разочарованы и плачут, потому курочка их и утешает: «Не плачь, дед, не плачь, баба, снесу я вам еще яичко, но не золотое, которое вам не дано понять… А простое… То, что ожидаете!»
— Так это сказка про дураков?! — возмутился Гоголь.
— Это сказка про то, как золотое яйцо, Божий дар, путают с яичницей! Как ты стихи своего сына с простыми матюками. 
Гоголь взял фотографию сына, стоящую в рамочке, и приложил ее к губам.
— Мальчик мой, — прошептал он, — мой дорогой мальчик, я профан в стихах, даже смысл сказки для трехлетних детей не понял.
Доктор посмотрел на часы с кукушкой, висящие на стене.
— Она не кукукает, — перехватил его взгляд Гоголь, — хочу починить, да никак не соберусь.
— Даже молча кукушка говорит: пора собираться, — улыбнулся доктор, направлясь в спальню-каюту.
 Гоголь достал из ящика эластичный бинт, последовав за ним, чтобы помочь наложить повязку на ребра.
— Ну ладно стихи, — сказал он, перебинтовывая Леонида Андреевича, — я же не этого боюсь.
 
 ГЛАВА 38. ЭКСТАЗИ, ЛСД, ЗЛЫЕ РОТИКИ.

«Маленький зеленый мишка»

В обморочной нирване,
В облаке, в марихуане
Мухой плывет в стакане
Тонущая тоска...

 Доктор направился в туалетную комнату, раскрыл упаковку с новой бритвой и намылил щеки. Гоголь стоял в проеме открытых дверей.
— Наркотики! — расширив глаза, почему-то шепотом сказал он. — Вот что страшно! Помнишь, мимоза, желтые веточки, что мы в школе девочкам на 8 марта дарили, так они их курят в специальных трубочках.
— Кто они?
— Мой сын с друзьями, — огорченно зашептал Гоголь, признавшись, наконец, в том, что его мучило больше всего.
— Это Ди-Эм-Ти, — сказал доктор, — димитил триптамин, этот наркотик делают из коры корней мимозы, вообще его любят бизнесмены.
— При чем тут бизнесмены, почему бизнесмены?
— Потому что он действует всего минут пять–семь, а впечатление — будто отъезжал в отпуск. Ди-эм-ти легко можно сделать даже на кухне, нужен растворитель «Напто», разбивающий алкалоиды, он есть в хозяйственных магазинах. Если засыпат толченые корни мимозы, вернее, кору корней, в чашку, а сверху сухой щелочи, а потом залить Наптой, отстоять, то жидкость испарится, исчезнет полностью, остаются кристаллы, их кладут в стеклянную трубку и курят. Возникает некая довольно приятная имитация физической смерти перед вечностью, — скребя щеку, сказал доктор.
— Ты что, пробовал?! — изумился Гоголь. 
— У меня сын растет, я должен разбираться в том, чем интересуются подростки, включая их музыку, кумиров, героев фильмов и прочие скучные вещи.
— Почему мы, родители, должны в этом разбираться?
— Потому что у нас есть дети, — смывая мыльную пену, откликнулся доктор, — у меня в московском дворике сидят вокруг песочницы десятилетние дети и пьют «Отвертку», «Вертолет», как ситро, а эта «Отвертка» состоит из водки с кизиловым сиропом, продается, как шипучка, в детских баночках. А «Вертолет» — это «Фанта», размешанная с водкой; оранжевая этикеточка, нарисован вертолет, дети пьют после школы.
— А ты курил марихуану? — напрямую спросил Гоголь.
— Да, — брея щеку вокруг бороды, кивнул доктор, — когда был в США — она там легальна. Это цветы, семена и сушёные листья дикой конопли, анаши, из которой делается гашиш.
В 4 утра 20 минут курильщики всего мира делают ритуальную затяжку, так они духовно объединяются. Из марихуаны был сделан первый американский флаг, ткани из нее отличные, канаты корабельные крепкие, печенье и прочее. Сорт «Оджи» бодрит и веселит, а сорт «Блу дрим» располагает к мечтам и легким галлюцинациям, «Блекдог» вызывает смех, а потом жор, все кажется вкусным.
— Но ведь это опасно, можно привыкнуть.
— Нет, марихуана не дает привязанности, — доктор вытер лицо полотенцем. — Самое ужасное то, как мне довелось объяснить моему сыну, что может случиться, если будешь курить траву…
 Гоголь ожидал какого-то страшное приговора.
— Самое ужасное, что может случиться от курения травы, — повторил доктор, — это то, что ничего не случится, то есть вообще ничего в целой жизни.
— Не понял тебя, что это означает? — он с любопытством смотрел на Леонида Андреевича.
— Это означает, что люди дымят, воображая, будто что-то в их жизни происходит, но не происходит ничего... пустая, ушедшая в дым жизнь.
Он вышел из ванной.
— А я пробовал ТУ СИ И, — вдруг признался Гоголь, — от него в глазах фейерверки.
— Это экспериментальный наркотик.
Леонид Андреевич надел рубашку.
— Зашли мы как-то с Чувашом в бильярдную, — Гоголь помог ему застегнуть пуговицы, — разбили шары, к нам народ стал присоединяться. Один мужик весь в тату! Он, оказывается, всю Зеландию объездил Новую, Старую, рассказал, что его татуировки — это знаки посвящения.
— Креативно! — кивнул Леонид Андреевич.
— Мне было интересно, он был весь как чудо-юдо, а после биллиардной пригласил к себе в гостиницу, дал мне книжку посмотреть «2 си Е» (ТУ СИ И), я листал, написано там не по-русски, но на всех картинках люди срут.
— Испражняются, — сказал доктор, — так действует наркотик ТУ СИ И, вся книга
Сальвадора Дали «Дневник гения» на экскрементах построена. Дали не пишет о наркотиках, но фекальный эффект явно от них.
— Я и не знал, — пожал плечами Гоголь. — А мужик тот с татуировками мне говорит: «Хочешь получить новый опыт?» Я согласился, подумал: до работы время есть, успею. Он принес таблетку.
— Давай пойдем на кухню, — предложил доктор, — я бы выпил кофе на дорожку, чтоб взбодриться.
 Солнце радостно било в окно. Гоголь достал кофемолку, насыпал кофе, кухня наполнилась кофейным ароматом.
— Не работает, — огорчился он, нажав на кнопку, — чертова кофемолка.
Встав на табурет, он достал с верхней полки толкушку с пестиком, пересыпал зерна туда.
— Ты растолки, — доктор придвинул ему стул, — садись, а я сварю, так даже вкуснее будет.
— Так вот, — измельчая зерна пестиком, сказал Гоголь, — после пилюли этой меня потянуло в туалет, а там на линолеуме точечки, и вдруг эти точечки превратились в злые ротики, и ползут со всех сторон, окружают.
— Необычный глюк, — кивнул Леонид Андреевич.
— Смотрю, — Гоголь показал на зеркало, — а в зеркале, оно там на полстены, появился корабль с парусами и покачивается на рейде, а злые ротики уже захватывают мои ноги. Голова ясная и неприятно ужасно! Чувствую, сейчас сожрут меня злые ротики заживо, и говорю: «А чего это вы такие злые? А ну, быстро стать добрыми!» И вдруг эти ротики заулыбались, и я дал им команду: «А ну все на корабль! Нас ждут новые земли!» Злые ротики развернулись и пошли на корабль.
— Ты удивительный человек, — Леонид Андреевич налил в турку воды, поставив ее на газ. — Этот эффект – проверка потенциального духа человека. Когда не можешь справиться, галлюцинация засасывает, — он высыпал кофе в воду, помешивая ложечкой, — и злые ротики (или то, что видишь) рвут на части, мало кто умеет так управлять собой, этот опыт показал силу твоей воли. Ты не отступил, не поддался панике, а вырулил ситуацию.
— Ой, что ты! — чуть покраснев от столь лестного вывода, смутился Гоголь. — Я же еще и на работу пошел, опоздал. Начальник меня отчитывает, а я вижу, что он зеленый плюшевый мишка! Взял газету, буквы прыгают и рожи корчат. А знаешь, я же выгнал сына из-за ЭКСТАЗИ, — выпалил Гоголь самое болезненное свое признание. — Он ведь наркоман.
— Не говори глупости, — перебил доктор, — экстази не дает быстрого привыкания, работает как усилитель сератонина. Ты поговори с ним на эту тему, не отталкивай. Наркотики типа экстази открыли ученые в Гарварде химическим путём.
— Ученые? — изумился Гоголь. — А что этот наркотик делает с человеком?
— Вырабатывает "гормон счастья" — серотонин, это биологически активное вещество, содержащееся в крови и тканях. Его добавляют в антидепрессанты — понизить депрессию, повысить тонус.
— А как это экстази ощущается?
— Экстази? Провоцирует выброс в мозг большей, чем обычно, доли сератонина, что приводит к приятному самочувствию. Прилив настроения – всех любишь.
— А я думал, чего это он вдруг такой ласковый становится… А в чем же привыкание? 
Он посмотрел на доктора с мыслью, не презирает ли тот его за такие ужасные вещи,
но Леонид Андреевич спокойно отвечал на его вопросы, как будто речь шла о чем-то обычном.
— Привыкание от экстази заключается в том, что организм, получая "гормон счастья", потом не хочет его самостоятельно продуцировать, а клетки кричат: «Дай, дай, дай» — это и есть ломка. Ощущение, что в костях и мышцах ползают насекомые, грызут изнутри. Было у твоего сына такое?
— Нет, — замотал головой Гоголь, — никогда.
— Этот принцип ломки работает на любое привыкание от любого транквилизатора. Экстази и производные от него подкидывают вверх, делают приятным общение на вечеринках, в клубах. Лучше для поднятия тонуса использовать естественные природные вещи, которые помогают активизировать в себе выработку гормона счастья: прогулка, застолье, любовь, общение, творчество – радость от жизни.
   
ГЛАВА 39. «АЛИСА В СТРАНЕ ЧУДЕС».
 
“Свободу мысли держат плоскогубцы человеческой категоричности”.
 
Деревья полощутся — слышишь
Протяжный младенческий всхлип?
Над мокрой топорщится крышей
Луны желтокаменный гриб.
 
— От наркотиков люди хотят получить разные эффекты, — сказал доктор, — например, «Алиса в стране чудес» сочинялась под воздействием морфия – это наркотическая сказка. Кэрролл был аутистом, страдал сильными мигренями, спасался морфием. Сложный был человек: он служил в церкви, скучно преподавал математику, потому что был нелюдимым, заикался. Любил маленьких девочек, но потом в его дневниках нашли, что девочкам было по 18–20 лет. Хотя многие записи и фото он приказал после смерти сжечь, не вскрывая.
 Морфий морфием, а талант, трудолюбие никто не отменял — если не дано, то чудес не случится: что бы ни потреблял, а на скрипке не заиграешь.
— А героин? — спросил Гоголь.
— Зачем тебе это? — удивился Леонид Андреевич.
— Просто хочу знать!
— Героин — не клубный наркотик, он отключает человека, а вот кокаин дает возможность не спать сутками, быть бодрым, переделать кучу дел. Кок — это метиловый эфир, алкалоид тропанового ряда. Его добывают из листьев коки, которые обрабатываются керосином, и перетирают в пасту, а при добавлении соляной кислоты получается соль — гидрохлорид кокаина. Кокаин использовали в кока-коле (отсюда название), на этой привязанности к напитку компания озолотилась. Удовольствия кокаин не дает, но дает взбучку энергии.
— А грибы? — Гоголь покосился на доктора.
— Среди галлюциногенов грибы для созерцаний — натуральные продукты, их потребляют на природе — цветочки рассматривать. Природа имеет определенную текстуру, глаз выворачивает на то, что все в 3D видишь (хотя жизнь и без того объемна). Смотришь на цветок, а там — даль глубокая, в общем, сюрреализм. Некоторые грибы открывают в голове нечто важное.
— Например?
— Например, снимают категоричность. Это важно: категоричность — сильнейший ступор! Человек ее не чувствует, он с ней живет. Грибы позволяют видеть вещи, как они есть, а не так, как нас научили, особенно те учителя, которые сами ничего не видят. Грибы и кактусы раскрывают те внутренние проблемы, которые человек затаил в себе, раскрепощают сознание, дают новое осмысление.
Хорошее от такого опыта в том, что разбиваются комплексы, что дает возможность пересмотреть то, чего прежде не видел, не понимал.
Например, становится ясным: вот почему я так живу, вот почему так поступаю, вот что на самом деле двигает мной.
Это помогает выявить, что ты есть, не по чужим понятиям, которые тебя сформировали, а по твоим истинным задаткам.
Но не каждый готов увидеть свое истинное лицо и познакомиться сам с собой.
Пробовать эти вещи могут люди, знающие, что ищут, зачем.
 
ГЛАВА 40. КОФЕ ПО РЕЦЕПТУ ДОКТОРА.
 
"Ты в ответе за тех, кого приручил".
 
Если вдруг отвернулся ваш друг
И стирается прошлое в крошево,
Это значит, немало хорошего
Просто сделали вы для него.
 
 Доктор снова бросил взгляд на часы.
— До выхода у нас есть полчаса, и мы на дорогу приготовим истинно божий дар! 
Он достал из холодильника яйцо, разбил пополам, отделив белок от желтка, положил в чашку, насыпав сахар.
— Взбей, пожалуйста.
— Зачем нам этот гоголь-моголь? — заглянул в чашку Гоголь.
— Затем, что я угощу тебя кофе по моему фирменному рецепту, и ты будет иметь энергию весь день, несмотря на то, что мы провели бессонную ночь.
— Знаешь, я позвоню Чувашу и верну сына домой, — взбивая в чашке желток с сахаром, сказал Гоголь, — потому что «ты в ответе за тех, кого приручил».
— Вот и славно, верни обязательно! — одобрил доктор. — Но истинный смысл этой цитаты заключается в обоюдной зависимости друга от друга, а не ответе одного перед другим, — возразил он.
— Как так? — Гоголь затарахтел ложкой на всю кухню; желток в его чашке превращался в однородную массу.
Леонид Андреевич, пошарив по карманам, достал свой смартфон:
— Действительно, интернет работает на славу, поищем первоисточник.
Полистав страницы Экзюпери, он стал читать диалог Маленького Принца с Лисом по-французски, переводя дословно:
— Я ищу друга.
— Но что это? — спросил Маленький Принц.
— Послушай, — он взглянул на Гоголя, — что объясняет ему Лис.
«На данном этапе ты для меня просто маленький мальчик, как сотни тысяч других маленьких мальчиков, и у меня нет нужды в тебе. И я для тебя просто Лис, как сотни тысяч других Лисов, и у тебя нет нужды во мне. Но если ты УКРОТИШЬ меня, то таким образом ты выберешь меня из всей массы других лисов, и я выберу тебя из всей массы других мальчиков, и тогда ты станешь уникальным для меня, ты станешь незаменимым для меня, и я стану незаменимым для тебя. И мы будем нуждаться друг в друге".
— Слова «ты станешь уникальным для меня» означают «единственным».
Леонид Андреевич налил ароматный дымящийся кофе в маленькие чашечки, добавив чуть соли и перца. — А слово «укротить» означает не «приручить», а УКОРОТИТЬ — то есть сократить расстояние между нами.
Поскольку во французском варианте глагол "dompter" значит "укротить", то в диалоге с Маленьким Принцем: «Я ищу друга. Но что это?» — Лис объясняет: «Это давно пренебрегаемое действие», то есть заброшенное понятие. «Но если ты УКРОТИШЬ меня, то таким образом ты выберешь меня».
Лис говорит, что это давно пренебрегаемое понятие, потому что люди забыли первичный смысл слова «укротить», которое произошло от «укоротить», что означает сократить путь, сблизиться, а не приручить.
Доктор взял чашку со взбитым сладким желтком и, зачерпнув гоголь-моголь столовой ложкой, положил желток в кофе.
— В первичном значении этимология слова «укротить» значит «установить связь», «укоротить». Лис имеет в виду «сократить расстояние между нами». Приблизиться друг к другу, выделить из всех, предпочесть. Вот точный смысл, заложенный Экзюпери.
Гоголь завороженно смотрел, как желток покрыл своей шапочкой кофе, всплыв на поверхность.
— Можно добавить чуть корицы, но это не на любой вкус, — доктор сделал глоток. — Божественно, — сказал он, прикрыв глаза. — Речь идет о том, что дружба — это обоюдная зависимость, обоюдное участие, а не ответственность одного перед другим, речь о близости людей, об избранности, об их единственности друг для друга, а не о приручении одного другим. «Ты выберешь меня, я выберу тебя, и мы будем нуждаться друг в друге".
— Ты ломаешь мои духовные ориентиры! — воскликнул Гоголь, поднося к губам чашку.
— Погоди, — Леонид Андреевич сложил губы трубочкой, — чтобы мой кофе ощущался волшебно, его надо не хлебать, как компот, а тянуть, цедить через шапочку желтка.
Гоголь, последовав его примеру, сделал глоток.
— Волшебно, — растягивая слово, сказал он, — и вправду волшебно.
— Но я не могу за один раз пережить сразу два потрясения. Твой кофе и твоего «Маленького принца» – это какая новая страница жизни. Получается, что я взваливал на себя ответственность за других, считая, что так правильно, понимаешь?
Они вышли на улицу, Гоголь запер дверь, положил ключ под коврик.
— С детства я очаровался этой сказкой, думал: Экзюпери летал в небе, среди звезд, видел — он знает правду, надо поступать, как он говорит. А он сказал совсем другое: дружба — это обоюдный выбор, это близость, а не взваливание на себя чужих проблем!
Он сел в машину и завел мотор.
— Ведь приручать — то же самое, что дрессировать! Приручил кошку — уже не выгонишь, ты уже в ответе — корми!
Они подъехали к банку. Гоголь выпустил доктора и поехал искать парковку, приготовившись ждать сколько понадобится. Найдя место неподалеку, он развернул машину, припарковавшись так, чтобы видеть входную дверь банка.
В душе его творилось что-то странное, давно он не увлекался людьми, его дружбы тянулись с юности. Встреча с доктором перевернула жизнь. Строя новые планы на будущее, он чувствовал необыкновенный прилив сил: надо поговорить с сыном, помириться с женой. Он все наладит.
Гоголь постоянно думал о докторе, о том, что у этого человека на все есть свой неповторимый взгляд, о том, что никогда он не встречал людей, подобных ему, и, чувствуя в душе любовь, он готов был в лепешку разбиться ради доктора.
В течение двух часов сидя в машине, он смотрел на входные двери банка, перебирая в памяти их разговоры. Какой бы темы ни коснулся Леонид Андреевич, любое его суждение было настолько не похоже ни на то, что он слышал прежде, ни на то, что читал, что моментами ему казалось, будто доктор прилетел с другой планеты.
Даже простые, знакомые с детства Кукушка и Петух в его устах переворачивали мир тех представлений, которые жили в нем как единственно возможные. Даже «Черный квадрат», о котором он столько лет спорил с Чувашом, стал интересен только после разговора с доктором.
И Гоголь вдруг понял, что ему нравится «Квадрат» Малевича, что эта картина заняла в его душе такое место, куда ни Репин, ни Перов не могли проникнуть. Беседы с доктором о душе, Маленьком принце открывали в его сознании горизонты в тех областях, где прежде он натыкался на глухую стену.
И этот человек оценил стихи его сына, а он стыдился их.
— ИМХО, — по-модному сказал Гоголь — так говорят «гламурные падонки». «Мадам, не интересуетесь отдаться?» — он вспомнил князя Оболенского и расхохотался.
 
ГЛАВА 41. ГЛОБУС АДВАКАТА И ПРОБУЖДЕНИЕ РЕКТОРА.
 
«Когда сталкиваются правда и власть — выигрывает власть»
 
В зареве небесной пустоты
Исчезает золото заката.
Я молюсь, чтоб не осталась ты
За чертою, в точке невозврата.
 
Леонид Андреевич долго задерживался в банке, но, погруженный в свои думы, он не заметил этого. Наконец доктор вышел с черным дипломатом, Гоголь помахал ему рукой, и повеселевший Леонид Андреевич довольно легко сел в машину. «Подживают ребра, бедный, сколько он настрадался из-за меня».
— Давай махнем к адвокату, друг! — бодро сказал доктор.
Гоголь нажал на газ, почувствовав, как от этого слова «друг» у него сжалось горло.
Адвокатская контора располагалась недалеко от банка, и они добрались довольно быстро.
Леонид Андреевич шел через широкий холл к адвокатскому кабинету. Он явился без предупредительного звонка и, открыв дверь, сел без приглашения в кресло.
— Давайте без канители, — сказал Леонид Андреевич, расстегнув дипломат.
 Перед адвокатом появились пачки денег, и он осел на стуле, не сводя с них взгляда.
— Это все, что я смог, — сказал Леонид Андреевич, — и этого достаточно, чтобы освободить невинного человека. Я хочу видеть ее на свободе!
Адвокат кивнул, проглотив набежавшую слюну. Доктор придвинул к нему дипломат.
— Освободите, пожалуйста, емкость.
Открыв сейф, адвокат стал перекладывать пачки денег.
— Но Вам следует уехать из города, — повернулся он к доктору, защелкнув сейф.
— Почему уехать? — нахмурился доктор.
— Вы можете подвергнуть ее риску, за ней могут следить, вас могут арестовать обоих, и все эти усилия окажутся напрасны.
— Но ведь она вправду не виновна!
— Когда сталкиваются правда и власть — выигрывает власть! Вы должны уехать, — твердо повторил адвокат.
Зазвонил смартфон.
— Простите, — сказал Леонид Андреевич, доставая его из портфеля.
Окошко дисплея загорелось. «Ректор», — прочел он, нажав кнопку связи.
— Слушаю Вас.
— Леонид Андреевич, дорогой! — послышался преувеличенно любезный голос ректора. — Простите старика за то досадное недоразумение, что возникло между нами.
— Забыто, — сухо ответил доктор.
— Ну, раз прогиб начальства засчитан, — переключился на шутливый тон ректор, — я бы хотел видеть вас на работе.
— Я нездоров, — после некоторой паузы ответил Леонид Андреевич.
— Доктор, дорогой, надо съездить на медицинский симпозиум в Китай. Это необходимая командировка, возражения не принимаются.
Леонид Андреевич обернулся к адвокату, прикрыв трубку рукой.
— Если я уеду в Китай, вас это устроит?
Тот умоляюще замахал руками:
— Соглашайтесь! Это лучший выход.
— Но мне нужна помощь, — убрав руку с микрофона сказал Леонид Андреевич, — мне сложно двигаться.
— А выступить на симпозиуме вы сможете? — заволновался ректор.
— Да, это смогу, просто ходить тяжело.
— Хорошо, мы оплатим еще одного участника, возьмите с собой Караулова, — не зная о случившемся, предложил ректор.
— Нет, со мной поедет мой ученик доктор Прагин, — твердо сказал Леонид Андреевич. — Его данные я передам электронной почтой вашей секретарше, пусть пошлет запрос на его работу.
— Вот всегда вы так! — недовольно буркнул ректор.
— Что я так? — подумал Леонид Андреевич, попрощавшись. — Люди в таком состоянии в больнице лежат, а я должен лететь в Китай и хлопать в ладоши.
— Хотите выпить? — спросил адвокат, пододвигая ему стул."
— Один глоток, — кивнул доктор, садясь, — меня ждут.
Адвокат открыл глобус, стоявший в углу.
— Отменный коньяк, — доставая бутылку, сказал он, — надо обмыть это дело.
И потер руки, наливая две стопки.
Леонид Андреевич сделал глоток и позвонил Прагину.
— Ух ты, доктор! — послышался бодрый голос его любимого ученика.
— Энтони, — деловито сказал доктор, — в твою клинику придет запрос, приготовься, мы летим в Пекин. Нет, друг мой, подробности позже, сейчас нет времени. Увы, я не в Москве, но сегодня вылетаю. Встретишь?
— Конечно, я рад!
— Сделай одолжение, информацию я тебе сброшу смс, — он выпил еще глоток.
— Я буду держать с вами связь в любом случае.
Они обменялись рукопожатиями с адвокатом, и доктор покинул кабинет.
Дожидавшийся его Гоголь расстроился из-за столь скорой разлуки и без настроения повез доктора в аэропорт.
— Через два часа ты будешь в Москве, — вздохнул он, выходя из машины.
Они вошли в здание аэропорта.
Леонид Андреевич без особых хлопот купил билет.
— Ну, давай прощаться.
Он вытащил из нагрудного кармана портмоне и протянул деньги.
— Что это? — отшатнулся Гоголь.
Леонид Андреевич рассмеялся.
— Это просьба. Купи, пожалуйста, ноутбук и заплати за полный интернет с картинками.
— Не надо, — обиженно отмахнулся Гоголь.
— Это мне надо, — мягко сказал доктор, обняв его, — я должен буду по скайпу связаться с тобой из Китая.
— Из Китая? — изумился Гоголь.
— Да, друг мой.
— Но я ничего не понимаю в этой технике, как я куплю ноутбук?
— Пропроси сына, он поможет, и спасибо за все, золотой ты человек!
Гоголь подавил комок, подступивший к горлу, и в порыве чувств обнял доктора. Леонид Андреевич застонал:
– Не поломай мне ребра второй раз! И не надо ждать отлета, не трать время, я разберусь, привык к аэропортам, да и лететь тут всего ничего.
Они обменялись крепкими рукопожатиями, и доктор скрылся за раздвижной дверью.
Гоголь все равно остался ждать, его мучила какая-то непонятная сосущая тоска, и только проводив взглядом самолет Леонида Андреевича, он заставил себя уехать.
«Надо еще разобраться с этими ноутбуками, какой купить», — подумал он и, вытащив телефон, позвонил сыну.
 
ГЛАВА 42. БАЗАР НА НЕВСКОМ.

«Хороших людей меньше, чем хочется, но больше чем кажется».
 
Пусть ревизор души, Всевышний,
Что отмеряет ёмкость дней,
Встряхнет до днища и обыщет
Сусеки совести моей!
 
В отличие от Леонида Андреевича, перспектива симпозиума в Китае воодушевила Прагина. Его радовало и присутствие учителя, и сама возможность сменить обстановку, поскольку он окончательно запутался со своей любовью, в метаниях между страстью и совестью, чувством и долгом. «Жизнь так устроена, что, как ни старайся, быть хорошим для всех все равно невозможно, — вздыхая, думал он, — в любом случае кто-то будет ущемлен, обижен, недоволен. Самое сложное — сделать выбор».
Как раз на это Праги никак не решался, и потому лучшей возможности оттянуть время, чем укатить в Китай, да еще и по рабочей необходимости, просто не придумаешь. «Молодец, сэнсэй, — подумал он, — позаботился о столь необходимой мне паузе». Заполняя анкету, в графе «ученая степень» он написал: «кандидат наук», почувствовав приятное тепло под ложечкой. Все-таки защитился, да еще с первого раза! И как это доктор умудрился натаскать его без всякого напряжения, чуть ли не играючи?
В день отъезда он впал в такое возбуждение, что примчался к Леониду Андреевичу раньше времени, исполненный готовности помочь ему спуститься, сесть в машину и вместе ехать в аэропорт.
— У нас время перелета Москва – Пекин 20 часов, — сообщил он, — одна пересадка в Гуанчжоу. Сначала мы будем лететь всего 14 часов 15 минут, потом пересадка в аэропорту “Гуанчжоу Байюнь” займет всего час. А потом уже прибытие в Пекинский аэропорт “Шоуду”.
— Разве не было прямого рейса? — огорчился доктор.
— Нам же надо срочно! Зато все перелеты осуществляет одна компания, не придется заново регистрироваться на рейс.
Обратно у нас прямой перелет из Москвы до Пекина, компания Air China доставит в “Шереметьево”.
Доктор был не в настроении, а Прагин, напротив, искрился от радости — он первый раз летел бизнес-классом, удивляясь и тому, что их встретили, и тому, что проводили в зал ожидания, притом не в тот зал, где сидят обыкновенные пассажиры, а в особый, где стоят мягкие диваны, бесплатный буфет со всякими вкусностями, бар с напитками, комната для курения. В зале звучала приятная музыка, никаких объявлений.
Людей была мало, они с доктором сидели на мягком диване, как в гостинице.
Энтони с наслаждением угостился в буфете, выпил вина, предложил доктору. Леонид Андреевич отказался.
— Эх, первый раз в бизнес-классе, дико приятно, — восторгался Энтони.
— Я тоже был впечатлен, когда впервые летел с таким комфортом.
— А вы откуда летели, сэнсэй?
— Из Нью-Йорка в город-герой Санкт-Петербург, давно это было.
— Вы там на симпозиуме были?
— Нет, лекции читал, за это время провел курс иглотерапии и вылечил пациента, который занимал высокий пост в компании «Аэрофлот», и он организовал мне бесплатное возвращение на родину в бизнес-классе. Билеты у меня уже были куплены, но в аэропорту вернули всю сумму. Приходилось ли тебе когда-нибудь быть несметно богатым? Не то чтоб миллионы выпали, а просто неожиданные деньги, трать, как хочешь!
— Нет, не приходилось, но это здорово! — воскликнул Энтони, наливая вино из миниатюрной бутылочки в бокал.
— Да, — согласился доктор, — чудное чувство иметь легкие деньги… волшебно.
Да еще VIP-сервис, такое обслуживание — зад на поворотах носят!
Я был счастлив оказаться в Питере, да не просто так, а с шиком! В кармане хрустели американские рубли, я строил сногсшибательные планы. Иду с этим гонораром по Невскому в полной эйфории. Солнышко светит… но ветер лютый с Невы дует. Шею втянул и заклинание придумал:
Ветер-ветрило,
Не дуй мне в рыло!!!
— Любой шаман позавидует, — захохотал Энтони.
— А Невский — родной, красавец — каждый камень знаком. И так хорошо на душе!
Возле Александрийского собора притормозил, думаю, надо зайти свечку поставить, поблагодарить за такую удачу — просто поцелуй судьбы!
Решил, что покурю возле оградки, потом в собор зайду.
— Вы же бросили, сэнсэй, — укорил Прагин.
— Я не часто курил, но тут особое настроение, в общем, задымил, как Горыныч — сплошное блаженство. А вдоль Невского, как в "Неуловимых мстителях" — «а вдоль дороги мертвые с косами стоять»…
А вдоль дороги не мертвые, а живые старушки раскинули на уличном парапете «пиратский рынок». Буквально за минуту разложили свой утиль-базар на асфальте, на газетах, и откуда только взялись эти задубевшие на ветрище бабульки, одетые, как пленные французы?! Абие налетели, разложили тряпье, вроде и не такой дубак, но если стоять на месте — сифонит прилично.
Смотрю — какие-то допотопные отрезы, старомодные пиджаки с подплечниками, платья и муфты, возле каракулевого воротника — пожелтелая фата, стоптанные туфли, сапоги, тюль, сковородки, дуршлаги, полусъеденные столовые ложки, вилки без зубцов, солонки... как в военном кино: «партизаны вышли из леса».
Я уже собрался в храм идти — благодарить... И тут вдруг бабушки засуетились, стали барахло свое прятать, к ограде пригибаются, точно обстрел сейчас начнется.
И вижу: это их встревожил синенький мент, топает, неспеша дорогу переходит в нашу сторону. Физиономия у мента деревенская, типа тракторист бывший.
Бабульки похватали скарб и прячутся за будкой возле троллейбусной остановки...
Но одна из них, в фуфайке, подпоясанная, как пушкинский крестьянин — в «тулупе, в красном кушачке» — сидит и на мента сморит не двигаясь. Он навострился прямо к ней.
— Что за торговля здесь без лицензии в неположенном месте?!
А та, в фуфайке, отвечает:
— Так выживать надо, сынок, я ж мужнино продаю.
— На Блошиный рынок иди!
— А до Блошиного дорога 7 рублей, у меня выручки еще нет!
Мент оказался не злой, сунул ей скомканную купюру.
— На! И иди отсюда!
И вдруг личико ее затряслось, и она эту подачку обратно ему швырнула:
— Мы нищие! Но мы не попрошайки!
Я обмер, а мент покрутил у виска:
— Иди… иди!
И пошла она сутуло, припадая на больную ногу.
Полез я за второй сигаретиной — расстроился, а в кармане стольники от Аэрофлота.
— Эй!!!.. Я купить хочу!
Она обернулась.
— Что купить?! — спрашивает. 
И тут налетели накутанные бабки со всех сторон:
— А что вы хотите купить?!!
И зашелестели газетные кульки, мешки, растрепанные пакеты…
Все свой мусор-«товар» наперебой показывают, предлагают, оглядываются, и вокруг меня гора тряпья выросла. Особенно потрясла столетняя желтая фата...
Что же, торговаться с ними за эту фату, за эту жизнь?
Сунул ей в трясущуюся руку свой гонорар — скупил весь базар, сказал, что покупки потом заберу!
— Когда потом?!! — заволновалась эта гордячка-пленный француз-пушкинский крестьянин.
— Завтра — значит завтра, мне очень нужна желтая фата...
А в собор не пошел — настроение пропало. Шиканул называется... и дернуло ж меня остановиться возле собора...
— И смех, и слёзы! — воскликнул Прагин. — Захватывающая история, трогает до глубины души! Я счастлив, что вырвался с Вами и могу вот так просто сидеть в аэропорту, в зале VIP, беседовать, пить вино.
 
ГЛАВА 43. ИСПОВЕДЬ В ЗАЛЕ ДЛЯ ВИП-ПЕРСОН.
 
«Все было романтично, потому что так и не случилось».
 
Пью твой сумрак темнеющий, сине-эмалевый,
На шинели небес полмедали блестит.
Разлетевшись осенними листьями, пали мы
В пропасть каменных комнат, в колодцы обид.
 
 — Мне так трудно с моей любовью, что я рад улететь хоть в Китай, рад этой передышке. У меня нет никого ближе вас, сэнсэй, — с грустью сказал Прагин. — Я влюбился в жену моего друга, теперь уже бывшего, она много моложе его. Все годы их совместной жизни он подозревал ее в изменах. Руку на нее поднимал. Теперь она ушла, ушла ко мне, а он не знает этого. Перед отъездом он застал меня вечером на дежурстве, поймал в кабинете, налил спирта и стал исповедоваться со слезой. Я чуть с ума не сошел! А он говорит: «Знаешь, Антон, когда мы с ней расстались, во мне что-то сломалось. Она пришла за вещами, не побоялась, и я сказал: «Раз мы уже разошлись, давай скажем друг другу правду, просто правду, чтобы не мучиться в догадках и домыслах». Она согласилась.
Он налил спирт, выпил не разбавляя.
И стал мне рассказывать про тот вечер. Мол, так и сказал ей напрямую: «Я знаю, ты мне всегда изменяла, и я думал: если б мы были мусульмане, тебя бы за это на площади забросали камнями, у них до сих пор живы такие обычаи! Но представляя себе это, я все же не смог бы убить тебя, понимаешь?»
А она слушала его жуткие фантазии и плакала.
— Теперь ты, только честно, — приставал он к ней, — сколько у тебя было любовников и что у тебя было в мыслях обо мне?
И она сказала:
— Я до брака и в браке с тобой не имела ни одного мужчины, кроме тебя. И никогда никто меня не целовал, в том числе ты!
— В каком числе?
— В числе ноль. И часто я думала, как освободиться от тебя. Однажды ты стоял на балконе и блевал с перепою. Мне хотелось взять тебя за ноги и перекинуть через перила — туда, на землю. Но я боялась тюрьмы.
А когда мы были на море, ты заплыл далеко, я сидела на берегу и мечтала. Вот если б ты не вернулся... Ну, бывает же такое счастье. Смотрела, куда ты уплыл… почти не видно.
И думала: «Пусть он никогда не вернется! И я буду целовать этот песок».Но ты всегда возвращался. И если б тебя закидали камнями, мне бы это понравилось — правда.
— Ты представляешь?! — кричал он мне прямо в ухо.
И я сказал ему:
— Представляю. А ты воровал когда-нибудь?
Он и осел от возмущения:
— Ну что ты, никогда!
— Неужели ни разу? Ну, сознайся, у кого-то что-то ты ведь украл!
Он закричал, аж затрясся:
— Нет! За кого ты меня принимаешь?! Ты с ума сошел?
— Не сошел. Просто представь, что ты живешь с человеком, который тебе каждый день говорит: «Ты вор! Ты украл!» И за это бьёт тебе морду!
— Как так?
— Вот так. Приходишь с работы умотанный, а тебе говорят:
— Опять воровал?! И в морду! А потом тебя просто тупо имеют. И так ты живешь и мечтаешь, чтобы тот, кто унижает, обижает тебя, хотя бы утонул или свалился с балкона.
Он молчал… а потом за грудки меня схватил:
— Ты что, за нее? Ты же мужик!
— Я в постели со своей женщиной мужик, а сейчас просто человек. И если б твоя жена была твоей собакой, я был бы на стороне собаки.
Он взвился от обиды:
— Я стал врачом! Я работал! Я содержал ее!
— Она бы тоже могла стать врачом, она умна, просто обслуживала тебя и тратила себя на это. А за то, что ты ее бил, ты должен сидеть в тюрьме.
— А если она все же мне изменяла?
— А ты ей?
— Я ей давал по голове только когда она была неправа.
— Ты истязал человека! А кто тебе давал по голове, когда ты был неправ? Ты помнишь, когда сказал ей, что любишь?
— Я ей не говорил!
— Говорил!
— Нет!
— Да!
— Когда?
— Вот эта история с камнями — это и есть признание в любви. Она просто выросла, у нее вызрели силы, чтобы справиться с тобой.
Так мы говорили, и я расстроил его безжалостно.
Такая история любви – камни и волны.
Тошный был вечер.
— Все образуется, — тихо сказал доктор, сжав его руку. Если любовь остается романтичной, то только потому, что она так и не случилось.
Энтони, как теленок, боднул его головой в плечо.
 
 ГЛАВА 44. ИНЬ – ЯН И ДУРА СПИНАЛИС.
 
“Не люблю брать на себя ответственность за чью-то безответственность.”
 
Восход проснулся и возник
Из темно-синей ночи длинной,
Китайский выключив ночник,
Фарфоровый ночник, старинный.
 
Беседуя, доктор и Прагин, казалось, совсем забыли о времени.
 К ним подошла стройная блондинка в спецформе и предложила проводить в самолет.
— Отдельно от всех, — шепнул Прагин.
В самолете они первыми прошли на свои места.
— Эх, кресла широкие, удобные, одеяла мягкие.
Прагина все радовало в этой поездке, но более всего он дорожил близостью доктора, возможностью спокойно беседовать с ним. Слава Богу, в самолет никто не мог позвонить, отвлечь, и уйти из самолета некуда — лучшей обстановки для общения не придумаешь.
Самолет оторвался от земли, и через несколько минут хорошенькая стюардесса угостила их весело разбрызганной на блюде взлетной карамелью.
— Как цветные салюты! — от избытка чувств Прагин прищелкнул двумя пальцами, и, заигрывая со стюардессой, положил в рот леденец вместе с оберткой, но, прикусив, чуть не сломал зуб.
— Ой, — он схватился за щеку.
— Ничего, это у тебя еще молочные, — пошутил Леонид Андреевич, — если сломал, положи под подушку — новый вырастет.
— Откуда вы знаете, что вырастет? — потирая скулу, подхватил шутку Энтони.
— Ну, откуда? — степенно развернул блестящий леденец доктор. — Просто помню у себя во рту бойницы, которые не разрешалось зализывать. Я прятал свои молочные трофеи под подушку и ночью что-то там нашептывал доброй Фее... Спасибо ей, кстати! По сей день ни одной пломбы. Видать, мои стоматологические заклинания оказались столь эффективны, что могли бы осчастливить челюсти всего кариозного человечества!
— А что вы ей нашептывали, Сэнсэй? — захохотал Прагин.
— Ну, друг мой, оригинальный текст чудо-заклинания утрачен еще в прошлом веке, — положив леденец за щеку, усмехнулся Леонид Андреевич.
Самолет быстро набрал высоту, пасажиры расстегнули ремни безопасности.
Стюардесса привезла на тележке горячий чай.
— А как же мы с вами будем в Пекине с китайцами объясняться? — вдруг заволновался Прагин.
— Ну, во-первых, на симпозиуме все говорят по-английски — это прелесть как удобно, — обрадовал его доктор. — А во-вторых, китайский очень легкий!
— Вы владеете китайским? — удивился он.
— Конечно, я же бывал в Пекине не раз! Заходишь в лифт — надо сказать «сё» – значит, еду вниз, а «нихау» – вверх. В китайском языке практически нет родов и падежей, без вариантов! Никаких «мамочка, матушка, мамусенька» — «мать» и все!
— А как же без падежей? — недоумевал Прагин.
Доктор открыл баночку томатного сока, сделал несколько глотков.
— Эмоциональный окрас речи доносит интонация — одно и то же слово имеет несколько интонаций, что придает ему разные значения, например, «ёб, ёб» означает «шаг за шагом». «Ёб-ёб» – иди медленно, а с другой интонацией то же самое «ёб-ёб» – иди быстро. Но есть и русские слова, звучащие везде: спасибо, то есть «базиба», и «халасё» — прелесть, как приятно. Люди они не злые, приветливые, но из-за громкой гортанной речи впечатление, что лаются. У поляков речь шипящая: пше, пше. У французов гортанное рррр... У нас вар-вар – отсюда варвары, а у китайцев упор на «ху, су и сё». Когда они говорят по-русски, то вставляют вместо «Л» – «Р», дальше этого мои познания пока не продвинулись, — улыбнулся доктор.
— «Базиба» — это «халасё», — рассмеялся Прагин, — а то у меня разовьется комплекс неполноценности и я стану безответственным.
—Уй, не надо! Не люблю брать на себя ответственность за чью-то безответственность. А вообще, в отличие от мегавежливых японцев, которые даже сдачу подают на блюдце, китайцы довольно бесцеремонны, хотя это им не мешает.
— А в чем же проявляется их бесцеремонность?
— Ну, например, в общем потоке пешеходов кто-то может впасть в столбняк, глазея на вывеску, но идущие следом не обходят его, а просто отодвигают руками влево, вправо.
Повсюду шныряет множество электромопедов, но фары они не включают. Летит грузовик без фар — и на пешеходную зебру ноль внимания!
— Ну да, — рассмеялся Энтони, — придавят кого-то – не страшно! Их же много: отряд не заметит потери бойца.
По микрофону объявили, что самолет входит в зону турбулентности. Леонид Андреевич и Прагин пристегнули ремни.
— Меня всегда восхищают такие люди, как ты, — доктор ласково взглянул на него, — обладающие обоеполушарной адекватностью.
— Но бывают случаи, — Энтони всегда немного краснел от похвалы, — когда необходимо задействовать «третье полушарие», которое сортирует в отсеках памяти результативные предпочтения первых двух.
Он открыл столик, поставил на него два пластиковых стаканчика и, вытащив из кармана миниатюрную бутылочку вина, открыл зубами пробку, разливая себе и доктору.
Леонид Андреевич поднял стаканчик.
— Я синтезировал то, что свойственно мужчинам и женщинам, и, осознав различия и сходства, научился избегать многих конфликтов.
— О, как это интересно, — оживился Прагин, допив свой бокал, — я ведь скоро женюсь, сэнсэй. Мне очень важно понять такие вещи, чтоб сохранить отношения.
— Возможно, ты с чем-то согласишься, с чем-то нет, но это уже вторично, поскольку зависит от мужских и женских особенностей, а не от моей точки прозрения. Кстати, о точке зрения — у мужчин зрение хуже, вернее, менее интересно устроено: наше зрение сфокусированно, а женское, наоборот, рассеянно. Поэтому мы видим лучше на расстоянии, но не имеем широты охвата, а женщины, обладая развитым «боковым» зрением, умеют видеть «картину» в целом.
 — Это да! — засмеялся Прагин, — я вечно кричу: «Где мои носки? Дай мне рубашку!».
«Откроешь шкаф — и день пропал». Это вы в точку, доктор.
— Это Бродский, — улыбнулся Леонид Андреевич.
— А женщины, как правило, все быстро находят своим «слепым» мужчинам! Я это давно заметил.
— Да, — согласился доктор, — и не только потому, что лучше знают, где что лежит, они лучше видят!
— Ага! — Прагин достал из другого кармана еще одну бутылочку и проделал с ней те же действия. — Вот я заинтересуюсь хорошенькими ножками и смотрю прямо на них. А она ревнует: «Что ты так на нее уставился?!»
— Ну, да, — засмеялся доктор, — а сама может делать то же самое, но незаметно, глядя, казалось бы, в другом направлении.
Знаешь, и в отношении звуков: женщины различают более высокие частоты. Поэтому они тоньше улавливают изменения в тональности, в голосе замечают смену эмоций и более чутко реагируют. Женщина способна вести разговор и одновременно следить за тем, о чем говорят вокруг.
— Да, да, да, — закивал Энтони, закусывая вино бисквитом, — я подхожу к телефону со словами: «Приглуши телевизор». А во время беседы еще и оборачиваюсь, прикрывая трубку рукой: «Ну можно хоть немного помолчать!»
— Вот именно, — кивнул доктор, — мы не умеем, как они.
По микрофону объявили, что зона турбулентности пройдена, можно отстегнуть ремни безопасности. Энтони откинул спинку кресла и вытащил из кармана еще одну бутылочку красного вина, которую прихватил в ВИП-зале.
— Я вижу, ты ограбил аэропорт! — засмеялся доктор.
— Ничего, сэнсэй, они не обеднеют, — он снова налил два стаканчика. — Зато мужской мозг тяжелей женского! Выпьем за то, что мы их умней! Сделав глоток, доктор поставил вино на столик и разочаровал Прагина.
— Ты можешь гордиться, что наш мозг по объему больше женского, но к интеллекту этот факт не имеет отношения.
— Неужели я зря обрадовался? — комично расстроился Энтони.
— Бедняга, — глядя на его гримасу, рассмеялся Леонид Андреевич, — мозг – самый загадочный объект во всей Вселенной! Представь только: если собрать все компьютеры на планете, все существующие хранилища интернета, то по объему памяти
они будут равны мозгу любого из нас. Но у человека не один мозг, а целых три!
Ведь мозг многослойный, как капуста. Он сложил руки, изобразив форму мозга.
 — Вот тут, внизу находится кочерыжка – это мозг рептилии, в нем заложены базовые вещи, то есть поведение человека на уровне инстинктов.
Над мозгом рептилии расположен боле развитый мозг млекопитающего – это по сути вместилище человеческих эмоций. А затем уже следует самый верхний слой – мозг примата, он мало чем отличается от мозга животных.
Все три мозга: рептилии, млекопитающего и примата, действуют независимо друг от друга, но их действия согласованны. Активация глубоких слоев мозга опережает сознание на полсекунды, а информация о нашем выборе, о предпочтении человека появляется за семь секунд до принятия решения. Выходит, процессы в мозге запускаются до того, как мы их осмыслим, то есть в обход сознания! И я прихожу просто в ужас от мысли, что за принятие моих решений отвечаю не я, а та борьба, что происходит в голове между слоями мозга.
— От чего же тогда зависят наши решения?! — буквально возмутился Энтони.
— Это даже неприятно признать, — огорчился доктор, — но на самом деле все зависит от того, какая область в данный момент более активирована.
Вот тут, в самой сердцевине мозга кроется центр удовольствий — вентральный стриатум, он реагирует на любовь, алкоголь, наркотики, на всякие красивости и приятности жизни; но тут же в его реакции вмешивается другая сила — наша центральная кора, она отвечает за логику, рассудок, за достижение поставленной цели. А тут фронтальная, латеральная кора – зона самоконтроля. Чем сильнее ее активность, тем более вероятность того, что человек устоит от соблазна. Это можно развивать. Когда знаешь, где что расположено внутри собственной черепной коробки, тогда лучше понимаешь, куда надо целиться. Люди обычно нацелены в первую очередь на питание, размножение и доминантность.
— Доминантность? — переспросил Прагин.
— Ну да, — кивнул Леонид Андреевич, — как бы мы ни были толерантны к человеческим слабостям, но исторически всеми людьми владеют эти три основных пункта. В результате любая особь вынуждена доказывать свое превосходство, иначе соплеменники затопчут.
— А женский мозг все равно меньше мужского! — упрямо заключил Прагин.
— Но женщина сама по себе меньше мужчины, заступился за прекрасную половину человечества доктор, — ее мозг меньше мужского, но имеет более широкий пучок нервных волокон, передающий сигналы из правого полушария в левое. Женские полушария связаны вдвое более сильными нервами, чем наши.
В организме человека от самого копчика, где прежде был хвост, тянется, врубаясь в череп, позвоночный столб, похожий на шею и головку лебедя.
Он вытянул руку, согнул в кисти и собрав пальцы щепоткой:
— Вот так. Этот "лебедь", как ретикулярная формация старого животного мозга, располагается под dura spinalis…
— Ага, — перебил Энтони, — меня эта ДУРА СПИНАЛИС еще в студенчестве забавляла…
— Звучит смешно, — согласился Леонид Андреевич, — а если нервные волокна мозга распрямить, как мотки вязальных ниток, и соединить, то сложится путь в миллионы километров — точнее, восемь раз до Луны и обратно.
— Так это же путь в космос! — воскликнул Энтони.
— Именно, — кивнул доктор, — это значит, что во Вселенную можно проникнуть без ракеты — мысль действенна! А КАК РАБОТАЕТ МЫСЛЬ И ДЕЙСТВИЕ, ты помнишь?
— Конечно. Мысль зарождается в наших лобных долях — там центр принятия решений,
а действиями заведует вентральная покрышка среднего мозга, она и есть источник энергии.
— Отлично! — одобрил Леонид Андреевич. — И работает она, как обычная батарея.
Для того, чтобы в голове соединились мысль и действие, существует восходящий мезокартикальный путь, который выступает как соединительный кабель. Между лобными долями и ретикулярными ядрами существует петля, благодаря которой мы расшифровываем коды языковых алгоритмов — эта уникальная способность и есть наша генетическая характеристика, потому что из всех существ, населяющих планету, способность к речи как привилегия дана только человеку. Если в голове не наводить порядок — скатишься в персеверацию.
— Персеверация? Вы имеете в виду, что покрышка среднего мозга начинает проявлять бесполезную активность?
— Да, из-за этого человек впадает в предсказуемость речи, в бессмысленные повторы слов, матерных выражений и в результате теряет свою индивидуальность, свою самобытность.
— Это означает, — захохотал Энтони, — pia dura spinalis задубела вконец! Лебедь искривил шею и перестал пропускать импульсы, капец! Мезокартикальный путь в тумане.
 Глядя на его раскрасневшееся лицо, Леонид Андреевич улыбнулся.
— В итоге человек превращает свой лебеденок-позвоночник в гадкого утенка, и никогда ему не сложить из прекрасных волокон головного мозга путь в космос, — он указал рукой в небо.
— Да мы и так уже в небе, сэнсэй! — захохотал Прагин, хватая его за руку.
 Леонид Андреевич заметил на руке Энтони синяк.
— Где ты так ударился?
— Да это еще когда чемоданы ставил на стойку для осмотра, но у меня кожа дубленая, пройдет.
— Кстати, кожа у женщин обладает чувствительностью в 10 раз большей, чем наша, — сказал он.
— В десять?! Я не знал! Ничего себе!
— Да, — подтвердил Леонид Андреевич, — поэтому женщины придают прикосновениям повышенное значение. В момент тревоги, гнева, обиды ты услышишь: «Не прикасайся ко мне!» — или что-то в этом роде.
— А как вести себя, если она обиделась? — спросил Прагин.
— Обиженная женщина хлопает дверью навсегда! — усмехнулся доктор. — Но я бы посоветовал догнать и утешить: ласки, поцелуи повышают в ее организме выработку тестостерона, успокаивают.
— А я, — сказал Энтони, — если не в духе, не люблю, чтоб меня трогали.
— Правильно, потому что мужской организм должен сам выработать этот гормон,
 за мужчиной не надо бежать с уговорами, ему надо дать время, иначе он крикнет:
— Оставь меня в покое!!! 
Это просто разная физиология, понимаешь?
— В чем же разная, когда женщина тоже это говорит: «Оставь меня!»
— Она может сказать то же самое, но на самом деле она хочет другого, хочет, чтобы мужчина не уходил, а он, говоря «оставь меня», действительно хочет, чтобы его оставили в покое.
— Знаете, сэнсэй, вот я сплю, как слон, ничего не слышу, а она просыпается от каждого шороха — почему так?
— Просто чуткость женщин и беспробудность мужчин зависит от выработки тестостерона. У нас его больше, чем у них, и во время сна у нас электрическая активность мозга падает на 70 процентов, а у них только на 10. Поэтому женщины более чутко спят, но главное то, что из-за менее глубоко сна им нужно спать не столько же времени, сколько мужчинам, а на два часа больше.
Энтони откинул кресло, расположившись удобней.
— А вкусы у нас с ней совершенно разные в смысле еды!
— Это закономерно, — согласился доктор. — Что касается вкусов и запахов, они лучше воспринимают сладкое, а мы соленое и горькое.
— Вот интересно, почему это?
— Наверное, потому что мужской неандерталец был занят поиском пищи, а его дикая дама – сбором ягод. Отсюда у него чувствительность к горькому: он отличал, съедобное это или нет. А у нее к сладкому: она определяла, спелый плод или зеленый.
— Во-во, — подхватил Энтони, — иногда ловлю себя на мысли: ну что меня так раздражают усы моего начальника в торте? Это оттого, что уже там, в среде динозавров, он вместо охоты сачковал, объедая ягодки. Сидит на дне рожденья, уплетает торт, а я злюсь: ну, гад от первого колена! И двери перед женщиной никогда не отроет, хамло.
— Вполне возможно, — усмехнулся доктор, — что пропускать леди вперед, открывать перед ней дверь — не просто свод хороших манер, а своего рода атавизм первобытного моветона.
— Ага, — тряхнул своей гривой Прагин, — запустить даму в пещеру впереди себя и выяснить, есть там саблезубая тигра или нет?!
Представив эту сцену, они оба захохотали.
— А я вот ласковых слов говорить не умею, — признался Энтони. — Вчера сказал: «Золото мое!» А прозвучало коряво.
— Но если ты ей сказал : "Золото мое", то ты прав!
— Но вы же ее не знаете!
— Я знаю, что в женском организме в шесть раз больше золота, чем в мужском!
— Да что это такое? — возмутился Энтони. — Ну я не знаю, у них все лучше! Зато у нас есть член – отакот!
— Угу, — рассмеялся доктор, — если мужчина чего-то не знает, то полагает, что это знает другое, важное для него место, которое не мозг. Всю свою личность мужчина измеряет penis-ом, как логарифмической линейкой.
— Линейкой?! — Прагин затрясся от хохота.
— Ну да, мне пока не встречались женщины, которые бы как-то особо гордились своими вагинами.
— Ну и что, — возразил Энтони, — пусть Рима пуденди — это окно на сушу, женщина все равно не может самоутверждаться ее достоинством. Что, она скажет: «Ах, какая у меня большая вагина — вот я молодец! Ух, я мачо!» Да-а?
Он прыснул со смеху.
— Зато очень гордятся всеми остальными частями.
— А мужчина способен, глядя на нее, заниматься conceptual rape, — сказал доктор.
— Не понял! Чем заниматься ? — уточнил Энтони.
— Это "умозрительным изнасилованием", то есть воображаемым соитием без ее предварительного согласия.
— Ну, правильно, — кивнул Прагин, — а что, я должен спрашивать: «Разрешите, я вас глазами отымею!» Мало ли, может, она не против!
— А с любовью женщинам психологически гораздо сложней, чем нам, — заключил доктор.
— Чем это им сложней?
— Да тем и сложней, что любовь ведет к страданиям, избавиться от которых – Нота Бене! — доктор поднял палец, — мужчине нужно три месяца, а женщине полтора года.
— Полтора года! Облысеть можно, — воскликнул Прагин.
— Вот именно. Между прочим, лысые женщины редкость, потому что волосы у них в коже головы растут на 2 миллиметра глубже, чем у нас. Но природное различие полов при всей амплитуде несовпадений все же способствует тому, что наши Инь и Ян идеально дополняют друг друга!
Стюардесса подкатила к ним тележку: «Обедать будете, господа?»
— Я голоден, как волк, — потер ладони Прагин.
— Вы предпочитаете рыбу или мясо?
— Мясо с кровью, и рыбу, и три супа!
— Приятного аппетита, — сказала она, выложив на его столик горячую порцию. Леонид Андреевич от обеда отказался.
 
 
ГЛАВА 45. КАЗУС В ДАМСКОМ ОТДЕЛЕ.
 
«После определенного возраста женщина становится невидимкой».
 
Прижимаюсь щекою к маме —
И проступки мне прощены,
Все ошибки защищены
Лично авторскими правами!
 
Пообедав, Энтони открыл глянцевый журнал, рассматривая моду.
— Я хотел бы из Китая привезти маме красивое нижнее белье. Стареет, бедная, мне так жаль, — вздохнул он, — и этой беды не остановить.
Леонид Андреевич прикрыл глаза рукой и тихо рассмеялся.
— Не обращай внимания, — он опустил защитную пленку на иллюминатор, пригасив яркий свет, — вспомнился абие один случай.
— Нет, вы не можете утаить, пожалуйста… — взмолился Энтони.
— Мне неловко…
— Вы вспомнили о любимой женщине, сэнсэй?
— Да, я вспомнил о маме.
— Я всегда откровенен с вами, а вы скрытны, никогда о себе ни слова, — обиделся Энтони.
— Это не скрытность, просто невольно избегаешь трогать что-то личное, сокровенное…
— Разве я не способен понять вас? — Прагин заглянул ему в глаза.
— Я тоже переживал увядание мамы, — после некоторой паузы сказал доктор, — она была необыкновенно красива, я всегда любовался, гордился ею. Мне хотелось удержать в ней женщину, отдалить старение, потому что после определенного возраста женщина становится невидимкой.
Прагин затих, боясь спугнуть неожиданную откровенность доктора.
— Будучи совсем еще мальчиком, — тихо сказал он, — я видел в доме прекрасное нижнее белье. Мама шила комбинации и бюстгальтеры у Кульгевич, одевалась у портних и меня одевала. Для меня была портниха Елена.
В подростковом возрасте я носил сногсшибательный клеш, щеголял в модных курточках, но позже случился поворот судьбы.
 Доктор сдвинул брови.
— Мы обнищали. За несколько лет мама износила кружевные комбинации. От вида штопаного нижнего белья я просто рыдал.
Но после школы поступил в институт, получил именную стипендию – повышенную. По тем временам огромная сумма. К тому же я вел студенческое научное общество за дополнительную плату, и у меня сосредоточился некоторый капитал. Это были сложные годы, хотя какие годы в России были не сложными? Каждые десять лет все меняется, но каждые сто – все остается неизменным. Ребята перебивались, как могли, фарцевали, а тут – гордость, деньги, нажитые умом.
И пошел я купить маме подарки в отделе нижнего белья. Растерялся, так как был молод, такого размера груди в руке еще не держал. Мне казалось все это чем-то гигантским. Не мог представить, какому объему соответствует в реальности та или иная вещь, стеснялся спросить. Вертел в руках бюсты от 3 до 6, комбинации от 48 до 54, и продавщицы завертелись вокруг меня.
Женщины и без того внимательны ко мне, поскольку я люблю женщин, знаю, что им надо, умею доставить.
Но когда у меня в руках куча разноцветных лифчиков, смущение — видимо, особый шарм. Я пытался объяснить, что это подарок, но, вероятно, выглядел, как падишах. Невозможно представить, что этот подарок всех размеров предназначен для одной женщины! И вдобавок она — мама, не мог же я признаться в этом! Стоял, присматривался к грудям, думая: такая или нет? И женщины сбежались ко мне со своими услугами и советами так мгновенно, что я взмок и вспух, но их призвали по своим отделам.
Осталась одна хорошенькая продавщица. Я выбирал бюстгальтеры, как настоятель гарема, она предложила свою грудь в качестве экспоната. Примерила поверх одежды бюст, а когда я хотел его взять, прижала мою руку к груди. И я взорвался прямо в магазине, схватил ее, перекинул через прилавок, придавил собой и остановился буквально на краю гибели.
А она сказала: «Продолжай».
Под прилавком было мягко, там лежали вещи. Она держала меня за сущность, я почувствовал себя какой-то сумасшедшей скотиной. Тем не менее, хотел ею быть, но она проявила столь неуемную инициативу, что отвратила этим, и я выбрался из-под прилавка почти целомудренным.
Пошел в кассу и немедленно купил белье всех размеров.
А мама потом так и носила — от 48 до 52. Одни вещи болталось на ней, другие облегали. Но кружева смотрелись изумительно. Она смеялась, примеряя эти наряды, не зная, конечно, сцены под прилавком и моего комсомольского дефиле в дамском отделе.
Но тогда, держа бюстгальтеры разных цветов и размеров, я совершенно аскетично присматривался к женским грудям, мысленно примеряя и сравнивая. Действительно,
хотел купить, был настолько занят, просто сосредоточен на выборе, не разумея того, что попал в классику комедийного жанра. Погрузившись в трудности выбора, я вертел гигантские бюсты: розовые, салатовые, как летние панамки. Конечно, женщины получали удовольствие от такого покупателя.
Мама, смеясь, восхищалась моими дарами, у нее было блестящее чувство юмора не только в степени восприятия, но и в стадии производства смеха. Я обожал ее и сейчас обожаю.
Но тогда чуть не умер с голоду — ни копейки не осталось на жизнь, а это было начало месяца. Просто я хотел, чтобы она оставалась молодой. Это воспоминание о белье никогда не доставал из шкатулки памяти, но сейчас приятно вспомнить, что тогда я не рухнул до конца под тем прилавком.
Потому что в результате был бы противен себе. Не люблю потворствовать грубой похоти. Хотя и это было, но не в данном случае, слава Богу. Все же ценю чувство, а не голый рывок инстинкта.
Стюардесса принесла десерт.
— Гранд мерси! 
Энтони взял два пирожных и поцеловал ей руку.
— Да… непросто собрать в своей жизни плоды "ума холодных наблюдений и сердца горестных замет", — усмехнулся он, — моей маме пришлось повозиться со мной — я и врал, и дневник с двойками прятал, а вы?
— Я тоже маме не все говорил, — кивнул доктор, — жалко было огорчать ее, и без того виделись раз в неделю. Она директором школы работала... а я в интернате пропадал... в третьем классе не умел читать!
Энтони взглянул с удивлением.
— От природы я дислексик, в то время никто не понимал, что бывает такое избирательное нарушение, которое не дает овладеть навыком чтения при сохранении общей способности к обучению. Это я и сам понял гораздо позже. А тогда не знал, что написано в книжке, но, имея феноменальную память, при неумении читать дотянул до четвертого класса. Я делал вид, будто читаю, а сам, глядя в книгу, говорил то, что мне Наташа Дмитрова прочла на перемене.
— А что вы видели в книге?
— Видел, что буквы не стоят по очереди, а переворачиваются.
— А я где-то читал, — Прагин почесал затылок, — что дислексия часто характеризуется как «проблема гениев», ею страдали многие знаменитые личности: Андерсен, Леонардо да Винчи, Альберт Эйнштейн…
— Но наша учительница Вера Пална, — прервал доктор, — этого не знала, пытаясь унизить меня тем, что мне до Пашковой, как до луны! Потому что толстая Пашкова тараторила, глядя в книгу, как автомат.
— Вы страдали? — осторожно спросил Энтони.
— Да, но скорее от того, что когда этот факт все же вскрылся, учителя, будучи уверены, что я притворяюсь, будто не могу прочесть, наказывали весь класс. Не пускали на прогулку, отменяли сладости, а озлобленность за это дети направляли на меня. Возникали драки, буквально кровавые бои, я научился быть беспощадным.
А в отношении Веры Палны пришел к выводу, что она — круглая дура спиналис.
И не обиделся, рассудив: если Пашкова — луна, а я —  земля, то мне до нее точно так же, как ей до меня, и надо быть совсем тю-тю (он покрутил у виска), чтобы не понимать этого.
Энтони расхохотался.
 — У Канта есть знаменательное выражение: «Есть только две вещи в мире, достойные нашего удивления – звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас, над которым не властно время». А вы помните первую книгу, которую прочли?
— Отлично помню — это был Толстой, «Кавказский пленник». В то лето я залез на дерево и дал себе клятву не покинуть это дерево, пока не научусь читать.
Просидел долго, спускаясь только вечером, а утром снова возвращался с книгой на дерево. Но буквы не складывались. Я был близок к суициду, от отчаянья рыдал. А потом запел — и вдруг сложилась строка, и так до самой ночи я пел «Кавказского пленника». А утром дрожал от страха, боялся заглянуть в книгу: а вдруг это чудо больше не получится, вдруг эта сила колдовская исчезла? И поплелся на то же место, залез на дерево, пропел всего Жилина и Костылина, а потом пропел тираж, выпуск, печать офсетную, чтобы не осталось в книге ни одной буквы, которую я бы не спел.
Наверное, со стороны у меня был вид сумасшедшего мальчика, который плачет, поет, целует книгу, дерево, листья… И смеется…
У мамы на столе лежал Эмиль Золя — «Страницы любви», я взял книгу, но не смел заглянуть: а вдруг на земле способность читать испортится во мне?
И снова влез на дерево. Это была вторая книжка в моей жизни, там была красавица Элен, он держал в своей руке ее ступню и целовал розовые пальчики. Я был изумлен таким чувствам. Потом мне под руку попался сборник Лермонтова, и я забредил Лермонтовым на всю жизнь.
— Дислексия практически неизлечима, — заметил Энтони.
— Да, это неизлечимо, но обучение через пение — одна из прогрессивных методик, я открыл этот метод интуитивно. Сейчас дети-дислексики учатся по кассетам, на слух.
И хотя моя техника чтения такова, что могу с листа в прямой эфир без запинки прочесть любой сложности текст, все же я читающий дислексик, буквы, когда пишу, по сей день переворачиваются, я их ставлю обратно в строй, а знаки препинания на моей странице троллит вредный шишок и разбрасывает куда попало...
Но в интернат я больше не вернулся, мы с Наташей Дмитровой удрали. Я переодел ее в мальчика, мы спрятались в поезде, решили ехать в Америку помогать бедным детям, потому что у нас все хорошо — у нас счастливое детство, а они бедные — у них капитализм.
 
ГЛАВА 46. САМАЯ ЧИТАЮЩАЯ СТРАНА.

«Выхожу один я на дорогу, спит земля в сиянье голубом»
 
Не плачь по мне, поверь, хоть это странно:
В загробном мире огорчений нет.
Я на груди утеса-великана
Сплю тучкой, завернувшись в лунный свет.

— А Лермонтова убили таким молодым… — задумался, глядя в иллюминатор, Энтони. — Знаете, я как-то прочитал список писателей и поэтов, начиная с древнего Рима, которые покончили с собой, так почти четвертая часть из них – русские. А среди убитых или погибших писателей всего мира почти половина русские.
— Проклятая тенденция, — с горечью сказал Леонид Андреевич, — позор для страны, считающей себя самой читающей в мире.
— Версий гибели поэтов много, — сказал Энтони, — в зависимости от точки зрения современников и потомков, но трагические судьбы писателей и поэтов серебряного века стоят отдельно. Я, прочитав воспоминания современников о Лермонтове, сделал вывод, что не нам судить о тех дуэлях. Время другое было, нравы другие, взаимоотношения в обществе другие… Не могу я осуждать Мартынова за его роковой выстрел, ведь высмеивал его прилюдно Михаил Юрьевич, жестоко высмеивал. И не мог дворянин и офицер тогда поступить иначе, тем более, что Лермонтов фактически настоял на дуэли. Хотя… не оступись Барант во время первой дуэли, их могло быть еще больше… и про «немытую Россию», и о том, как «на севере диком», мы бы не узнали. И думаю, у нас нет права копаться в их «белье», это не нужно.
 — Ты говоришь о безвременно погибших поэтах, писателях, сделав вывод, что не нам судить. Да еще в пример приводишь дуэль Лермонтова? Не можешь осуждать Мартынова? Оправдываешь, да?! Так знай: мы уже говорим перед барьером! — вспылил Леонид Андреевич. — Представляешь себя демократично-объективным? НЕТ! Не доставлю тебе этого удовольствия! Такая позиция безнравственна — ты не осуждаешь Мартынова? А он себя осудил! Он до конца жизни каждый год в день дуэли напивался до бесчувствия — совесть глодала.
Ты говоришь, не нам судить людей тех времен? А кому?! Ну вот, ты же судишь!!! Только не Мартынова – значит, Лермонтова?! Ну и читай в таком случае Мартынова! Что же ты не читаешь его опусы, не услаждаешься ими?! Ведь Мартынов писал стихи, считал себя поэтом, дружил с Лермонтовым еще с Петербургской школы юнкеров, не зря его обвиняли в плагиате! И в попытке состязания с Лермонтовым, и в прямом подражании ему! Здесь не надо продираться через столетия, достаточно просто тексты сравнить. А какую гадкую прозу он писал! “Гуаша” называется. Как сладострастно описывал похотливую любовь офицера к 11-летней девочке: “Как трогательна ее плоская грудь…” Или в этом вопросе ты тоже толерантен?! А как он попал на Кавказ? И почему Лермонтов смеялся над ним? И как грязно он убил его, ты вникал? Мартынов был амбициозной бездарью, мечтал о наградах — об этом говорят его произведения, но влип в гадкую историю: был обвинен в карточном шулерстве, у него была кличка в полку «Шулерхоф»! Что ж он там не обижался, не дрался? Это ли не позор — получить среди офицеров подобное прозвище?! За эту низость он был вынужден подать в отставку! И поперся в Пятигорск, а там стал щеголять в черкеске и каракулевой папахе, да еще украшался длиннющим чеченским кинжалом. Конечно, Лермонтов находил этот экстравагантный наряд, этот новый имидж своего старого друга по меньшей мере смешным. Пришел на чужую землю и чеченца из себя корчит! Не только смешон, а еще и нелеп. Ты говоришь, "ведь высмеивал его прилюдно Михаил Юрьевич, жестоко высмеивал."
Типа заслужил Лермонтов пулю, да? А если б мы пошли в Сомали воевать и там бы ты папуасом вырядился, я бы тоже высмеивал! Потому что это выглядит ка-ри-ка-тур-но.
Да, он рисовал на Мартышу карикатуры — для этого еще и рисовать надо уметь, и писал эпиграммы: Скинь бешмет свой, друг Мартыш».
Но суть не в этом, а гораздо глубже. И хотя события происходили в 1841 году, но и сегодня они актуальны! И сегодня нам не только есть до этого дело — мы живем в тех же ножницах! Тема открыта, и тема эта — Кавказ! Недавно закончилась очередная война на Кавказе — ничего не покрылось плесенью времени, все свежо и кровоточит!
Суть в том, что у Мартынова и Лермонтова были полярно разные взгляды на эту войну! Лермонтов воспринимал наше вторжение на Кавказ как трагедию! Мучился вопросом: какое мы имеем право?!
А Мартынов был уверен в нашем превосходстве и праве применять против них тактику выжженной земли! В то время общество распалось на два лагеря, «за» и «против», так же как сегодня: узурпация или война! И в своей тупой поэме (забыл название) Мартынов издевался над Лермонтовым, он шаржировал его:
 
Вот офицер прилег на бурке
С ученой книгою в руках,
А сам мечтает о мазурке,
О Пятигорске, о балах.
Ему все грезится блондинка,
В нее он по уши влюблен.
 
— А дуэль как прошла?! Ты секундант Мартынова! — горячо сказал доктор. — Ты же его не осуждаешь? А я за Лермонтова!!!
Так вот, дуэль была с пятнадцати шагов — кто выстрелит первым. И Лермонтов не стал стрелять в твоего Мартынова! Не стал!!! Он выстрелил в воздух! Он разрядил свой пистолет! Это благородство, великодушие!
А Мартынов...
Его секундант крикнул:
— Ну, кончится это?!
И тут же выстрел! Подлый — прямо в грудь! Пуля навылет — и Мишенька упал. Убит, убииит — в 26 лет! Жизнь мальчика забрал, поэзу зачеркнул!
А ты… Эх, люди… все они создавали атмосферу, выталкивающую поэта. Конечно, лучше Лермонтову погибнуть, ведь он считал преступлением дела на Кавказе – «Мцыри» читай! А Мартынову лучше жить, ему же нравилось на чужой земле стрелять и девочек чеченских иметь в чеченской папахе!
Он и остался — и властям хорошо... А что он создал, что написал?
 ...А Лермонтов с трех лет рос сиротой, его мать умерла в 20 с небольшим от чахотки.
"Я никому не мог сказать
Священных слов отец и мать"... — это он о себе, не о Мцыри....
Растила его бабушка, внука выкупила у отца, заплатила за него, крутого нрава была, крепостных порола на конюшне, а они к трехлетнему Мишеньке бежали за защитой!
— Спаси, барин, от наказания! И он ложился на пол, бил ножками, протестовал, и бабушка отменяли порки. С младенчества — личность, защитник!
Она любила его, ездила за его полком, тосковала, в окошко платком махала, когда полк на лошадях шел — офицеры останавливались и отдавали ей честь! Такой авторитет был у Лермонтова.
Он мог убить этого шулера, его смелость уважали, но он был Поэт — это другой состав крови! И убили его. А за спиной Печорин, «Парус», «Бородино», «Демон»… Боже мой... Остались нетронутыми белые листы... и ни детей, ни семьи, ни жизни...
— Но ведь Лермонтов при дамах острил насчет Мартынова, — сказал Прагин, — он называл его «горец с большим кинжалом». Надо же было так случиться, что это слышали дамы. Я же говорил, что версий любого конфликта может быть много. Я не защищаю Мартынова, но сказал, что осуждать его не могу...
Доктор посмотрел на Прагина.
— Помнишь:
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!
Это он о Пушкине, точно самом о себе сказал, — свою смерть видел .
— Почему вы говорите, что это Лермонтов о себе? — удивился Прагин.
— Потому что Пушкина убили в живот, — вздохнул доктор, — это Лермонтов пал с свинцом в груди – пуля навылет… А земля…? Ведь правда в сиянье голубом!
Он прозрел это еще до космической эры… Какая душа… Эта душа — Вселенная... Эта душа – бессмертна! И я не хочу быть ни толерантным, ни объективным, ни прощающим.
Пускай я буду каким угодно… Но… никому никогда не прощу ни Сашу, ни Мишу, ни Марину… ни те сотни… что были убиты… со времен древнего Рима…
Доктор замолчал, глядя в иллюминатор. Облака клубились снежными горами и казались такими плотными горками, что хотелось катиться с них на санках.
 — Сейчас вспомнил, как мой трехлетний сын читал про дуб зеленый… кот ученый... И вдруг он сказал:
— Пушкина убил Дантес! Но эсли п я там был, я бы Пушкина спас!
— Как бы ты спас его, сынок?!
— Я бы выбежал и крикнул Пушкину: «ПРИИГНИИСЬ!!!!»
Пригнулся бы перед ними и был бы жив...
Но нет! НЕТ!
И не морочь меня примерами из воспоминаний современников. Неужели ты не видишь, не понимаешь, что я сам делаю выводы, а не их с чьих-то слов. Мне не нужны чужие мнения, у меня есть свои!
Есть я и Мартынов. Я открыл то, что он написал своей рукой, прочел, как он описывает похотливое вожделение к ребенку, и сделал вывод о об этом человеке.
— Но в то время ведь к этому иначе относились, — сказал Энтони, — например, в Индии девочек рано отдавали замуж, вот Рабиндранат Тагор, философ, поэт, политик…
Доктор перебил его:
— Не надо рассказывать, что в другие времена были другие нравы — я сам знаю этому цену. Вожделение к ребенку — это педофилия, грязь, низость и подлость. В любой нации девочки в таком возрасте — дети. Что такое мужик и ребенок, тебе объяснить?!
НЕ надо трактовать, как мне понимать! Есть анатомия, физиология, мораль и ответственность мужчины перед ребенком во все века! Детей надо защищать и беречь, а не растлевать и калечить, что тут понимать? Одного этого факта достаточно для презрения. Перед авторитетами люди склоняются — Бог им судья! Но я знаю то, что знаю. Я открыл стихи Мартынова и увидел, что он их украл у Лермонтова! И мне не нужны пояснения современников! Я сам знаю цену этому поступку. И так могу ответить по каждому пункту! Суть даже не в факте, суть в отношении нашем к этому к факту.
Знаешь, справедливость не в том, кто виноват и за что. Справедливость — в раскаянье, справедливость — в сострадании, в беззаветной любви — высшая справедливость. Над этим не властно время. И суть не в том, кто виноват, а в памяти, в благодарности поэту, в человечности.
— Ах, доктор, наслаждение — слушать Вас! Из чистого эгоизма согласен провоцировать, если будут рождаться вот такие рвущие душу речи!
Но Вы не совсем справедливы ко мне. Я лишь пытался донести мысль, что гении жили не в вакууме. Ведь согласитесь, и Волошин теоретически мог убить Гумилева, если бы всерьез стрелялись, и Пушкин Кюхельбекера.
— Не соглашусь! Зачем я должен думать, что могло бы быть теоретически, когда я
знаю на практике – ни в одной стране мира за всю историю человечества так жестоко не обходились с поэтами, как в России. Не говорю уже о науке и искусстве — только о поэзии в срезе ближайшего столетия.
 Радищев покончил с собой из-за попрания человеческого достоинства:
«Я то же, что и был и буду весь мой век:
Не скот, не дерево, не раб, но человек!»
Грибоедова растерзала озверелая толпа, царь за дарованный брильянт проглотил это молча.
Пушкин погиб – пуля в живот – в 37 лет — его к этой дуэли подвели.
"Нет, весь я не умру".
Лермонтов убит – пуля в грудь – в 26 лет! " Спит земля в сияние голубом".
Гумилева расстреляли в 32 года:

Но забыли мы, что осияно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это – Бог.

Есенина приходили арестовывать сотню раз, есть версия, что убили, потом повесили, его не стало в 30.

Дар поэта — ласкать и карябать,
Роковая на нем печать…
Маяковский застрелился в 34 года:
Мечу пожаров рыжие пряди,
Волчьи щетинюсь из темни ям.
Люди, дорогие, Христа ради,
Ради Христа, простите меня.
Багрицкого не стало в 38 лет...
Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова
То, что влюбленному забыть нельзя,-
Рассыпанные кудри Гончаровой
И тихие медовые глаза.

Николай Клюев – аресты, ссылки – в 37 расстрелян за поэму «Погорельщина», в ней усмотрели памфлет на коллективизацию.
Мандельштама уморили голодом на каторге – в тюрьме погиб за стихи:

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра, —
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам...

Блок от голода, от истощения умер:
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли.
Гаршин бросился в лестничный пролет – покончил с собой.
А ближе к нам кто?
Ахматова пережила террор, издевательства; единственного сына, ученого-просветителя Льва Гумилева, осудили на 14 лет лагерей.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Пастернак – террор, оскорбления, подлости. Его любимую женщину, беременную, арестовали, мучили на допросах в мирное время в каземате, погиб его ребенок.
Это он ей писал, рыдая:
Свеча горела на столе… свеча горела.
Из Союза писателей изгнали, затравили:
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство.

Поэт Галактион Табидзе выкинулся в окно, покончил собой в знак протеста:
А дождик лил всю ночь и лил все утро,
и во мгле опасной все плакал я, как старый Лир,
как бедный Лир, как Лир прекрасный.
Борис Чичибабин – Лубянка, Бутырская и Лефортовская тюрьма:
Как я дожил до прозы с горькою головой?
Вечером на допросы водит меня конвой.
Лестницы, коридоры, хитрые письмена...
Красные помидоры кушайте без меня.
Заболоцкий – арест, тюрьма:
Облетевший мой садик безжизнен и пуст.
Да простит тебя Бог, можжевеловый куст.
Марина Цветаева – мужа расстреляли, старшая дочь пережила 17 лет
лагерей, младшая умерла от голода в Москве. Цветаева повесилась в Елабуге.
Варлам Шаламов в 26 лет был заключённым в советских лагерях, его слова:
"Такого рода заведения — самое страшное и самое несомненное свидетельство деформации человеческого сознания, которое произошло в нашей стране в XX веке. Человек оказывается лишенным не только права на достойную жизнь, но и на достойную смерть."
Бродский – тюрьма, ссылка – выгнали из России, а мир ему Нобеля дал.
Берегите нас, поэтов. Берегите нас.
Остаются век, полвека, год, неделя, час,
Три минуты, две минуты, вовсе ничего...
Берегите нас. И чтобы все — за одного – это Окуджава.

Поэт идет к закату бредОвому смотреть, как небо заканчивается,
Чтобы дать дорогу чему-то новому, тайному и заманчивому,
Чему-то неясному, непредсказуемому – тончайшей звездной вибрации.
И он найдет подлежащее и сказуемое для всей небесной абстракции!
Потому что в реальности - вашей, банальной – он ищет иные черты:
Незаштампованной, парадоксальной, удивительной красоты!» - это мои строчки.

Хороша страна, считающая себя самой читающей – читают они! И ты мне предлагаешь теоретически что-то там представлять? Проявлять толерантность? Побойся Бога.
— Я вашу сторону полностью принял, но терзался вопросом: имею ли право? Да и общество у нас разнородно. Я в армии служил с парнем с Рязанщины, он под баян удивительно красиво пел "Не жалею, не зову, не плачу...". Я был поражен, что он не знает, чье это произведение. А зачем? Ему и без этого хорошо. Презирать его? А имею ли право?
— Благодарен за твое терпение, друг мой, но не опримитивливай мои слова — я не испытываю презрения к людям за их незнание, необразованность! Я говорил о человеческих качествах, о порядочности! Есенина не знает, Пушкина? Ну и что?! Это не подлость!
В США никто не знает Есенина! И когда я им читал Пушкина, естественно, на английском, то они говорили:
— Тихо, доктор Пушкина читает — это их лучший черный рэпер!
И я репал Пушкина в Нью-Йорке. Бывает и так — в мире разные культуры. Есть гениальные поэты, о которых наши не имеют понятия, так что? Разве об этом речь?
К тому же Пушкин в большей степени именно национальный гений, а не мировой.
Это связано не с объемом его великолепного дара, а с тематикой его произведений: Пугачев, Годунов, Разин ... национальные герои!
Заметь, Пушкин написал "Капитанскую дочку", и Лермонтов про гарнизон — "Максим Максимыч". Онегин и Печорин — в фамилиях героев названия рек, но это не плагиат, это самостоятельные, самобытные произведения. А Мартынов — вор, и мысли его крал, и вдохновение, и жизнь!
И это не имеет никакого отношения к твоим примерам. Мне не важно, сколько человек книжек прочел! Мне сам человек важен, его сущность, дух, отношение к миру, к жизни.
Люблю наших поэтов, потому что они — совесть России. А стихи люблю, потому что это самый концентрированный вид языка. Весь смысл умещается в нескольких строках, стихи как математические уравнения!
Они обладают тем же уровнем лаконичности, их можно разворачивать, как формулы, и с каждым разом открывать в них все больше глубины — это завораживает.
 
ГЛАВА 47. ОТЧЕ НАШ.

«Суггестивные эпидерсии религиозных представлений».
 
А в гулкой бездне, в тьме глухих берлог,
Усыпанная звездною порошей,
Вселенная спала, как носорог,
Похрапывая в Боговы ладоши.
 
По микрофону объявили, что самолет идет на снижение, пассажиры стали пристегивать ремни безопасности. Прагин наблюдал, как нарядная старушка с голубым перманентом, в перламутровых очках, достала из инкрустированной стразами сумочка иконку и
принялась усердно молиться.
— Знаете, а я перед полетом в Китай ходил в церковь, — он поглядел в иллюминатор, — один Бог знает, сколько чепухи во мне.
— Верования — интимная сфера духовности, — сказал доктор, — коэффициент чепухи есть в каждом по факту существования.
— Симметрично солидарен, — улыбнулся Энтони, — я не приемлю никакие агитки по этим вопросам: никто не знает, как правильно, как надо и как лучше — это каждый должен решать для себя сам, иначе религиозная тема немедленно превращается в пучину спора, каждый считает, что надо жить по его разумению.
— Потому что изнасилование чужого мозга своими понятиями есть первобытно-рудиментарный инстинкт человека, — доктор пристегнул ремень безопасности, — невозможно попасть в рай одной религии, минуя ад десяти других.
Прагин рассмеялся, положив за щеку леденец.
— Утверждение, что Бога нет, верующие считают оскорблением религиозных чувств, не думая, что их утверждение о том, что Бог есть, также, возможно, оскорбляет чувства атеистов тем, что ломает их логическое представление о реальности.
— Ой, смотрите, а сверху все эти небоскребы как игрушечные домики!
Доктор заглянул в иллюминатор.
— Красота.
— По правде, сэнсэй, я люблю церковь, но общение с верующими меня отталкивает.
— Почему? — удивился Леонид Андреевич.
— Потому что если меня не интересуют их высказывания, то они с ходу расценивают это как неуважение к самой вере, не допуская мысли, что просто не нравится данный человек, не увлекают его знания, его речь, его личность, и это не имеет отношения к вере, это означает, что мне не интересен сам верующий, я не обязан восхищаться его словами, его понятиями, и это ничуть не умаляет любви к Богу. Просто в общении с небом мне не нужен посредник; если мне не нужен «проводник к свету», который сам не знает дороги, это не значит, что я против света.
 — Я понял, — кивнул доктор, — суггестивные эпидерсии чьих-то религиозных представлений действуют раздражающе, то есть, — он перехватил взгляд Энтони, — имеются в виду чужие глупые самовнушения.
Прагин расхохотался:
— Отдельный респект, за "синдром суггестивных эпидерсий", я хочу высосать ваш мозг, честное слово! Вот не помню, — он потер макушку, — кто сказал, может, даже
Павел Флоренский: «Поставьте в церкви добрую старушку собирать свечные огарки, и через неделю она превратиться в ведьму, всех одергивая и поучая». И он прав, не всякий считающий себя христианином олицетворяет христианство, некоторые, напротив, дискредитируют его, потому что ничто так не отталкивает от веры, как фанатизм. Верующие часто производят шокирующее впечатление, потому что от них ожидаешь доброты, скромности, терпения, любви к ближнему, а не упреков, апломба и склочности.
— Ты с кем-то поссорился в церкви? — спросил доктор.
— На меня там всегда какие-то бабки бросаются – то не там встал, то не туда свечку воткнул. Любя небеса, мы не обязаны любить тех, кто причисляет себя к верующим, ведь их нетерпимость отталкивает от церкви, разрушает авторитет религии, такое служение не может быть угодно Богу! Их настырное поведение наносит вред больший, чем открытый враждебный выпад.
Если вера искренна, то их место у икон с молитвой покаяния, а они лезут со своей косноязычной проповедью — это раздражает, как любое выпячивание себя, как бестактность. Они говорят: «Слушай сердцем, понимай душой», — но сердце не заменит мозг, так же, как печень почку.
— Да — согласился Леонид Андреевич, мозг ничто не заменит. Каждый раз произнося слова молитвы «Отче Наш» — «…и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим...» — человек считает, что просит у Бога что-то хорошее для себя.
— А разве нет? — удивился Энтони.
— На самом деле, произнося эти слова, зачастую каждый молит Бога о том, чтобы на него свалились всякие беды.
— Почему вы так думаете?
— Потому что, говоря «прости мне долги, как прощаю я», человек просит: «сделай мне так, как я делаю другим». А как он делает другим? Одного обидел, другого обманул, третьего осудил, огорчил... Значит, именно это он просит у Бога для себя, и хотя ему кажется, что вымаливает себе добра, но получит не то, что кажется, а то, что просит: «СДЕЛАЙ МНЕ ТАК, КАК Я ДЕЛАЮ ДРУГИМ» — поэтому каждый получит от Бога не то, что хочет, не то, что думает о себе, а то, что заслужил, независимо от того, понимает он это или нет. Какой непогрешимой должна быть душа, имеющая смелость произносить эту молитву!
— Вы говорите, независимо от того, понимает он это или нет, но ведь глядя на одну и ту же картину, люди видят и чувствуют совершенно разное.
— Конечно, — согласился доктор, — способность видеть, оценивать, делать выводы зависит от ума, опыта, профессии, интеллекта. Например, доктор Ватсон не видит того, что видит Шерлок Холмс, а миссис Хадсон не увидит даже того, что видит доктор Ватсон, и у каждого – свое мнение! Но меня интересует только мнение Холмса.
— И меня! — воскликнул Прагин. — А другие пусть видят вместо глаз носом, слушают вместо ушей сердцем, думают вместо мозга селезенкой… лично я так не умею.
— У тебя иное отношение к жизни, — улыбнулся доктор.
— Да какое у нас отношение к жизни?! — махнул рукой Прагин. — Война на Кавказе закончилась, война на Украине началась, счастье еще, что остались люди, адекватно воспринимающие всё происходящее! Такую ненависть разожгли — везде сплошная политика.
— Есть общедоступные категории моральных ценностей, — сказал Леонид Андреевич. — И если люди втянуты в поле конфликта, то они втянуты в центрифугу разрушения своих личностей, своих жизней. Ненависть заразна, часть общества подвержена бациллам зла – эта эпидемия приводит к дракам, к убийствам! Насколько быстро растет технический прогресс, настолько нетронутой остается духовная сущность. Мировая история показывает, что человечество имеет невероятно сварливый и склочный нрав! Ведь за последние 5,5 тысяч лет люди прожили в мире, если брать в совокупности, всего три столетия. Остальное время они усердно убивали друг друга! Основной способ выяснения противоречий — военные действия!
Драка, конечно, коррелируется: от палок каменного века до более рациональных способов уничтожения, но подозреваю, что доминирующая черта общечеловеческого портрета — не доброта, как хотелось бы думать, а насилие. Потому что несложным математическим действием можно вычислить, что от дубины неандертальца до атомной бомбы прошло более пятнадцати тысяч войн, в них погибло более трех миллиардов человек. Это означает то, что в каждом столетии цивилизация жила в мире всего одну неделю! Видимо, в нашем столетии эта неделя еще не наступила, и судя по тому, как люди беленятся — не знаю, наступит ли. Но в любом случае злоба ближе к тьме и тупости, а доброта — к разуму и свету. Мне кажется, что это должно быть очевидно всем.
— Но вы же ненавидите Мартынова из-за убийства Лермонтова!
— Да, ненавижу. Бедного мальчика даже бабушка пережила — какая смертельная горечь... Убили его, и род оборвался...
А Мартынов 11 детей наплодил, сладко жил, наслаждался.... Еще и с Дантесом в одном полку служил, и оба прожили за 80 лет… Какая ядовитая насмешка судьбы...
Но любви во мне больше, чем ненависти, и во имя любви к Лермонтову я бы вызвал Мартынова! Вот такой у тебя кровожадный собеседник.
Энтони посмотрел на доктора.
— Возможно, незаменимых людей нет, — сказал он, — но есть неповторимые, я чувствую себя в полной фрустрации...
В салоне прозвучало объявление: «Самолет совершил посадку в аэропорту Гуанчжоу Байюнь».
— У нас пересадка, — Энтони отстегнулся, — а Гуанчжоу Байюнь — это по- русски «белые облака», правда, красиво?
 
Глава 48. ПО ПУТИ В КИТАЙ.

«Все это пустяки по сравнению со Вселенной»
 
Вспахав межу небесным вездеходом,
Я совершил гигантский перелет,
По голубым пронесся огородам
И облачный взрыхлил водоворот,
Взъерошив турбулентно небосвод!
 
В Гуанчжоу Байюнь доктор и Энтони вышли с первыми пассажирами.
— Ух ты, какой большой аэропорт, — восхитился Прагин, — и табло на английском!
— Где? — вскинул голову Леонид Андреевич.
— Вон, около центрального входа!
— Давай сразу пройдем регистрацию на рейс, а потом погуляем тут.
— И поедим! — обрадовался Энтони. Он включил свой айфон.
— Я узнавал, здесь Wi-Fi Free.
— Это да, но авторизация через смс не подходит, нужна китайская симка, — сказал доктор.
Они прошли паспортный и таможенный контроль.
— Давайте зарулим в буфет, — беря тележку для ручной клади, предложил Прагин. — Ой, да тут есть сенсорный монитор! Супертележка! Ну и Чайна! Глядите, экранчик показывает погоду и даже инфу о рейсе!
В буфете Энтони заказал глазунью, которую повар тут же при них приготовил, доктор заказал чай пуэр.
— А в Пекине есть русский район?
Леонид Андреевич, помешивая ложечкой чай без сахара, думал о чем-то своем,
и Прагину пришлось повторить вопрос.
— Русский район? Конечно, есть — это улица Ябао Лу, там почти все работающие китайцы говорят по-русски – очень большой торговый район, везде реклама, вывески на русском языке, гостиницы, ночные клубы, рестораны русской кухни — все как дома.
— Здорово! — обрадовался Энтони. — А там безопасно?
— Абсолютно, гулять безопасно даже ночью, — успокоил Леонид Андреевич, — но воришки не исключаются, сумки, рюкзаки лучше носить спереди и в задний карман ничего не класть. Кстати, в Китае многие носят рюкзаки не на спине, а на животе как раз по этой причине — будь бдительным ! — улыбнулся он.
— Началась посадка на наш рейс, — засуетился Энтони. — Ура! Впереди Пекин, я даже не заметил, как прошло время.
Началась посадка, доктор и Энтони прошли большой коридор, ведущий в самолет. В салоне было светло и свободно: комфортные сиденья, широкие проходы между ними. Доктор уступил Прагину место у окна.. Стюардесса рассказала о правилах поведения в самолете. Спустя несколько минут завелись двигатели, самолет начал набирать высоту.
— У меня заложило уши, — через шум крикнул Энтони. Леонид Андреевич сунул руку в карман и протянул ему карамель на ладони.
Положив конфету в рот, Энтони глядел в иллюминатор.
— Какие густые облака! Хоть пешком по ним ходи! А вон еще виднеются маленькие крыши домов, смотрите, они все мельче и мельче!
Вибрация в салоне самолета усилилась; некоторое время доктор и Прагин молчали, думая каждый о своем. Энтони смотрел, как самолет, пробираясь через облака, оставил их под собой, вырвавшись в чистую синеву неба.
В салоне стало тихо.
— А почему, сэнсэй, вы не учились в той школе, где была директором мама, ведь это козырно? — спросил он, будто их разговор не прерывался.
— Ты хочешь опрокинуть меня в детство? Чтобы я провалился в него, как под снег?
— Да, — кивнул Прагин, — мне интересно, как вы жили, как росли, формировались, что повлияло на вашу личность.
— С тех пор как я научился читать, завел дневники — это множество исписанных тетрадей, я рухнул в них, точно с обрыва, и летел до самого рассвета своего взросления.
А в маминой школе не мог быть, почему и был заперт в интернате на 6 дней в неделю.
— Как это объяснить, когда мама самая лучшая, любимая, прекрасная? — спросил Прагин.
— Она много и тяжело работала, забирала меня раз в неделю, в субботу, всегда затемно, уже не верилось, что приедет. У нее была школа в две смены, последние уроки заканчивались в восемь вечера, полдевятого. Потом уж, когда все разойдутся, пока ко мне доберется на трех видах транспорта да в гастроном зайдет что-то купить, а там очередь — вот и ночь. А проклятый трамвай 13-й номер ходил редко, с большими интервалами.
До 4-й станции – на 29-ом, их много было, но поворачивал на пятую станцию только 13-й — и он ходил раз в час. Доедем на 29-м трамвае до 4-ой… Холод, тьма, снег колкий. Ни души на этой окраине. Ни фонаря, ни асфальта. Один деревянный продуктовый магазинчик и сторожевая будка при нем, а в будке добрая старуха – печеное яблочко, в фуфайке, с ружьем. Она пускала в будку погреться. Посидим у нее с мамой с часок, вот уже и 12 ночи, а 13-го трамвая нет. И мама с сумками, набитыми тетрадями, как гирями, да еще молоко в стеклянных бутылках тяжелых:
— Ну, пойдем по шпалам? (до дома 5 километров).
Киваю, мне лишь бы с мамой.
— Дойдешь?
Киваю, губы коченеют на холоде. Идем. За руку нельзя, мы же по шпалам, она меня за свою спину прячет, чтобы снежная сечка в лицо меньше хлестала. Говорить нельзя, «и не слышно слов, и не видно звезд» — идем, идем, идем, никогда не кончаются эти рельсы, эта пурга — никогда.
Посидим на рельсах: может, трамвай загудит? Но нет… и дальше идем, идем, идем...
А дома нетопленая печка, уголь – антрацит и кокс, такой красивый, черный, блестящий; печка до потолка плиткой выложена. Когда уголь горит, у основания он синий, потом красный, на концах желтым трепещет. Жар колючий, если лицом туда нырнуть. Но не топили – кто ж натопит? У кого силы есть?
Сначала золу выгребать, пару ведер – неподъемные; на дорогу выходить, сыпать, слякоть утрамбовывать, а утром смотришь — соседи ползают на коленях, копаются в прогоревшем угле, выбирают, что не догорело, себе несут, снова топят.
Водопровод на улице, газа нет, керогаз, если есть керосин — хорошо.
Пальто не снимаем, а у меня поверх пальто ватного платок вязаный, серый, накрест повязан, так и сижу кульком заледенелым, жду, пока мама разожжет керогаз, нагреет воду, в бутылки зальет, пробки из газеты накрутит. На газетах жили. Усну в ее директорском кабинете на планерке, газетами накроют или подстелят газетку, может, и завернут в нее что-то, подложат куда-то… Вижу эту «Правду» в кусках, эти мокрые пробки.
Потом мама быстро разденет меня — пар в комнате изо рта — и в постель. Вот сейчас будет блаженство! Я жду этой минуты всю неделю, всю вечность. Она откроет книжку «Флаги на башнях» — о детях, как они жили… я буду слушать… блаженство.
Как я обожал после этих вьюжных переходов, после бесконечной тоски и ожиданья этого момента: лежать с мамой, обнимать, зарываться лицом, обхватить ее руками и чувствовать, что мы одни на свете и что свет — это она.
Но всегда я слышал только одну строку, и… не знаю, как это происходило, но… проваливаюсь куда-то и лечу.
Сколько просил: не давай мне заснуть! Я хочу тебя слушать! Уколи меня булавкой (у меня всегда что-то приколото этой булавкой, и если ею пырнуть в спину, то я вскочу), и буду слушать «Флаги на башнях». Ну, весь год — не дальше строки на первой странице… На большее у меня не хватало сил.
В детстве мне думалось, что когда просыпаешься и тебя колотит от недосыпа и холода — это нормально, у всех так, просто человек так устроен – все люди просыпаются через озноб и песок в глазах. Мне в голову не приходило, что можно приятно проснуться.
Казалось, что дрожать зимой, чтоб пальцы и уши коченели — это нормально: просто зима. Сейчас и словосочетаний таких не знают: «ребенок закоченел» или «дай, платком тебя закутаю, не то совсем околеешь». Окоченеешь, околеешь – слова, с которыми я жил, но воспринимал обыкновенно, без недовольства — зима ведь и дрожишь, как же по-другому? Ведь мороз.
Мне казалось, что желудок сосет всегда и у всех, просто так он работает, потому что надо что-то есть, но не всегда есть это что-то. И еще мне не удавалось уснуть, только провалиться куда-то. Сколько ни старался поймать момент засыпания – он ускользал, ты жил и вдруг умер, очнулся, будто только что упал в обморок, а прошло четыре часа, светает, в глазах песок, надо вставать.
Оказались мы в таких условиях быта из-за того, что мама любила своего брата, войну прошли, хотела с братом хотя бы в одном городе жить. Она никогда не забывала, что он спас семью.
Это детство. Но в детстве моем, заброшенном и голодном, присутствовало великое счастье внутренней свободы. Эту свободу я никогда бы не променял ни на какое благополучие, сдавленное насилием родительского эго или подчинением чужой воле.
Во всех лишениях, через которые я прошел, присутствовало счастье. Потому что всегда, при любых системах давления на маленькую жизнь я оставался Хозяином Своего Детства. Никого не чувствовал над собой, никого не боялся. Для меня расти в лишениях, но в любви и свободе лучше, чем расти с комфортом, но под страхом.

ГЛАВА 49. КВАНТОВЫЙ СКАЧОК.

«Известность нуждается во внимании, талант — культура самодостаточная»

Зря нас топчете ниже поребриков!
Вы ведь ждете картин, партитур.
Кто вам даст гениальные реплики
В очаги одряхлевших культур?!

— Ответьте на сокровенный вопрос, сэнсэй: что нами движет на пути достижения совершенства, а по сути на пути к одиночеству? Это я к тому, что не найдется почти никого, кто бы понял, где вы, потому что далеко. Увы, в какой-то момент отрыв превращается в судьбу.
И чтобы добежать до вас, мне надо практически сделать квантовый скачок.
— Первично мной движет, Энтони, интерес к жизни.
Мне всегда кажется, что мое напряжение стоит меньше, чем результат этого усилия.
 В таком жизненном раскладе требуется добывать гораздо больше, чем нужно мне самому.
— А зачем?
— Чтобы было чем делиться; в результате этих свойств у меня есть много! Хотя сил трачу больше, чем хотел бы, но и счастлив бываю чаще, чем несчастен. А благодаря квантовому скачку мы мгновенно приближаемся друг к другу!
Если наука существует для понимания мира, то квантовый скачок лежит в основе всей Вселенной. Представь атом (хотя представить трудно: в одном стакане воды больше атомов, чем во всех мировых океанах стаканов воды!) Но включим образы. Вообрази атом в виде многоэтажного здания: на первом этаже живут ядра, а электроны оккупировали этажи выше, однако они могут перепрыгивать с этажа на этаж, то есть совершать квантовые скачки! При прыжке с верхнего этажа на нижний возникает свет, а цвет этого света зависит от того, насколько велик или мал квантовый скачок.
Например, электрон, прыгающий с третьего этажа на второй, испускает красный свет,
 а с десятого на второй – синий; этот спектр просто потрясает!
 Желтый — цвет натрия, красный — лития. Золото твердое, а ртуть жидкая, ядовитая. Но
 отличается золото от ртути всего одним электроном! Эта малость различий веками мучила алхимиков, вдохновляя к поиску философского камня. Представь, у золота семьдесят девять электронов, а у ртути восемьдесят – столь крохотное различие, а какая громадная разница! Для меня это и есть самая реальная картина фантастического многообразия мира.
— Да, гармония мира восхищает! — воодушевился Энтони.
— И это несмотря на то, что в нашей вселенной все движется от порядка к хаосу.
 Леонид Андреевич начертил рукой в воздухе: S= k. Log W – формула энтропии. Нами правит явление распада, стремление к хаосу. Он достал их портфеля свою черную тетрадку.
— Вот эта моя исписанная тетрадь — упорядочненый предмет, но стоит вырвать страницы и бросить на ветер, они перейдут в неупорядочненое состояние.
— Что же тут удивительного? — рассмеялся Прагин.
— Удивительно то, что у этих страниц есть сколько угодно возможностей упасть
в любом беспорядке, но только одна единственная возможность придти в порядок! С такого рода вещами мы постоянно сталкиваемся в жизни. Энтропия – стрела времени – великая тайна, в силу которой все в природе движется от порядка к хаосу и никогда наоборот: цветок вянет, дом разрушается, книга истлевает, человек умирает.
 Мы движемся от прошлого к будущему в процессе распада, таково положение вещей, установленное в нашей Вселенной. И все, что мы видим вокруг, все перемены — это явления непрерывного распада, которым определяется разница между прошлым и будущим. Всем владеет всесильная энтропия – тяга к хаосу.
— Но это так печально, доктор, — погрустнел Энтони.
— Было бы очень печально, — согласился Леонид Андреевич, — но ведь существует обратная связь, хаос и порядок, как два края одного спектра поведения, подчиняющегося одним и тем же законам. Нельзя предсказать, как малейшие колебания отразятся на картине мира. Взмах крыльев бабочки в Бразилии может вызвать торнадо в Японии! Утешает то, что Вселенная имеет некую общность между хаотическими последствиями эффекта бабочки и самоорганизацией природы. Все, что случается в разных местах, является частью общей картины. Окружающая среда образует обратную связь, и меня восхищает то, что очень простые правила создают удивительно сложные системы, ведь вся сложность Вселенной в ее бесконечном многообразии происходит из простых форм.
— Все это звучит захватывающе! — воскликнул Прагин.
— Да, удивительно, как Вселенная наполненная пылью, смогла породить человеческие существа, а неживая материя породить разум!
Наше огромное Солнце — этот ядерный реактор — на самом деле всего лишь звезда, одна из миллиардов звезд, излучающих электромагнитные волны, тепло и свет, а Земля, наш родимый шарик – всего лишь пылинка, плывущая сквозь бескрайнюю холодную безмолвную пустоту… И осознавая это, мы, «случайность эволюции», должны наслаждаться кратким мигом пребывания на этой Земле, под этим Солнцем.
— Согласен, — рассмеялся Прагин, — стакан наполовину полон!
— А знаешь, хотя квантовая теория — самое точное и мощное описание природы, которое существует, но меня изумляет еще более впечатляющая картина, демонстрирующая квантовый эффект!
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что эти таинственные явления записаны в звездах! Вселенной управляют правила квантового мира, и это самая прекрасная и важная идея, известная мне во всей науке.
 А сам квантовый скачок трактуется как маленький, меньше диаметра атомного ядра, скачок с точки А в точку Б, без прохождения через другие точки между ними, подобно тому, как атомная частица, например, электрон, может исчезнуть и оказаться в другом пункте без прохождения градаций. А я прохожу градации, Энтони, и по ходу сформулировал для себя ряд законов, которые мне помогают двигаться.
— Ну, например?!
— Например — выбирай свои бои! Это первое и означает, что я не буду бороться за то, победа над чем не особенно важна. Не стоит прилагать усилия, которые больше ожидаемого результата.
Второе: не бросай хорошие деньги за плохими!
Это означает, что, если вложил и ошибся — надо остановиться. Бывает жаль потраченных усилий, но лучше начать заново, чем оживлять гиблое.
Из этого вытекает мой третий постулат: отрезай свои потери! Иначе ты идешь вперед, а они тянут назад – не жалей вложенного, если не работает, нужно поменять весь курс! Мы не застрахованы от ошибок, но и не обязаны культивировать их.
Четвертый постулат: не можешь изменить обстоятельства – измени свое отношение к ним. Потому что единственное, над чем мы имеем контроль – это свое отношение к происходящему.
И пятое мое открытие для самого себя: счастье зависит от тех, кто тебя окружает.
— Без глубокого анализа, сэнсэй, я вас люблю... потому что вы выражаете мои мысли. И не одну, а все. Я уже лет 10, наверное, называю прошлое "Временем Великих Потерь" — после "Времени Больших Ожиданий", когда мы бегали по крышам.
— Ты лазил по крышам?! — удивился доктор
— Конечно! Чердаки, крыши, подвалы, развалки, — все мое! Некоторые вещи, что я там находил, сильно повлияли на мою судьбу. К примеру, нашел и починил пишущую машинку "Континенталь", нашел на чердаке и разобрал немецкий полевой телефон с большим красным подковообразным магнитом с фашистской символикой. Ну и еще много чего: монеты, предметы всякие, но это было очень давно!
— Ух ты! Я прям задрожал! Так и полез бы в карман меняться, а что у меня есть? Ножик!
— Но этот скряга не даст немецкое с большим магнитом за нож! Оно ж у него бесценное!
— Такой порыв! Я бы с тобой везде лазил! Ну что, бум меняться, бум меняться?!!!
— А мы это сейчас и делаем, — рассмеялся Прагин, — обмен информацией обеспечивает взаимное обогащение!
А лет в 14 у меня под кроватью лежал уже учебник "Акушерство и гинекология" и вагинальный расширитель — все оттуда же, из подвалов и с чердаков. Да... сколько всяких историй забавных... В 7 классе я взялся за хорошие оценки по физике изготовить карту электрификации всей страны. С лампочками в городах, чтоб моргало, все как полагается. Ну, карту мне дали, а фанеры не было, нужен был большой лист на пару квадратных метров. Я нашел... на развалке. Приклеил карту, насверлил дырок, вставил лампочек... Проверил дома — все класс, все работает. Принес в школу...
Повесили в кабинете физики на стенку, врубили — все путем. Одна проблема была, которая всплыла. Позже. Но я не признался... Фанера была от сортирной перегородки, видать, коммуналки какой-то. Ну, постепенно лампочки разогрели... эээ... брызговую пропитку десятилетий, и амбре коммунального удобства общего пользования охватило кабинет физики бомжовой удавкой астматического удушья... Источник так и не нашли. А потом подсохло все, но легкий флер коммунального клозета все же витал иногда в кабинете, вызывая в глубине меня радость мелкого пакостника!
— О да, готов меняться! А лампочки вонючие — просто жесть, Энтони! Что бы тебе за немчуру отдать?! Ой, заплачешь! У меня есть кортик! У меня медали есть и орден!
Только не могу, это ж наше, как же на вражеское поменять?! А я признаюсь, тоже на чердаке обитал, только чистом, антресольном. Я там жил, а там форма маминого брата висела морская, я шинелькой укрывался, а на ней медалек… они звенели так: дзынь… дзынь... И пуговицы, и кортик… в общем, не удержался, слабая душа — низко пал, не осознавши, присвоил медальки.
А потом осознанно в несознанку ушел.
А потом он мне про войну рассказывал, про маму-девочку, я заплакал и все вернул.
А потом я ему стихи читал про войну, он сам заплакал и простил. Подарил кортик. Не могу поменять – подарок, про этот кортик даже история есть.
А машинка печатная… Ух, здорово!
— А хотите КОНТИНЕНТАЛЬ на ЗИНГЕР сменяю? Давайте менки?!
— У меня Зингер есть, Энтони! — внизу ногами клацаешь — и колесико крутится, оно блестящее: крутишь — стучит, а как шить, не знаю….
— О-хохо, сэнсэй... Эти вещи только в моих воспоминаниях. Забирайте все! Четыре переезда равноценны двум пожарам... Правда, машинка Зингер, зверь педальный, есть, стоит в соседней комнате. Я на швейных машинках собаку съел: во времена разрухи девяностых моя девушка вышивала на джинсе цветочки, я этих машинок перечинил и настроил разных марок с десяток.
— Ух ты! Улет!!! — загорелся доктор. Мне стыдновато признаться, но однажды я зонтик нашел японский — соломка, вещь девчачья. Это тебе не полевой бинокль или телефон, не обменяешься. Но я его раскрывал и смотрел через него на солнце — он изумрудный, и там японский пейзажик икебановый… А где-то далеко-далеко Япония, совсем другая — не как мы. И люди другие, и солнце. Там японским теткам ноги связывают. Они вместо платьев в занавески заматываются и ходят на дощечках.
Но ветруган налетел и вывернул наизнанку этот зонтик японский, он же бумажный.
Я его замотал бинтом, подкрасил — знаешь, кругом все серо, моросит, повсюду грязь разъезженная... Ну, вот, откроешь зонтик, поглядишь через него – весело и надежда... что где-то есть другой мир, японский, представляешь? Там тоже есть мальчик, Макука какой-нибудь, и мы с ним подружимся — я ему русскую звездочку подарю, настоящую, с пилотки солдатской.
— Ну, девчачья, не девчачья... а у меня такой стеклянный шарик был, с цветными фитюльками внутри. Да, а в школе у меня была кличка: Макикоша. Так что ваш Макука где-то рядом уже. Фантазер Вы, сэнсэй — это неисправимо. Да и ни к чему. Все, что мы видим и воспринимаем — это майя, наваждение ввиду несовершенства органов чувств. В качестве жизни выигрывает тот, у кого картинки мира более детализированы и насыщены, к нему всякие Оле Лукойе с зонтиками цвета бензиновых разводов на воде и приходят, а к остальным — с гудронными. А у вас даже материализовался зонтик-то!
— У меня реально материализуется. Думаю, и у всех, просто не все видят и связывают... например, я любил все, что не любила моя мама:
Я любил тащить в дом, а она вытаскивать!
Я любил раскапывать хлам, а она закапывать!!
Я люблю хранить, а она выбрасывать!
Но я любил ее, поэтому все остальное не важно.
А если мне дать волю.... захламлюсь, закопаюсь, завалюсь и засыплюсь. Не знаю, что у меня за конфуз: в доме вся техника новье, но мне почему-то в масть достать какую-то рухлядь, починить и радоваться. Хотя сама вещь и не нужна! Но она такая раритетная! У нее история, и потом я ее реанимировал, ну, как же бросить на свалку и все? Так я же ее починил, она же работает! Она старается, хочет пожить, послужить, а ее в мусорный бак: иди уже!... Просто ужас и архикультурный шок.
— И почему все же у нас с женщинами во всем сплошная разность? — сочувственно спросил Прагин.
— Думаю, Энтони, потому, что мы анатомически слишком разные архетипы. Внешность человека характеризует личность: мама высокая, тонкая – длинная шея, гибкий торс — это тип внешности, в которой доминируют легкие, грудная клетка. Таким людям нужен воздух, пространство. У нее всегда окна были настежь в любое время.
Это тип эстетов — людей больших эмоций. Они воспринимают дом как продолжение себя – эстетизм у них первичен, удобство, комфорт — вторичны.
А у меня внешний тип – мускулатура. Это люди, которым необходимо движение.
Они физически много двигаются и всегда окружены людьми. Не делают больших различий между теми, кого знают пять минут и десять лет. Им не так важно содержание дома, для них пространство – не внутри стен, а там, где ходьба. Им свойственна необычайная легкость на подъем.
А есть тип людей – костевики: тяжелые кости, широкие запястья, спины — это люди, у которых все расфасовано и непоколебимо. Они несдвигаемы, их не переубедишь.
Человек с такой внешностью может сказать даже своему сыну: выйди вон навсегда и никогда больше не очерняй мои двери!
А тучные люди, у которых круглое лицо и ямочки на руках — это тип внешности, где доминирует желудок. Обычно они харизматичны, веселы, потому что желудок превалирует, а не кости и не мускулы, они чаще переваривают пищу, а этот процесс вырабатывает приятные внутренние ощущения, поэтому они долго не могут держать зло, просто перестают общаться. Из них получаются хорошие продавцы, они любят торговать убеждать. Тучные люди отличаются от костевиков и от мускульных типов, хотя и те, и другие, и третьи могут быть полными, но конструкция отличается и тип характеристики другой. Есть смешанные типы, хотя на человеке всегда все написано: внешность — сборник информации о личности. Но я обрисовал то, что сверху: грубо, ясно, зримо!
— Мне часто бывает жаль, — вздохнул Прагин, — что вас слушаю я один!
— Не смеши, друг, — улыбнулся доктор, — ведь популярность не всегда результат таланта, это не синонимы, скорее, обстоятельства и культ других качеств: ловкости, амбициозности, умения прогибаться и даже унижаться и продаваться.
Известность нуждается во внимании, а талант сам по себе культура самодостаточная.
Леонид Андреевич замолчал, глядя в иллюминатор. Прагин не хотел прервать оживленный разговор.
— Вы сказали, что есть история про кортик.
— Ой, — отмахнулся доктор, — это долго.
— Но мы ведь все равно в самолете, — настаивал Энтони, — расскажите о том времени.
— Я поздний ребенок, родился через много лет после войны, но помню, когда был совсем маленьким, часто встречались старики на улицах без руки или без ноги…
К исходу войны маме было четырнадцать, — прикрыв глаза, сказал Леонид Андреевич. — Они с моей бабушкой Анной Францевной бежали, чтобы не попасть в плен, а брат Владимир воевал, был офицером на военном судне. Мама с моей молодой бабушкой решили добраться до Баку, куда должно было прибыть военное судно с братом, боялись, что больше не увидят его. Ехали в поезде. У мамы с собой был портфельчик с ее фотографиями, она учиться на артистку мечтала поступать.
По пути началась бомбежка, бабушка кричала:
— Беги от меня! Кто останется в живых, расскажет, как мы погибли.
Поезд бомбили, они бежали и оказались в пролеске. Мама сняла косынку и смотрела на свое отражение в замерзших лужицах: такая красивая, неужели сейчас умру? Она прыгнула в воронку в земле, рассказывала мне, как бомбы летели, а мама сжималась, будто пряталась в плечи, и делала так: "Дзыыы…. БАХ!!!"
Потом ее вытащили из-под трупов.
А бабушка металась от вагона к вагону:
— Вы не видели девочку? Вы не видели?...
Эти бомбы многое в моей жизни определили. Бывало, про всякие трудности мама говорила:
— Ну, бомбы тебе на голову не падают?
— Нет!
— Ну и отлично!
Измеряя проблемы бомбами, как-то по-другому видишь житейское...
Они добрались до города. У одной женщины был младенчик, она с ним эвакуировалась, а талоны на питание для младенчика оставила маме. В ожидании военного судна с братом они держались вдвоем на бутылочках для новорожденного.
Когда военный корабль с братом причалил к берегу, брат забрал на корабль мать и сестру и пошел к капитану просить, чтобы родных разрешили вывезти в тыл. Мама потихоньку пошла за ним, притаилась за дверью, прислушиваясь, о чем капитан с братом говорят.
Капитан сказал:
— Не позволю на военном судне перевозить гражданских лиц!
А брат сказал:
— Я не для того кровь проливал, чтобы мои мать и сестра оказались в плену!
Капитан схватился за кортик, брат рванул свои ножны, тут вбежала мама
и повисла на руке брата:
— Не надо, мы уйдем, не надо!!!
Капитан посмотрел на нее: босая, худенькая, трогательная. Сказал:
— Оставить, в виде исключения, мать и сестру на корабле.
Брат отдал честь и вышел.
Мама с бабушкой сидели в каюте, к ним стучались матросы, приносили подарки:
— Вот для матери и сестры.
И передают две сложенные тельняшки, такие тепленькие, говорила мама!
Потом снова стук и новый подарок — юбки, сшитые из матросских брюк, такие тепленькие, шерстяные.
А вечером мама с братом вышли на палубу. Все спали, а они стояли в тельняшках, обнявшись, и пели «Синенький скромный платочек», ключевое слово — "скромный", и это ласкательно-уменьшительное "синенький", кусочек неба... Мама пела больше чем хорошо, а брат басом и мимо нот. Было ветрено... Так они, прижавшись друг к другу, и пели...
А потом на семейных праздниках, бывало, они с братом, обнявшись, запоют душевно — она чудесно, а он басом и мимо нот... Обоих уже нет на земле.
Когда военное судно пришвартовалось в тылу, моряки собрали маме и бабушке
драгоценную посылку — табак и чай.
— Зачем табак? — удивлялась мама.
— Будете менять на питьевую воду .
Моряки и брат провожали их к поезду. От платформы отходил состав с ранеными.
У входа стояла толстая проводница и твердила:
— Гражданским нельзя, поезд для раненых!
Моряки, окружив, взяли ее в кольцо:
— Мамаша, или наши мать и сестра уедут, или вы останетесь.
Она согласилась их взять с условием, что мама будет носить раненым воду во время пути, а пресная вода — на вес золота. Мама разносила по вагону воду в бидоне, черпала из него кружкой и давала раненым пить.
Солдаты лежали на полках, курили и травили военные байки.
В одном купе на третьей полке лежал молоденький паренек, ему бомбой оторвало ступни ног, торчали перебинтованные култышки.
Все хохотали над какой-то армейской шуткой, и солдатик этот рассмеялся, забыл, что у него нет ног, Хохоча, свесил их с полки и прыгнул прямо на эти култышки.
Раздался крик, и он рухнул без сознания.
Стало тихо, будто все умерли.
Моя девочка-мама рванулась к нему и плюхнула на лицо всю драгоценную воду, весь бидон. Он дернулся, пришел в себя, тряхнул головой, вспомнил анекдот и расхохотался! И за ним весь вагон. Так и доехали на сухую, без питьевой воды. Вспоминаю это, а в голове звучит мамин голос, ее речь, фразы. Не все она измеряла бомбами. Иногда, утешая меня, говорила:
— Это пустяки по сравнению со Вселенной!
Ее интонация:
— Ты шутишь? Все-лен-ная.
Прошли войну, брат-полковник жил в другом городе на «военной» квартире с семьей.
Никто не хотел туда меняться, и мама нашла временные финские домики на окраине города, там кто-то готов был ехать в квартиру брата, потому что жить в этих домиках было невозможно.
Без отопления, без водопровода, во дворе помпа – ведра надо таскать. Без туалета: на улице сколоченная гвоздями наружу сараюшка с газетой на гвозде.
Эти домики подлежали сносу, была надежда как бы на квартиру в будущем.
Но когда жена брата увидела этот вариант обмена, она сказала: «Я сюда никогда не войду».
— А в мою квартиру пойдешь?
Мы в центре города жили, в сталинском доме на 4-м этаже.
— В твою пойду, но это как-то безответственно.
— Я беру на себя ответственность за твою безответственность, — мгновенно ответила мама.
Так мамин брат оказался в нашей квартире, потому что мама любила его.
А мы во временных домиках, которые простояли 25 лет. Я лично эти деревяшки стер с лица земли. Но это другая история...
Летом там было хорошо, сирень цвела колерованная прямо в окна. Орех чудесный, молочный, от него руки и губы черные, когда он юный. Комнаты большие, квадратные, сад с виноградными лозами — как дача… Но лето только три месяца. Остальное время года — погибель.
Мебель у нас стояла восемнадцотого века, барокко, еще со времен, когда мы жили на Дворянской улице, до меня. Был дворник, кухарка, все в семье учились в университетах, преподавали, но все погибли… Все дворянство погибло.
А серебро фамильное с вензелями уцелело, и подлинники картин на стенах — такая была панорама среди угля и керогаза.
Потом город к нам подвинулся, заасфальтировали дорогу, автобус пустили, дома построили высокие, с лифтами, мы с мальчишками бегали кататься на этих лифтах.
Помню космический восторг: заходишь в кабинку — она едет! Кнопку нажал, как в ракете — летит вверх, вниз.
Но в наших деревяшках часто отключали свет. По неделям жили в темноте со свечой. У меня от этого мрака и холода начиналась депрессия, будто внутри меня выключили лампочку, темноту не выдерживаю. Пусть холод, только бы был свет... Бегал к большим домам на светящиеся окна смотреть, напитываться светом, наполняться им, заряжался, как батарейка.
 А проголодаешься — можно в пельменную сгонять, стать у стенки, выбрать, кто поприятней, и смотреть, как он ест, мысленно представить себе вкус, как будто ешь: он кладет в рот — и ты, он жует — и ты, он глотает — и ты. Очень помогало это мое личное изобретение: светом надышаться и вот так поесть мысленно, покафтать, как говорила мама. У нее была ярчайшая речь и почерк изумительный, такой красивой вязи никогда не встречал. Один раз увидишь — не забудешь. И чувство юмора что называется наповал. Она умела говорить глазами «на пантомимах», если вслух, но только мы с ней понимаем, о чем речь.
Зарплата у мамы была высокая — директор школы плюс преподавательские часы, после вычетов партийных взносов, профсоюзных, подоходного налога оставалось 380 рублей. Она все что угодно могла мне купить. Хочу птичку – твоя. Собаку – на! Хочу мольберт настоящий – пожалуйста, пианино хочу – уже везут. Мама играла, пела, как артистка.

«Сердиться не надо, вообрази, что это тайна.
Сердиться не надо, я исчезну, как мечта», — пропел Леонид Андреевич.

Думал —  кто это «СердИца»? Девушка Сердица с большим сердцем. А потом проигрыш, ее пальцы необычайной красоты летят над клавишами, а я слушаю и смотрю, смотрю, не могу наглядеться.
Она говорила: «Бог даст день, Бог даст пищу!» День-то Бог давал, а вот пища… Ну, как когда... Теперь понятно, почему мы оказались в таких условиях?
Прагин кивнул.
— А потом при такой маминой зарплате наступил голод, и я попал в интернат…

ГЛАВА 50. ИГРУШКИ ГРУЗОВИКАМИ И КОСТРЫ ДО НЕБА.
 
“Все беды оттого, что одни люди хотят, а другие имеют”.
 
Поднимусь на гору — на ветру, на краю
Хвойным ворохом веток огонь распалю:
Не погаснуть в ночи золотому костру,
Не засохнуть листве, не сломаться перу!
 
 Стюардесса предложила прохладительные напитки.
— Я бы выпил согревающие, — сказал Прагин.
Сервируя столик льняными салфетками, она поставила две чашки чая.
Доктор вытащил из кармана сигарету, понюхал табак, не прикуривая.
— Почему вы оказались в затруднительном положении? — спросил Энтони.
— Мама руководила огромной школой — больше 2-х тысяч учеников и учителей. По воскресеньям она водила школу на разные мероприятия, называлось это культпоход.
В Большой театр, на балет «Дюймовочка», помню, будто я вчера это смотрел. Танцевала безумной красоты лягушка – изумрудная и пластичная. Завуч по воспитательной части заболела, мама раздала билеты на балет по классам, долги за билеты записывались в тетрадку. Эту тетрадь украли, а деньги никто сам не возвращал, пришлось отдать свои.
— Неужели ничего нельзя было сделать?! — воскликнул Прагин.
— Школа, конечно, старалась, учителя скинулись, даже завхоз Зина — просто не хватило этих денег оплатить целый спектакль, все перебивались от зарплаты к зарплате, а дети говорили: «Я сдал — и все!»
Времени не было на расследование, надо было сдать деньги, растрата означала тюрьму. Денег, чтобы оплатить весь спекталь, у нас, конечно, не было, мама одолжила их под проценты. Ростовщица Мери держала нас в кабале много лет. Мама могла отдавать только проценты, это было мучительно, долг не убывал. Каждое первое число мы шли к Мери. Сам долг уже был выплачен, но проценты делали его нетронутым. К концу месяца мы жили впроголодь — страшное рабство.
Однажды говорю маме:
— Давай продадим мебель, посуду и одежду…
Вообще-то можно было просто плюнуть на нее! Но мама слушать этого не хотела.
— Она меня выручила. Я дала ей слово, она меня от тюрьмы спасла.
— Тогда давай все продадим.
Мы ходили на толчок и продавали вазы, книги, постельное белье, мама очень боялась встретить там родителей своих учеников.
— Такой позор, — говорила она и пряталась.
А я продавец до сих пор бестолковый, торговаться не могу – противно, и потом деньги — грязь… Мамины внушения: «Вымой руку, ты держал деньги – это такая грязь!»
И еще она говорила:
— Тебе нельзя быть на базаре!
— Чего это мне нельзя?!
— Ты потеряешь свое лицо!
Думаю: как я потеряю лицо?
— Потеряешь лицо!
Потом рояль мой любимый продали, кресла, торшер, телевизор, диван, мамину шубу…
Наступил день, и мы понесли Мери последний взнос.
Мама была счастливая, мы шли с настроением, пели, хохотали по пути.
— Ты хорошо поешь, — сказала она, — приятно!
Мери приняла последний взнос и вдруг заявила, что еще один за нами.
Мама побледнела, она была человеком кристальной честности, слова Мери ее как по щеке ударили.
— Нет, это последний взнос, Мери Аркадьевна!
А та достала тетрадку, исписанную нашими взносами, и там прямо над заплаченным долгом зачеркнуто и рукой Мери написано: еще взнос.
— Хорошо, — мама положила на стол деньги, и мы вышли. Дверь закрылась, такая коричневая, дерматином обитая, на середине без заклепки, только след от нее.
По дороге она остановилась, была вне себя, вдруг в сердцах сказала:
— Ну, если ты меня обманула — пусть у тебя язык колом встанет! А если я тебя — пусть у меня! Пусть у меня! Пусть у меня!
Взяла меня за руку, и мы пошли молча. Не пели больше. Шли прочь.
Приходим к Мери через месяц с этим последним взносом, а она в кровати лежит растяпанная: у нее были жиденькие волосы, как пух, всклокочились. Она ни слова не могла сказать, только мычала, во рту у нее торчал язык колом, рот не закрывался. Мама деньги бросила на стол и вылетела, я за ней. Ее буквально трясло.
— Значит, солгала Мери… Господи…
Больше мы никогда о ней не вспомнили, даже имени не произносили.
— Это случайность, совпадение? — спросил Энтони.
— У меня нет определенного мнения, что это, — задумался доктор, — просто помню, как все происходило, в этом были причины, почему интернат, почему керогаз и холод.
Мама прошла войну, и у нее сложились понятия: главное, чтобы ребенок был в тепле, главное, что не голодный.
 В отношении детства, зрелости и вообще жизни для меня главное — любовь, а мы любили друг друга. Если все есть, но люди, живущие рядом, не любы — жизнь невыносима.
Я никогда не жил без любви, поэтому мне было хорошо, и в детстве тоже. Главное — мама, остальное не главное. А ее я обожал.
Искренне не представляю, как люди живут с нелюбимыми — это просто мука: собачиться, подавлять в себе неприязнь – вот что значит страдание. А нужду, при условии, что живешь в любви, можно вынести. Мне казалось, что мои однокашники — несчастные люди. Да, у них были нормальные условия жизни, но они боялись своих родителей, врали, переживали скандалы.
У меня никогда ничего подобного не было, правда, никто не думал, что мое детство заклянет на краю города.
Леонид Андреевич допил чай и посмотрел на загрустившего Прагина.
— Мне совестно, что я вызвал сострадание к своему детству, а ведь временами я был самым буржуйским ребенком в стране, был несметно богат!
— Потрясающе! Как это может быть?! — воскликнул Энтони.
— Просто капля из воспоминаний о детстве не раскрывает всего водоема, — улыбнулся доктор. — Несмотря на путь домой по шпалам, я действительно был невероятно богат!
Ведь никто из детей во всей стране не получал подарков грузовиками! Ни для кого не скупали целые магазины, а в моем детстве это было каждое лето. Я ходил по «Детскому миру» и выбирал все, что хотел, мои покупки укладывали в кузов большого зеленого грузовика до самого верха, а потом заваливали ими целую комнату, и я владел этими богатствами единолично.
Энтони с изумлением смотрел на доктора.
— Да, — кивнул Леонид Андреевич, — я ничуть не преувеличиваю.
— Не томите, сэнсэй! — воскликнул Прагин. — Это невероятно, мне очень интересно!
— Это кажется невероятным, но это правда. Когда у мамы образовался тот
неподъемный долг под проценты, она отказалась от отпусков и много лет проработала
вместо отпуска директором пионерского лагеря.
Страшная зима когда-нибудь кончалась, наступало лето… Лагерь был большой, много отрядов, перед заездом детей я, один ребенок, болтался на пустой территории, которую готовили к открытию смены.
Мама брала большой зеленый грузовик с открытым кузовом, водителем и двумя помощниками, мы ехали в огромный многоэтажный «Детский мир». Возле магазина я выпрыгивал из кузова и несся по этажам. Почти целый день мы проводили в «Детском мире» — я выбирал все, что душе угодно: цветные карандаши, альбомы, игрушки, 10 конструкторов, 20 пожарных машин, лодки, катера, настольные игры, краски, мячи, шахматы, шашки…
Особенно любил цветные бруски пахнущего пластилина, альбомы для рисования. Все это загружали в грузовик, я утопал в новых коробках! Мои игрушки везли через весь город в лагерь, где я был один, и сгружали на пол в комнате — горы всевозможных игрушек. Эти дары покупались на 6–7 отрядов детей, но заезд первой смены начинался только дней через пять, я был предоставлен себе и делал, что хотел. Во время закупок в «Детском мире» мама была занята покупкой формы на все отряды, плавательными принадлежностями в гигантских количествах и прочими неинтересными вещами.
А игрушками заведовал я — все было подотчетно, но будучи ребенком, я не знал, не осознавал этого, живя в полном ощущении своего личного праздника.
— Неужели не жаль было потом расставаться с этим?
— Все беды оттого, что одни люди хотят, а другие имеют. Я никогда ничего не брал домой просто потому, что лето — это один длинный солнечный день или вечность – я ждал детей с нетепрением, радовался, когда они, наконец, прибывали, и мой праздник становился шумным — я делился «своими» игрушками с восторгом, ведь одному играть все-таки горько. Я тогда не дорос еще до возраста, когда принимали в лагерь, и был просто директорским ребенком, в старших отрядах любимцем, потому что со мной всегда можно было что-нибудь интересное затеять — я знал все ходы и выходы, ничего не боялся, был готов на любые подвиги.
Все же целое лето жить в коллективе под горн, шагать строем нелегко, без приключений не обойтись. Мы успевали сдружиться насмерть, на всю жизнь, с клятвами у костра на крови, а костры были до неба. Сложенные конусом ветки в два этажа поджигали горящими факелами. Костер пламенел, трещал, и мы скакали вокруг с воплями священного восторга первобытных людей, клялись, что никогда не забудем друг друга.
Потом все разъезжались за один день, как за минуту, и я оставался в полном одиночестве среди тишины, пепелища и пустоты… до следующего заезда — чужого и ненужного… Игрушки тоже ненужные… ничего не нужно.
У мамы никогда не было отпусков, балет «Дюймовочка» — очень дорогое удовольствие, и каждое лето она как директор закрывала лагерь 31 августа. В ночь на первое сентября гладила мне белые гольфы, форму и затемно отвозила в интернат — утром у нее открытие школьной линейки, день занят до ночи, и так каждый день — до воскресенья.
Доктор закрыл глаза. Энтони молчал, не тревожа его.
— Я не всегда умею входить в состояние детства, — не открывая глаз, сказал Леонид Андреевич, — оно годами не всплывает, но ты прав, школьная летопись многое открывает в человеке… И все-таки под самый конец обучения мне удалось «обуть» школу жестоко.
Энтони рассмеялся.
— Я замучил вас своими вопросами, но как можно остаться без этого рассказа?!
— Экзамены уже были сданы, — улыбнулся доктор, — к выпускному вечеру подготовили аттестаты. Классная вызвала тех, у кого хороший почерк — меня и Галю Сорокину.
Нас закрыли в классе на ключ — заполняйте аттестаты! Перед нами лежали стопки аттестатов и табелей нашего класса. В аттестат надо было выставить годовую из табеля и каллиграфически написать: «хорошо», «отлично», «удовлетворительно».
Тогда при поступлении в вуз конкурс аттестатов имел огромное значение. От этого зависела судьба, например, армия или институт.
Не знаю, что меня дернуло. Сижу и ставлю свои оценки: где тройка — 4, где 4 —  ставлю 5. Всем на балл повыше, повыше. Не знаю, как рука не дрогнула. Закончили работу, сдали аттестаты.
Иду домой, лицо горит: «Боже, что будет?» Дикий страх, ужас.
И буквально следом за мной звонок в дверь:
— Тебя к директору вызывают срочно!
Иду, ноги волоку, а ноги ватные и свинцовые одновременно. Себя костерю: выгонят или засудят? У нас такая коррупция была, за оценки — и взятки, и одолжения, дрожали над каждым баллом. Родители паслись в школе, заискивали: просили, платили. Подхожу к кабинету директора. Он располагался слева от входа, на первом этаже. Стучу, как по плахе, ни жив ни мертв, приоткрываю дверь, заглядываю.
 Директор голову вскинул, взглянул поверх очков:
— А, пришел! Молодец, будешь знамя выносить! Иди в актовый зал.
И никто никогда ничего не сказал. Будто не было этого. Нас в том выпуске 32 человека поступило в вузы – почти весь класс.
Так и не знают, кто им подмахнул эти пятёрочки. Молчание.
— Ничего себе история, — захохотал Прагин, — целый роман написать можно!

 ГЛАВА 51. ОПАСНОЕ ЧИСЛО ЧЕТЫРЕ.

«Куда исчез ваш китайчонок Ли?»

Путь в Поднебесную — пора!
Встречай, Пекин! И в дождь, как в сети,
Войти в растраченность утра,
В полезность дня, в китайский ветер!
 
Самолет пошел на снижение, стюардесса снова любезно принесла карамель,
предложив пристегнуть ремни безопасности.
— О, разные часовые пояса, — выравнивая кресло, сказал доктор. — У меня начнется головная боль, надо по дороге в гостиницу заскочить в аптеку, кажется, я не взял болеутоляющие.
Они приземлились, пассажиры зааплодировали.
— А время в полете пролетело, я и не заметил, — выходя из самолета, сказал Прагин.
 Пекинский аэропорт показался ему гигантским, потолок был усыпан лампочками, которые отражались в белом блестящем полу, как звезды в воде.
Довольно быстро они прошли таможенный контроль и вышли в город.
— Здравствуй, Пекин! — приветствовал Энтони столицу поднебесной. — А вот и такси! Забросив вещи в багажник, он плюхнулся на сидение рядом с доктором.
— Облака белые, небо синее, деревья зеленые — красотень!
Машина понеслась по городу.
"Пицца", — прочел Прагин. — Я бы не отказался попробовать их пиццу.
— Она здесь такая же, как итальянская, — заметил доктор, — китайцы давят на рис, итальянцы на макароны, русские на картошку.
Леонид Андреевич попросил водителя притормозить возле аптеки.
— Надо купить Болюсы Хуато, — пояснил он.
— Что купить? — переспросил Энтони, с любопытством разглядывая обстановку вокруг.
— Это таблетки от головной боли – пилюльки в виде капсулы, восстанавливают сосуды мозга. Цены подвижные — в одной аптеке они будут стоить где-то 35 юаней, в другой 25. Сначала китайцы всегда называют самую высокую цену на любой товар, но с ними нужно торговаться.
Энтони умилился тем, что хозяйка аптеки, китаянка, простенько звалась Катя, а помогал ей маленький проворный китайчонок Ли.
— Не удивляйся, половина китайцев носят русские имена, другую половину зовут Ли, — усмехнулся доктор.
— Вот, вот Болюсы 35 юаней, басиба! — сказал китайчонок Ли.
Доктор расплатился по высшему номиналу.
— Сэнсэй, вы же сказали, что с ними можно поторговаться! — вмешался Энтони.
— Какие могут быть торги при таком шансоне! — махнул рукой Леонид Андреевич и, пропев «под Вертинского»:

Где вы сейчас, кто вам целует пальцы,
Куда исчез Ваш китайченок Ли? —

прикупил у Кати перчатку с шариками для массажа спины.
По пути к машине к Прагину прицепился юркий китайчонок, пытаясь всучить ему мятую бумажку, на которой Энтони прочел по-русски: «Контрабандные товары у Вали».
— Не бери, — садясь в машину, кивнул доктор, — этот контрафактный флаерс означает, что у Вали можно купить подделки часов, очков, разных аксессуаров, а также поддельный жемчуг, наклеенный из жемчужной пыльцы. Выглядит, как настоящий, но зачем нам это?
В центре города Энтони отметил дома сталинского типа.
— Видно, наши тут приложились!
— Где наши только не приложились, — буркнул доктор, пытаясь без воды проглотить капсулу болюсы.
Голова у него разболелась не на шутку.
Возле гостиницы они остановились. Леонид Андреевич расплатился. Пока он разбирался с забронированными номерами и ключами от их апартаментов, Энтони потащил чемоданы в лифт. Стена в лифте блестела множеством кнопок.
— Ничего не понимаю! Что это такое: 1, 2, 3, 5, 6. Не, ну а где четверка?! — удивился Прагин.
— А нигде! — в тон ему ответил Леонид Андреевич.
— Что значит нигде, вы шутите?
— Вовсе нет, у китайцев тетрофобия!
— Что у них? — он бессмысленно ощупал кнопки, будто где-то между ними могла завалится четверка.
— У них боязнь числа «четыре».
— С чего это?
— С того, что «четыре» на китайском по произношению похоже на слово «смерть». Поэтому ни в нумерации домов, ни в номерах машин, ни в лифтах ты не увидишь этого числа!
— Да-а?
— Ну, так уж сложилось – участь «несчастного», «избегаемого» числа «4» постигала и сложные числа, которые содержат четверку: 14, 54, 742…
— Вот это прикол, — рассмеялся Прагин, нажав на 17 этаж, — не ожидал!
— Просто китайцы придают значение магии чисел.
Леонид Андреевич смотрел на мигающие, ползущие наверх кнопки, но дверь открылась, и пришлось принять попутчиков.
— По их мнению, числа способны управлять судьбой, каждое число наделено характером.
Единица — символ чести и лидерства.
Двойка держит баланс между двумя противоположностями: инь и янь – мужским и женским началом. Тройка — стремление к реализации (кстати, в Китае это число удачи и успеха). 
Лифт снова открыл двери, и он посторонился, пропуская симпатичную молодую пару.
— У них тройка, а у нас семерка! — энергично выставил семь пальцев Прагин.
— У них магическое число — пять, а тройка, согласно толкованию Книги Перемен, объединяет небо, землю и человека…
Дверь открылась, Прагин подхватил чемоданы.
— По буддийским традициям, в храмах все кланяются три раза.
Леонид Андреевич провел карточкой, дверь в его номер, щелкнув, бесшумно открылась.
— Ну, давай располагаться, друг мой, если проголодаешься — в гостинице на первом этаже всегда накрыта поляна.
— В смысле? — вопросительно взглянул Энтони.
— В смысле китайско-шведский стол, скатерть-самобранка! А я должен отдохнуть немного, утром надо ехать выступать, отвечать на вопросы.
— А потом? — спросил Энтони.
— А потом отдыхать, — доктор пожал ему руку и зашел в свой номер.
 

ГЛАВА 52. В ОЖИДАНИИ ГОДО.
 
Годо: – «Подождем, пока не определится наша судьба...
Это стоит ожидания. Не так ли?»
 
Окно, прищурив жалюзь,
Моргнуло вдалеке.
В тебе разжалась жалость,
Скатилась по щеке.
 
Лика лежала на жесткой кровати, положив руку под голову, и смотрела через решетку на солнечный луч, прыгающий в окно.
Следователь вчера был особенно свиреп, склоняясь над ней, как гиря, приближал свое потное лицо, брызгая слюной:
— Говори, за сколько ты хотела продать иностранцу рукописи Пушкина. Говори цену! Да за торговлю нашими реликвиями тебе червонец впаяют! Будешь с зэчками сидеть, мамки научат жизни. Говори его имя! Кто он – француз, американец?
Она молчала, опустив голову.
— Французу дала, а своему, русскому, не хочешь? Я тебе так закатаю — навеки запомнишь!
Лика отвернулась к стене, уткнувшись в казенную подушку, и заплакала.
«Он ведь не имеет права перевести меня в камеру убийц, ведь это преступление — так мучить».
Железная дверь загремела, щелкнул засов.
— Видать, опять по твою душу, — сообщила Унай, жалея ее.
Вытирая глаза, она встала, повязала косынку, чтобы прикрыть волосы...
— На выход, — скомандовала надзирательница, — с вещами.
«Это конец», — подумала она.
— Лицом к стене.
Она шла на допрос, заставляя себя не плакать. Нельзя перед следователем обнаружить слабость.
В голове зазвучали строчки Марины Цветаевой:

Зубы втиснула в губы,
В самую твердость,
В самую мякоть.
Плакать не буду!
Только не плакать!

Лика остановилась у кабинета следователя.
— Заходи, — надзирательница открыла дверь.
— Ну что, — спросил следователь, нагло рассматривая ее с головы до ног. — Будем показания давать на нашего темного иностранца или сядем надолго?
— Я уже говорила — ничего не знаю.
— Не знаешь? А кто вышел с черного хода? — заорал следователь. — У тебя был ключ!
Она молчала.
— Пиши чистосердечное признание или пойдешь к зечкам!
Она опустила голову.
Следователь резко встал, подошел вплотную, склоняясь ее уху, и закричал, обдав тяжелым перегаром, чесноком и запахом зубной пасты:
— Ты будешь у меня писать, ты в ногах у меня будешь валяться, говори, кто был в особняке в день ареста главы Марий Эл!
Впиваясь ногтями в ладонь, она тихо ответила:
— Я ничего не знаю, ничего не крала, никого не видела.
— Сгниешь в тюрьме! — прошипел следователь, рыгнув ей в лицо.
Вернувшись к столу, он достал лист бумаги.
— Пиши!
— Нет, — выдохнула она, до крови закусив губы.
Он нажал кнопку вызова – вошла надзирательница.
Следователь протянул ей лист, который держал в руке.
— Возьми, и в камеру ее! — приказал он. — К убийцам!
Лика встала и на ватных ногах пошла к двери.
— Прямо, — приказала надзирательница, подтолкнув ее в спину. — Направо.
Она шла, думая о камере убийц, как робот, поворачивая по приказу, пока не остановилась у окна раздачи.
Надзирательница положила на поцарапанный прилавок листок.
— Распишись!
Лика отрицательно покачала головой, пытаясь унять стук бьющегося сердца.
Она повторила:
— Распишись.
Лика взглянула на листок, вскрикнув от потрясения.
«ПОДПИСКА О НЕВЫЕЗДЕ», — прочла она, и буквы поплыли перед глазами. Расписавшись, она застыла, точно окаменев.
— Санек, выдай ей вещи, — послышался приказ.
— Готово! — отозвался Санек и просунул в окно пакет с вещами.
Ничего не понимая, Лика взяла свой пакет.
— Распишись, — снова велела надзирательница, ткнув ногтем, покрытым красным лаком, в обходной лист.
 Лика расписалась.
— Пусть вещи проверит, как положено, — крикнул Санек.
— На выход, — последовал приказ.
— А ты вызови дежурного, пусть сопроводит.
Лика открыла пакет и, вздрогнув, беззвучно зарыдала. Поверх вещей лежал ее синий воздушный шарф. Она прижала его к губам и, накинув на шею, быстро пошла по мрачному коридору в сопровождении дежурного.
 Выйдя за железные ворота на улицу, она задохнулась от удара свежего воздуха и затаив дыхание прислушалась к чувству свободы.
В пакете завибрировал телефон.
Изумилась, что он не разрядился (может, им пользовались, пока она была в заключении?), Лика вытащила из пакета трубку, прочитав короткую СМС.
Она покачнулась, но, сделав несколько шагов, прижалась спиной к дереву и перечитала сообщение через набежавшие слезы.
«Он в Китае, имя на скайпе «доктор Л». На набережной Брюгге тебя ждет машина, номер М491ВН. Водителя зовут Гоголь – это его друг. Береги себя. Адвокат». 
Глубоко глотнув воздух, она прижала трубку к груди и пошла в сторону набережной,
повторяя, как заклинание, его имя на скайпе. Лика не заметила, как оказалась в церкви, она поставила зажженную свечу, поцеловала икону и вышла.
 
ГЛАВА 53. ШАШЛЫК ИЗ СКОРПИОНОВ.
 
“Нет времени лучше, чем настоящее”.
 
Пекин собою занял весь досуг.
Тарелки площадей сомкнули круг.
Такое впечатление, ей-богу,
Что совершил я дальнюю дорогу
И натрудил Пегаске старый круп,
Чтоб лаптем похлебать акульий суп
Да щупальцев отведать осьминога.
 
Утром Леонид Андреевич был бодр, приветлив.
Энтони, барабаня в дверь, влетел в его номер, уверяя, что до начала симпозиума они еще успеют съездить на подземном драконе на улицу Дунхуамэнь.
— Метро всего два юаня, сэнсэй, в любой конец, — он листал путеводитель по Пекину, показывая доктору, что это совсем недалеко.
— Вот тут, на Ванфуцзинь, полно экзотики!
— Друг мой, мне надо выступать перед медицинским форумом, а ты тащишь меня Бог знает куда!
Но Энтони взял его под руку, увлекая за собой.
Метро было неподалеку от гостиницы; они прошли через турникеты. Пассажиров не проверяли, но все вещи пропустили через камеру досмотра.
Улица оказалась полна магазинов со всемирно узнаваемыми брендами.
— Ой! А народу тут — не протолкнуться! — Прагин с любопыством крутил головой, разглядывая по сторонам фирменные магазины и ветхие лавочки, бизнесменов в костюмах, с дипломатами, и крестьян в лаптях и соломенных шляпах, шикарные особняки и лачужки, лимузины и рикши.
— Я хочу прокатиться на рикше! — по-мальчишечьи воскликнул он, показав на трехколесную тележку, покрытую бордовой тканью с желтой бахромой.
Щуплый китаец в соломенной шапочке бойко крутил педали.
— Прокатимся, сэнсэй!
Но доктор решительно отказался.
— Нет, я не могу ездить на людях!
— Ладно, — сдался Прагин, — тогда давайте угостимся местными общепитом. Тут ведь все кругом жарится, парится, жует и чавкает — вон шашлыки!
Он пробился к прилавку и увидел нанизанных на шампурные палочки живых
скорпионов.
— Ой, что это?
— Деликатес, — улыбнулся доктор.
— Басиба! — поклонился китаец, перекрикивая шум улицы, и бросил шампур с шевелящимися лапками на огонь. Раздался треск поджариваемых пауков — шевелящиеся усы, жало и лапки, обугливаясь, мгновенно скукожились.
— Они же живые! Сэнсэй, что он делает? — закричал Энтони.
— Он готовит тебе завтрак, — невозмутимо сообщил Леонид Андреевич.
— Но я не хочу есть скорпионов, — замотал головой Прагин.
Китаец увидел, что русский покупатель не в восторге от этого блюда, немедленно
отложил скорпионов и тут же предложил морских коньков, также вживую нанизанных на палочки. Морские коньки дергали скрученными хвостами и шевелились во все стороны.
— Фу, я не могу есть то, что должно плавать в декоративном в аквариуме! — Энтони отпрыгнул от прилавка.
— Это холосе! — китаец показал люкс, положив шампур с живыми коньками на огонь.
— Боже, какая тут вонища!
Боясь в толкучке потерять доктора, Прагин схватил его за руку, уводя подальше от прилавков с едой.
— Я уже впечатлился!
Леонид Андреевич посмотрел на часы.
— Надо найти такси и ехать к цели нашего визита в Поднебесную.
Он присел на скамейку. Прагин пошел искать машину.
Но на симпозиуме случилась неприятность: на Энтони не оказалось заявки, его не пропускали.
 «Видимо, секретарша подстроила из-за того, что он перешел дорогу Караулову», — в сердцах подумал доктор, не подозревая, что Караулов выбыл из строя.
Время поджимало, Леонид Андреевич не имел возможности оспорить этот неприятный инцидент. Прагин расстроился, но доктор вынужден был идти в зал без него.
«Я даже не увижу его сеанс попульсотивной диагностики, ведь это китайская методика, — думал он, томясь в вестибюле. К концу симпозиума Энтони совсем извелся и был голоден.
Леонид Андреевич вышел в окружении иностранных коллег, помахав ему рукой.
Он уважительно представил Прагина, но тот был не в духе, словно погас, и это огорчило доктора.
Но он уже получил на e-mail короткое сообщение без подписи: «Она на свободе».
Позже пришло подтверждение от Гоголя о том, что Лика отсыпается у него на даче.
Эти известия привели доктора в столь приподнятое настроение, что, наклонившись к уху Прагина, он заговорщицки шепнул:
— Нас сейчас отвезут проконсультировать захворавшего физика-ядерщика, а потом обещаю тебе экзотический обед.
Их усадили в лимузин, и зеленая машина с длинной крокодильей мордой понеслись по городу, не обращая внимания на светофоры.
 Диагностировать физика пришлось в санатории для нервнобольных.
— "Дурдом Ромашка", — констатировал обстановку Энтони, — и чего это здесь повсюду снуют китайцы на кривоватых ножках, в широченные слоновьих тапочках?
— Такая у них экипировка, — усмехнулся доктор.
Прагин громко разговаривал по-русски, пользуясь тем, что его не понимают:
 — А интерьерчик, — продолжал язвить Энтони, — украшают бумажные фонарики и оригами «ура, умелые ручки», выглядит гламурненько.
После диагностики они с доктором направились в ресторан «Дары моря».
— Какой супер-общепит, — процедил сквозь зубы Прагин, — а публика людоедами нависла над столами, заваленными клещами и панцирными останками, видать, они тут целыми днями грызут крабов, лобстеров и… о боже – черепах!
Они расположились за столиком со свечами, трепещущими внутри разноцветных стеклянных фонариков. Доктор заказал алкоголь, и, чтобы поднять Энтони настроение, снял с заварного чайника расшитый черно-желтым шелком чехол, похожий на кокарду, водрузив его на голову.
— Вот этот кандибобер вам к лицу, сэнсэй! — одобрил Прагин. — Прикольная епископская кокарда! Глядите, — захохотал он, — на ваш пердимонокль входящие туристы кланяются, точно папе римскому!
Доктор весело поднял бокал:
— Выпьем за борьбу хорошей инквизиции с плохими еретиками! Ради тебя, друг мой, готов валять клоуна по арене и развести МХАТ на весь общепит!
Туристы фотографировали доктора, раскланиваясь с ними. Леонид Андреевич вставил в глаз плоскую крышечку от бутылки:
— Кстати, в театре времен Станиславского, если актер, удивляясь, поднимал бровь вот так и ронял монокль (крышечка из глаза упала на стол) — по-французски "пердимонокль" (то есть "потерянный монокль") — это считалось ужасным театральным штампом.
— Зато по-русски звучит «пердивмонокль», — захохотал Прагин. — И означает нечто удивительное, типа чехол для чайника!
— Да-да, который мне нужен, как рыбе зонтик – поробинзонтить!
— Отличный вискарь! — выпив, воскликнул Энтони.
Настроение его заметно поднялось. Леонид Андреевич снова поднял рюмку.
— После первой не закусывают, мы все-таки русские!
Прагин заискрился, блеснув глазами; их рюмки, зазвенев, соединились в центре стола:
— Нет времени лучше, чем настоящее!
 Официант принес завернутые в малиновые салфетки молотки и клещи, перевязынные оранжевыми ленточками.
— Что это за столярные инструменты?! — развернул салфетки Энтони.
— Это китайские столовые приборы, вместо вилок и ножей, — рассмеялся доктор. — Панцири долбят молоточками, вот так, а розовую внутренность вытягивают клещами.
— Нет, я так не играю, а где плоскогубцы? — закапризничал Энтони, азартно хватаясь за клещи.
— Отведай устриц, — Леонид Андреевич пододвинул к нему блюдо с горой ракушек, — и лобстеры здесь недурны!
— Брры, — передернулся Прагин, стукнув молотком по клешням огромного красного лобстера, — а китайцы, глядите-ка, профессионально высасывают моллюсков из ракушек и заглатывают сырыми… бррр… Я что-то не впечатлился.
— А выглядит вполне оргазменно… Ты полей соусом, не так противно, — посоветовал доктор. Энтони втянул в себя устрицу.
 — Уй, какая-то склизкая, еда для кишкоблудов! Неужели это любят аристократы?! Лично я чувствую себя извращенцем! А эти, — он мотнул головой в стону китайцев, — знай наяривают, прямо выворачивают наизнанку несчастных рептилий, ужас и кошмарррр!
— Да ты распробуй, — не мог удержаться от смеха доктор.
— Да не могу я, когда содержимое носа прямо из ракушек перекладывают в рот, — замахал руками Энтони, — я в культурном шоке!
— Ну, если не желаешь этих прелестей, давай закажем безумно раритетный суп из акульих плавников!
Энтони заглянул в меню.
— Но это же стоит каких-то бешенных юаней!
— Мы из богатой страны, опекающей братские народы, можем себе позволить, — возразил Леонид Андреевич.
Проворный официант принес дымящиеся пиалы с акульим супом.
— А эту жижу черпают вон той ложкой типа детского совка? — рассматривая керамическую ложку, спросил он.
— Угу, точно совок.
— Сейчас будем выколупывать акульи плавники и зверски поглощать, — предупредил Прагин.
Леонид Андреевич собрался последовать его примеру, но в этот момент висящий в полстены плазменный экран, к которому Энтони сидел спиной, а доктор лицом, начал показывать, как добывают «дорогостоящий акулий суп». Леонид Андреевич поглядел на экран, где показывали документалистику: как рыбаки ловят акул, затаскивают на борт, затем, отрезав плавники, выбрасывают обратно в море. На синем экране акулы, барахтаясь без плавников, беспомощно тыкались носом о дно. Акула не могла плыть без плавников.
 «Так она будет биться, пока не погибнет, — подумал доктор, — хорошо, что Энтони не видит. Это все равно, что в русском ресторане подавать жаркое под видоклип «Смерть телят на скотобойне». 
Он отложил ложку-совок, утратив всяческий аппетит.
— Да, протянул Энтони, — вытирая рот салфеткой, — акульи крылья и сопливые устрицы с выдавленной из гусениц зеленой горчицей – это что называется «я наконец вляпался в красивую жизнь!»
— А не желаешь ли японское саке? — спросил Леонид Андреевич, пытаясь сгладить дискомфорт внутри себя.
Пока Энтони раздумывал, хочется ему саке или нет, он пояснил:
— Это продукт натуральной ферментации из тростника – по сути горячий алкоголь.
— Что значит горячий? 90 градусов, как спирт?
— Горячий — в смысле пьется при температуре плюс 60 градусов, и вроде не такой уж крепкий, но третья пиала показывает человека изнутри.
— Чтобы вы узнали все мои тайны? Нет, я стесняюсь!
— А я выпью, — он поднял пиалу с саке, осушив ее до дна.
— Вы не закусываете? — удивился Прагин.
— После первой не закусываю, — улыбнулся, доктор, — я же русский человек, хотя уважаю восток: хокку, танки, ясы, в одиночестве люблю побаловаться сочинительством, рисованием тушью на пергаменте…
 
ГЛАВА 54. ДИКЕЛИДИ И ДАРЕМА.

«Причастный к тайнам, плакал ребенок» — девочка.

Густеет сумрака паштет.
Глядит из лужицы графина
Мой немигающий портрет
Глазами пьяного дельфина. 

В ресторане зажглась подсветка, зазвучала музыка.
— А я давно заметил, сэнсэй, что вы фанатеете востоком.
Он снова плеснул саке.
— Хокку я знаю, а вот что такое яс? — довольный настроением доктора, Энтони сделал несколько глотков саке и освежил его пиалу.
— Пригласите меня в мир японского сонета! — Прагин обнял доктора.
— О, это дивный мир, — кивнул Леонид Андреевич. — Я захожу в ЯСЫ отдохнуть сердцем, это 3D, объемная психоделика, и чувствую, дорогой Энтони, что недостаточно обратил твое внимание к восточной теме.
— Так расскажите, — поднимая пиалу, воскликнул Прагин, — что вас магнитит в хайку и чем вам так уж хорош сонет?
Получив первую за последнее время хорошую новость, Леонид Андреевич сбросил с себя напряжение, думая о Лике. Он представил ее в кимоно, с высокой прической, кисточками в волосах, и мечтательно сказал:
— Японская поэза бальзамна, как сама деликатность! Мне нравится это ненавязчивое приглашение к общению, сопричастность с природой, уважение и благородная сдержанность!
— И краткость – сестра таланта! — подхватил Энтони.
— Но Чехов не говорил, что она сирота! Краткость и сестра таланта, и лентяев жена. Краткость может стать гарантом недалекого ума!
— Это эпатаж, сэнсэй! — делано воскликнул Прагин. — Я люблю Чехонте за то, что он учил хоть по капле вытравлять из себя раба!
— Не согласен! — глядя на него, рассмеялся доктор. — Не раба, холопа!
— Да почему это вы так решили?!
— Да потому, что раб может восстать, а холоп – никогда! Чехов, душка, ценил восток, особенно любовь японок – я читал его эротически-чувственные письма. Но мне больше импонирует их отношение к реальности, наблюдение текущего момента. А главное — душевное пространство. Чуткость поэта к читателю как к гостю.
 
Ты, Дикелиди,
В сумрак дождей не грусти
Ветками ивы.
 
Лунь, отражаясь,
Желтою дыней плывет
В озере Чад, и
 
Старой даруме поверь –
Кукла из воска,
В полночь распахнута дверь –
Дым пахитоски.
 
— Прикольно вы придумали пахитоски – я заценил!
— О не, не, не!!! Рад бы, однако ж не придумал, но осветил чисто конгруэнтно из нутра классики, у Толстого вычитал.  Пахито;ска — то же, что пахитоса, тонкая папироса из мелкого резаного табака. А Дикелиди – правда, изумительно звучит?
— Ага, — кивнул Прагин.
— Женское имя, на японском означает «слёзы».
— А я думал, что имя — это дарам.
— Не, ну Дарума — гадальная кукла, — улыбнулся доктор, выпив еще немного саке, — неваляшка, символ исполнения задуманного.
— Может, дарума у них национальная кукла, как у нас матрешка? — вопросительно взглянул он.
— Матрешка – это вообще-то японская национальная кукла, мы ее заимствовали у них, сделав русской. А «Звездная россыпь» — это в гадании знак любви, благословения, избытка.
— Завораживающая картина.
— Японский поэт живет в момент от раскрытия бутона влажной грусти Дикелиди до панорамы звёздной россыпи, — сказал Леонид Андреевич. — А гумилевское озеро Чад мы позаимствовали в Африки! Без него мы бы не знали, что «где-то на озере Чад одинокий бродит жираф».
— Романтик вы, сэнсэй, — расслабленно сказал Энтони. — Точно Элли из "Волшебника Изумрудного Города". А я — заржавевший Железный дровосек. Но готов смыть с себя ржавчину светом вечернего ЯСа!
— И ты не разочаруешься, потому что японская поэза гостеприимна! Поэт не занимает собой весь стол, всю ткань беседы, как русский поэт, который, в общем, и не беседует с тобой, а высказывается, учит или призывает.
— Что значит «учит»? — провоцировал Прагин.
Доктор кивнул, чуть раскрасневшись:

Быть знаменитым некрасиво,
Не это поднимает ввысь,
Не надо заводить архивов,
Над рукописями трястись.
 
И осушил пиалу остывшего саке.
— Чепуха! Не трясусь, не завожу архива, и что? Всюду все валяется, теряется, пропадает!
Прагин пододвигал к нему разные блюда, но Леонид Андреевич ничего не ел, пьянея на глазах.
— А русский поэт не беседует с читателем, он приглашает в гости души своей… чтобы дать в глаз!
Оба расхохотались.
— Ну, с чего вы взяли это, сэнсэй?!
— Эх… — он затуманенно поглядел куда-то вдаль.
 
Так жили поэты. Читатель и друг!
Ты думаешь, может быть, хуже
Твоих ежедневных бессильных потуг,
Твоей обывательской лужи?
 
Вот таков вкус и наших бесед, и наших праздничных застолий.
Нас возмущают неискренние западные улыбки, но не смущает собственная склонность грузить других своей смурной тоской. Видимо, это климат.
— А при чем тут климат?
Доктор потрепал его по волосам:
— Хо-ло-дры-га, брат, — поморщился он. — Холод приучил нас к сжатым губам. Откроешь рот хохотать — и слёг с ангиной! Наш поэт стенает и жалуется, а если он сдержан, то мы должны непременно заметить и оценить его сдержанность, в то же время понимая, как он мощен и как тяжко нести ему божий дар своего духовного превосходства.
В какой-то степени русский поэт зовет читателя полюбоваться собой, он как бы предлагает рассмотреть свои глубины, ум и чувства, при этом постукивая небрежными подзатыльниками и слегка презирая…
Леонид Андреевич взял чайник, вылил саке в пиалу до капли и щелкнул пальцами, показывая, чтобы принесли еще.
 
Нет, милый читатель, мой критик слепой,
По крайности, есть у поэта
И косы, и тучки, и век золотой,
Тебе ж недоступно все это!..
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцей,
А вот у поэта — всемирный запой…
И мало ему конституций.

— Т-ссы, — доктор приложил палец к губам:

И только высоко у царских врат,
Причастный к тайнам, плакал ребенок...
О том, что никто не придет назад.

И ребенок этот — девочка…
— Откуда вы знаете, что девочка?
— Блок так сказал: «Причастный к тайнам ребенок» — это таинство крещения, ведь «девушка пела в церковном хоре». А там, совершая крещение, мальчиков заводят в алтарь, а девочек поднимают на вытянутых руках у алтарных золотых дверей, то есть «высоко у царских врат».
"Пускай я умру под забором, как пес" — так он и умер…
— Кто? — изумился Энтони.
— Блок. От голода зимой в Петербурге.
Русский поэт больше читателя, он забрался выше него, поэтому всегда одинок. На самом деле так оно и есть, но это несколько ущемляет глядящих снизу.
Он грустно улыбнулся.
— А японец, напротив, не призывает, не назидает, но приглашает разделить вместе с ним впечатление! Отдать дань природе, ее величию, величеству. Он делится тем, что у тебя самого есть, скорее, обменивается и дарит сопричастность момента!
 Японские сонеты не дают оценок, не призывают. Это не принято у них, потому что воспринимается как навязывание своего отношения к тому, к чему у тебя есть собственное отношение.
Когда я слышу в стихах эпитеты «прекрасно, чудесно, восхитительно», то чувствую, что мне дали ничто с таким видом, будто дают нечто. Ложная многозначительность! Мир по умолчанию красив, друг мой!
Когда к любому его явлению: реке, небу, полю — поэт прибавляет эпитет «красиво», «прекрасно», значит, он не оставляет никакого сообщения на автоответчике своего произведения. Пустые слова… невозможно проехать там, где красиво, повернуть туда, где чудесно, и прибыть в то место, где прекрасно.
Японцы первые из землян встречают распускающееся солнце, они говорят простые, обвораживающие своей простотой вещи. Мне близко, что их поэза избегает того, что культивирует наша: этот авторский всхлип с приказом сострадать! Иначе укор в бездушии, в непонимании! Скованный рамками ожидаемых оценок, невольно становишься зависим от них. Ведь никто не хочет быть плохим.
А восточный поэт смотрит в окно вместе с тобой. Японский Сонет, сокращенно ЯС,
не пишут, его рисуют. Он возникает картинкой перед внутренним взором.
Это иная система восприятия, иная ментальность, ибо не в правилах хайку говорить о том, что будет, что было.
«Солнце восходит». Не взошло, не взойдет, а восходит — и ты вместе с поэтом и солнцем в моменте восхода!
— Хорошо здесь, — сказал доктор, — жаль, что мы недооцениваем, недолюбливаем настоящее. Философия дуализма не укладывается в наше понимание, построенное на мифах счастливого будущего и прелестях загробного мира.
Открыв томик хокку, ты наблюдаешь происходящее вместе с поэтом, который никогда не назовет тебя жалким обывателем, а жизнь твою лужей, несмотря на то, что сам он в той же луже: «Пусть жизнь меня в землю втоптала»…
 Но он Поэт, и верит, что «Бог его снегом занес, вьюга целовала». Ах, какая графика! В землю втоптать – черное, снегом занести – белое, он рисует стихами…
— Сэнсэй, — воскликнул Прагин, — но ведь наш поэт провозглашает правду!
— А я ненавижу правду, — с грустью сказал доктор, —  вот она, третья пиала горячего саке, которая показывает человека изнутри! Я не люблю правду, Энтони, она бывает уродлива, порой даже невыносима, люди требуют правды, а получив, не могут выдержать ее отвратительности.
Я люблю истину, друг мой, — истина всегда прекрасна! «Только настоящее ценно!» — утверждает Восток. Как уберег бы нас этот тезис от липкой лжи! В погоне "за светлым будущим", на которое свое настоящее променяло не одно поколение…
Упреки, обвинения, немыслимы для японской поэзии — вот что мне бесконечно мило.
Конечно, русский стих люблю, как душу нашу грустную, грешную!
И никогда не променяю березу на сакуру, звон колокольный на ветер самурайский.
Но как славно выйти из равнинной, снежной зыби и погостить на Фудзи, где расцветает солнце и рисинки в плошке ловят палочками, а женщины кланяются бамбуковыми личиками и пьют чай из чашек без ручек. Нежнейшие гейши без платьев и пуговиц, завернутые в занавес... кивают с поклоном... Размотал, вытряхнул легонько, как Клеопатру из коврика — твоя! На все согласна!
Без вилок, без ручек, без стульев, без пуговиц. Это явно другой мир, Энтони!
И так приятно иногда вырваться из железного ковролина славянских тягомотин туда, в толерантную мягкость Востока, чтобы напиться с другом горячей водки. Это, конечно, сумасшествие, но оно очаровывает.
Доктор уронил голову на ладонь и затих.
 
ГЛАВА 55. СОНЕТЫ НА САЛФЕТКАХ.
 
“Японский сонет-рэнга – восточный верлибр”.
 
Оставив мыслей искромет,
Я буду прост без оговорок:
Когда любовь нас обоймет,
Мы окрыляемся в полет
Не хуже Байронов и Лорок.
 
Ресторан был полон гостей, звучала тихая музыка. Прагин не собирался отпускать доктора в дрему, его распирало желание общаться и спорить.
— Вы потрясающе убедительны, сэнсэй, — воскликнул он, — ваша влюбленность в поэзию сама по себе покоряет! Но в русских рифмах сколько угодно созерцательных строк, которые ни к чему не призывают, разве что полюбоваться вместе. При этом сколько музыки в самой строфе: от ритмики до рифм и аллитераций! Но почему же такая тенденциозность в отношении русского стиха?
— Назидательность, "приказ сострадать", разве только это??? — вспылил он. — Боже мой! Да что ты так кричишь?! — поднял голову доктор, — я уже согласен на харакири! Неужели ты думаешь, что не знаю или не люблю родное? Я до смерти могу зачитать русским! Ты, спрятавшись, закопаешься, я откопаю и добью Мандельштамом или кем угодно! Речь не о том, что назидательность — это всё, что присуще русской поэзии, речь о том, что назидание вообще не присуще востоку. Я говорю о том, что им это вообще не свойственно, понимаешь? А не о том, что нам свойственно только это. Восточные души тоже не регенерируют исключительно в цветы, они еще реинкарнируются в каких-нибудь ползущих тварей, бррыыы! Ужас буддизма в том, что он не даёт человеку умереть! Ты уже хочешь перестать быть! А твою душу все равно замуруют в какую-то ящерицу или букашку — ужас, ужас.
Энтони расхохотался. Леонид Андреевич потрепал его по плечу.
— Просто речь моя обольщала, — сказал он, внезапно протрезвев, — а когда обольщают, не гонятся за объективностью. Ведь правда призвана разоблачать, а не очаровывать. Ну, конечно, мы не состоим из одних призывов и упреков — мы неисчерпаемы, друг мой! Обнимаю за твой прекрасный порыв.
Он привстал, обнимая Прагина.
Чокнувшись, они выпили очередную порцию сакэ. Опьянев, Леонид Андреевич увлеченно сообщил Энтони, что ЯС — это сравнительно новая форма поэзии.
— Смотри! — он стал чертить на салфетке схему построения сонетов, ничуть не заботясь о том, насколько понятны его схемы. — Яс пишется так: 2 хокку (хайку) + 4 строчки – два связанных по смыслу двустишия. Каждая хайку самостоятельна и в то же время неотделима от другой в контексте произведения. Количество слогов в хайку обычно 5–7–5. В четверостишии – 7–5–7–5. Ударные слоги... – 1–4–7, это дактиль, или ударные 2–4–6 слог - это ямб. Наша поэзия – линейная, строчка за строчкой.
японский сонет-рэнга, или АЛЬБОМНЫЙ СОНЕТ В ВОСТОЧНОМ СТИЛЕ - СОНЕТНЫЙ ВЕРЛИБР, многослойный, он с фокусом, то есть внутри стиха еще стих, а внутри этого стиха – опять стих! Пишешь японский верлибр без рифмы, от 10 до 14 ритмизованных строк — белый стих; в этот верлибр спрятан ЯС из 10 строк. ЯС закручен в верлибр, как вертута с начинкой. Он состоит из двух хайку и одного катрена. Понимаешь, внутри сонетного верлибра живет закрученный яс, он как бы обрастает им, одет в его шубку. Три строчки без рифмы — это уже хайка, но чтобы получился верлибровый сонет, «Матрешка» 3D — объемная писходелика, надо сонет, начиненный хайкой, дополнить.
Таким образом, внутри верлибра живет ЯС, а в ЯСЕ хайку!!! Всё это читается и вместе, и по отдельности, как самостоятельное произведение.
Хайку как бы в пазухе ЯСА, и получается складенец, — он встряхнул новую салфетку и, достав из нагрудного кармана несколько цветных ручек, мгновенно точными линиями нарисовал японские личики, восход солнца и ветку сакуры.
Прагин от изумления раскрыл рот. Под пером доктора возникали один за другим изящные восточные сюжеты. Между картинками он набросал несколько схем японского сонета.
— ЯС пишем в дактиле, — увлеченно сообщил он, не обращая внимания на реакцию своего ученика. — Это трехстопный размер, ударение на первый слог, сам материнский сонет – МАГИСТРАЛ, как в английском венке сонетов – вот здесь, не забудь, ЯС нужно писать в настоящем времени, так, чтобы каждую строчку можно было нарисовать. 5+7+5 слогов. Это и есть хайку.
Японцы боготворят природу, склонны к созерцанию. Глаголами в ямах не злоупотребляем. Получаем сонет, беременный сонетом. Как национальная японская кукла-матрешка. Первые три строки помнишь? (Напоминаю, ЯС состоит из двух хайку и четырех строк, слоги в последнем куплете 7+5+7+5).
Еще и гадать по хайку можно! В древних японских традициях есть такое гадание,
оно сохранило свое значение по сей день. Здесь не надо просить что-либо, надо задать вопрос. На какую строку попадешь, таким будет ответ, потому что символы слов несут свое значение.
Черепашка означает долголетие и здоровье.
Веер – богатство.
Кошка манеки-неку черная — это к деньгам, желтая — к повороту судьбы.
— Потрясающе излагаете, Сэнсэй!
— Что ты! Это огромная тема, я ее максимально сокращаю!
Вот когда мы с Карауловым сидели в погребке, помнишь, после той драки из-за Натали, он читал японские сонеты, тем и удержал меня, но та драка, если быть до конца откровенным, все же была не случайна, я на него давно затаился из-за одной истории.
Но забудем об этом!
— Ни за что! — воскликнул Прагин, — распахнитесь, сэнсэй!
— Энтони, ты же видишь, что я пьян.
— Ну и что, разве я вам не друг?
Он сделал вид, что обиделся на недоверие, и Леонид Андреевич, вздохнув, уступил.
— Караулов, надо признать, неплохой психиатр, он умел разложить женщину молекулярно. В молодости из-за него вешались, травились, он будто кайфовал от списка своих побед. Определенная мужская привлекательность в нем была: мощные формы, рост, крепкий, уверенный, не знаю, почему он самоутверждается за счет женщин, из каких глубин детства в него врезался этот комплекс.
Как-то мы с ним встретились на помолвке одной теперь известной супружеской пары. Жених гордился своей невестой-актрисой — какая она красивая, любящая, преданная. А Караулов завистлив по натуре, он сказал мне: «Я разведу ее здесь и сейчас!»
Он заказал корзину цветов. К тому времени все уже были навеселе. Преподнес ей цветы и предложил брудершафт, они крепко выпили, но Караулов не воспользовался правом поцелуя, чмокнул в щеку как невесту друга и пригласил танцевать.
Она, захмелев, сомлела в его лапах, все были изрядно пьяны. Караулов привлек ее и гладил под кофтой правильно, как надо. В итоге он сделал несколько фрикций, извлек себя и трезво сказал: «Ну, и так далее»…
То, что случилось потом — отдельная история, но меня эта пошлость буквально разъярила — я затаился против него.
— И так далее, — захохотал Прагин, — вот сволочь, брутального из себя корчит, ну как развел! И почему женщины так падки на эту брутальность?
— У меня сложилось впечатление, — нахмурился доктор, — что наш тип мужчины, особенно молодняк, считает, что брутальность — это грубость, натиск, подавление.
— А разве нет? — Энтони подлил в пиалу доктора саке, пытаясь заманить в интересующую его тему.
— Подавление? Нет, если во время любви серьезно работать, женщине кажется, что она того или другого не осилит – можно идти через «не могу», но не ломать, а ставить, как тренер, допустим, в гимнастике. Потому что сверхвозможности открываются через усилие – волевое, даже болевое, и это приводит к наслаждению олимпийского уровня. Сам себя никогда не доведешь до медали, даже если ты гений. Добиваться в постели через «не могу» того, что казалось невозможным, чтобы высечь из оргазма весь гормональный спектр, самые яркие переживания, допустимо, но ни в коем случае не травмируя, а открывая в ней те возможности, о которых она сама в себе не подозревала. За шейкой матки есть действующее пространство… изумляешь ее.
Но тренер не ломает, а продвигает степень возможного в область, которая казалась запредельной. Знать, что делаешь — в этом брутальность. Тренер любит своего спортсмена, а не губит, он действительно выжимает из него все, что тот и сам о себе не знал, и в результате – медаль! Восторг, олимпийское золото. А грубость, эгоизм, пренебрежение — это не брутальность, это мерзкая, похотливая тупость. Даже животность, до которой мы и сами скатываемся, и то милей, потому что добыча хочет ею быть, но в умелых руках.
— В умелых, потому что женщине хорошо?
— Потому что женщине хочется стать добычей, но быть добычей — не значит жертвой, это не одно и то же...
— А как вы относитесь к мастурбации? — неожиданно спросил Прагин.
— Уй, онанизм терпеть не люблю, — поморщился доктор, — не приемлю это занятие.
— А я читал, что это даже полезно, почему нет?.
— Потому что когда мужчина «онанирует на картинку» (так и сяк ее мысленно валяет), он с ней не считается, не думает о ней — только о себе, и более того, не думает о процессе — только о финале, и только о своем! А потом переносит эту модель поведения на женщину, на живой контакт, ей как бы должно все подходить, что ему захочется. Поэтому и не складывается. Ведь альянс — это участие двоих, а не одного, который использует другого для себя.
 
ГЛАВА 56. ДУХОВНАЯ ХИМИЯ ЛЮБВИ.

«Хочешь рассмешить Бога — поделись с ним своими планами на завтра»
 
Вобрав нутром упругой мощи силу,
Расслабленно приемля сладкий гнет,
Доверчиво шепнешь: «Еще насилуй!
Пока земную ось не разомкнет».
 
— А любовь, наверное, должна быть чем-то особенным? — романтично вздохнул Энтони.
— Любовь — это творчество, искусство и сама жизнь! Не надо ничего выдумывать, изображать, напрягаться: просто рисуй, просто пиши, просто люби. Откровение любви — это воплощение души в чувстве: страсть, фантазия, вдохновение, полет, страдание, боль... кризисы, и безмолвие, и смерть, и вечность.
Способность воплощать стихии чувств в жизнь — великое мастерство! Ибо в основе всех дел лежит занятие любовью. Мы заняты ею, как художник своей картиной, поэт поэмой, музыкант музыкой.
 «...Из наслаждений жизни
Одной любви музЫка уступает;
Но и любовь мелодия»...
Эх, родной мой Пушкин, "Каменный гость"…
Скажу без ложной скромности, — улыбнулся Леонид Андреевич, — я не встречал людей, которые бы знали о любви больше, чем знаю я сам. Мог бы многие внутренние процессы, влияющие на большую, долгую, страстную любовь, объяснить. Я сам их строил, осмысливал, анализировал.
Люди слишком упираются в моральные качества, но мы все же ходячие химические лаборатории. Мы все время поглощаем, выделяем, функционируем, и значение этих процессов надо глубже понимать. Нельзя жить слепо, куда поведет. И саму любовь надо все-таки направлять, влиять на нее, контролировать. Случайностей, неожиданных поворотов, провалов в любом случае не избежать, не надо их еще и добавлять своей ленью мыслить.
Изрисовав все салфетки, Леонид Андреевич открыл тетрадь, машинально делая наброски во время разговора. Прагин затих, слушая его и периодически немного подталкивая.
— В отношении любви могу быть откровенен. Могу объяснить, чем отличается похотливый взгляд на женщину от животного. Чем отличается удовлетворение от откровения, каковы градации чувств, от чего они зависят, как их продлевать, освежать, углублять отношения.
— Но как угадать, — засокрушался Энтони, — когда женщина нравится, но ты ничего о ней не знаешь, ведь можно ошибиться!
— Это неправда, я все отлично знаю, даже досконально, а если я ее вижу и слышу, то я уже с ней прожил. Углублять знания о физической любви необходимо не только для того, чтобы лучше радовать и изумлять, но и для того, чтобы самому более полноценно пользоваться благами этого … труда. Могу быть откровенен до такой степени, что скажу: близость с женщиной не имеет в моем случае единственной целью наслаждение, а имеет и более веские цели .
— Ого! Какие, например?!
— Например, хорошо делать свою работу означает не просто функционировать, а вырабатывать больше, чем дает оргазм. При соитии (без резиновых барьеров) люди обмениваются гормонами: мужчина дает андрогены, они питают силу, страсть, а женщина — эстрогены. Обычный акт дает обычный дозовый обмен. Большие эмоции без глубокой физиологии – пустые, но приятные фейерверки. Но когда физически высекаешь из женщины не просто ее возможности, но и потенциал, то ее организм потрясен, доведен до более усиленной деятельности химических процессов, чем обычно, в результате у нее появляется почти наркотическая зависимость от твоей «работы» — это избавляет от ревности, ибо от добра добра не ищут. Другой мужчина этого не даст, и не потому, что он слабее, он просто так не мыслит, не действует, его предел — это оргазм, или два, три.
Но когда знаешь, куда ведешь и чего хочешь достичь, поднимаешь в ее организме уровень допамина – гормона удовольствия — в несколько раз больше. Таким образом, у женщины кардинально меняется биохимический статус. Подстегивая остроту до запредельного, обуславливаешь столь мощный гормональный скачок, что меняется биохимия — организм переходит в новое качество, и обычные дозы ее уже не греют.
— А почему? — осторожно спросил Прагин. — Что происходит в организме от такой любовной работы?
Леонид Андреевич положил тетрадь на колено, ручка его будто летала, кружа над страницей.
— Происходят на биохимическом уровне изменения в головном мозге.
— В чем это выражено, сэнсэй?
— В чем? Нейрохимические вещества обостряют влюбленность женщины, тягу к этому чувству.
— Но разве любовь — это только химия, почему так?
— Потому что происходит соединение окситоцинов, которые так же сильно притягивают ее к тебе, как мать к ребенку. Знаешь, ведь во время кормления грудью вырабатывается этот же гормон, что, конечно, не снижает духовной красоты материнства, но объясняет непреодолимое физическое притяжение и одну из причин личной заинтересованности матери в кормлении грудью. Такую гормональную коррекцию не создашь через постель, не понимая, к чему идешь, куда ведешь. А это мало кто понимает, поэтому любовь гаснет. Страстное, длительное соитие вырабатывает большой выхлоп окситоцина, который не только гормон любви, но и гормон доверия.
— А чем вырабатывается это доверие?
— Тем, что снижается функция миндалевидных тел мозга, которые вырабатывают соединения, вызывающие чувства страха и недоверия. Делать в постели хорошую работу — это делать именно это. Это и есть «делать любовь». А не «как мы прыгали»! Или что там? Трахались…
Потому что когда страстно взрываешь гормональный выброс, добиваешься того, что это самочувствие «мне хорошо» не проходит после любви и после приема душа, оно держится день, два, три — несколько дней — долго.
Женщина пребывает в этом чувстве, и ее ответная реакция — благодарность и ласка, ибо женщины по природе своей намного благодарней мужчин, поскольку намного эмоциональней.
В результате такой любви постельный контакт, то есть нежность, устанавливается вне постели — невозможно все время лежать! И это чувство переносится просто в жизнь. Отсюда и трепет. Память о пережитом, подъем в организме усиливает тягу друг к другу, и каждое прикосновение — это знак, сигнал, напоминание о «люблю, благодарю, хочу». Вот почему надо уметь любить, удовлетворять, изумлять и доставлять, а не просто думать: «Я классный, потому что у меня есть член».
Мне интересно добиться ее особого состояния, доставить, достичь — это осмысленная работа, а не просто «ура, оргазм» — оргазм не конец дел, а начало.
— Но ведь от этого не зависят моральные чувства: забота и всякое такое.
— Понятие, что любовь — это прежде всего забота и внимание, неполноценно, если не понимать, что такое постель. Забота — это хорошо, но как продуцировать естественное желание заботы? Ведь заботясь, человек себя обременяет! Он же делает над собой усилия. Забота — это труд. Надо хотеть трудиться — в этом и заключается любовь: «хочу делать для тебя».
Заботу все-таки тоже надо возбудить. А забота и внимание — это и есть естественная благодарность, которая сама по себе рвется из человека и на нравственном, и на гормональном уровне. Постель имеет большее значение, чем даже ей отводят. «Я делаю своей любовнице так хорошо, что ей хочется делать мне все время хорошо», то есть ухаживать, радовать.
— Но разве все держится на постели? — озадачился Прагин.
— Не все держится на этом, не вся жизнь, но ее качество – это точно.
— Потому что женщине хорошо?
— Потому что химические компоненты, вызывающие чувство любви, тот же окситоцин, понижают градус агрессии, а это снижает возможность ссоры. Гормональная выработка окситоцина во время близости — это и есть работа, которая называется «я тебе сделаю любовь»! Потому что это уменьшает уровень стрессового гормона кортизола, который продуцирует скандалы и разлад. А сумасшедшая любовь высокого накала создает большой выброс окситоцина, который способствует позитивному поведению в дальнейшем — это и есть нежное отношение, желание заботиться, угождать. Вывод можно сделать парадоксальный!
— А в чем парадокс?
— В том, что быть хорошим любовником — гораздо больший и продуманный эгоизм, чем думать только о себе, то есть быть плохим. Делая хорошо только для себя сейчас, не думая о ней, в результате получаешь «плохо» потом, ибо потом все ее действия не пронизаны любовью: ни пища, ни речь, ни дыхание.
Так что пренебрежение женщиной, кроме морального уродства и подлости, это еще и весьма недальновидно, невыгодно для самого себя. Иметь гармоничные отношения, любовь, восторг женщины гораздо приятней, дороже и полезней, чем то чувство, которое получаешь, унижая ее, обижая и пренебрегая. Хочешь восторжествовать? Научись любить, а не пинать. Потому что окситоцин, который выбрасывается во время мощного соития, усиливает любовное чувство, в результате получаешь нежную заботу, внимание, преданность, благодарность, что и есть практическая ценность, которую дарит жизнь через женщину. Не все зависит от этого. Но говоря о любви, мы рассматриваем вопрос: почему думать в постели о женщине — это хорошо, а думать только о себе — это плохо для самого себя.
Хотя бы потому, что когда ты думаешь в то время, как «делаешь любовь», о ней, заботишься о ней, она потом все время думает о тебе и заботится о тебе. Я просто препарирую физику и химию процесса, который называется любовью.
— А на чем в первую очередь держится любовь? — Энтони попытался заглянуть в его тетрадь. — Кроме личных качеств, на чем держится страсть?
— На умении владеть женщиной, доводить ее до вершин, которых она в себе не знает, и потом купаться в ее ответной любви — так строится жизнь, так происходит обмен.
— Так это на физическом уровне, а на моральном?
— Одно связано с другим: во время близости в организме вырабатывается тестостерон — это делает женщину более активной и заинтересованной. А окситоцин избавляет от депрессии и тревог, она становиться добрей, внимательней, а когда этот гормон падает, она ищет тебя, даже не осознавая этого — изнутри рвет потребность, ты уже подсадил на свою любовь, и только на свою – это и есть привязанность, постоянство, верность. Более скажу, не о себе — просто как врач: яркая, яростная физическая близость — это терапия, спасающая от атеросклероза – от мерзких бляшек в полости артериальной трубки. Бляшки перегораживают свободное течение крови и таким образом ведут к сужению сосудов, к застаиванию крови, отсюда возникают тромбозы, аритмия сердца, кардиосклерозы, инсульты и нарушения психики. Потому что женские гормоны — это снадобье, они охраняют стенки кровеносного сосуда, не дают холестерину перекрывать потоки артериальной крови.
— Иди сюда, любимая, я тебе создам антиатерогенный эффект! — так могу сказать, потянувшись к ее бедру.
Но не только мужчина одаривает, женщина тоже! Ведь против, например, атеросклероза мужчине вводят дозы эстрогенов, ему будет лучше, но если вводить искусственно, а не вырабатывать естественно половым путем, то он превращается в женщину: растет грудь и прочие прелести.
А можно вылечиться эстрогенами своей любовницы, интенсивно и более чем ее любя!
— А что в этом случае там, внутри, происходит, сэнсэй?
— Что происходит? Ее любрикация, ее влага, сосредоточение женских половых гормонов в вагине всасывается в головку члена и попадает в кровь, в силу чего в организме происходит буря антихолестерина, а чем больше и добросовестней работаешь, тем эстрогенов поступает больше. Так что быть хорошим любовником — это не то чтобы большое достоинство и великодушие, это гораздо эгоистичней, чем быть плохим. Я смолоду изучил все, что относится к постели, к любви с точки зрения разных культур и физиологии, конечно, не думаю о гормонах во время любви, так же как если ем жаркое, не думаю: «О! картошка с мясом! надо выделить птиалин, чтобы расщепить белок и крахмал!» Но знаю, что так происходит!
Прагин захохотал.
— А ведь вы выпили больше, чем три пиалы сакэ, и я видел вас изнутри: там живет восточный сонет и любовь.
Доктор осекся.
— Однако ты коварен!
Он погрозил пальцем.
— Не отрицаю, — согласился Прагин, незаметно утаскивая салфетки с рисунками доктора со стола в карман.
Фланируя с подносом между столиками, как эквилибрист, официант вежливо подносил им новые блюда.
— А чего этот услужливый китайский гондольер в цветном фартучке тусуется вокруг нас, как заведенный? — кивнул Энтони в его сторону.
Доктор дал официанту на чай.
— Иди уже, созидай в другом месте!
Официант поклонился.
— Глядите, как раскланялся, — засмеялся Прагин, — сейчас на шпагат сядет.
Придвинув к себе тарелку, он решительно прикончил акулий суп.
 — А вы что ж, сэнсэй, не солоно хлебавши акульих щец, так и останетесь голодным?
Тарелка доктора стояла нетронута. 
— Ничего не поделать, ежель трапеза такова, что порядочному человеку нечем рот занять!
— Ну давайте тогда двинем кони на выход и залетим еще в какой-нибудь элитарный общепит или построим планы уже на завтра?! — весело предложил Прагин.
— Хочешь рассмешить Бога — поделись с ним своими планами на будущее, — вставая из-за стола, прошептал ему в ухо Леонид Андреевич.
Они вышли на улицу. Город переливался вечерними огнями.
 
ГЛАВА 57. МИМО КАРАОКЕ И КАЗИНО.

«А кто это ценит?»

Потемнел до краёв небосвода
Солнца мак на закатных лучах.
Ангел ветра, рассыпав колоду,
Прячет карты в своих рукавах.

— Здесь все построено на контрастах, — завертел головой Энтони, — и храмы, и современные здания, и бедные улочки – все в куче.
Они свернули в старый пекинский квартальчик.
— Мы с вами попали в другую реальность, сэнсэй, в прошлое столетие.
Он рассматривал домики с полуразрушенными крышами, вдоль обшарпанных стен
сушилось чье-то застиранное нижнее бельё.
— Ты взял с собой документы? — спросил доктор.
Прагин пошарил в карманах.
— Кажется, нет.
— Их могут проверить в любой момент, хотя европейцев не шибко просвечивают, но
каждый житель Поднебесной всегда должен носить документы. 
Энтони остановился возле автомата с бесплатным кипятком.
— Мне нравится, что здесь везде можно налить кипяточку – красота. Он прищелкнул пальцами. — И в аэропорту, и на вокзалах, и в метро!
— Угу, — кивнул доктор, — китайцы любят чай, они носят с собой термосы, заваривают лепестки цветов, сухофрукты — город им дает кипяток в любой точке. Здесь всюду натыканы частные лавочки.
Энтони с любопытством разглядывал витрины.
— А жители выбрасывают мусор прямо на улицу.
К ним подбежали два китайца и что-то залопотали, показывая на свои фотоаппараты.
Прагин не понял:
— Что они хотят, сэнсэй?
— Ничего, просто фото, они любят фотографироваться с европейцами, как мы любим сниматься с жирафами или слонами.
На углу пожилой китаец в пижаме выгуливал собачку.
— А китайцы до сих пор едят собак?
— Да, — отозвался Леонид Андреевич, — хотя уже лет 300 как эта варварство запрещено, но все равно они проводят ежегодные фестивали собачьего мяса.
Прагин уставился на китаянку.
— Нравится? — спросил доктор.
— Да нет, — махнул он рукой, — вижу, женщины у них одеваются со вкусом: взгляните, на ней джинсы, сверху вязаная юбка, водолазка, сверху пояс и панама – сбежала из дурдома «Ромашка».
Китаянка подошла к велосипеду, надела на лицо белую повязку и поехала.
— Аааа, она еще и в маске на велосипеде, гламурно, — засмеялся он, — мужики у них носят черные тапочки и мешковатые штаны, а дамы пестрят и рябят. А почему у них столько людей в масках ходят, больные что ли?
— Возможно, одна из причин — культ белой кожи, символ красоты; светлокожие стараются уберечься от солнца, хотя уже вечер. Возможно, я не прав. Но если видишь двоих в одинаковой одежде – значит, влюбленные: таким образом они показывают свою принадлежность друг другу.
— Глядите, картинка, — стараясь не поворачивать головы, доктор заметил буддийского монаха, который сидел на тротуаре и брил голову; черные ошметки волос приплясывали вокруг него, подхваченные ветром.
— На каждом шагу парикмахерские, — сказал Энтони, — а там одни мужчины делают укладки, покраску, завивку, а этот на улице расселся. А вон там какие-то старики висят на турниках.
— Они любят заниматься физкультурой, но не любят готовить. Покупают еду, несут домой супы в полиэтиленовых пакетах.
Они вышли на широкую современную улицу.
— О, а здесь уже другой мир, — воскликнул Прагин, — стеклянные небоскрёбы и супермаркеты! А давайте зайдем в караоке! — предложил Энтони.
— Только не караоке-клуб, пожалуйста, — попросил доктор.
— Тогда, может, зайдем в казино, а, сэнсэй?
— О нет, нет, — отрицательно покачал головой Леонид Андреевич, — там исчезает время.
— Как исчезает?! — удивился Прагин.
— Никогда ни в одном казино в мире ты не увидишь окон и часов – это сделано, чтобы, попав туда, люди не замечали времени. Казино всегда выигрывает, иначе они бы не могли обогащаться.
— Интересно, как им это удается, ведь шарик рулетки крутится с дикой скоростью, и никто не знает, куда он упадет.
— Крупье знает, — усмехнулся доктор, — он может ногой повлиять на сенсор на полу, барьерчик на миллиметр приподнимется, и шарик остановится там, где он захочет.
— Фортуна — это случайное счастье, — заметил Прагин. — Но мне кажется, что фортуна случается у тех, кто делает навстречу ей правильные шаги. Шанс обязательно дается каждому, особенно тем, кто имеет способность быть благодарным. Ты будешь 10 лет выносить за больным горшок, но если однажды откажешься делать это, он скажет, что нет на свете человека хуже тебя: сто раз помог, один отказал – всё, ты плохой навек!
— Но акцентируем внимание на позитиве, чтобы Вселенная нам улыбалась!
— Легко сказать, но непонятно, как научится этому, сэнсэй.
— А позитиву меня научили мои пациенты — Изя и Иля, дивные старики!
Она — бывшая учительница, он — в прошлом моряк. Оба живут в Лос-Анджелесе. Обоим по восемьдесят лет, я был у них в гостях. Оба до сих пор работают!
— А где же они работают в таком возрасте? — удивился Прагин.
— Изя – в компании Westernunion, отправляет в Россию посылки, ворочает тяжелеными ящиками. Иля заполняет бланки, строчит день-деньской в три погибели, представь, оба невероятные трудяги и стиляги!
Он — бывший моряк, и, как заведено на флоте, весь с иголочки: на брюках супер-стрелки, рубашка отутюжена, галстуков не носит, его распахнутый ворот должен являть миру мощный золотой якорь на волосатой глади. Изя — стильный мачо!
Иля в перламутровом маникюре и пизанской башне пепельного перманента запросто может, глядясь в зеркало его туфель, красить губы — стиль гламур! Оба блестят и благоухают ландышами. Эти люди – мои герои, образец бесстрашной старости.
Изя, шебутной и остроумный, написал книгу под названием "Шпана" о коммунистах-коллегах по морфлоту.
Иля тихая, но «в омуте черти водятся», только пожимает плечами.
Изя – шумный, вспыльчивый, со словами «А кто это ценит?» — жаловался мне:
— Представляете, доктор: ругаюсь до часу ночи, а кто это ценит?! Я ей кричу со второго этажа… (у него там кабинет – капитанская каюта, на стене висит
натуральный штурвал, из окна торчит громадный парус на мачте).
— ...Так вот, я надрываюсь,  а кто это ценит? В ответ — тишина! Спускаюсь вниз, а ее давно и духу нет! Как только я «ГАВ»! — она сразу в машину, включает оперетту и чешет по хайвею на полной скорости в казино! Там ей подносят рюмку коньячку, и она режется с "одноруким бандитом" — это игральные автоматы — по 25 центов, — засмеялся доктор. Разрядившись в ночном казино часок-другой, ля плюх в авто, врубает «Сильву» и возвращается под её трели домой!
Изя спит на капитанском мостике – ему вставать на два часа раньше.
— "Ругаюсь до часу ночи, а кто это ценит?!" Великолепная непосредственность! — захохотал Энтони. — Милый парень Изя. А невозмутимая Иля — гений абстрагирования. Прелестная пара, сэнсэй. А давайте пойдем в старый город, посмотрим «Сад Доброты и Спокойствия», «Зал Небесной Чистоты», «Дворец Спокойного Долголетия». Я читал про императора Юн-Лэ из династии Мин, и мне понравился его девиз: «Вечное счастье».
— А давай пойдем в метро, — предложил доктор, — сядем на подземного дракона и доберемся до койки.
«Он ведь работал целый день, — подумал Прагин, — а я покоя ему не даю».
По дороге к метро они неторопливо шли мимо парка, на противоположной стороне переливался рекламными щитками кинотеатр.
 
ГЛАВА 58. МНЕ ОТМЩЕНИЕ, И АЗ ВОЗДАМ.

«Женщина сама по себе не может пасть в грязь,
без мужчины этого с ней никогда не случится».
 
Долькой чувств на рассвете таю,
Ты делился со мною снами.
Я дождями тебя смываю!
Иссекаю тебя ветрами!

«Анна Каренина», — прочел афишу Энтони. — Смешно звучит: "Каренина" на китайском.
От выпитого саке доктор чувствовал головокружение.
Обернувшись на афишу мимоходом, Прагин отметил:
— Мне было интересней читать о жизни других персонажей, особенно Китти, Стивы, Левина. Роман называют шедевром русской прозы. Вы любите Толстого, сэнсэй?
— Толстого? Да, — держа его под руку, кивнул Леонид Андреевич. — Но в многообразии разных мнений о его романе я вижу общую зацикленность на оценке женской нравственности.
— А разве вы не согласны с этим?
— Я просто случайно заметил, что в любом любовном альянсе задействованы по меньшей мере двое.
— Я тоже это заметил, — рассмеялся Прагин.
— Тогда почему нравственное усилие требуется только от героини, а моральная ущербность героя воспринимается как само собой разумеющееся?
— Потому что эти вещи зависят от женщин, — не очень уверенно ответил Энтони.
— Да? — удивился Леонид Андреевич. — А ты случайно не заметил, что женщина сама по себе вообще не может пасть в грязь? Ты не заметил, что без участия мужчины этого с ней просто никогда не случится? Если она вызывает презрение и осуждение, то только мужчина может привести ее к этому. Давай отдохнем немного, — увидев скамейку, предложил он.
Они сели под деревом на удобную скамеечку.
Леонид Андреевич с наслаждением закурил сигарету, Энтони отметил, как долго он воздерживался.
— Я вижу, что в жизни и в литературе мужчина ищет пути удовлетворения своих сексуальных потребностей, — продолжил тему доктор, — но от женщины требует осуществления цензуры желаний.
— Да, это так, — согласился Прагин, — мужчина желает получить то, что хочет. А женщина обязана обуздать свои чувства.
— Справедливо ли это? — взглянул на него, Леонид Андреевич, — много ты сумел обуздать себя?
Энтони отмахнулся:
– Я вообще не сумел!
— Вот именно, а природа в равной мере наделила нас силой страстей. Но общество постоянно навязывает женщине различные формы притеснений: либо она должна пойти навстречу любви, бросив вызов общественному мнению, либо, потакая этому мнению, она должна отказаться от любви, вступив в конфликт с собой. Такая модель априори делает несчастной саму женскую судьбу, потому что подавление своей природы ведет к саморазрушению личности.
— Значит, сэнсэй, вы не осуждаете Анну за измену?
Леонид Андреевич рассмеялся.
— Мы считаем развратом тот интим, в котором сами не принимаем участия! Поэтому женщина, реализуя свои влечения, становится источником конфликта. Но сколько людей ни прочитали Анну Каренину, ни один не сказал мне того, что я сам думаю об этом романе.
— А что лично вас по-человечески больше всего задевает — любовь Анны?
— Нет, — глядя вдаль на переливающую вывеску, сказал доктор
— Может быть, ее измена?
— Нет, — он отрицательно покачал головой.
— Личность? Поведение Вронского?
— Нет, — последовал холодный ответ.
— Значит, смерть, ее трагическая смерть?! — воскликнул Прагин, и, услышав снова жесткое «нет», растерялся.
— Тогда что же?
— Больше всего меня потрясает низость Каренина по отношению к сыну!
— Какая же низость? — изумился Прагин. — Ведь он любил Сережу, защищал его, был хорошим отцом.
— Он использовал ребенка как орудие мести!
— Но поведение Каренина продиктовано понятиями того времени, — возразил Энтони, — он благородный человек, оскорбленный изменой жены.
— Допускаю это, — согласился доктор. — И все же низкое манипулирование ребенком, друг мой, не имеет временного окраса! Отец, который впутал невинного восьмилетнего мальчика во взрослые амурные дрязги – подлец, это называется низостью во все времена! Каренин жаждал отмщения, разлучая мать с сыном, упивался ее болью, не думая о том, как травмирует ни в чем не повинного Сережу. Считая себя достойным человеком, он использовал своего ребенка в целях личной мести – и через это просвечивает его ущербная душа! Ведь он забрал не только у матери сына — он забрал у сына мать! Ты это понимаешь? Когда говоришь, что он любил его, защищал… Доведя Анну до самоубийства, Каренин сделал Сережу сиротой.
Кого волнует судьба мальчика, искалеченного собственным отцом? Кто подумал о его жизни, в которой до конца дней останется образ мамы под колесами поезда? Никогда больше она не обнимет, не поцелует его, не споет колыбельную.
Леонид Андреевич посмотрел в глаза Прагину.
— Этот мальчик навсегда останется один на один с холодным черствым стариком, самолюбиво поправшим самых близких людей во имя своего жалкого эго.
Прагин смотрел на доктора, не зная, что ответить.
— Долг отца, — сказал доктор, — как бы пафосно это ни звучало, — беречь и защищать своего ребенка! А не использовать его как разменную карту в своих марьяжных интересах!
— Но ведь это Анна изменила мужу! — не сходил со своей линии Прагин.
— Да, она изменила, — кивнул Леонид Андреевич, — но не Анна, а Каренин втянул в это болото Сережу. Ответь мне: какое дело ребенку, кто с кем спит? Она ему кашку давала, сказку рассказывала, целовала — и это был его мир, это все, что его интересовало. У него была мама, понимаешь? За что расплатился этот ягненок?
Энтони молчал. В этот момент увидев себя восьмилетним мальчиком, он вдруг почувствовал, какой это ужас, страх и боль — остаться без матери.
— Две загубленные жизни, — холодно сказал Леонид Андреевич. — Не слишком ли большая цена его мужских амбиций? Только поэтому Каренин в тысячу раз больше заслуживает осуждения, чем Анна! Все вьются вокруг ее постели, обсуждая ее любовь, ее измену, и мало кого волнует то, что сделал ее муж с ее сыном. Не надо быть сиятельством, превосходительством, вращаться в свете, как Каренин, чтобы понимать вещи, доступные самому простому человеку!
Опираясь на руку Энтони, доктор поднялся со скамейки.
Неспеша они пошли в сторону метро. Леонид Андреевич тяжело вздохнул:
— Сотни тысяч, миллионы покинутых женщин говорили своим детям, что их отцы геройски погибли. Потому что мать не может сказать: «Твой отец нас бросил». Она понимает, что ребенку тяжело жить с сознанием своей ненужности, а каково жить с тем сознанием, что навязал Каренин Сереже? Он не думал о нем, он думал о себе.
И если читателя это не трогает, значит, не сострадание толкает пружину интереса, а злачность образа чужой постели. Людям, как потребителям интеллектуальной продукции автора, слишком нравится барахтаться в подвалах чужих чувств, вдыхая запах жертвы, и в угоду этому интересу героиню надо мучить, обвинять, довести до гибели!
Ее надо зарезать — «Мой ласковый и нежный зверь» Чехова.
Избить всей толпой — «Олеся» Куприна.
Убить – «Крейцерова соната» Толстого.
Задушить, как Оттело Дездемону у Шекспира.
Заколоть, как Рогожин Настасью Филипповну в «Идиоте».
Или застрелить, как Карандышев Ларису в "Бесприданнице".
Во всех этих сюжетах основной темой для меня остается "характеристика произведения, характеризующая читателя".
Леонид Андреевич встал, взяв Прагина под руку, и они неспеша пошли к метро.


ГЛАВА 59. СМИСНАЯ КИТАЙЦА И ДОЛГОНОСИКИ.

«Красота спасет мир».

Хорошо обнимать ее плечи в ночной глуши,
Слушать шепот охрипший и губы ловить губами.
Лаской плюшевых слов осыпаются камыши,
И дыханье любви приближает друг к другу лбами.

В метро было многолюдно. Прагин поставил свой рюкзак на ленту досмотра, ожидая, пока багаж пойдет просветку.
— Зачем ты носишь с собой такой тяжелый рюкзак? — удивился Леонид Андреевич.
— Так пока вы на симпозиуме прохлаждались, я по лавочкам пробежался, меня ж не пропустили на конференцию, я пошел покупать подарки.
— Если у тебя в рюкзаке есть подозрительные предметы типа ножа, нас могут и не пустить в подземку.
— Нет, вроде ничего подозрительного.
В вагоне были свободные места.
— Устал, — сказал Леонид Андреевич, садясь рядом с Энтони.
— Посмотрите, какой у этого старичка-китайца маленький смешной нос, — незаметно показывая, довольно громко сказал Прагин, полагая, что вокруг все равно никто не понимает его.
— Смисная носа, да? — вдруг ответил китаец. — Я давно русский преподаваль, смисная носа? А мы вам знаешь как називаем?
— Как? — улыбаясь, спросил Энтони.
— Долгоносики! — засмеялся китаец, проворно выскочив на своей остановке.
— Тебе кажется его нос некрасивым, а ему твой, — засмеялся доктор.
— Интересно, — задумался Прагин, — что имел в виду Достоевский под словами
«Красота спасет мир»? Будто мир замрет перед красотой. Расчувствуется и не станет уничтожать ее. Но римляне разрушили Грецию, ее великолепная красота не остановила их.
— Логичней думать, что красота спасет мир, если мужчина залюбуется женщиной и, вдохновившись ее красотой, продлит род! — заключил доктор.
— Мощно сказано, — тряхнул кудрями Энтони, — но сдается мне, что сейчас мужики любят свою красоту: я в пекинских парикмахерских не видел ни одной женщины, и цирюльники, и посетители — одни мужчины.
Леонид Андреевич засмеялся.
— Но от постоянного любования собой и обцеловывания себя мужчина обезмуживается.
— И еще тупеет! — добавил Энтони. — Но я заметил, что вы спокойно реагируете на чужую глупость. Как же удается избегать раздражения?
— Просто думаю о том, что невозможно влить бидон молока, например, в стакан. Не может чья-то говорящая голова вместить больший объем, чем ее собственный объем, или постичь более сложную конструкцию мышления, чем ее собственная конструкция! Если та или иная голова измеряет мир наперстком своего воображения и ее это устаивает, то почему меня это должно беспокоить?
— Такова закономерность, — согласился Прагин, — с этим положением вещей следует смиряться, сохраняя равновесие в себе. Если бы биомассы делали выводы, то история б не повторялась, выводы увели бы историю в другое русло!
— Ты меня так разбалуешь своими формулировками, Энтони, что мне останется только кивать.
— А я вот и не согласился с вами насчет Анны: она изменила мужу и заслуживает наказания, — твердо сказал Прагин.
— Безусловно, — кивнул доктор, положив ногу на ногу, откидываясь на спинку. — У каждого, друг мой, свои понятия, но я не позволю затянуть себя в болото под названием «о вкусах не спорят».
— Но таковы вкусы читателя, — рассмеялся Прагин.
— А тебя не удивляет, что вкусы читателя обязательно требуют от автора образ героини-жертвы, которую необходимо бичевать, мучить и в конце концов убить, чтобы получился роман и, главное, удовлетворение от него?
— При чем же тут читатель? Ведь это писатель пишет! — возразил Прагин.
— Пишет писатель, но спрос диктует потребитель, будь то литература, кинематограф или колбаса. Продукция кино и чтива создаёт образ жертвы. Только когда она раздавлена поездом или растерзана любым другим способом, зритель будет смотреть!
Ему интересно наблюдать, как ее мучают, как она бросается с обрыва — вспомни Катерину в «Грозе»; идет на каторгу — Грушенька в «Братьях Карамазовых», или ее швыряют на панель — Соня Мармеладова в «Престуалении и наказании». По законам жанра для услады потребителя женщина априори не может быть счастливой – этого ей не позволят!
— Да, читателю это не интересно! — согласился Энтони. — Женщинский песонаж надо непременно мучить и убивать: подайте ее смерть! Ее слезы, ее боль! — театрально воскликнул он.
— Но разве это требование общих вкусов не отражает групповой читательский портрет, интересы которого обслуживает писатель?
— Отражает! — согласился Прагин. — При этом сами читатели считают себя порядочными людьми, и если кто-то скажет: «Господа, вы виртуальные сплетники и садисты», – они оскорбятся!
— Увы, — кивнул доктор , — приходится признать: читателя щекочут сцены издевательства над героиней. Его тешит то низменное, что сам он критически осуждает, естественно, исключая из зоны критики самого себя как главного потребителя чужих страданий, унижений и пороков.
— Вы считаете, что вкусы публики вынуждают автора об этом писать?
— Конечно! Ведь писатель производит то, что интересно читателю, иначе они никогда не встретятся, поэтому женщину обязательно должен замучить зверь по имени «тот, кого она любит»: Арбенин отравил Нину в «Маскараде» Лермонтова, Отелло задушил Дездемону у Шекспира, Соломон не сберег Суламифь у Куприна, и Лев Николаевич по-своему удовлетворился, убив Анну. Во всяком случае, я не заметил с его стороны осуждения в Каренине таких качеств, как мстительность, собственничество и тиранство. Впечатление, что все критики, рассматривая чувства героини, отрицают в ней природу рационального.
— Вы осуждаете Каренина за отношение к сыну, но в отношении Анны он прав! — безапелляционно заключил Прагин.
— Чтобы не растекаться мыслью по этому древу, я вынужден дисциплинировать эмоции рамками закона, против которого не поспоришь — закон есть закон! Мы живем по законам, которым починяются и Анна, и Каренин, и Вронский, и все остальные, как читатели, так и персонажи…
— Но разве сами моральные принципы ничего не значат? — воскликнул Прагин.
— Когда речь об убийстве или самоубийстве – мораль вторична, в силу вступает закон, и с этой точки зрения любовь Анны к Вронскому морально осуждаема, но юридически не наказуема. А доведение человека до самоубийства путем шантажа ребенком – это уголовщина. Действия, в результате которых Каренин довел жену до суицида, называются прес-туп-ле-ни-ем, и преступление это наказуемо лишением свободы – это тюрьма. Ни у кого нет права шантажировать ребенком, забирать его у матери!
Поведение Анны порицает мораль, а поступки Каренина карает закон. Зачем нужны институты правопорядка, если каждый делает, что захочет, распоряжаясь жизнью другого человека?! Или муж – это сверхчеловек?
— Нет, — отрицательно покачал головой Энтони.
— В чем перед мужем виновна Анна?
— В том, что она нарушила супружеский долг, — мгновенно ответил Прагин.
— Это внешняя форма, но ведь выполнение супружеского долга требуется от двоих супругов, а не от одного! Задайся вопросом: как сам господин Каренин выполнял свой супружеский долг?!
— Откуда я знаю, — рассмеялся Энтони.
— Ну, несложно догадаться, — пожал плечами Леонид Андреевич, — в романе сказано, что Анна вышла замуж за человека на двадцать лет ее старше. Следовательно, Каренин уже прилично изжил, изгулял свои силы. А ей на момент встречи с Вронским всего 26 лет!
Если б Анна хотела держать целибат, она бы пошла в монастырь, а не замуж!
Исходя из разницы в возрасте и в темпераменте, немалая вероятность того, что Анна нарушила тот долг, который давно не выполнял ее супруг. Очень похоже на то, что, учинив над ней самосуд, он мстил не только за свое унижение перед светом, но и за свою мужскую немощь. Здесь ведь не в том дело, что порядочный муж обманут гулящей женой. С точки зрения Каренина, Анна столь порочна, что ей нельзя доверить воспитание сына.
Поэтому он забирает Сережу из ее грязных рук в свои чистые руки. Правильно я трактую его действия?
— Да, Каренин так считал, — согласился Прагин.
— Значит, Анна порочна потому, что у нее в жизни было двое мужчин – муж и Вронский. Исходя из его же логики, сам Каренин вообще не имел права прикасаться к ребенку, потому что в его постели перебывало куда больше люда, чем в постели Анны.
— Да с чего вы это взяли?! — возмутился Прагин.
— Да с того, что публичные дома, весьма популярные в те и в эти времена, существуют не для женщин! Или ты считаешь, что публичные дома — это заведения, где непорядочные женщины предоставляют услуги порядочным мужчинам?!
— Нет! — захохотал Энтони.
— Это какой-то паноптикум двойных стандартов! Если судить Каренина по тем законам, которые он сам установил, то в сравнении с Анной он грязный развратник. Ведь она не гулящая женщина! Об этом говорит ее воспитание и биография.
Каренину явно не хватало мужской силы, потому что он ей в отцы годился, а не в мужья, и он отомстил за свою немощь. Она была молода, могла еще иметь детей, быть счастливой. Он он забрал ее жизнь, как Бог, распорядился ее судьбой!
Ты сказал, что Анна заслуживает наказания. Толстой тоже так считал, я анализирую с точки зрения закона еще и потому, что он взял эпиграф: «Мне отмщение и аз воздам».
И Каренин воздал!
Но за самоуправство, шантаж ребенком, садизм, доведший человека до крайней черты, кто воздал отмщение ему самому?
Прагин молчал, глядя на блестящий носок своего ботинка.
— Энтони! — неожиданно встревожился доктор. — Ты следишь, чтоб мы не проехали нашу остановку?
— Ой, да, мы тут выходим, — вскрикнул Прагин.
Они едва успели выскочить из вагона.
— Гостиница совсем рядом, здесь рукой подать, — махнул Энтони, но увидев, что доктор держится за бок, увлек его на скамейку возле автобусной остановки.
— Да, присядем, — с трудом перевел дух Леонид Андреевич.


ГЛАВА 60. ВОЛШЕБНАЯ СУМКА.

«Что делать, когда ураган и землетрясение в доме»
 
Сгорают страсти, испаряясь ввысь,
Но полпути любовных отношений
Потратится на то, чтоб разойтись,
Расстаться под ударом сожалений.

Доктор вытащил сигареты.
— Нет, пахитоски подождут, — и, передумав, опустил пачку в карман.
— Человек сам решает, — сказал Энтони, — Вселенная будет улыбаться ему или хмуриться.
— Это да, — согласился доктор, — с этого и начинается РАБОТА над собой и вселенной.
— Но, откровенно говоря, — взглянул на него Прагин, — я не совсем понимаю, как это происходит на практике в конкретной жизни.
Леонид Андреевич задумался и после некоторой паузы сказал:
— Когда ушла из жизни моя мама, мы с сыном были безутешны, он столько плакал, что я, не зная, как остановить это, провел черту.
— Какую черту? — спросил Энтони.
— Договорился с ним: мы говорим об этой утрате только в полдень. В любое другое время это горе не озвучивается. Полдень закончен — тема закрыта. Полдень помогал нам справляться с собой. Ведь стихию чувств надо хоть как-то пытаться контролировать, обуздывать. Мы же оказываем сопротивление урагану, землетрясению, смерчу — иначе не выжить.
— Про полдень горько слышать, но какое счастье, что вы не дали страданию затянуть себя и ребенка в черную воронку.
Прагин заглянул ему в глаза.
— Но я не знаю, как справляться с ураганом, землетрясением, смерчем в своем доме. У нас бывают столь яростные разборки, что не знаешь, куда деваться, и самое обидное — на пустом месте… После чего сколько бы я ни угрызался совестью и ни кошмарил себя, все равно это случается…
Доктор неожиданно рассмеялся, и Прагин почувствовал обиду.
— Не обижайся, — кладя руку ему на плечо, мягко сказал Леонид Андреевич, — просто я вспомнил о своем.
Подняв брови, Энтони выжидательно взглянул.
— Однажды совершенно спонтанно я изобрел метод, как справляться с семейными конфликтами без повышения голоса.
— Ну, это невозможно, — махнул рукой Прагин, — даже не верится, что таких вещей можно избежать.
— И не говори, — вздохнул доктор, — я имел проблемы буквально каждое утро. Мой сын никак не хотел отправиться в школу, сплошное мучение – пока не выпьет стакан моей крови, лапушка не может войти в день. То просыпаться не хочет, то зубы чистить. Мне на работу, время поджимает, а он капризничает. Как-то за завтраком вспыхнул этот самый ураган, мы перессорились. На стуле лежала мамина сумочка, я не выдержал, вспылил и запустил ею в него; мама обомлела, я поймал ужас в ее взгляде. Надо было немедленно как-то выйти из этой ситуации.
— Как же вы выпутались, сэнсэй? — засмеялся Прагин.
Леонид Андреевич приложил палец к губам.
— Тсыы! — сказал я им. — Тишина! Говорит только тот, у кого сумка! Высказался – передай сумку другому! Говори, сынок, папа дал тебе сумку!
Держа сумку, он сказал свое «фе» и передал сумку мне, я высказался и передал сумку маме – в результате мы решили вопрос без повышенного тона. И потом эта волшебная сумка несколько лет работала у нас миротворицей! Мы решали наши проблемы на семейном совете. Но высказываться можно только по очереди — говорит тот, у кого сумка, никто не перебивает: получишь сумку – будешь выступать! В тот момент я от отчаянья это выдумал — просто не знал, что сказать, надо же, так развинтился, хорошо еще, что сумочка оказалась легкой, изящной, потом она нам долго служила, но только в этом качестве.
— Я восторге от этого изобретения – беру сумку на вооружение! А в институте говорили, что вы ужасно балуете ребенка.
— Чушь какая-то, — пожал плечами доктор.
— Помните, как-то Вы привезли его на лекции, сказали, что оставить не с кем, а девчонки потом обсуждали: зачем ребенку такая дорогая коляска? Можно было чуть ли не машину купить за эти деньги
— А, — рассмеялся доктор, — коляска? Действительно, они правы, это самая дорогая фирма, я потом впроголодь жил из-за этой коляски.
— Так зачем же вы ее купили?
— Она удобная!
— Складывалась легко?
— Да, но это не столь важно.
— А что же — колеса подвижные?
— Это тоже не главное.
— Ну не знаю… ручка хорошая?
— Все это вторично — колеса, ручки и прочее, я не своем удобстве думал.
— А что же первично?
— Удобство ребенка, конечно! Я купил именно эту коляску, потому что она помогала мне воспитывать ребенка!
— Как помогала воспитывать?! — искренне удивился Энтони.
— Понимаешь, в отличие от всех колясок на свете она высокая, ее можно было поднять, чтобы ребенок сидел на уровне твоей груди!
— Ну и что в этом особенного? — не нашел преимущества Прагин.
— Попробуй воспринимать окружающий мир на высоте колен, то есть до пояса взрослых людей, склонись и пройди, например, по магазину на том уровне, как дети сидят в колясках, и поймешь. Сидя в той коляске, мой сын не под прилавками плыл, а над ними, он находился на уровне глаз взрослых людей, и все приветствовали его: какой славный малыш! Ребенок чувствует, видит, что мир ему рад, и улыбается в ответ продавцам, покупателям, всем людям; он не томится в ожидании, пока я покупаю продукты, а общается, заводит дружбу.
Эта коляска способствовала его коммуникабельности, приветливому отношению к людям, она открывала ему мир с иного ракурса. Он с младенчества смотрел на все настороженно, я старался снять эту доминанту. На его день рождения повез его в этой коляске в парк на аттракционы, приколол ему на грудь огромный, как тарелка, значок: "У ЛЕШИ ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ" и дал кулек конфет, чтобы он угощал.
В парке его все поздравляли: "Привет, Леша! С днем рождения!" Там у людей хорошее настроение. Он в ответ дарил конфеты, считая, что это его гости, его парад, его салют! Ведь все его поздравляют, зовут по имени – он чувствовал себя центральной фигурой праздника. А если б коляска была низкая, он бы болтался где-то внизу.
С того ракурса, где чьи-то ноги, мир выглядит совсем другим – я пробовал смотреть оттуда, и мне не понравилось. Просто хотелось, чтобы он рос приветливым, доброжелательным человеком. По этой или другой причине уже в пять лет он был душой компании. Я учил добрые чувства выражать, а недобрые придерживать. Недоволен кем-то — представь, что ты это уже произнес, но не доноси до слуха. Такой подход создает атмосферу позитива, в результате у него много друзей, его любят, потому что люди тянутся к свету, теплу, к тому, кто их ценит.

ГЛАВА 61. БЛОКНОТИК ЭНТОНИ.

«Выпустив нити реальности, мы улетем в сны, в объятия Морфея».
 
А в просторах вселенски безбрежных,
Где судьба прячет меч свой и щит,
Расцветают фиалки надежды
В теплом воздухе мартовских ид.

Прагин проводил доктора в его номер, открыв дверь пластиковой карточкой.
Леонид Андреевич обнял его:
— Люблю тебя, Энтони, — и, рухнув на кровать, махнул рукой. — Иди.
Прагин снял с него пальто, туфли и, прикрыв пледом, направился к выходу.
— Ноутбук не закрывай, — неожиданно услышал он четкий голос доктора. — Свет не выключай.
Энтони кивнул и вышел за дверь.
За последнее время доктор несколько раз связывался с адвокатом, успел передать через него, чтобы знакомый сына Платона Санек, отвечающий за вещи заключенных, зарядил ее телефон и положил в пакет шарф.
Оставлять письмо адвокат не советовал, сообщив, что деньги он занес куда надо, Лику освободят, но поиски неизвестного иностранца, которого зафиксировали камеры наблюдения в особняке Лоренцо, продолжаются, любая записка — это риск.
От выпитого саке голова у Леонида Андреевича еще кружилась.
«Надо узнать подробности ее освобождения, — подумал он. — Гоголь не подведет, он славный, душа человек…»
Мысли его незаметно спутались, и, выпустив нити реальности, доктор улетел в объятия Морфея.
Прагин принял душ, надел белый махровый халат и, плюхнувшись в кресло,
открыл маленький блокнотик.
«Не забыть», — записал он, — «Полдень». «Волшебная сумка». «Супер-коляска».
«Японский сонет».
Порывшись в карманах, он вытащив салфетки с рисунками доктора.
 «Дикелиди» — прочитал он под очаровательным японским личиком росчерк
Леонида Андреевича и записал в блокноте: «Гадание по хайку – дарума»…

ГЛАВА 62.ЗВОНОК ЧЕРЕЗ ОКЕАН.

«Мужчина любит за то, что женщина возвращает ему лучшую версию его самого».

Расплелись виноградные лозы,
Но любви замыкается круг.
Ты несешь лепестки чайной розы
На ладонышках ласковых рук.

Позывной скайпа вывел доктора из небытия. Он мгновенно встал и, подойдя к столу, нажал кнопку связи.
На экране появилось ее милое лицо со спадающими на лоб мокрыми прядями медных волос.
— Любимый, — улыбнулась Лика, — спасибо за все.
Леонид Андреевич увидел за ее спиной стену с Гоголевским рисунком «Черного квадрата», полку с книгами — знакомое купе ставшей почти родной дачи — и с облегчением вздохнул.
Лика сидела, обмотав шею голубым шарфом, в той самой клетчатой рубашке, в которую Гоголь облачил доктора в ту бессонную ночь, когда они беседовали до самого утра.
— Дай мне свои ладошки, — наконец сказал он. Она протянула руки, он образно взял их в свои.
— Ты похудела, — лицо его болезненно исказилось. — Тебя мучили?
— Нет, милый, все хорошо.
— Расстегни рубашку, — он провел рукой по экрану. — Целую твои губы, твои глаза, шею, грудь…
Лика прикрыла веки.
— Открой живот. 
Она расстегнула пуговицы.
— До конца, — погладив экран, на котором отражался ее слегка округлившийся живот, он передал звук поцелуя. — Я хочу поцеловать нашу дочь.
Она вздрогнула.
— Как ты узнал о беременности?! — всплеснула руками Лика.
— Как же я могу не знать того, что сделал сам? — ласково шепнул он, приблизившись к ней. Запрокинув голову, Лика рассмеялась.
— Я чувствовала, что ты знаешь! Чувствовала, родной… Но откуда, как это возможно?
Он снова погладил ее живот.
— Господи, как я хочу эту женщину!
— Нет, — рассмеялась она, запахнув рубашку, — объясни, ведь ты не мог догадаться?! Такие вещи невозможно знать!
Долгим немигающим взглядом он смотрел на нее.
— Я знал об этом в ту ночь, когда любил тебя.
Лика округлила зеленые, влажные от слез и смеха глаза.
— Невероятно, — выдохнула она.
— Закономерно, — легонько прикасаясь к экрану, он гладил ее волосы, лицо, шею, — зачатие можно определить сразу после близости.
Она подалась к экрану, изумившись его словам, словно погружаясь в атмосферу той ночи.
— Меняется вкус соска, — прикрыв глаза, пояснил доктор, — он приобретает металлический оттенок.
— Из тебя, как из волшебной шкатулки, выпадает что-то, о чем узнаешь впервые! — воскликнула она. — Но ведь девочка или мальчик — это только узи может показать.
— У нас дочь, — твердо сказал Леонид Андреевич, — ты родишь то, что я посеял!
— Конечно, — счастливо зашептала Лика, — но почему ты уверен, что мы ждем девочку?!
— Потому что я хотел этого, а пол ребенка всецело зависит от мужчины, и ты, нежность моя, не можешь влиять на это.
Лика снова рассмеялась: 
— «Ляжешь на спину — будет девочка, ляжешь на бок — будет мальчик». Вот все, что я знаю из народной мудрости про пол будущих детей.
— Ты немало знаешь, — проведя по ее щеке, улыбнулся доктор.
— Смеешься? — она в шутливой обиде поджала губы.
— Пока не исцелую этот капризный рот, ничего не скажу.
— О Боже! — Лика протяжно застонала. — Я так истосковалась, хочу спать на твоем плече, исчезнуть, растворится в тебе…
Он уронил голову, спрятав лицо в ладони.
— Расскажи, как ты сделал доченьку, — зашептала Лика, — ну пожалуйста, родной, любимый, пожалуйста!
— Я стесняюсь, — буркнул доктор, не открывая лица, и оба расхохотались.
— А я никому не открою этой тайны! — заложив за ухо прядь волос, она приблизилась к экрану.
— Пол ребенка, — зашептал ей в ухо доктор, — и вправду зависит от позиции в период близости.
— Почему? — вытянув губы трубочкой, по слогам, заговорщически пропела она.
— Потому что сперматозоиды с женским хромосомным набором оплодотворяют яйцеклетку дольше, чем с мужским, — так же вытянув губы, ответил доктор, — хромосомы Икс и Игрек бегают, как стайеры и спринтеры – игреки быстро движутся на короткие дистанции, они легче по весу и потому быстрее плывут по фаллопьевым трубам, но и быстрее гибнут. Если заниматься любовью в позиции, при которой семяизвержение исходит в матку, из-за быстрого оплодотворения будет мальчик. А девичья Икс-хромосома тяжелей в двенадцать раз, поэтому она медленней плывет, — быстро зашептал он ей в ухо, — но если кончить не очень глубоко, мальчиковые хромосомы погибают по пути в яйцеклетку, а девичьи доберутся, они более живучи.
— Ой, щекотно, — засмеявшись, она потерла ухо и снова приблизилась к экрану, превратившись в слух.
— В момент, когда сперматозоид сталкивается с яйцеклеткой, — доктор отстранился, прикрыв глаза, — происходит лизис – химическая реакция, при которой стенка яйцеклетки раскрывается на две половинки, как ракушка, головка сперматозоида проникает вовнутрь, стенки тут же смыкаются, поэтому меняется вкус соска. В организме все взаимосвязано.
Происходит зачатие, хромосомы сливаются в новую клетку. Икс-икс - хромосома дает женский пол, — он тронул пальцем кончик ее носа, — а икс-игрек — получится мальчик. Но я хотел дочку, поэтому положил тебя правильно — народные поверья наблюдательны, кое-что зависит и от того, как ляжешь. Понятно?
Она всплеснула руками:
— Главное, знать как лечь, и все?
— Не все, есть еще кое-какие нюансы, — мистически зашептал доктор.
Лика заправила прядь волос за второе ухо и придвинулась еще ближе к экрану.
— Какие нюансы?!
Он сделал страшные глаза и зловеще произнес:
— Кровь!
— Ой! — Лика отпрянула, испугавшись. — Кровь?! — одними губами повторила она.
Доктор загадочно произнес:
— Чья кровь по возрасту обмена старше на момент зачатия, та кровь и сильнее, отсчёт идет от дня рождения каждого родителя, а я знаю, сколько тебе лет! Это раз. Также влияют продукты, употребляемые будущими родителями! Это два. А я видел в ресторане, какую пищу ты предпочитаешь — это три!
— А что я предпочитаю? — с любопытством спросила Лика.
— Ты не хотела есть перепелку, которую я нежно насиловал, ты терзала изрубленные салаты, и на диагностике по твоей конъюнктиве я видел, что ты предпочитаешь вегетарианский стол.
— Да, люблю овощи, фрукты, ну и что? — засмеялась Лика. — Как это влияет на гендерность?
— Боже, как я прост, мог бы пошаманить, напустить хоть какой-то алхимии. Но ты же врач, да еще аспирант, с тобой даже не поиграешь, — он притворно вздохнул, будто сожалеет об этом.
— А что моя конъюнктива тебе сказала?
— Она мне сказала: погляди, доктор, какая я бледно-розовая, ты же понимаешь, это показатель того, что у Лики в организме накапливаются щелочи, а они не только способствуют процессу зачатия, но и улучшают сохранение игрек-хромосомы, будь осторожен, ибо икс-хромосома, несущая код женского пола, менее активна и в момент выброса сохраняет способность к оплодотворению более длительное время, это надо учитывать, управляя оргазмом…
— Совиным! Ух, ух, — изобразила Лика худощавого с Камчатки, и они безудержно захохотали.
— Угу, женщине до зачатия лучше использовать вегетарианские продукты, — сквозь смех сказал доктор, — а мужчине, пиСчу животного ряда, что мы, не сговариваясь, проделали просто классически в унисон! В ресторане «Людовико Моро» я поражался тому, насколько ты интуитивно гармонична и женственна.
— Дааа???
— Даааа!
— А почему вам мясо, как львам, а нам траву, точно крольчихам? — хохоча, обиделась Лика.
— Потому что еда белкового и углеводного состава при расщеплении накапливают мочевую и молочную кислоту, это нарушает равновесие женского организма, сдвигая баланс в кислую среду.
— Ну и что?
— Ничего особенного, просто фактор щелочности и кислотности вагины имеет самое прямое отношение к зачатию.
— А я думала, твое орудие имеет к этому отношение, — смеясь, она спрятала лицо, глядя сквозь пальцы.
— Все влияет комплексно. Нарисуем круг, — он провел в воздухе окружность, и они снова затряслись от хохота.
— Не, ну честно, если перевешивает кислая среда, сперматозоиды гибнут быстрее, а у тебя, девочка моя, отличная щелочная среда!
Лика приложила ладони к экрану.
— Помнишь, как ты целовал меня в ресторане «Людовико»? Я потеряла голову. Как ты это делаешь?
— Что именно? — шепнул доктор.
— Головокружение, — по слогам пропела она, — внутренняя дрожь, хочется отдаться тебе где угодно, хоть в подворотне.
— Я не люблю экстрим подворотни, — возмутился Леонид Андреевич. — Как всякий порядочный сибарит, предпочитаю эпикурейский комфорт постели.
— А мне все равно, где я, когда ты рядом! — воскликнула Лика. — Потому что любое твое прикосновение выносит мозг в другие миры.
Она с вызовом обнажила грудь.
— Мерзавка! — задохнулся доктор, комично сдвинув брови. — Ты коварно соблазняла прямо посреди повышении квалификации молодых специалистов!
— Ах, так ты все-таки заметил это?! — обрадовалась Лика.
— Ты зачем расстегнула кофточку?! — не сводя глаз с ее открытой груди, притворно негодовал он. — Я не мог читать лекцию!
— Мне казалось, ты не замечал меня, любимый!
— Не замечал?! Да как только ты оголила это нежное плечико, я чуть не вырвался из брюк!
— Правда?! — ликуя, она открыла вторую грудь.
— Немедленно застегнись, — простонал доктор, закрывая глаза, — из-за тебя я стоял спиной к аудитории!
Она запахнула рубашку.
— Как ты посмела вытянуть ножку и шевелить этим милыми пальчиками, сводя меня с ума?!
— Я очень хотела дразнить!
— Зачем?!
— Просто это приятно, приятно чувствовать, что ты волнуешь того, кто тебе мил, и от этого волнуешься сама.
— А знаешь, как я называл тебя мысленно?
Она вопросительно подняла брови.
— Как?!
— Капеляроса – рыжеволосая по-итальянски.
— Капеляроса, — мечтательно пропела Лика, — мне нравится, по звуку похоже на каплю росы… Капеляроса, капля росы, — снова пропела она, будто пробуя на слух звучание этого имени.
— А на кого будет похожа наша крошка?! — положив руку на живот, спросила она. — На тебя или на меня?
— На солнце! — засмеялся доктор.
— Чудесно, значит, она родится на рассвете и будет похожая на самую яркую звезду. А почему на солнце?
— Потому что в ДНК входят гены, молекула каждой хромосомы длинная, — он провел рукой по воздуху горизонтальную линию, — целых три метра, она скручена в клубок, а если распутать и вытянуть в нить, то даже сложенной вдвое этой двойной нитью можно соединить землю и солнце семьдесят раз! А в каждой хромосомке есть центромера, она делит ее на две части вот так: длинное и короткое плечо. Если на нее воздействовать красителем, хромосомка станет полосатой, как зебра – как пешеходный переход, и тогда можно рассмотреть все тридцать тысяч генов, ведь каждый ген за что-то отвечает.
— Такой набор есть у каждого человека, — зашептала Лика, — но как это влияет на пол будущего ребенка?
— Ну ладно сдаюсь! Из-за того, что у женщины в двадцать третьей паре находится икс-икс хромосомка, а у мужчины в ядрах клеток икс-игрек, то пол ребенка всецело зависит от отца! Отакот, пунятна?!! — вытянув губы, он свел глаза к переносице.
— Пунятна! — скосив глаза, кивнула Лика, прыснув со смеху.
— От воздержания семя становится качественней, а я держал целибат, как буддийский монах!
— Я тоже, — смутившись, шепнула Лика.
— Я знаю, — улыбнулся доктор.
— Откуда?! — закрыв лицо руками, она смотрела сквозь пальцы.
— Я тебя диагностировал, помнишь? Если во время близости зачатию не мешать, оно состоится. Я не мешал.
— А как этому можно помешать?
— Вот все тебе надо знать! — доктор ласково щелкнул ее по носу. — Давай подумаем, как мы назовем нашу дочь.
Они стали перебирать женские имена, загибая пальцы.
— Мы назовем ее Капеляроса, — улыбнулась Лика.
— Правда?! Рыжеволосая?
Она кивнула.
— Я ведь с первой минуты чувствовала, что волную тебя.
— Правильно чувствовала, — сказал он тихо, — я с трудом овладел собой, ты вся любовь. Это мой любимый цвет волос – червонное золото, и мой любимый цвет глаз — виноградовый, я обожаю низкий тембр голоса, запах жасмина, тонкие пальцы, маленькую ножку, длинную шею, высокую грудь — тебя будто сам Бог вылепил по самым смелым лекалам моей мечты, и я хотел тебя с первого мгновения.
— Почему же ты отказывался идти со мной? — хрипловато спросила она.
— Потому что не хотел иметь одну ночь, хотел спать с тобой, жить в тебе и любить тебя до самой смерти.
Глаза ее наполнились слезами.
— Любимый, ведь это и есть счастье.
— Да.
Они затихли, ощущая эту минуту .
— А почему ты сделал девочку? — спросила Лика. — Обычно отцы хотят сыновей.
— Не признаюсь! — запротестовал доктор.
— Ну скажи!!! — взмолилась она.
— Не, не, не! — он покачал головой. — Не могу, ты будешь смеяться.
— Конечно буду! Разве это плохо? Я столько плакала…
— Не надо об этом.
Леонид Андреевич ни слова не сказал о тюрьме, он словно подхватил ее на руки, унося прочь от этих воспоминаний. Он растворял в ней любовь, чтобы она обрела спокойствие, он сосредоточивал ее на материнстве, ласкал глазами, утешал, выветривая воздух тревоги, которым она надышалась.
— Любимый, — зашептала Лика, — я обожаю нашу девочку, обожаю тебя, я обожаю жизнь, небо, солнце – мне так хорошо, что хочется плакать!
— Мне тоже, — тихо сказал доктор, и глаза его увлажнились.
— Волшебно! — они не сговариваясь произнесли это слово в унисон и захохотали.
— Ну, пожалуйста, открой тайну золотого ключика, почему ты хочешь дочь, а не сына?!!!
Доктор, улыбаясь, смотрел на нее, не сводя глаз.
— Потому что в душе я лирик и хотел сделать тебя беременной не только нашим ребенком, но и нашими внуками!!!
— Это невозможная реальность — это выше земного представления, это какое-то чудо, — воскликнула Лика, — объясни!
Сжав губы он отрицательно покачал головой.
— Умоляю, мне так хочется чудес! — глаза ее наполнились слезами.
Он почувствовал: ей вспомнилось что-то плохое…
— Подари мне чудо! — умоляюще просила Лика. — Я знаю, этого не может никто, а ты – да! Ты можешь.
— Девочка моя, — ласково сказал доктор, погладив ее волосы, — ты носишь под сердцем нашу дочь и ее будущих детей. Только посадив в тебя зернышко девочки, можно получить это чудо.
— Как? — воскликнула Лика, искренне не понимая. — Это невозможно! Ты смеешься?!!
— Ничуть, это правда.
— Я мать и бабушка одновременно? — изумилась она, блестя глазами.
— Да! — он утвердительно кивнул.
— Но человечеству не известен такой феномен!
— Человечества просто не задумывалось об этом.
— Любимый, — она погладила его волосы, — не томи, я жажду чуда чудного!
— Все на свете матери, родившие дочерей, — прошептал доктор, — были беременны своими внуками!
— Но каким образом происходит эта вол-шеб-ство? — по слогам прошептала она.
— Необыкновенным, физиологическим образом! — рассмеялся доктор. — Через естество природы, через абсолютную реальность нашего, не мистического существования!
— Что же, я, как матрёшка, ношу в себе нашу дочь и ее детей?!!!
Он кивнул:
— Это и есть Божественное сотворчество с замыслом Всевышнего! Нежность моя, — он поцеловал палец, приложив к экрану, — это и есть величайшее искусство женщины!
— Любимый, звучит изумительно, таинственно, необычно, но непонятно! Не мучай, раскрой эту сказку.
— Хотел бы помучить тебя, как перепелку в ресторане Людовико…
От одного воспоминания той невинной сцены она невольно покраснела.
— Я слепо доверяю тебе, — прошептала Лика, — мне фантастически хорошо… в эти минуты ни о чем не думаю, ничего не боюсь, твои умные руки знают, умеют — это чувство чистого счастья, потому что исчезает одиночество и наступает блаженство.
 Он закрыл глаза, откинувшись на спинку стула. Голос его зазвучал проникновенно.
— Ты носишь нашу дочь и ее будущих детей, потому что природа распорядилась так, что мужское семя вырабатывается на протяжении жизни, а женские яйцеклетки формируются раз и навсегда - это происходит в эмбриональный период, когда девочка находится в утробе матери, она получает свои яйцеклетки на всю жизнь. Когда малютка рождается, вырастает и становится матерью, её ребенок — это результат слияния семени, которое производит её мужчина, и той яйцеклетки, что сформировалась в её организме изначально, то есть когда она была в тебе, в твоей материнской утробе. Таким образом, каждый внук зародился из той яйцеклетки, что была в животе его бабушки, когда она была беременна его мамой!
— Невероятно! — Лика захлопала в ладоши. — Во мне сейчас наша будущая дочь и наши будущие внуки?!
— Да, прямо сейчас они все в тебе, у тебя под сердцем!
— Я обожаю это открытие!
— Каждый из них появится в свой час – это будет потом, когда пройдет время, но сейчас они в тебе, они дышат через тебя, питаются твоей кровью, растут в тебе, ты их вселенная, ты их мать, ты их начало, ты сокровище, внутри котогоро любовь, свет и смысл нашей жизни!
— Дивно! — прошептала Лика.
— Отодвинься назад, протяни, ко мне руки, — сказал доктор.
Лика откинулась на стуле, закрыла глаза и вытянула руки вперед.
— Я знал!
Он взял ее руки в свои.
— Любое твое движение, слово, жест, как мячик, закатившийся в лузу.
— О чем ты знал?! — не отнимая рук, прошептала Лика.
— Знал, что ты протянешь ко мне руки ладонями вверх!
— А что это означает?
— Знак дающего – ты отдаешь, ты даришь! Руки, протянутые ладонями вниз, берут.
На подсознании ладони вниз — это хватательный рефлекс: брать, тащить себе. Ладони вверх — дарить, делиться отдавать! Ты живёшь, беременеешь, рожаешь, растишь — ты отдаёшь свою душу, и славно знать, что твой внук так же, как твоя дочь, был в твоём чреве, что он зародился из того самого зернышка, что было внутри тебя, когда ты носила в себе его маму — вот этот наш девчачий эмбриончик, которой плавает сейчас в твоей вселенной! Там, в твоём пространстве, формируются её ручки, ножки, глазки и те яйцеклетки, из которых через каких-то два десятка лет появится неповторимый малыш, который, как сказочный колобок, катится из живота в живот по круглому животу земного шара! Ты возьмешь его и почувствуешь, что держишь на руках свое детство – оно всегда возвращается к нам в детях наших детей. Поэтому внуки от дочерей — это особый восторг, сакраментальная встреча с тем, кто был в тебе! Встреча с самим собой, со своим младенчеством! Вот она, реализация великого замысла: пищит, сосёт и писает! Внуки — живые мостики в наше забытое младенчество!
— Прелесть! Трогательно до слез! — она тихонько засмеялись. — Ты удивительный романтик!
Вздохнув, он поник головой, комично разведя руками.
— Наверное, каждый циник — в душе разочарованный романтик…
— Ты подарил мне новое знание о самой себе, — растрогалась Лика, — новое осмысление таинства родства! Я сделаю все, чтобы ты был сказочно счастлив!
— Ложись спать, милая, — тихо сказал доктор, — надо отдохнуть, я укрою тебя.
— А ты не уйдешь?! — рассыпав, как сентябрьские листья, волосы на подушке, встревоженно спросила она.
— Буду баюкать тебя, — улыбнулся доктор, — пока не заснешь.
— А потом приснись мне!
— А потом приснюсь.
 

ГЛАВА 63. БРИТОГОЛОВЫЙ И КОРЕНАСТЫЙ.

«Все будет по системе Станиславского». 

Во глубине российских руд
И суете сиамских буден
Наш путь тернист, могуч и труден,
Поболь яиц варёных крут!

 Утро, глядя на блестящие купола новых соборов Йошкар-Олы, солнечно улыбалось. Адвокат вышел из дому в отличном расположении духа. Сделка, которую он провернул с овобождением Лики, прошла без сучка без задоринки. Адвокат сел в серебристую «Тойоту», вдыхая свежий запах кожаных сидений, завел мотор и, покрутив головой в боковые зеркала, законопослушно выехал на дорогу.
 «Девчонка эта чиста, — думал он, никаких раритетов из дома Лоренцо она, конечно, не похищала, тем более не мог этого сделать доктор. Однако если б она слила его, раскрыв, кто был в ту ночь в особняке короля, ее бы не выпустили. Но не слила – любовь, — подумал адвокат, — творит чудеса. Да и доктор, гляди-ка, не оставил ее, обнулил свои счета, уладив дело – крутой мужик».
Докторские деньги он передал, они там поделят, но и ему достался приличный кусок.
В августе можно будет поехать с женой и сыном в Италию. Лучше всего на Сардинию, там розовые скалы и теплое море, лазурная вода, розовые камни — это и есть рай на Земле, а почему нет? Лоренцо для своего детеныша вокруг личного особняка дворцов наваял, а он своего повезет на солнечные берега Сардинии!
Размечтавшись, адвокат свернул к своему офису, не замечая, что по пятам за ним следует черная машина с тонированными стеклами и заляпанными грязью номерами, в которой, кроме водителя, сидели еще два пассажира.
— Волыну убери! — сказал высокий бритоголовый качок в кожаной куртке.
— Зачем? Это же обычный офисный планктон! — ответил коренастый мариец
с темными, жесткими прямыми волосами. Узкие глаза на широком лице с характерным
марийским прищуром смотрели зло и весело. Он говорил почти без акцента, чуть поднимая интонацию в конце предложений, немного растягивая гласные. — Он и без волыны в штаны наложит.
— Морду не разбей ему! — водитель, не поворачивая головы, протянул бритоголовому носовой платок. — Это с пропиткой, сразу отключится, в багажник его скинешь.
— А потом куда? — прищурился в окно коренастый.
— На точку отвезете его, пусть в подвале полежит.
— А он успеет размякнуть? — спросил бритоголовый, почесав подбородок.
— И не такие прогибались, — усмехнулся водитель, — главное, чтобы мы при погонах остались. Телку выпустили, теперь на на нее спишешь, надо взять того иностранца, кто бабло за нее отстегнул, на него и повесим это дело.
— А что если он в бегах? — мариец оторвался от окна. — За кордоном его не накроешь.
— Какой в бегах, тут где-то залег, — сказал водитель, — она под подпиской, невыездная, никуда он не денется! Эй вы, — он взглянул в зеркало заднего вида, — базарьте с адвокатом, как обычные отморозки, он не должен пронюхать, что мы из органов.
— За дешевого фраера нас держишь? — скривился бритоголовый. — Базара нет, все будет в натуре по системе Станиславского!
Водитель притормозил.
 — Ну, хватит ваньку валять, ты там шибко не поломай его, чтоб целый был, — кивнул он бритоголовому.
— Не стремайся, начальник, все будет пучком, — заверил тот.
— Вот, зацени! — он достал из кармана зажигалку, протягивая коренастому. — Глянь, внутри камера и жучок.
— Очуметь, — восхитился мариец, — ты сколько косых за эту цацку дал?
— Нисколько: подфартило, изъял из вещдоков до протокола! Вот так, братело, учись жить по масти!
— Ты за адвокатом следи, — боднул головой в сторону окна водитель, — а то свинтит с крючка, катайся потом за ним.
— Да никуда он от нас не потеряется!
— Опаньки! — присвистнул бритоголовый. — А вот и он нарисовался, гляди, какой наглаженный.
Они припарковались за «Тойотой». Бритоголовой вышел из машины, подошел к адвокату со спины и, будто обнимая его, зажал ему нос и рот платком, придавив широкой волосатой рукой. Адвокат засучил ногами, пытаясь вырваться, но быстро обмяк. Мариец открыл багажник:
— Кидай сюда это мясо — чисто сработано!
Они сели в машину и, быстро отъехав, свернули за угол.
 
ГЛАВА 64. ГЛАМУРНЫЙ ОКУРОК. ДРАКОНЫ И ДРАКОНЧИКИ.

«Ну вот, опять я не спас человечество!»

Мы, раскладов трефовых не зная,
Осторожно стоим на пути.
Нам нужна только даль голубая!
Чтоб за нею идти и идти...

Утром Ленид Андреевич не нашел Прагина в номере и вышел на балкон.
Энтони заснул на солнце, лицо его обгорело до красноты.
— Как же тебя так угораздило, друг мой?
Он прикрыл его покрасневшие плечи рубашкой.
— Сам не знаю! — потягиваясь, зевнул Прагин. — Пока вы китайскими экулапами занимались, я заскочил в супер-гомеопатический центр, и коварный китаец по имени Петя всучил мне какой-то "встань-травы"!
— Зачем тебе? — удивился доктор.
— Так и я о том же! Мне и так крышу сносит, а он еще впарил настойку, от которой сначала трясет, а потом кидает в спячку, и я заснул на солнце!
 — М-да, — кивнул доктор, глядя на его красную физиономию, — выглядишь, как гламурный окурок «Беломора».
— Ага, и в сон тянет, сил нет! Может, я стряхнусь на топчан и потухну еще на часок?!
— А я хотел показать тебе Стену Девяти Драконов — в центре гигант-дракон, окруженный крылатыми сыновьями…
— Ой, сэнсэй, эта клыкастая символика меня не вдохновляет, — ложась на шезлонг, именуемый топчаном, отмахнулся Энтони.
— И зря, — надеясь заманить его, сказал доктор. — Дракон по китайским поверьям приносит удачу и богатство — это самый популярный символ Поднебесной.
— Знаю, — махнул рукой Прагин, — китайцы активно педалируют разные драконьи типажи: Хаодзян — дракон-романтик, а Ядзи — злой-агрессор, еще Базя — дракон-пловец; но эти клыки, когти, острые хвосты, символика — просто жуть. Я люблю нашего русского медведя, мишка пушистый, мягкий, а этот драконище Пу-Ляо колючий.
— Зато сыновья дракона славные, каждый имеет свой характер, пойдем, поглядишь: Цзин-Ю любит музыку, а Шень-Лун правит погодой… 
Но Энтони, сморенный Петиной настойкой, засопел.
— Ну вот, хотел тебе занятный музей показать, даосский храм — путь Дао, а ты спишь…
Леонид Андреевич прикрыл его, оставив на балконе, и направился через номер на выход. На стене висячий экран телевизора голосил на всю комнату китайской оперой. «А личики у них точно фарфоровые, и сами, как статуэтки, — ища пульт, чтобы выключить телевизор, подумал доктор, — да, этот плазменный экран имеет четверть тысячи каналов!». Пощелкав, он, наконец, нашел выключатель, опера смолкла, и тут он услышал сигнал скайпа. Ноутбук Прагина лежал на столе. Леонид Андреевич собрался закрыть его, но увидев, что звонит пассия Энтони, подумал: «Лучше все же ответить, а то зря волноваться будет».
На экране появилась хорошенькая блондинка с прямой челкой.
— Доброе утро! — улыбнулась она.
— У нас почти полдень, — кивнул, улыбаясь, доктор.
— А где мой возлюбленный?
— Мирно спит на балконе.
— Не может быть, он никогда не спит днем!
Доктор взял ноутбук и поднес к балконной двери, стараясь захватить панораму спящего Прагина.
— Действительно, спит! Спасибо, что показали. Ой, Леонид Андреевич, на часах 11:11 – начало отсчета, надо загадать желание!
— Чтобы вы скорей встретились! — вслух загадал доктор. — Чтобы все были здоровы и счастливы! Чтоб был мир на земле!!!
— Леонид Андреевич! — воскликнула она, тряхнув челкой. — А мир на земле пришелся на двенадцатую секунду!
— Ну вот, опять я не спас человечество!
Сокрушаясь по этому поводу, он простился, вышел из номера, оставив на дверях табличку «не беспокоить».
 
ГЛАВА 65. ФУФЕЛЬ НЕ ГОНИ!

«Стоит подумать, что ты уже на девятом круге ада,
и окажется, что есть еще один круг».

Исчезнет день в предчувствии потерь.
Застынет вслед распахнутой зевотой
Открытая в ночную пустошь дверь,
Как Мунка «Крик» от боли косоротой.

Адвокат очнулся от холода в темном сыром помещении. Он попытался встать,
но затекшие руки и ноги, туго связанные впившейся в кожу веревкой, не двигались.
«Боже, как больно, как страшно», — подумал он, дрожа всем телом.
Состояние животного ужаса, беспомощности и ноющей боли во всем теле сковало его.
Адвокат покрутил головой, осматривая обстановку. Липкий пот выступил на лбу.
«Хоть бы не обмочиться», — подумал он, напрягая внутренние мышцы.
В дверь кто-то вставил ключ, и яркий свет ударил в глаза. Зажмурившись, адвокат глотнул спертый сырой воздух, стараясь разглядеть вошедшего.
Высокий бритоголовый мужик поднял его за шиворот, как мешок, швырнул на стул, привинченный к полу.
— Вы кто, что вам нужно? Я адвокат Думбровский, вы меня с кем-то путаете, — крикнул он, но голос прозвучал глухо.
— Глянь, какой упырь, сразу в отмазку идет!
В челюсть адвокату полетел твердый, как булыжник, кулак. Он упал со стула, рот наполнился кровью. Бритоголовый снова сгреб его, швырнул его на место.
— Ты нам тут встречный иск не предъявляй! — сплюнул на пол мариец. — Кто тебе бабла отстегнул, чтобы телку с кичи смахнуть?
— Я не понимаю, о чем вы? — но не успев договорить, от сильного удара он свалился, ударившись головой о бетонный пол.
— Я что, клещами из тебя должен вытаскивать? — бритоголовый склонился над ним, показав фотографию сына. — Крутого из себя корчишь? А этого красавчика узнаешь? В посылке по частям будешь получать! Говори, кто бабло отвалил на эту шнягу.
Мысли адвоката лихорадочно заработали: «Их интересует человек на камере, на него хотят списать краденый конфискат из особняка, сына они не похитили, пугают, а если похитили?»…
Бритоголовый натянул перчатки.
— Облей его бензином, — скомандовал он марийцу.
— Подождите! Мне надо связаться с женой, — прохрипел адвокат. — Сын не вернется из школы — она позвонит в полицию!
— Ты давай с темы не сворачивай, — гаркнул мариец, презрительно сплюнув ему на ботинок.
— Режьте на куски, пока не поговорю с женой, ничего не скажу!
Бритоголовый сам плеснул на него бензин, щелкнув зажигалкой.
— Убей! — неожиданно твердо сказал адвокат, глядя ему в глаза.
Бритоголовый набрал номер и протянул телефон.
— Только без глупостей, даю полминуты!
В трубке раздались длинные гудки: «Вы позвонили адвокату Думбровскому, — услышал он свой голос на автоответчике, — оставьте сообщение, и вам перезвонят».
— Это офис, — покачал головой адвокат.
Бритоголовый, отключив звонок, снова нажал на кнопку:
— Але, — услышал он встревоженный голос жены.
— Это я! — хрипло отозвался адвокат.
— Митя не пришел из школы, я не знаю, что делать!
— Не волнуйся, я забрал его.
— А где вы?!! Почему ты не предупредил? Что у тебя с голосом?
— Все хорошо, — быстро сказал он, — не волнуйся, мы с ним в кино.
Бритоголовый, показав на часы, отключил связь.
«Значит, они похитили его, что же делать?»
— Послушайте, я все скажу, но мне надо знать, что ребенок жив!
— Ты тут фуфель не гони! — схватил его за волосы мариец. — Кто бабки отстегнул?
Адвокат сцепил зубы, бритоголовый накрыл его лицо тряпкой и стал лить воду.
— Сдохнешь без особых следов насилия.
Мариец крепко держал его голову.
— Хорэ! — он снял тряпку, ударив адвоката по печени. — Давай порешаем и разбежимся!
— Я должен поговорить с сыном! — задыхаясь, взмолился адвокат.
— Хватит гнилого базара, кто бабло забашлял?!
— Сначала сын! — успел крикнуть адвокат.
Тряпка упала ему на лицо, вода ударила твердой струей, дыхание прервалось.
Через минуту бритоголовый снял тряпку.
Адвокат, с хрипом хватая воздух, трясясь всем телом, закашлялся, выплюнув воду:
— Один звонок сыну – я все скажу, — бормотал он.
Бритоголовый набрал номер, поднеся ему телефон.
— Але! — крикнул адвокат.
В трубке послышался шорох и тоненький детский прерывающийся голос:
— Папочка, мне страшно, забери меня отсюда!
— Все хорошо, тебя не обидели?
 — Я хочу домой к ма…
Бритоголовый разъединил разговор.
— Ну, все, завязывай торги! Кто бабло дал?
— Деньги дал доктор.
— Кто такой? Иностранец?!
— Нет, русский профессор.
— Профессор — это погоняло?
— Нет, — адвокат затряс головой.
— Вот это фокус, — коренастый присвистнул, — доктор, да еще русский! Хорошую весточку ты прислал. Где его искать?
— В Китае, — адвокат хотел объяснить, но бритоголовый ударил его под дых.
— Закрой хлеборезку! В Китае он.
— Да, в Китае! — закричал адвокат. — На симпозиуме.
— Что ты пургу метешь? — гаркнул бритоголовый. — Где он работает?
— В Москве, можете позвонить.
Коренастый развязал ему руки:
— На, звони, говори на громкой связи.
Адвокат дрожащими пальцами набрал номер.
— Здравствуйте, это адвокат Думбровский, мне нужно срочно связаться с Леонидом Андреевичем.
— Доктор в Китае, на симпозиуме, — ответил голос секретарши ректора.
— Когда он вернется?
— Подождите, сейчас посмотрю, повторите, пожалуйста ваше имя, я запишу.
— Адвокат Думбровский.
— Поняла. Доктор возвращается четвертого числа из Пекина, аэропорт Шереметьево.
— Спасибо, — выдохнул адвокат.
— Пожалуйста, — ответила секретарша.
Бритоголовый нахлобучил на голову адвоката черный мешок, его взяли под руки и вывели на улицу.
— Ты фото профессора срисовал? — спросил водитель марийца.
— Все пучком, — кивнул тот, — на интернете полно, я забил в телефон.
Машина мчалась по ухабам, адвокат трясся на заднем сидении, сдавленный с двух сторон громилами, ему казалось, что время остановилось, сердце сжимал ледянящий страх. Наконец водитель ударил по тормозам, дверца открылась.
— Давай потеряйся отсюда! — услышал он голос бритоголового и полетел на землю.
— Вякнешь где-то – убью!
Катаясь по земле, адвокат сорвал с головы мешок, озираясь по сторонам. Машины и след простыл.
На улице смеркалось, он поднялся и, пошатываясь, пошел, не понимая, где находится.
— Папа! — вдруг раздался голос за спиной.
Он стремительно обернулся.
— Митя!
Сын с плачем бежал между деревьями. Адвокат подхватил его на руки.
— Все хорошо, сынок! — целуя, успокаивал он. — Это игра такая, мы играли, понимаешь?
— Да, — захлебываясь, кивнул мальчик, судорожно обхватив его шею руками.
 
ГЛАВА 66. ФУДЗИЯМА.

«Главное — не оставлять на потом».
 
Открой, о Солнце — Держитель Мира,
Врата истины, замаскированные
Твоей ослепительной чашечкой!

Зайдя к себе в номер, Леонид Андреевич переодел рубашку, решив сегодня во что бы то ни стало связаться с сыном. Вчера он не мог дозвониться.
И вдруг скайп подал сигнал, доктор бросился к ноутбуку, едва не перевернув стул.
— Папочка, я в Японии! — услышал он веселый голос своего мальчика.
— Как в Японии? — изумился Леонид Андреевич. — Включи камеру, я хочу тебя видеть!
На экране расплылась широкой улыбкой голубоглазая физиономия.
— Вот он я!
— Где ты так загорел? — воскликнул доктор.
— На Фудзияме! У нас обмен студентов: пять японцев прислали в Лондон, а нас пятерых отправили в Токио – я влюбился в Восток!
— Славно! — Леонид Андреевич залюбовался им. — А я застрял на симпозиуме в Пекине, соскучился по тебе, сынок! Рассказывай, какие впечатления, тебе понравились Япония, японцы?
— У них очень свой стиль, папочка! В Лондоне люди одеты по-разному: один хламидный, другой выряженный, третий скучный — марширует на работу! А в Токио как будто все идут на свидание. Одеты в одном духе, хоть и отличаются. Приятно, когда все прилежны, как газоны. У парней хрупкое телосложение, но они все выряжаются!…
— Как выряжаются?
— Продуманно, не так, как мы, а все в стиле! Даже если специально такая задумка, чтобы было размотано, то видно, что каждая размотка поставлена по какому-то поводу. Волосы, особенно у парней, выстрижены так, чтоб по сторонам торчать: вверх, влево, вправо! Покрасил тут, там не покрасил, тут другим цветом покрасил. А девчонки милые, губы налитые, а носики деликатные. У них нет такого, чтобы носовой мост был выпуклый, как у нас.
— Переносица? — засмеялся Леонид Андреевич.
— Да! Я забыл это слово по-русски. А ноздри у них крохотные, та часть носа, что мягкая, толще нашей, и довольно широкие глаза!
— Это новость!
— Они у них слегка узкие, но глазные яблоки большие, чуть косят. Но не к носу, а в общем! Рожицы у них довольно хорошенькие, но фигуры плоские, у девчонок нет груди и задика…
— Что значит – нет?
— Ну, сама выпуклость отсутствует! И при этом дико кривые ноги. Могу сказать, что ноги сплошным колесиком, кажется, у них это считается красивым…
— Что считается красивым?
– Эти ноги колесиком… Но я не уверен!
– Удобно ли ты живешь, сынок?
– Япония так устроена, что всё всегда под рукой.
— Ну, например? — уточнил Леонид Андреевич, расплывшись в улыбке.
— Скажи, папочка, что тебе надо, и я скажу, что из этого находится около моей квартиры в Токио.
— Хочу в кино! — засмеялся доктор.
— Пожалуйста, кино есть – целых три кинотеатра рядом.
— Хочу в бассейн!
— Надо идти через парк, но это тоже рядом…
— Хочу на Фудзияму!
— О, я там вчера был! Я послал тебе письмо по-английски.
— Я его еще не видел, пиши, пожалуйста, по-русски, а то родной язык забудешь!
— У меня нет русских букв в компе, только японские иероглифы и английские.
А вчера я встретил восход на Фудзияме! И я вымолил у неба солнце!
— Вот почему я не мог дозвониться! А как же ты вымолил восход ?
— А вот так! Мы пошли с Майки и Эсси, восхождение на Фудзияму – 17 часов!
Нас было много, но потом осталось мало.
У подножия нам продали большие палки-посохи, это важно; идешь с палкой, она белая, чистая; через каждые несколько километров в гору стоит рубленая изба, посредине громадная кровать, человек на пятьдесят! Кто не может дальше идти, валится на эту кровать и тут же спит.
— А другие, те, кто может?
— А других у дверей в избу встречает монах, он выжигает на белом посохе отметину – сколько ты прошел. У меня девять отметин и вершина!
— Ты спал, делал передышки?
— Нигде не спал, шел и шел! Был сильный дождь и страшный туман. Все шли гусек за гуськом с фонариками на лбу, как светлячковая длинная гусеница.
— А ты?
— Я молился, чтобы увидеть восход солнца, потому что туман говорил мне: нет! Все шли понуро, брели в молоке, не надеясь на солнце.
— А ты?
— Я надеялся! Я читал ту египетскую мантру, что ты меня научил, помнишь?
— Нет. Какую мантру, я что-то запамятовал.
— Как, не может быть?! Я шел в тумане с белой палкой и твердил. Я повторял ее слова, и вдруг моя голова вынырнула из тумана и облака легли на плечи. Я даже вскрикнул от неожиданности. Облака быстро поплыли разноцветами, небо темно-синее, и на нем возникла одна дико красная ресница! И тут скобка этой ресницы мгновенно стала распускаться в громадное алое солнце на все небо, и с каждым рывком солнца люди вскрикивали: «Ах! Ах! Ах! Ах!»… А когда Солнце полностью вышло из неба — восторг, папочка, это восторг! Все плакали и обнимались, как родные. Такой красоты я еще никогда не видел.
Он рассказывал о Японии, о новых друзьях, об особенностях японского языка.
 Леонид Андреевич смотрел на милое загорелое лицо сына и думал: «Сказать сейчас о переменах в жизни или потом? Но разве можно оставлять на потом? Нет, главное — не оставлять на потом!»
Он любовался сыном, а в голове звучала мелодия. Прислушавшись, доктор не стал отгонять ее.
 
Ветер качает над городом сны.
Звездами небо ночное прошито,
Будто дуршлаг или старое сито. 
Сбоку прилипла заплатка луны.
Каждый рождается белым листом,
Ищет тропу, пролагает дорогу —
Падшие ангелы тянутся к Богу.
Главное — не оставлять на потом!
Мысли проносятся стаями птиц,
Горы внизу покидая и реки.
Ночь закрывает усталые веки –
День начинается взмахом ресниц.
Юный художник корпит над холстом,
Старый философ над думой о вечном...
Жизнь ускользает, она быстротечна. 
Главное — не оставлять на потом!

Сделав над собой усилие, он остановил набегающие строчки.
— Я должен что-то очень важное сказать тебе.
— Слушаю внимательно. Какие у нас новости?!
— Мальчик мой! Дорогой мой мальчик, наша семья увеличивается!
— Ты полюбил женщину? — после некоторой паузы последовал вопрос.
— Да! — лаконично ответил Леонид Андреевич.
— Это счастье, папочка, я хочу познакомиться с ней!
— Соединю вас по скайпу, ее зовут Лика, но есть еще что-то очень важное!
— Важнее этого ничего не может быть, — засмеялся он.
— У тебя будет сестра, — немного помолчав, сказал Леонид Андреевич.
— Сестренка? Моя?
— Да!
— Как я рад, моя сестренка! Познакомь нас скорее! Это все Фудзияма! Ведь я загадал солнцу, чтобы было счастье, много настоящего счастья, и вот у нас большая семья! Вы приедете в Лондон?
— Да, только сначала ты в Москву!
— Я буду лететь на лайнерских крыльях! Ой, мне хочется друзьям рассказать, какое потрясающее чудо сделало солнце! Надо же, сестренка, моя сестреночка! Я привезу ей японскую матрешку и кусочек Фудзиямы! И Лике привезу, и тебе – я всегда мечтал, чтоб был праздник — большой стол, большая семья!
— Спасибо, сынок, — растрогался доктор, — спасибо, родной мой.
— Знакомь нас скорей! Вот это новости! Вот это да! А я думал Фудзиямой тебя удивить. Так у тебя новостей больше самой большущей горы!
Доктор поцеловал ладонь и приложил к его щеке.
— Я побегу к Эсти и Майки!
Он помахал рукой и убежал, переполненный впечатлениями.
«Жизнь ускользает – она быстротечна. Главное — не оставлять на потом!» — пробежали стоки.
 Леонид Андреевич вышел из гостиничного номера.


ГЛАВА 67. ЧАЙНЫЙ ДОМИК. ВЕЛИКАЯ КИТАЙСКАЯ СТЕНА.

«Красота в глазах смотрящего».

Хлынул ливень потоком свистящих розг.
Ослеплённую страсть высекаю из гордой самки,
Влагу тёплой росы и солёную сладость слёз
Осушая губами в глубинах яремной ямки.

Энтони проспал довольно долго. Закончив свои деловые встречи, Леонид Андреевич вернулся в гостиницу.
— Кажется, я здорово насмешил Бога своими планами на завтра! — протирая глаза, сказал Прагин. — Все прозевал.
— Ну, пойдем прогуляемся по Поднебесной, — бросил ему брюки доктор.
Они вышли в холл.
 — А гостиница у нас помпезная, — покрутил головой Прагин, — но вместе с тем то тут, то там что-нибудь обшарпано — это сочетание помпезности и обшарпанности сквозит во всем облике Пекина.
На улице стоял смог, было шумно и многолюдно.
— А может, съездим поглядеть на Великую китайскую стенку? — предложил Энтони. — Говорят, это единственное сооружение на земле, которое видно с Луны.
— Ну, это красивый миф, — заверил доктор, — к тому же из Пекина к великой стене добираться на машине больше часа, а учитывая пробки, можно вообще застрять в пути.
— А я бы на стену поднялся!
— Должен сказать, что это восхождение — своего рода проверка на выносливость, там ступени разные по ширине, местами идешь чуть ли не вертикально, но в награду на пике восхождения открывается величественный вид. Однако идти надо долго, и это очень нелегко, не каждый китаец поднимется на свою великую стену!
 Они поймали такси.
— Улица Люличан, — сказал Леонид Андреевич по-китайски.
Водитель не понял его.
— Liulichang Street, — повторил Прагин по-английски, и через четверть часа они оказались на уютной старинной улице Пекина.
— Батюшки, сколько здесь художников! — обрадовался Энтони. — Прямо наш Арбат!
— Угадал! Эту улицу называют Liulichang Cultural Street, здесь любят собираться люди искусства.
 Леонид Андреевич с любопытством рассматривал роботу каллиграфа, рисующего водой по асфальту.
— Я никогда не видел, чтобы рисовали такими громадными метровыми кистями, — восхитился Энтони. — А построечки тут дряхленькие, какие-то потрёпанные.
— Так это ведь старый город со столетними лавочками, тебя интересует антиквариат или традиционные китайские сувениры?
— Мне все интересно: и книги, и картины!
Леонид Андреевич купил рисовую бумагу и рулончик желтого пергамента.
— У меня слабость к разным кисточкам для живописи и перышкам для каллиграфии, — пояснил он, выбирая из большой цветной коробки тонкие кисти. — Если хочешь купить что-то для своей невесты, вон там можно выгравировать ее имя или памятную надпись.
Энтони набрал в рюкзак разных подарков.
— Давайте зайдем в чайный домик.
— Давай! Здесь говорят по-английски, заказывай что захочешь, тебя поймут.
— Мне на глаза часто поподается слова ЧИФАН, — усаживаясь, прочел Прагин, —
это, наверное чай?
— Это китайский глагол, означает «кушать». Проголодался — зайди в любой чифан, не ошибешься!
Между столиками прошла, покачивая бедрами, хорошенькая официантка, доктор невольно поглядел ей вслед.
— Эх, любите вы женщин, сэнсэй! — рассмеялся Прагин.
— Да, люблю как лучшую половину человечества, — простодушно согласился Леонид Андреевич, — нравится все! И суета женская вокруг тряпья, и этот вечный щебет:
«я пришла, а он ушел,
он ушел, а я пришла»...
И белье женское, кружева на груди… Пышные волоса... Талию люблю, изгибы шеи, линии фигуры, пластику, могу любовно, как в музее, вдыхать женское… люблю и слушать вот эту чехарду — татататата... и движения нравятся, хрупкость лодыжек, пальчики, цвет кожи — это что-то особое. Ничто мне так не интересно вбирать глазами, как женщину — и вид, и звук, и жест...
А на детей смотрю — совсем другое восприятие. Они мне интересны не детально, а в целом. Дети для меня как кино, даже клип, а женщина – театр, моноспектакль.
— Это правда! А на мужчин смотреть совершенно не интересно, какие-то картонные дубины волосатые. А то еще и лысые, животодирижабли, на щеках стерня щетинистая, а у женщин шелк волной...
Доктор рассмеялся, слушая Прагина.
— Знаешь, Энтони, мне и старики нравятся, особенно бодрые, поджарые, они своим видом старость рисуют подарком. Утешительно глядеть на них, приятно.
Вообще люблю зрачком пристрастно таранить мир: смотреть, как дерево шевелится, шелестит, листок падает, на просвет ветки видны разные рисунки, дактиласкопия лиственниц...
Но куда б ни глядел — женщина всего интересней. Она поглощает целиком — все вибрирует при взгляде на нее. На деревья смотрят только глаза, а на нее — вся сущность откликается. Больше ничто так не захватывает, не ворожит.
Архитектуру люблю, знаю прилично, смотрю — и мозг включается, идею замысла ловит, семантику, историю — как материал вписан в сюжет здания или ансамбля — ассоциации, параллели, геометрию... и так задуматься могу... А тут она… бедра – лодочкой, на шпильках цок, цок — и все... Забыл, что там в дорическом ордере, что в композитном.
— Ага, — закивал Прагин, — вот идет, пахнет — волна жасмина, и грудь у нее такая кругленькая — пух, пух, пуговка расстегнута…
— Солидарен, улыбнулся доктор, — но я никогда не имел конфликта, даже при таком пристальном разгляде. Обычно улыбаются, если не губами, то глазами или спиной, а я как бы спрашиваю: можно тобой полюбоваться? Она не кивает, но внутреннее «да» обязательно получаю!
— Я тоже! — воодушевился Энтони и немедленно поплыл... — А она видит, что я отметил ее туфельки вишневые и ножки, она их тут же красиво ставит, а не просто так. И плечи расправляет — сразу выше стройнее. А я смотрю и думаю о ней.
— И ты прав, потому что красота требует оваций за свое выступление. Красота — это не только данность, это труд. Чтобы волосы лежали, надо уложить, чтобы ножки смотрелись, надо обуть, походку нести, чтобы ручки, глазки сияли, надо наманикюрись, обвести, подчеркнуть. А главное — все это изнутри подсветить достоинством, благородством, особым лиризмом души. Красота не просто одаривает собой, она требует средств, усилий, ухода, труда. А труд требует благодарности — я смотрю; аплодисментов — ценю взглядом, но не оцениваю. Отмечаю детали и общее — она видит, что я не пропустил ее лучшее, как тупарь, я же разговариваю с ней о ее красивом глазами. Завестись могу, но это очень редко. Чтобы глазами завихриться, нужно внутренее понимание, считывающее не только окрас, оперенье, оформленье, но содержание, глубину человека.
Это возможно, когда возникает обмен впечатлениями, неозвученный диалог.
Ведь у каждого есть опыт, опыт знает свои ощущения, что чувствуется, когда..
Но на эту волну не становлюсь… как в краеведческом музеуме – «руками не трогать!» Так и здесь — глазами не раздевать! Не целовать — только здороваться, рукопожатие — не дальше. Умею ставить блоки и не перешагивать, но могу и перешагнуть, просто это не норма, это за гранью.
Энтони положил рюкзак на колени.
— Женюсь на бесприданнице, — засмеялся он, заказывая чай. — Нас учили в школе: в момент, когда она рассуждает о том, что она вещь, но дорогая, у нее уже нет души. Только красивое тело, выставленное на торги. А у моей — сплошная душа!
— Славно, улыбнулся доктор, высыпая в чашку пакетик коричневого сахару, — вижу, ты недурно усвоил эти уроки.
— Да! Я хорошо учился, — похвалился Прагин, — помню, что в этой пьесе нет ни одного положительного героя – «пьеса без героя», как поэма у Ахматовой.
— Что значит ни одного положительного, а Лариса? — вдыхая аромат свежего чая, удивился Леонид Андреевич, — она вступила в игру с миром чистогана и проиграла — она красивая, меркантильная вещь.
— Боже, какая чушь! — доктор подул в чашку, сделав несколько глотков.
— Почему чушь? — откусывая бисквитное печенье, преувеличенно округлил глаза Прагин.
— Опять провоцируешь? Не, не, не! — забавно покачал головой Леонид Андреевич. — У меня чудесное настроение, и я не собираюсь углубляться в эту тему.
— А я на голубом глазу не догоняю, с чем вы не согласны.
 Энтони подлил горячего чаю.
— Я написал выпускное сочинение по «Бесприданнице» на отлично, так что я подкован на все сто, — он дурашливо погладил себя по голове, — и критику читал. «Лариса» означает чайка, она человек без души.
— Ну, представь, — доктор разорвал еще один пакетик коричневого сахара, высыпав в чашку, — девушка с простреленной грудью, умирая, спасает того, кто ее убил, взяв на себя его грех. На последнем дыхании она говорит: «Это я сама... Я вас всех люблю, вы все хорошие люди!» Такое всепрощение – это величайший акт милосердия, благородства и великодушия, а ты говоришь, она красивая вещь.
— Да мне даже Карандышева было больше жаль!
— Энтони! Она защитила его от каторги ценой спасения своей души, ведь за это она не попадет в царствие небесное.
— Но почему же не попадет в царствие небесное? — Прагин, смеясь, закрыл глаза, сложив на груди руки.
— Потому что она пожертвовала собой во имя спасения того ничтожества, которое ты жалеешь, сочувствуя не жертве, а палачу, она останется в представлении людей столь грешной, что ее не отпоют в церкви, не похоронят по-христиански.
— Не, ну правда, почему вы считаете, что ее не отпоют?
— Потому что Бог не прощает самоубийц, Энтони! Это самый тяжкий грех. Бог дарует человеку жизнь, убить себя — значит отказаться от его дара. Рассуждая о душе, ты не видишь самой души, потому что занят телом. Ты акцентируешь внимание на теме «постель и деньги» — телесное рассматриваешь. Если бы тебя действительно волновала душа, ты бы понимал то, о чем я сейчас говорю, а не осуждал бесприданницу, перевернув саму нравственность с ног на голову.
— Но разве она не хотела стать богатой?
— А ты считаешь, что хороша та, которая мечтает выйти замуж за бедного, не способного содержать семью, потому что желать благополучия аморально?
— Нас так учили!
— Ну, знаешь ли, требовать от девушки, чтобы она мечтала о бедном женихе и убогой жизни — все равно что требовать от юноши страстно целовать старуху Изергиль и наслаждаться.
— О, только не это! — комично скривился Энтони.
— Почему же? Если юноша этого не хочет, давай презирать его – значит, у него нет души! Он, видишь ли, о красавице мечтает! Если обманутая и убитая бесприданница, по-твоему, заслуживает осуждения, то такие вот перевернутые понятия и формируют идиотизм русского менталитета.
— Да при чем тут русская ментальность? — расхохотался Прагин.
— Ну, ты расскажи французам, англичанам, американцам или китайцам историю о том, как девушку, девственницу, опытный ловелас заманил на свою яхту, провел с ней ночь, обманул и бросил, после чего жених по пьяни убил ее. И, умирая, она не прокляла их всех, она простила, сказала: «Это я сама», — взяла на себя чужое преступление. А потом расскажи, что тебя учили не осуждать жениха за убийство! Факт того, что он убил с перепою, вообще не рассматривается. И даже не на ловеласа — его подлость расценивается как нечто само собой разумеющееся. В первую очередь критика направлена на несчастную девушку, у которой нет души… Тогда ты узнаешь, что думает остальной мир о нормальности этих оценок. Тот, кто говорит, что в этой пьесе ни одного положительного героя, забыл, что красота в глазах смотрящего. 
— Так что же, я не за что получил пятерку?! — обиделся Энтони, смешно скукожив обгоревшее на солнце лицо. — Хорошо, что не вы принимали сочинение!
— Если б я принимал, ты бы думал иначе. Однако мы выпили весь чай.
Расплатившись, доктор и Прагин покинули чайный домик.


ГЛАВА 68. А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?

«Школа закладывает в нас точки отсчета на всю оставшуюся жизнь.

Сотни звезд я зажгу умельцем
Да встряхну, как застывший градусник.
В небесах мое стынет сердце —
Видишь лунный на рейде парусник?!…

Прагин забегал в сувенирные лавочки, рассматривал на прилавках китайские поделки и наполнял ими свой рюкзак. Леонид Андреевич шел молча, погрузившись в прошлое.

… Промчалась юность коридором – блажен, кто выучиться смог, кто выудить сумел из школы каких-нибудь познаний впрок. Из Пушкина две-три цитаты, из Лермонтова кое-что. Велись горячие дебаты: "Кто снял с Акакия пальто?" Учили в будущее верить – мол-де у нас крутая стать! «Аршином общим не измерить» – и не пытайтесь измерять! Судьба задумана Всевышним, умрешь — кирнут за упокой. В России запросто стать лишним мог каждый, в принципе — любой. Печорин, помнится по книжке, тоску зеленую лечил: коня чеченскому мальчишке в обмен на девушку вручил. А та — княжна и недотрога, таких он прежде не встречал. Украл, потешился немного и, как обычно, заскучал. Действительно, что делать с Бэлой? Вести горянку в высший свет? Она по-русски не умела ни бэ, ни мэ, ни да, ни нет! В итоге лишней оказалась: кто не у дел – покиньте строй! И Бэла с жизнью распрощалась, и Лермонтов, и наш герой... Будь ты поэт, актер, писатель – романтик и любимец дам, ученый, гений, испытатель – ты только мертвый дорог нам! Не отступая ни на йоту, от пятилетки ни на шаг, дань отдавали «Идиоту», хотя он не один дурак. Все помнят: гордая Настасья, Рогожин и Епанчины в разнообразных ипостасях в романе изображены. Князь Мышкин давеча, сконфужен, поскольку праведник святой, в карете выбрался на ужин с идеей светлой и простой. Но вдруг Настасья денег пачку швырнула яростно в камин, чтоб полз за ними на карачках презренный Ганечка один! А Мышкин сам не взял наследства – был бескорыстен наш кумир. Он так воспитывался с детства, а мог жить с Настей, как банкир! Но не было б тогда романа, никто бы вовсе не страдал душой загадочной и странной, нормально б ел, нормально спал. А Достоевский весь как в мыле, с утра до ночи мог писать, его и на хромой кобыле Тургеневу не обскакать! От нас трагедий не убудет — он совесть в душах бередил, так ковырялся в "бедных людях", аж до печенок доходил! Его сманили петрашевцы, их путеводная звезда – но царь поймал и всыпал перцу, мол-де "уймитесь, господа!"
Читал я, как у Гончарова Тургенев крал сюжет затей, и тот боялся молвить слово, скрывая замыслы идей. Вот хмыкнет Гончаров: «Му-му!» Тургенев, разгадав задачку, строчит, за что и почему Герасим шел топить собачку. Обиды Гончаров собрал и подал жалобу, однако суд плагиата не признал: любая истина двояка. А вкус воспитывал Белинский! Выискивал, что где не так, и рассылал свои записки – любой на критику мастак. Но с Гоголем была осечка, тот Чичикова взял – и с ним все "души" с горя кинул в печку, а Чичиков-то был живым! Белинский страшно изумился: "Ах, Боже, что ж я натворил?" В таланте гений усомнился и души мертвые спалил! Но не беда! У нас богата литературная стезя, писали ведь не за зарплату – затем, что не писать нельзя. От чистых чувств, от альтруизма искусству что ж не послужить. Как не любить свою Отчизну?! И в то же время… как в ней жить?
Я взял «Грозу» в начале мая: «Луч в темном царстве» – где же луч?! Екатерина не святая, и ум не то чтобы могуч. Островский разные картины не покладая рук ваял, и образ бедной Катерины нас дикой скукой донимал. Под сказки странниц, богомолок она, тишайшая, росла. В семье мещанства и разборок дурной погоды не снесла. Не Жанна д`Арк, и это точно, поди, не Роза Люксембург — зачем бежать и темной ночью с высокой кручи делалать бух? Она не шла на баррикады, а после этого в тюрьму, но Добролюбов, как в награду, назвал лучом, а почему? Душа запуталась в трех соснах: муж – выпивоха и дебил; любовник – тоже тип несносный: то он любил, то не любил... «Что делать?» – Чернышевский знает, "кто виноват" и как помочь, он Верой Павловной бодает — бедняжка дрыхнет день и ночь! Уже давно настало утро, а Вера Павловна храпит… подряд глав десять непробудно! Все бдят, она одна не бдит! Мануфактура мне не снится, я спать ложусь, как дед Пихто, мне б до подушки дотащиться, мне б только расстегнуть пальто! А Вера сон четвертый видит про революцию в стране: капиталистов ненавидит, хоть обеспечена вполне. Там Чернышевский вгонит в спячку, тут Горький с Ниловной поспел; она ввалились враскорячку в литературу – образ грел! С нее пошло влиянье в массы, прошу прощенья за фольклор: мать Ниловна и Павел Власов, а с ними кучка педерастов марксистский сделали костер. Мамаша бублики лепила и в бублик прятала газеты, в обед путиловцам носила свежепартийные декреты. Рабочий люд, не смыв мазута, читал декреты по складам, кипела умственная смута, и близок был большой бедлам... Как ухитрились работяги весь "Капитал" перелистать? Мы из-под палки, бедолаги, зубрили, грызли – не понять! От этой истины великой спасенья не было нигде: Маркс с Энгельсом, флажок с гвоздикой в ряд — бородою к бороде! А сбоку прилепился Ленин — со всех плакатов и со стен лоботомия поколений, психоз, гипноз и прочий крен! Зато мы выкрикнули миру своей поруганной судьбой: "Не создавай себе кумира, тем паче – силой и борьбой!"
Но, слава Богу, постепенно прошли лихие времена: нас захватили перемены, переменился строй, страна. Исчезли два усатых немца, забыт постылый "Капитал", но у страны не хватит сердца оплакать, кто что потерял. Трагичен опыт нашей жизни: святые помыслы ведут к тому, что от любви к Отчизне быстрей, чем мухи, люди мрут! Где б ты ни жил, где б ни родился, как бы Россию ни любил, есть выбор: этот застрелился, тот сам кого-нибудь убил. Есенин, Клюев, Блок, Марина, и Гумилев, и Мандельштам. Поэтам родина — чужбина! Кругом подлог, донос, бедлам. Везде силки, капканы, сети, допросы, голод да мороз… Они ж доверчивы, как дети! И белый снег, и капли звезд, и ветер, и дождя иголки слетали в столбики стихов — пылятся книжечки на полках для лучших, будущих веков. Я их хранил, как обереги, без них немыслимо расти. Печорин, Рудин и Онегин не знали, как себя спасти. Хотелось в бой вступать с судьбою во имя самых светлых чувств, хотелось жертвовать собою: пусть будет то, что будет — пусть! Любить свою литературу, дружить до смертного одра, и собирать макулатуру, и собираться у костра, влюбляться, как лицейский Пушкин, влетая в школу спозаранку, где с юных душ снимали стружку педагогическим рубанком. Партийная давила пресса, в глазу торчала, как бревно, история КаПээСэСа, и вся страна жила без секса — документальное кино! Но вот в предании глубоком остался двадцатый первый съезд, расцвел в Россиюшке, нивроку, сплошной телесный перевес. Никак духовные начала не разомкнут тугих оков, и нет душе моей причала у тех далеких берегов, где рос под ветром одуванчик да разлетелся пухом в прах. Гляжу назад: "А был ли мальчик?!" А был ли мальчик в тех краях?

Глава 69 ЖАРЕНОЕ ЗЕРКАЛО и ЗОЛОТАЯ РЫБКА.

«Чудо не должно заставлять себя ждать!»

Рисуют небо облака, плывут по бездорожью.
Так водит Божия рука, читаю почерк Божий.
Туман пронзают фонари, спят ангелы, как птицы.
Глядят тревожно изнутри на мир глаза-бойницы.

В метро было много народу. Леонид Андреевич посмотрел на часы.
— Музей уже, должно быть, закрыт, но попробуем, может еще успеем?
Он подошел к карте.
— Жаль, не успеем, здесь слишком длинный переход.
Энтони огорчился:
— Я все проспал!
— А знаешь, если мы пересядем на первую линию и доедем до станция WANGFUJING — вот она, — ты увидишь музей прямо в метро. Это самая оригинальная станция.
— Разве китайцы строят музеи в метро?
— Это случайность, — обернулся к нему доктор, — просто при строительстве этой станции на большей глубине под землей были обнаружены следы пребывания древнего человека.
Прагин поспешил в вагон, увлекая за собой доктора. Он так хотел успеть хоть в какой-то музей, что всю дорогу считал остановки, не в состоянии думать ни о чем другом.
— Успели! — обрадовался он, выскакивая из вагона.
Заплатив за вход всего по 10 юаней, они побродили по Палеонтологическому музею.
— Я голодный, как зверь, — рассматривая экспонаты, щелкнул зубами Энтони, — чай с печенюшкой не спас.
Выйдя на улицу, он стал крутить головой в разные стороны.
— Что ты ищешь? — спросил Леонид Андреевич.
— Я ищу на вывесках глагол ЧИФАН – кушать! — весело откликнулся Энтони .
— Ты предпочтешь стандартный ужин или экзотику?
— Нет, обычную еду можно найти где угодно, экзотику, конечно.
Доктор взял его под руку.
— Здесь недалеко вполне творческий ресторанчик.
Они свернули за угол. Общепит с красно-зелеными занавесочками оказался уютным,
доктор и Энтони расположились за круглым столиком у окна. К ним поспешила хозяйка заведения.
— Софья, — прочел Прагин табличку на ее груди. После аптекарши Кати и гомеопата Пети он больше не удивлялся, встречая у китайцев русские имена.
— А платье-то на Софочке шикардосное, аккурат вытряхнула картофельный мешок и нарядилась, — заключил он, рассмотрев хозяйку заведения.
Софья предложила им поужинать тутовым шелкопрядом. Энтони поблагодарил, вопросительно взглянув на Леонида Андреевича.
— Ну, в качестве еды я бы не рискнул, — сказал доктор, — а вот за магией приготовления опарышей понаблюдать интересно.
 Блюдо готовилось при посетителях. Прагин с любопытством смотрел, как проворные ручки китайских поварят ловко раскручивают за ниточку шелковый кокон, вытягивая из него личинку. Через несколько минут им подали жаренных червячков на широком блюде.
— Отвратительно, — передернулся Леонид Андреевич, не в силах себя перемочь. 
Энтони обильно полил червячков соусом и принялся активно поглощать их.
— Тебе бы в Бразилии понравилось среди индейцев малали, у них как деликатес ценится личинка бабочки, которая заводится внутри стеблей бамбука.
— Вы ее пробовали, сэнсэй? — засмеялся Прагин.
— Не решился, хотя меня уверяли, что на вкус она напоминает сливки. Но поглядев, как перед употреблением у этой личинки отрывают голову, потом вырывают кишечную трубку, поскольку она ядовита, я передумал угощаться. А вообще из высушенных личинок этой бабочки делают порошок, от которого можно, как от опиума, впасть в экстатический сон и целые сутки рассматривать фантастические сновидения.
— Здорово, — хрустя личинками, оценил Энтони.
— Это довольно изнуряющее удовольствие.
 Леонид Андреевич погрузился в изучение меню. Прагин подозвал к столику Софью.
 — Я бы еще угрыз вон те лягушачьи лапы!
Он указал на картинку, ткнув пальцем в лягушку. Поварята на глазах посетителей стали проворно разделывать лягушек.
— А мышей они не едят? — поинтересовался Прагин. — Мне уже все равно! Такой голодный, могу и крысу потребить.
Официант принес блюдо с жаренными лягушками.
 — О, жабка, спасибо! — он откусил лягушачью лапу. — Вкусная, нежнее курицы, хотя жалко! Жабка зеленая, красивая, квакает, пузыри пускает, а мы, всеядные жабоеды, ее утилизируем на свое чавканье. Что ж вы не вкушаете, сэнсэй? — подсмеивался Энтони, глядя на брезгливое выражение лица Леонида Андреевича.
— Просто по средам я не употребляю в пищу зеленых лягушек! — он взглянул на часы. – Как раз в это время суток предпочитаю красных, синих и желтых!
— Таких не бывает! — захрустел лягушачьими хрящиками Прагин.
— Царевны-лягушки, представь, бывают разноцветными красотками, я имел дело с ярко-желтой, точно канарейка, лягушкой по имени листолаз, из нее добывают обезболивающее, которое действует в сотни раз сильней морфия. Когда ее кожу прокалывают, желтая лягушка выделяет смертельный яд…
— Прокалывают? Прикольно, — усмехнулся Энтони, — про жаб, конечно, читал, но с посвященными не встречался!
 Он пожал руку доктору.
— Разноцветные лягушки – синие, красные – водятся в Латинской Америке, — улыбнулся Леонид Андреевич, — латиносы из них добывают церулин и противоопиумное средство десорфин, которым лечит от наркомании.
— А они их не лижут?! — захохотал Прагин. — Опытные люди жабку лижут, чтоб кайф поймать?
— Они их доят.
— Доят? Как это?!
— Как коров.
— Чтобы жабу доили за вымя — такого не слыхал.
— За вымя?! — доктор рассмеялся. — Нет! Ей стучат по подбородку, из желез выделяется жидкий яд, его высушивают и курят вместе с высушенной жабьей кожей.
— А что это дает? — Энтони полил соусом своих лягушек.
— Это дает психоделический и галлюциногенный эффект, потому что железы жаб содержат буфотенин – галлюциноген, схожий с наркотиком LSD, и вызывают эйфорию… но несмотря на иллюзию блаженства, я, пожалуй, угощусь другим национальным блюдом.
Он подозвал Софью и заказал жаренное зеркало.
— Что это еще за за национальное блюдо — зеркало? — заволновался Энтони, боясь пропустить что-то интересное.
— Рыба называется зеркало — плоская, типа камбалы, вкусная, мало костей, хочешь? Ее покрывают маринадом и специями.
— Конечно, хочу! А потом буду хвалиться, что ел в Китае жареное зеркало! Это вам не какая-то там золотая рыбка! Кстати, — он покрутил головой, — у них всюду стоят фонтанчики и аквариумы, я поглядел: все рыбки черные, но одна обязательно золотая.
— Это по фен-шу, — Леонид Андреевич жевал корочку хлеба в ожидании своего заказа, – золотая рыбка у них для процветания.
— У нас тоже! У Пушкина в сказке золотая рыбка несла процветание, да старуха все испортила!
— Трудно согласится с моралью этой сказки! — мимоходом заметил доктор, приготовившись отведать рыбу-зеркало, присыпанную зеленью.
Но Энтони уже ухватился за эту мысль, не собираясь отпускать:
— А по-моему, мораль сказки очевидна и однозначна, — стараясь спровоцировать на развитие темы, запальчиво возразил он.
— А ты представь эту историю до свадьбы ее героев, сказал Леонид Андреевич, положив в рот кусочек «жареного зеркала». — Ведь старик и старуха были когда-то молоды.
— «Когда мы были молодыми», — пропел Энтони, разделываясь со своей порцией. — И что же, были они молодые?
— И будущая старуха, мечтая о замужестве, была полна эротических предвкушений, — доктор полил соусом свою порцию, — и материальных грез.
— Ну и что, о чем же она мечтала? — Прагин получил свою порцию «жаренного зеркала». — Ух, вкуснотища!
Леонид Андреевич, кивнул, соглашаясь с ним.
— В ее мечтах был упакован джентельменский набор девичьих упований.
— Ну, например? — Прагин обильно посолил рыбье филе.
— Давай осовременим ее грезы. Например, она с супругом и пультом от телевизора
возлежит на диване, на лужайке резвятся милые чада, у дома серебрится шестисотый «Мерседес».
— Неплохой стандарт! — одобрил Прагин.
— И пробил час — она реально выходит замуж! И... получает в мужья не олигарха и даже не работягу, а… дурачину и простофилю, — рассмеялся доктор. — Она пыталась сделать из него человека, но жизнь ее плачевная не состоялась ни в одном из намеченных пунктов.
— И что же в итоге? — Прагин отломил кусочек хлеба.
— В итоге долгих лет супружеской жизни, проведенных в безрадостном быте, у нее из недвижимости — ветхая землянка, а из инвентаря на хозяйстве — разбитое корыто.
Леонид Андреевич вытер губы салфеткой.
— Но поскольку сказка — это жанр фэнтэзи, в суровые будни несчастной четы врывается чудо!
— Чудо не должно заставлять себя ждать! — воскликнул Энтони, воинственно подняв вилку.
— Да! Чудо! Непутевому мужу выпадает шанс! Он поймал золотую рыбу! Удача улыбнулась простофиле!
— Ага, — подключился Энтони, — Господь сжалился над несчастной семьей! Но муж такой олух, что не способен схватить фортуну за чуб!
— В яблочко! — одобрил доктор. — И вот измученная нуждой супруга берет бразды правления в свои мозолистые руки. Но алчность сильнее разума!
— И в итоге? — вошел в роль Прагин.
— Оба остаются у разбитого корыта, — подвел черту Леонид Андреевич, — сидят они обнявшись у Черно моря, проливая солидарные слезы. Белые волны, закрученные барашком, как ионический орден греческих колон, разбиваются об их прохудившиеся башмаки и отползают, наливаясь новой злобой. Глядя в зыбкую даль, они горюют, поскольку фатально обречены жить друг с другом, некто непознанный и непостижимый зарядил их несовместимость непреодолимым притяжением разноименных зарядов!
Ибо ее жадность и его нерадивость стоят друг друга.
— Обалдеть, сэнсэй! Мне в жизни не приходил в голову такой ход мысли!
— Просто в этой схеме: добрый старик и злая старуха – всего два цвета, а жизнь не состоит из двух красок: один – белый и пушистый, а другой – черный и щетинистый.
— О, вспомнив старую шутку, засмеялся Энтони. — «Глупый старик просил у рыбки то новое корыто, то новую избу, попросил бы сразу новую старуху!»
— Боже мой, — пожал плечами доктор, — да что бы он делал с новой старухой? Когда ни избу поставить, ни корыто починить, ни бизнес с рыбкой наладить не способен. Любая за таким мужем неизбежно придет к разбитому корыту, да еще с испорченным характером! Кто же, живя в таком дискомфорте тридцать лет и три года, не сделается сварливым и злым?
— Разве что сам старик? — предположил Прагин.
— Но его доброта сродни юродству.
— Почему же? Не уловил поворот мысли…
— Потому что непонятно, как он жил у самого моря, где дары от жемчугов до кальмаров, и дожил всего-то до ветхой землянки? Чем он занимался 30 лет?
— А может, старик не амбициозный и вовсе блаженный! — выдвинул версию Энтони.
— Но тогда зачем заключать брак – мог бы прожить и в бочке, как Диоген!
— В этом случае, — захохотал Прагин, — все же без бабы и с философией.
— Симметрично солидарен! — пожал ему руку доктор. — Предпоследний кадр нашего кина, — сказал он, открыв свою черную тетрадь и что-то записывая в нее, — море.
Он волнисто провел рукой по воздуху.
— На берегу – перевернутое гроб-корыто, у изголовья православный крест.
— Одинокий старик прибивает на могиле эпитафию, — выпалил Прагин.
— Отличный кадр, — кивнул Леонид Андреевич. — «Здесь покоится старуха, которая никогда не была счастлива в браке».
— А последний штрих?!!!
Доктор взял салфетку, изображая море:
— Золотая рыбка, вынырнув из волны, видит над могильным корытом безвольно сутулую спину старика с цветастой заплатой.
— Последняя забота несчастной старухи об этом бездаре! — добавил Энтони. — Давайте постскриптум!
Леонид Андреевич на секунду задумался:
— Подмигнув, как Пиковая дама, рыбка превратилась в игральную карту и, зловеще хохотнув, обнажила в хищном оскале острые зубы пираньи.
— Супер! — хлопнул в ладоши Энтони.
— Волна закрутилась рулеткой, увлекая ее в свистящую воронку, и медная луна, как игральный шарик, медленно закатывается в алмазную семерку небесного ковша Большой медведицы. Леонид Андреевич поклонился.
— Браво!!! — захохотал Прагин. — За это надо выпить! — и нырнул в меню, рассматривая сорта вин.
Он заказал полусухое, в ожидании обозревая обстановку.
— Мне нравятся эти крутящиеся столы!
— Я видел такой стол у Репина в Пенатах, — доктор прикончил жареное зеркало, отодвигая тарелку. — Репин делал свой стол на заказ: именно круглый, посредине вертушка, чтобы каждый подкручивал к себе то блюдо, какое хочет, а использованную посуду клали в ящик в столе напротив каждого гостя — очень удобно.
— А мне нравится, что у них разделочная кухня расположена в зале, и все эти устрицы, улитки, лягушки готовится на глазах. Но вообще-то я еще голоден и хотел бы какого-нибудь нормального мяса.
Леонид Андреевич заглянул в меню.
— Есть фирменная утка по-пекински в сладком соусе .
— А это вкусно? — Энтони с сомнением поглядел на картинку с гусыней.
— Как по мне, эта утка жирная и жесткая – в прошлый приезд я ее есть не смог.
— А я бы от этих лангустов не отказался, — Прагин перевернул страницу меню, — но не представляю, что за еда.
— Это зеленовато-коричневые гигантские морские мокрицы, — Леонид Андреевич взглянул на картинку.
— А с чего это цвет-то у них такой мерзкий? — поискал глазами картинку Энтони.
— С того, что мокрицы маскируются под песчаное дно.
— Думаете, я смогу насытиться такой мелкой шушерой?
— Но это на картинке кажется, что лангусты маленькие, а на самом деле они длиной с ладонь, — он вытянул руку, — шириной в два пальца, с большим количеством разных ножек по бокам.
— Нет, они же тут нарисованы хорошенькие, красненькие, а вы говорите — коричневые.
 — Ну, это в вареном виде они красные, а в натуральном, извини, прозрачно-коричневые, по вкусу напоминают креветок.
Энтони заказал мокриц и приготовился ждать, заправив салфетку за воротник.
 
 
ГЛАВА 70. ПУТЬ ЛЮБВИ ДАО.

«Дорога ложка к обеду»!
 
Проходят дни, мой друг, пора!
Покинь Китай, и в дождь, как в сети,
Войди. В растраченность утра!
В полезность дня! В свободный ветер!

За окном потемнело, забарабанили крупные капли дождя, скатываясь прозрачными
дорожками со стекол.
— Я душевно жалею, — вздохнул Прагин, принимаясь за лангустов, — что пропустил
самое ценное – проспал путь любви Дао. Вы же пришли за мной, а я… Тема «эрос» мне гораздо интересней, чем драконы.
— Еще бы! — понимающе улыбнулся доктор. — Но физиология лично меня занимает в последнюю очередь.
— А что в теме «путь любви» может интересовать в первую очередь, если не эрос? — удивился Энтони.
— Например, поток энергии и способы управления ею, выпьем за это!
— Поток какой энергии? — Прагин прозаично хлебнул вино, как чай из пиалки.
— Той, что в результате качественного соития высекает мощный взрыв оргазма,
приближая человека к чувствам сверх тех пяти, что в нашем распоряжении… А вино крепкое.
— Я даже не заметил. А что вы имеете в виду в смысле «сверх тех пяти»? — макнул мокрицу в соус Энтони. — Сверх зрения, слуха, обоняния — что еще?
— Я имею в виду те чувства, намеки на которые в той или иной степени испытывал каждый.
— То есть? — Энтони обильно побрызгал соусом очередного лангуста.
— Ну, что-то сродни левитации, нечто близлежащее из чего-то запредельного…
— Загадочно, сэнсэй! — кратко констатировал Прагин.
Леонид Андреевич краем губ улыбнулся.
— «Разнообразие» на эту тему встречается в эзотерических учениях египтян, индусов и китайцев, но стержневые откровения их интимных философий меня не убедили.
— Вы имеете в виду тантризм?
— И его в том числе; идеи тантры обуславливают сублимацию сексуальной энергии в творческую, что более-менее понятно, поскольку санса похожа на вдохновение, но Путь Любви Дао предопределяет накопление чувственной энергии, ведущей к бессмертию.
— Боже мой! Я, кажется, проспал всю суть! Все проспал! — его красное лицо, и без того обгоревшее на солнце, от досады раскраснелось еще больше.
«Бедняга, — подумал доктор, — надо было зайти в аптеку, купить ему какой-нибудь противопожарный крем».
Он подозвал Софью, отодвигая груду объеденных Энтони лягушачьих лапок.
— Мы закончили эту работу, можно ли убрать? — сказал он по-английски, указав на остатки лягушек и гигантских мокриц.
Софья повелительно махнула рукой, и маленький отряд тайванцев в бордовых фартучках, выскочив, как из-под земли, мгновенно очистил стол.
— Что касается философии Дао, именно постулаты о бессмертии вызывают у меня сомнение, разумеется, в том виде бессмертия, что каждый примеряет на себя.
— А в чем там фишка? — живо откликнулся Прагин.
— Ну, если свести все это древнекитайское учение к емкой формуле, — Леонид Андреевич сделал глоток вина, — то по сути, «Путь любви Дао» заключается в накоплении энергии через семяудержание во время соития, что, в сочетании с духовными практиками, приводит к вечной жизни.
Энтони крякнул от удовольствия.
— Ради вечной жизни я готов даже к таким жертвам!
Глядя на его задорный вид, доктор рассмеялся.
— Но из всех доступных мне философских доктрин на эту тему Путь Любви Дао едва ли
не единственное учение, в котором за разными выкрутасами просматривается интерес женщины как первичный!
Энтони поднял рюмку, они чокнулись, отпивая маленькими глотками.
— Интерес женщины? В каком смысле? 
— В том смысле, что учение гласит: «Мужчине для достижения высших эманаций положено, по существу дела, тормозить и сдерживать себя, а женщине, напротив, беспрестанно наслаждаться в самых утонченных вариациях». В этой идее под личными «инь» и «янь» в общем-то и кроется основная концепция философии Даосизма.
— Что же вас смущает?
— Смущают некоторые нестыковки с логикой жизни. Поскольку женщины производят человечество, а мужчины духовную и материальную культуру, то в целом удовольствия жизни ориентированы на мужской приоритет, которому служат женщины, а не наоборот.
— Так что тут неясного? — Энтони раскраснелся еще больше то ли от вина, то ли от щекочущей темы разговора.
— Мне не ясно, как при таком гендерном раскладе учение о любви Дао соблюдает интерес дамы как первичный. То есть, давая ей максимальное количество оргазмов, мужчина должен сдерживать себя. Из каких соображений происходит такая бескорыстная забота об удовольствиях слабого пола? Кто это, такой сознательный и непредвзятый, способен поставить интерес женщины во главе угла, выше интереса мужчины?
— И кто же это? — совершенно не представляя, кто это может быть, углубился в тему Прагин.
— Вот и я думаю, кто как не она сама – женщина! Именно это соображение, а не бессмертие, которое, как главная идея учения даосов, достается, конечно, мужчине, вызывает у меня интерес к этой философии в сфере эроса и физической любви.
— Что же вы думаете по этому поводу?
— Думаю, что если отбросить такой пустяк, как бессмертие, то путь любви Дао представляет собой редкостное исключение из тандема мировой мысли — этот путь превозносит женщину, в том числе и ее оргазмы.
— Что же тут удивительного?
— То, что даже галопом пробежавшись по разным традициям, везде увидишь тенденцию к угнетению прекрасного пола, а не наоборот. Те же китайцы, решив, что женская стопа размером десять сантиметров выглядит very sexy, тысячу лет бинтовали девочкам ноги, с детства ломая кости и выкручивая пальцы. Кроме того, увидеть эту ножку считалось позором, но завернутая и перевязанная тесемочкой, она считалась красотой. Леонид Андреевич откинулся на спинку кресла, достав сигарету, и под вывеской «не курить» с наслаждением затянулся.
— Японцы ставили своих девочек на котурны и пеленали в кимоно, чтобы дома сидели — мелкими шажками далеко не уйдешь! Евреи нахлобучивали на жену парик, азиаты паранджу, египтяне откармливали своих женщин, как гусынь, в специальных клетках, чтобы толстела, не двигалась: наберет четверть тонны веса — считается красавицей. Африканцы с детства надевали женщинам на шею кольца, как на кеглю. С годами вырастала жирафья шея; изменила мужу — в наказание кольца снимали, и голова падала с плеч! Другие народы наживую вырезали девочкам клитор, я читал… Обычаев тьма… Зубы стачивали красавицам острым камушком, заживо хоронили с мужьями. И вдруг чаша весов склоняется в пользу дамы — «Путь Любви Дао» призывает мужчину к соитию, в результате которого он должен, приведя женщину в восторг, сам воздерживаться от финала и копить в себе бессмертные силы?! Как случилось в этих нефритовых наворотах, в свете нашего мужского эгоизма такое невнимание к своим прямым интересам? Неужели все это придумал один Хуан-Дзи, Желтый император, основатель китайской династии?
— Вы полагаете, что это нереально?
— Представь, — доктор выпустил струйку дыма, — приходит Желтый император во дворец, садится после дел ратных на свой трон с драконами, тихо беседует с Лао-Дзы, и мудрец ему втирает такую изящную «заумь»: как мужчине, прости за физиологизм, не кончать, а только заботиться о женском оргазме, ибо таким образом, накапливая в себе энергию, он обретет бессмертие!
— И что вас не устраивает, сэнсэй?! — Прагин освежил бокалы.
— Просто мне кажется, такая идея вообще не могла прийти в голову мужику! Что-то мне говорит, что в основе этого учения просвечивает женская психология — шерше ля фам!
— А что говорит в пользу этой версии? — научно подошел к вопросу Энтони.
— Прежде всего, сама история, — воскликнул доктор. — Ведь у императора было больше трех тысяч наложниц. Плюс одна императрица. Представь, в какой степени это количество женщин, находясь в распоряжении одного мужчины, могло быть объято его вниманием? Да вообще ни в какой! Столько молодых, здоровых, сытых наложниц, жаждущих любви, в хвосте длинной очереди к ложу — тут поневоле на ум придет теория Даосизма, Пути Любви, во главе которого интересы женщины! Но как внушить эти интересы, чтобы мужчина, король положения в постели и в жизни, с ними считался? Все имел китайский император! Он владел несметными богатствами — все ему было подвластно!
— Так как же они ему внушили? — нетерпеливо воскликнул Энтони.
— Соблазном, — выпустив струю дыма, улыбнулся доктор, — соблазном бессмертия. Тем же соблазном, который использует любая религия: не будет мусульманин держать рамазан, иудей янкипур, христианин пост, католик платить индульгенцию – никто не будет жертвовать только ради того, чтобы стать хорошим, у всех одна цель, одна надежда, одна мечта – продлить жизнь, обрести бессмертие!
И дамы-наложницы воспользовались этим гениальным соблазном, под него разработаны даосские техники — мужчине положено вступать в соитие, считать фрикции и на счете «пять» — сакральное число — менять положение, не доходя до финала, и через семяудержание накапливать чудотворную энергию, ведущую к вечности.
— Вывод? — поднял палец Энтони.
— А вывод сделай сам! — гася сигарету, предложил доктор.
— Эта арифметика и бесконечная колготня поз сбивает приближение мужчины
к финалу и удлиняет процесс, который, оставаясь активным, способен привести к оргазму не одну, а нескольких «инь»!
— Блестяще сформулировано, — заключил доктор, — исходя из этого и возникает впечатление, что философию Путь Любви Дао императору нашептали его умные наложницы!
— Да! — согласился Энтони. — Потому что считать и вертеться — значит сбиваться
с пути, а не становиться на него.
— Видно, это был единственный способ максимально использовать его минимальные для их количества возможности: главная приманка — бессмертие, главный соблазн — вечность и главные приемы — продление соитий через технику задержек.
Леонид Андреевич погасил о блюдце сигарету и, положив в меню штраф за курение, передал тайванчику. В качестве комплимента Софья, как хозяйка заведения, передала на их стол десерт. Тайванцы принесли сделаные из муки тонкие переплетенные мучными нитями корзиночки и симпатичные белые пиалы с зеленым чаем.
Энтони откусил корзиночку.
— Ой, что это внутри такое скользкое?!
— Извини, не успел предупредить, — спохватился доктор, — это улитки.
— Вы хотите сказать, — привстал Энтони, — что я только что проглотил «равлика- павлика»?
Рассмеявшись, Леонид Андреевич кивнул.
— Тьфу! Даже не присолили, везде только соевый соус, уксус, аджика, имбирь, чеснок с перцем, а соли нет! 
— Так ведь улитки – это на сладкое! Китайцы любят, чтобы на блюде было одновременно 5 вкусов: кислое, сладкое, горькое, соленое, острое, поэтому все со специями.
— Ага, — прополоскал рот чаем Прагин, — из-за этих специй они постоянно хлобыщут мочегонный зеленый чай, а из-за этого чая необходимо поминутно отливать, а туалеты здесь — в казармах лучше. Освежителей воздуха нет, вытяжки не ахти, они не шибко чистоплотны!
— Да, это есть, — согласился доктор, — но они живут с этим легко.
Софья снова подошла к столику, за которым отдыхали доктор и Прагин.
— Не желаете ли десерт? — по-английски спросила она.
Едва Энтони заглянул в меню, к нему тут же подбежали стайкой желтенькие, похожие на детей, люди. Он пытался им что-то объяснить.
— Это тайванцы, — сказал доктор, — они ничего не понимают ни на китайском, ни на английском. Видимо, хозяйка им доверяет работать только на десерте, надо показать пальцем на картинку и показать на пальцах, сколько чего кому надо – тайванцы мигом принесут.
— Понял, — кивнул Энтони и, ткнув пальцем в «синие», спросил: а при чем тут баклажаны на десерт?!
— Это баклажаны с рисом и струганой морковью в сладком, липком соусе – я не любитель.
Доктор заказал себе бисквит.
— Но ты попробуй, вкусы у людей часто не совпадают.
Тайванцы мигом принесли десерт, все перепутав.
— Где мои сладкие баклажаны в липком соусе? — шутливо завопил Энтони.
— Спокойно! Без паники, — смешливо остановил Леонид Андреевич, — они всегда приносят вам не ваше и ваше не вам!
Тайванцы несколько раз перетасовали блюда между столами. За эти ошибки тетка-надзиратель в красно-черном переднике выстроила их в линеечку, как детишек в одинаковых бордовых фартучках, и строго отчитала.
— Чего она их бранит? — заступился Энтони, — у них и так самые маленькие пенисы в мире. 
Он пытался выловить палочкой рисинку из скользкого киселя и перенести в рот, но пока нес, вывалил на рубашку.
— Все! Мне надоело играть с китайцами в лису и журавля, — он машинально махнул рукой, но тайванцы восприняли этот жест, как призыв, и выстроились вокруг их стола точно по команде. Энтони стал жестами показывать, что ему нужна ложка.
— Дайте мне хотя бы такой совок, которым едят акулий суп! — подкрепил он объяснением свой заказ. — Совочек такой, понимаешь? Как пасочки лепят в песочке — ам-ам! Тайванцы, улыбаясь, кивали, принося ему всякие предметы – блюдца, пепельницу, разные палочки.
— Тут хоть палки дают, а в Самарканде, — он приблизил красное лицо к доктору, — мы попали на свадьбу, так нас угощали пловом, который едят голыми руками из общей лохани — прямо гребут клешнями из чана и запихивают в рот, а по локтям бараний жир течет! И плевать им на поговорку «дорога ложка к обеду»!
— Хочешь, закажем на десерт сок папайи с мякотью? — предложил Леонид Андреевич, видя, что Энтони забросил сладкие баклажаны едва начатыми.
— Хорошая идея! — одобрил Прагин.
Тайванчики мигом прибежали, он ткнул пальцем в картинку «сок папайи» и показал два пальца, имея в виду два бокала — для себя и доктора.
— Глядите, желтые человечки уже притарабанили, а что это за гигантский фужер? 
Он поднял граненый, наподобие пивной кружки, бокал.
 — Точно для слона… и почему в нем торчат две трубочки?
Леонид Андреевич расхохотался, гляда на его красное изумленное лицо.
— Это у них сервис такой: один фужер на двоих и две трубочки.
— Здесь пьют по двое из одной емкости?! Я такого обряда еще не видел! Может, я ненормальный индивидуалист?
— Нормальный, — успокоил его Леонид Андреевич и заказал два фужера с соком, по одной трубке в каждом, но такое сложное задание тайванцы выполнить не могли, и доктор с Энтони, смирившись, тянули сок из одной кружки через две трубочки.
— Теперь мы с вами молочные браться, сэнсэй, — откинулся на спинку кресла Прагин, и глаза его заблестели.
— А в Мексике, например, в Тейхуане, я зашел в бар; музыка гремит, народу полно, а между столиками бегают бармены с початой бутылкой текилы и желающим вливают в рот — такой у них сервис – мне принесли, по моей просьбе, индивидуальный мундштук, чтобы пить из горла. Тэкила у них там без рюмок, на руку сыплют соль и кладут кусочек лимона — соль слизнул, рот открыл, туда влили — и лимон в зубы, романтично!
Леонид Андреевич раздал всем тайванцам чаевые.
— Они несут не то и не туда, — возмутился Энтони, — а вы им за это чаевые?!
— Это независимо от услуг, просто мне приятно, как они радуются, показывают друг другу — вот что мне дали! И в обращении такие ласковые, как маленькие собачки, виляющие хвостом. Чаевые за то, что они просто славные.
 
ГЛАВА 71. КАЛЬЯН И МАГИЯ.

«Человек вилкой и ложкой копает себе могилу».
 
Не отдам ни утиль, ни сырьё!
Ни хламья, ни пера, ни огрызка.
Это небо, земля — все моё! —
До последнего стона и писка.

Пекин зажегся разноцветной ночной иллюминацией, на улице тепло.
Прагин взял доктора под руку.
— Ну давайте поедем в казино! — снова, в третий раз, попросил он. — Золотая рыба принесет нам удачу! 
Доктор подустал за день, боль в ребрах стала больше напоминать о себе, а Прагин, напротив, выспавшись днем, ни за что не хотел возвращаться в номер, ему еще хотелось прогуляться по ночному яркому Пекину. И он держал Леонида Андреевича под руку с твердым намерением побродить по городу.
Напротив турецкого ресторана работало кафе с живой музыкой.
— Я не большой фанат джаза, — забраковал Энтони, заглянув туда, — мне от этих трелей прямо плакать хочется.
— Тогда тебе надо в The Cry Bar!
— А что мне там делать?
— Как что? Плакать, конечно, — так называется ресторан для людей, которых грусть-тоска съедает, кому хочется всплакнуть.
— Вы шутите, сэнсэй?
— Ну чего я буду шутить, когда тебе хочется плакать? Это общепит, в котором люди предаются депрессии путем «слезной терапии», таких баров несколько, кстати, недорого, в интерьере ничего особенного – мягкие диваны, столики, множество салфеток, всего за 6 долларов можно обрыдаться на славу. Официанты выслушают все, что у посетителя накипело.
— Жесть сервис! — оценил Энтони.
— Вот куда мы зайдем! Это курительный ресторан Sahara, закажем кальян, — ободрился доктор, увлекая Прагина за собой.
— Так я же не курю! — усаживаясь на бордовый диванчик под красной занавеской, возразил Энтони, но его привлекли танцующие под арабскую музыку танец живота полуобнаженные девушки, и он передумал уходить.
— Я и ни в коем случае не совращу тебя тягой к порочному курению – все на свете заменимо. Есть резиновые женщины и есть электронные кальяны с силиконовыми мундштуками.
— О, табак тут супер, и всего 50 юаней! — прочел Прагин. — Хорошо, что нам дали
меню на аглийском.
— Электронный кальян тебе понравится, он сохраняет вкус табака, только это не облака дыма, а облака пара, — сказал Леонид Андреевич, — совершенно безвредно.
Энтони придвинул кальян.
— Прелесть какая!
— И, главное, никакого вреда здоровью, – доктор взял кальян Прагина, – вот сюда вставляем мундштук, можно смешивать вкусы табака, от этого кальяна голова не закружится.
— А как его включать?!
— Кальян включается автоматически при наличии тяги; когда сделаешь затяжку, внизу появится логотип Star Buzz — засветится красным, значит, все функционирует. Если сделаешь три затяжки, будет много дыма, как от настоящего кальяна. Но лучше кальяна, чем в Средней Азии, я не курил
— Вам там понравилось, сэнсэй? — Энтони выпустил плотное облако пара.
— Мне предлагали царствовать в их вотчине: дворец, женщины, поклонение — дико звучит, да?
— Потрясающе интересно! — воодушевился он.
— Просто из-за моей диагностики они считали, что я владею "магией", вижу внутренности человека, не прикасаясь к нему. Тебе же известно, что радужка глаза содержит проекцию внутренних органов. В ней имеются разные слои, разные уровни.
Если посмотреть в глаза прямо, видно плоскую поверхность, а если направить луч света сбоку, видна рельефность, это многое показывает. То, что видно на радужке, подтверждается тем, что слышно по пульсу. Но пульс мне показывает картину сегодняшнего состояния, а радужка говорит о том, как давно этот орган страдает.
Пульс имеет три точки на каждой руке и 52 градации. Имеет значение их глубина, т.е. надавливание поверхностное, среднее и более глубокое, это слышишь пальцами. Врачи обычно слушают только ближе к запястью руки. А надо положить еще два пальца и слушать пульс на правой и левой руке.
Кстати, попульсотивная диагностика родилась в Китае, потому что врач не мог видеть императорских дочерей — они просовывали кисти рук в отверстие перегородки, и это все, что эскулапу было доступно.
Например, если на радужке коричневые или белесые накопления, это говорит о том, что происходит неправильная иннервация органа, соответствующего данной зоне позвонка.
Когда импульс проходит, неправильно вырабатывается гормон щитовидной железы.
Это приводит к сердцебиению, которое можно услышать по пульсу. Здесь происходит контроль. То, что видно на радужке, подтверждается тем, что слышно по пульсу.
Но пульс показывает картину сегодняшнего состояния, а глаза говорят о том, как давно этот орган страдает.
7 часов правого глаза – это проекция правой почки. 5 часов левого – левая почка.
Цвет помогает в зонах видеть разрывы, это показывает, что в почках есть камни или песок, тогда слушаешь пульс, там в зоне первого, второго и третьего уровня слышны определенные удары. Если в третьей точке пульс закрыт, не прослушивается, понимаешь, что страдает поясница.
Между 3-мя и 2-мя часами — зона сердца, 6 часов — это ноги. Изменения в виде белых узлов, коричневых рытвин указывают на грибок стоп (фунгус), на давние переломы, ушибы.
А если идти в сторону зрачка, то там органы, связанные с малым тазом: гинекология, мочевой пузырь. А человек изумляется, когда я смотрю в его глаза и говорю, что у него внутри, вижу, что было, что будет, но никакого фокуса, просто знания и практика. Я убежден: чем умеренней человек ест, тем дольше живет.
— Из-за того, что обжорство вредно?
— Это само собой, но не поэтому.
— Почему же?
— Потому, что каждому на его жизнедеятельность выдан определенный объём продуктов — легко посчитать, сколько тело потребляет за 30 лет, за 90, даже сколько воздуха мы выдышиваем за жизнь. И чем быстрее израсходуешь свой запас еды, тем быстрее кончишься. Человеку 30, а он уже наел на 90 – до свиданья! Лимит превзойден.
Все рассчитано в природе, в жизни, в судьбе, не мистически, а ресурсами выданными нам, чтоб расходовать на все функции жизнедеятельности.
Человек копает себе могилу вилкой и ложкой.

 
ГЛАВА 72. ТАЙНЫ МАГИИ.

«Петрушка корнями вверх и все пучком!»
 
Напёрстком луны застрахован
Раздольных морей малахит!
И разум мой не зашнурован,
И дух мой полётам открыт!
 
Кальянная комната выглядела по-домашнему уютной, дым вытягивался через мощный кондиционер, доктор и Энтони сидели на бордовых бархатных диванчиках, тихо беседуя.
— Я закончил тот же московский медин, что и вы, сэнсэй, но там ничему подобному не учат.
— Мне приходилось учиться у китайцев, тибетцев, японцев, поэтому владею хиромантией, психологией и психоанализом, зодиакальными взаимосвязями, энергетическими биополями, иглотерапией, всеми видами акупунктуры, люблю камнелечение, отсюда пошло знание драгоценных камней, всевозможных самоцветов, люблю фито- и гидротерапию, йогу, дыхательную гимнастику — просто мне это интересно.
 Когда мы пришли в тибетский монастырь, нас было четверо врачей. Стояли за воротами, долго стучали. Вышел монах в макинтоше средневекового инквизитора, вручил нам пучки петрушки, сказал:
— Лама велел посадить у ограды монастыря корнями вверх.
Мои коллеги стали расспрашивать:
— Зачем корнями вверх? Глупо как-то.
Беру у него петрушку, молча разгребаю землю и сажаю ее.
Он сказал им:
— Вы не готовы в ученье. Ступайте в мир. А ты останься.
Я Люблю гадания, Таро, египетские карты, звездные и прочие.
В юности мне было интересно взять с собой рубли, рассовать по карманам и пойти на вокзал к цыганам, слушать, что они нагадают, наблюдать за ними, вникать, как они это делают. Но однажды произошел случай.
Вез маме несколько тысяч на машину. Вдруг у вокзала обступили цыгане толпой. Я знаю их приемы наизусть. Цыганка (хорошо, что день солнечный был) налетела:
— Давай погадаю, все расскажу!
Остальной табор уже окружил.
— Что ты мне нагадаешь? У тебя киста на правом яичнике! Тебе надо делать то и это...
— Ой, чавелы! Наш человек, наш! Пойдемте, чавелы, – и табор ушел.
По правде, у меня руки похолодели от напряжения, чтоб за свой карман не хватиться.
А тогда в Среднюю Азию мы поехали с другом моим, реставратором антиквариата Банановым, в Самарканд ехали с телевизионным клубом кинопутешествий Сенкевича.
Пошли на рынок, меня чан для плова и шурпа интересовали, его – старина всякая. Вместо этого накупили халаты, чалмы, пояса…
Мне вообще-то был нужен чан для плова! (До сих пор им пользуюсь). Но Бажанов совратил. Повязал мне салу, длинный шлейф выпустил, чапан надел красивый, синий с черным.
— Ну, ты красавчик, падишах чистых кровей!
Мне к лицу восточный прикид. Ну, немножко залюбоваться собой… была такая слабость. И завалились мы сдуру в нарядах этих в мечеть. Все смотрят на меня, расступились, хотя там все в чапанах и салах.
Подходит узбек:
— Милиция хочешь?
Молчу. Кто хочет в милицию?
Он опять:
— Милиция хочешь?
Страх: сейчас закинут в яму какую-нибудь. Бажанова оттолкнули, а ко мне снова:
— Милициа хочешь?
Смотрю, старик повернулся, и свет на глаза ему упал, как раз на шесть часов.
Я с перепугу:
— Вон видишь того старика, у него нога больная.
Он подошел к старику, что-то гиль-гиль — пошептал ему. Старик бухнулся на колени, ползет ко мне.
— Учитель сказал, что болит, скажи, как вылечить!
Пришлось лечить их. И дали мне имя Муми-Джан – сдержанный, значит.
Так Бажанов с тех пор называл меня. Теперь его нет. Он умер.
Оказалось, что чалма, которую он мне красиво навернул, имела хвост длинный, что указывает на человека высокого духовного сана.
Служитель с уважением подошел ко мне со словами:
— Молиться хочешь? (Чтобы мне отдельный коврик постелить, раз я в такой сале небесной).
Потом повезли к имаму. По дороге машины и автобусы останавливали, людей загоняли хлопок собирать, а мы ехали по зеленой улице, все расступались. После диагностики имама многих приводили, потом его сына, любимца двора. Мальчику лет шесть, он страдал нервным тиком, психическими расстройствами, падал на землю, кричал. У него лицо дергалось, правая щека, все бегали за ним, утешали, угождали.
Он каждый год в больнице лежал, лечили его в Москве — бесполезно, что ни пробовали, не помогало. Тик уродливо кривил его славное личико. Этого ребенка мне удалось вылечить – Нота Бене – за одну минуту! После чего все в ноги упали и головы в землю. Дворец предоставили, гарем, слитки золотые на подносе.
Хотите знать, что у малыша было? Так вот: смотрю его радужку, отдергиваю нижнее веко посмотреть интиму: белая – перекислен, красная – перещелочен организм.
 Если дышать левой ноздрей, то равновесие жидких сред организма будет сдвигаться в сторону кислой реакции. А если правой, то равновесие сдвигается в щелочную среду. (Если интересно, потом расскажу почему).
А глаза у него – сливы черные, а ресницы – заросли густые. Какие глаза у него! А мать говорила мне с гордостью:
— Когда купаем его, вода упадет на ресницы и лежит, он их поднять не может.
И тут осенило! Выворачиваю правое веко глубоко, а там под веком, далеко внутри – ресницы растут! Вот он, тик, откуда! А паданье на землю — это колики, ему колет, конечно!
Прошу всех выйти.
Макаю пинцет в спирт, ставлю ему иголочку, чтобы боль притупить. Снова открываю веко, щипок за руку, он отвлекся, и – раз! Пучок ресниц изнутри века, небольшой, несколько ресничек, но жестких, как щетинка, и льда кусочек на глаз.
— Полежи, малыш.
Просто для красоты, необходимости лежать не было. Потом вышел он – нет никакого тика! И они меня во дворец отвезли – там было все в коврах, и столы, и кресла.
— Твой теперь! Здесь жить будешь.
И гарем. Представляешь этот культурный шок? Множество голых девочек – детей!
Чтобы я детей?!!!
— Пусть уведут! Отведите их в школу.
— Это женщины для тебя, Муми-Джан! Все девственны! Бери, они обучены.
И дети эти начали раздевать меня, и когда ребенок прикоснулся своими ручками…
Сознание из меня вон вышло.
Первый случай такой: падая, о выступ колонны ударился. Хорошо, чалма самортизировала.
Вечером чресла мне женщины умаслили благовониями, а дети танцевали, обнажая свои желтенькие грудки… ужас просто, у них же возраст школьниц, понимаешь?
Голова кружилась… НЕТ! Не подумай… от голода, я ничего не ел. Подмешают, думаю, возбуждающего, чтобы я детей… Лучше издохнуть.
Так чуть и не вышло. Золото на подносе несли.
— Оставайся, Муми-Джан, прими слитки.
Но надо уметь не только красиво дарить подарки, но и красиво не принимать их! В тот момент те слитки золота перед глазами стояли: брикеты, как четвертушка ржаного хлеба. У меня никакого особого эффекта от таких зрелищ не возникает. Не понимаю, отчего люди так возбуждаются: ну, металл желтый. Вино в кувшинах и дети, девочки-кувшинки, все это при советской власти (Брежневские времена).
Но ублажали меня деликатно, с поклонами, не настаивали, просто заманивали, чтобы остался у них работать: их эта диагностика и молниеносное лечение с ума свели.
А ночью в полуголом голодном состоянии удалось удрать в окно и благоухать в степи, под луной, благовонным телом своим, дороги не зная.
Холод и страх. Иду через хлопковые поля, а чашечки в уши стреляют: пух, пух, пух!
Днем их собирают – белые, открытые коробочки, а внутри ваты – семена, как яблочные. Ночью (климат же континентальный!) резко холодает, к утру коробочки открываются с выстрелом, точно строй мышеловок: хлоп, хлоп, хлоп. Отсюда, наверно, название хлопок – хлопковые поля.
Так шел нагишом под стрельбой, а утром опять все поле белым стало.
В итоге удрали мы с Бажановым.
Через полгода они нашли меня в Москве. В дом пришли, на Чистых прудах жил, но
иконы на стенах у меня увидели — подарки от людей, у которых удалось детей спасти — и ушли. А Бажанов сказал: уезжать надо, украдут, увезут тебя в ковре, как Клеопатру.
И мы укатили в Польшу, в Варшаве я открыл свою медицинскую фирму "Здровье и пенькно". Но это уже другой кусок жизни.
— Я не хочу уезжать отсюда, сэнсэй, — сказал Энтони, положив ему голову на плечо.
— Нас в России ждут наши женщины, — улыбнулся доктор и попросил официанта вызвать такси.
 
ГЛАВА 73. НОЧНОЙ РАЗГОВОР С ЛИКОЙ.
 
«Великие допаминовые пути определяют нашу сущность».

А рассвет недокрашенный
Ловит звезды на удочку.
В зыбке ручками машет нам
Детка наша малюточка.

В последнюю ночь в Пекине доктор не мог заснуть. Настроение у него было приподнятое: давно он не чувствовал себя так славно. Все складывалось замечательно.
Он познакомил Лику с сыном, они долго разговаривали по скайпу, смеялись, обсуждали пополнение в семействе, и между ними установились теплые отношения. Он видел, что они нравятся друг другу, и сердце его заливала горячая радость.
Леонид Андреевич вышел на балкон. Небо было безоблачным, чистым и высоким, даже пекинский воздух показался ему душистым — он вдохнул полной грудью, мысленно прощаясь с Китаем. «Завтра, неужели завтра я увижу своих девочек?»
Он почувствовал невероятный прилив сил, зашел в номер, сел перед ноутбуком и сосредоточился, глядя в экран.
— Позвони! — вслух сказал Леонид Андреевич. — Позвони!
Он закрыл глаза, представил ее лицо, и стал мысленно произносить молитву.
Собранный чемодан притулился к двери, легкий ветерок, залетев через открытый балкон, трепал занавеску, скайп настойчиво звонил, но никто не нажимал кнопку связи.
Уронив голову на грудь, доктор крепко спал.
— Вы не волнуйтесь, — успокаивал Гоголь Лику, неся горячий чай в граненом стакане с высоким подстаканником, — выпейте чайку, никуда наш доктор не денется – завтра уже будете обниматься.
Поблагодарив его, Лика села напротив ноутбука, не сводя глаз с экрана. Сделав несколько глотков, она приготовилась ждать.
Чай почти совсем остыл. Не выдержав, как ей показалось, бесконечного ожидания, Лика еще раз попыталась наладить связь – на экране замелькали бегающие по кругу шарики и появилось сияющее лицо доктора.
— Я попросил небо, и ты позвонила! — радостно сообщил он, пребывая в полной уверенности, что все именно так и произошло. — Как чувствуют себя мои девочки?
— Мы хотим обнимать, целовать и кормить тебя, — рассмеялась Лика.
— Ненаглядные мои, — он ласково погладил ее по щеке.
— У нас есть сын, замечательный, мальчик — засияла Лика, — у нас будет дочь! Я люблю вас!
Она сложила ладони рупором, приложив к губам.
— Люблююю !!!
Проведя рукой по воздуху, доктор поймал послание и спрятал на груди.
— Мы еще не надышали наше жилье, наш дом, но это произойдет мгновенно, как только появится маленькая принцесса, — улыбнулся он.
— Спасибо, что ты не женат, — прошептала она. — Как тебе это удалось?
— Сохранял за собой свободу поиска. Позволял любить себя, но хотел любить сам.
— Это волшебно, что мы встретились.
— Увидел тебя, подумал: вот он, подарок небес. И мысленно окружил тебя своим домом, собой. Она засмеялась:
— А я даже не надеялась, не мечтала, я готовила себя к одиночеству.
— Почему, милая?
— Мне казалось, что в браках много унижений, злобы, предательства и горечи. Я приготовила себя к тому, чтобы быть одной, а потом с ребенком одной. Так поняла о себе с самого начала. Никого не призывала к себе. Я думала: если «моего» человека нет, значит, буду одна. Это лучше, чем сначала любовь, а потом грязь, низость, измены и в итоге все равно одна.
— Разве мужское железо не тянулось к тебе?
— Я не взаимодействовала с этим, — она улыбнулась, — обрывала нить внутреннего флирта, если чувствовала, что эта нить тянется ко мне. Когда шли токи, призывы, заигрывания, не устанавливала контакт.
— Ты была холодна?
— Нет, просто не играла, потому что решила быть одной.
— Такая красота — и одна?
— Я решила, что замуж не пойду.
— Какая ты славная, но почему?
— Потому что не хотела приспосабливаться и угождать, не хотела пытаться построить что-то, а потом пройти через разочарования, унижения, а потом остаться одной — решила сразу быть одной. Потому и училась много, чтобы себя обеспечивать, жить достойно, не нуждаться, не зависеть.
— А дети? — ласково спросил доктор.
— Вне замужества у меня появилось внутреннее право выбрать лучшую, самую великолепную особь для своих детей. Меня удивляло, что люди паруют собак, лошадей с высоким пониманием породы. А сами плодятся как попало. Но ведь человек имеет породу так же, как животные. Я думала: какой ужас родить ребенка от какого-то кривоногого мужа, а потом быть обманутой, оскобленной им, а потом иметь брошенного кривоногого ребенка – верх безумия!
Оба рассмеялись.
— Нет, правда, я думала: можно миновать стадии своих надежд, заблуждений, разочарований и родить, например, от олимпийца красивого сына, поднять его одной — это лучше и для ребенка, и для себя, в этом больше гармонии.
— Я тебе дам олимпийца! — погрозил доктор, любуясь ею.
— Я не хотела играть, просто вела себя, как человек, который никому не должен, и мне никто не должен. Эта независимость давала мне свободу не стараться, не искать, не заглядывать в чьи-то глаза, не приспосабливаться, не проталкивать свои интересы. И никогда не играть в те игры, в которые с какой-то лихорадочной дрожью возбуждения играли все.
Мне не льстит, когда ловлю на себе жадные взгляды, меня это оскорбляет. Никто из моих подруг не понимал этого, им нравились такие вещи, они сомневались в искренности моей реакции. Но эти жаждущие взгляды пренебрегают внутренним миром, всем тем, что есть я, они оценивают вот это тело как главное во мне. А я ничего не сделала для своей оболочки, она мне просто дана даром. И если все, над чем я трудилась, все, что для меня ценно, не важно для этих глаз, то они не нужны, они мне противны, потому что этот взгляд пренебрегает главным, перечеркивает то, чем я дорожу.
— А я потерял голову в первую секунду, как увидел тебя именно жадными глазами, — сознался он. — Но немедленно нашел ее и поставил на место!
Снова оба рассмеялись.
— Взял себя в руки. Понял: это она! С ней буду идти до конца. Но не хотел ломиться к тебе. Почувтвовал: это не ветхая перегородочка для виду, а фундаментальная крепость – надо, чтобы сама открыла, впустила, приняла.
— А я чуть с ума не сошла при мысли, что больше не увижу тебя! Боже мой, как ты вытащил меня оттуда? Как ты смог?
— Не сейчас, потом об этом, не надо о страшном – у тебя в животе принцессочка Капеляроса, Росица, ты должна думать о хорошем, слушать музыку, смотреть на прекрасное. Смотри на меня, — он мгновенно причесался и надел галстук.
Оба расхохотались.
— А какой славный у тебя друг, — заискрилась Лика. — В этом дачном поезде мы с Гоголем едем навстречу тебе! А вчера я познакомилась с его женой, она дала мне много разных советов, сказала, что малышку не надо приучать к рукам: покричать ребенку полезно, это развивает легкие, но я все равно буду баюкать ее, сколько захочет, хоть всю жизнь!
— Что ты, до 9 месяцев детям вообще нельзя давать плакать! — замахал руками Леонид Андреевич.
— Почему? — забеспокоилась Лика.
— Потому что существует три типа стресса. 
Он перечислил, загибая пальцы:
— Позитивный стресс, негативный и жизненный.
До девяти месяцев у ребенка в мозгу развиваются допаминовые пути, а также очень важные гормоны, — он стал на другой руке загибать пальцы, — эндорфин, серотонин и допамин – это те вещества, которые отвечают за ощущение счастья.
— Да! За наше счастье отвечает небо и химия! — воскликнула Лика.
— Спасибо, небо! — он распахнул объятия. — Мать моих детей — умнейшая женщина, я должен немедленно целовать ее! Дай мне свой лоб, свой висок, свою макушку!
Лика склонила голову, приблизив к экрану.
— Мечтаю жить у тебя за пазухой, — зашептала она.
Он положил руку на сердце: — Ты всегда живешь тут. Оба замолчали.
— Твое сердце – планета любви, я прилетела и поселилась на ней!
— Смотри, — он сложил ладони воображаемой чашей, — здесь помесь адреналина и допамина, вот что отвечает за переработку позитивных эмоций, я везу эту чашу тебе!
Она бережно вяла ее, стараясь не расплескать, и выпила до дна – они рассмеялись.
— Для того, чтобы ребенок научился перерабатывать жизненный стресс, — сказал Леонид Андреевич, — его необходимо немедленно утешать. Потому что в дальнейшем он утешает себя по тому же лекалу, как мы утешаем его.
Он сложил руки, будто держит ребенка.
— Мы успокоим нашу малютку, допамин побежит по протокам и усилит ответный баланс к стрессу. А если младенца оставить плакать, то у него негативный стресс не переходит в жизненный, а усиливается. Он чувствует, что его нужда не имеет степени важности, тот факт, что ему что-то нужно, не имеет значения. Мылыш плачет, расстраивается еще больше, вследствие этого в организме вырабатывает кортизол, который влияет на развитие допаминовых протоков в мозге, а эти протоки отвечают не только за чувство счастья, но и за депрессии, за моральную стабильность!
— А еще допамин отвечает за инсулин! — воскликнула Лика.
— В яблочко! — он рассмеялся. — Ты, как всегда, попадаешь точно в яблочко! Если его выработка неправильна, то в дальнейшем это дает сахарный диабет, сердечно-сосудистые проблемы, паник-атаки и страхи!
— Ужас! — воскликнула Лика.
— Тихий ужас, — согласился доктор, — ведь с возрастом человек становится подвержен этим заболеваниям, потому что с младенчества в его организме случилось нарушение развития допаминовых путей, которые учат владеть собой.
— Нельзя позволять рыдать! — всплеснула руками Лика.
— Не, не, не! Мы будем только радоваться, — уверил он. — Ты будешь сидеть — королева мать в белом пеньюаре — в кресле-качалке, оно у меня мягкое, велюровое, — и кормить принцессу грудью, а я буду приносить тебе сладкие пряники и чай с молоком!
— Сладкие пряники, — прошептала Лика, — с доченькой на руках… блаженство…
— Да, да, да! Потому что ребенку, как кенгуренку, необходим инкубационный период: девять месяцев снаружи после девяти месяцев внутри – это время доразвития. А сейчас наша малютка пребывает в тридевятом царстве, тридесятом государстве! И ни к каким рукам она не привыкнет – глупости! Когда окрепнет, она сама слезет с рук и поползет, потом пойдет, потом побежит... Никогда не кричать, не бранить, никакого давления! Боже сохрани!
— Я буду королева-мать, — мечтательно произнесла Лика, расстегивая рубашку.
 Он застонал, взглянув на ее грудь, и положил ладони на экран.
— Я животное, — покаялся доктор, — ни с кем не хочу делиться этим, даже с маленькой принцессой.
Он заглянул в ее глаза.
— Но ты не бойся, природа позаботилась и об этом, младенцы в первый период жизни чаще всего похожи на отцов, так природа пробуждает инстинкты сохранения, чтобы отцы не бросали их, поэтому я сам отрежу пуповину и первый возьму принцессу на руки, я сам приложу ее к твоей груди – я поделюсь с ней!
Лика затихла, опустив руку на живот.
— Но только в начале! — зарычал он, смеша и пугая ее, — а потом это (он указал на ее грудь) — только мое, пу-нят-на?!
Она засмеялась:
 — Да, да, да, пу-нят-на! Я отблагодарю за твои жертвы — я не буду толстеть, не буду стареть и не буду жадничать.
Он закрыл глаза, трогая ее живот.
— Любимый, — шепнула Лика.
Доктор, очнувшись, взглянул на нее.
— Когда твой сын был маленьким, как ты справлялся, чтобы не бранить не наказывать, ведь в 3 года – первый переходной возраст, бывает, дети ведут себя ужасно, временами даже несносно. Все говорят: трудный возраст! Перерастет.
— А что это за возраст? — спросил Леонид Андреевич. — Почему он трудный?!
— Я не знаю, — пожала плечами Лика.
— Действительно, мой сын, будучи маленьким, капризничал, ты права. Как сейчас вижу: вот он берет печенье, а оно надломано — и вдруг он бросает его на пол, кричит, топчет ножками, злится. Обычно за такое поведение бранят, наказывают, забирают игрушку, угрожают не дать сладость.
— А ты – нет?
— А я – нет.
— Почему? — с любопытством взглянула она.
— Потому что понимаю его! Понимаю, почему он столь сильно огорчен по такому, казалось бы, ничтожному поводу. Ведь на самом деле поломанное печенье – это крах!
— Ты преувеличиваешь!
— Ничуть, это крах, потому что к трем годами ребенок приобретает первые устойчивые представления о мире. Он определяет и устанавливает свои точки отсчета. У него уже сформированы определенные знания о вещах. Он знает, что печенье должно быть круглым, молоко белым, конфета сладкой — он устоялся в этих понятиях, и до «переоценки ценностей» или расширения своих первых устойчивых представлений еще не дорос. И вот мой сыночек берет печенье, зная, что оно круглое — и вдруг!!! Нет! Другая форма! Что это?
— Ай, — вскрикнула Лика.
— Да, — кивнул доктор. — Ай! Как это может быть?!!! Это поломанное печенье в эту минуту ломает его представление - то, в чем он уже утвердился. А ломка своих представлений — это крах. Отсюда расстройство — от изумления, беспомощности... Боже, что делать?! Как жить?!
И я стараюсь объяснить ему: бывает и такое печенье, это тоже хороший продукт, ничего непоправимого не случилось. Круглое, которое ты знаешь, тоже есть на свете, оно никуда не делось! Но есть еще и квадратное, и овальное. Надо постоянно расширять представления о вещах, о мире. Если этого не делать, то взрослый человек знает только то, что усвоил, и зажимает это знание в голове — держится за свои понятия щипцами и мерит ими все остальное, что щипцами неизмеримо. Ведь взрослый злится так же, как малыш с печеньем, и выходит из себя, если что-то оказывается не так, как он думал, не так, как он считает, как предполагал.
Плоскогубцами своей категоричности человек сам тормозит свое развитие, движение вперед, сам не позволяет себе осмыслять свои ошибки.
Этот консерватизм, эта категоричность в людях от инфантилизма, от недозрелого ума. Нельзя цементировать в себе штампы, их надо разрушать, иначе в мышлении образуется стагнация – стоячая вода.
— А если ребенку 5, 6, 7 лет, — встревожилась Лика, — он схватил что-то острое, опасное, ты забираешь у него, он ведь плачет, кричит…
— И такое, конечно, бывало, — согласился доктор, — но я всегда придерживался правила: расстроил маленького человека, а теперь делай его хэппи, делай его счастливым, радуй его, чтобы сгладить урон, нанесенный его психике. Ведь ребенок смеется в четыреста раз больше, чем взрослый. Я не сержусь, когда малыш блажит, потому что наблюдаю, как он справляется со стрессом, как работают его допаминовые пути, и не только не сержусь, а, напротив, искренне счастлив, потому что удовлетворен его работой.
— Наша принцесса будет самой счастливой дочерью на свете, — сказала Лика и, поцеловав ладошки, сдула с них поцелуи, – они летят к тебе.
— Ночью, — рыкнул доктор, сдвинув брови, — я покажу тебе, как дразнить мужчину вот этими расстегнутыми пуговицами, вот этот открытой грудью и воздушной капельницей пустых одуванчиков!
Она встала, помахав ему рукой, и, полностью обнажившись, быстро отключила связь.
 
ГЛАВА 74. ОКСЮМОРОН И КОГНИТИВНЫЙ ДИССОНАНС.

«Любите жизнь, ибо пока мы ею недовольны, она проходит»
 
Но судьба в отрепанных одеждах,
Сделав элегантный реверанс:
— I am sorry, распахните вежды!
Разбивает счастье о надежды
Вечный когнитивный диссонанс!

Утром Энтони сбегал в местную лавку, чтобы заснять экзотический шашлык из морских коньков и жареных скорпионов. На скорую руку он сделал видео живых насекомых, нанизанных на шампур, запечатлев, как шевелятся на шампуре клешни, лапки и хвосты с жалами. Завершив свою съемку, Прагин помчался обратно, боясь опоздать на самолет.
— Это маленькое кино больше удивит наших, чем великая китайская стена, — сообщил он доктору, показав видео.
Они сдали карточки от своих номеров, заказали машину и, потоптавшись в дорожных пробках, прибыли в аэропорт.
Леонид Андреевич посмотрел на часы.
— Время до вылета есть, — сообщил он Прагину, — можно не торопиться.
Множество людей, сидя на полу и в креслах, уткнулись в свои ноутбуки.
— Они смотрят фильмы, — сказал доктор, — если у тебя осталась местная симка, то здесь есть вай-фай и подзарядки по всему аэропорту.
— Я бы уже и чайку выпил, — сказал Энтони, показывая свой термос, по-китайски заправленный сухой заваркой.
— Иди набери, тут несколько точек с горячей и холодной водой — нажми рычажки, пользоваться легко.
Они прошли регистрацию.
— Слава богу прямой рейс, — сказал Леонид Андреевич, садясь в кресло.
В салоне было прохладно. Лайнер разогнался, набирая высоту. Отстегнув ремень, Леонид Андреевич откинулся в кресле, уткнувшись в книгу.
Прагин расстроился: нет, он не позволит так испортить полет! И с этой мыслью стал перебирать в голове варианты, как спровоцировать доктора на общение.
О чем бы ни говорил Леонид Андреевич, разговор для Прагина всегда был интересен, его изумляло то, что сколько б лекций доктора он ни прослушал, но в личном разговоре с ним всегда находил что-то неожиданное для себя или что-то радикально новое в том, что давно известно. Каждое общение с доктором превращалось для него в маленькое открытие либо в той области, о которой он уже думал, либо в том, о чем прежде не знал. Эту уникальную черту своего учителя он заметил давно и старался использовать любую возможность личного общения с ним.
Доктор читал книгу настолько быстро, что со стороны казалось, будто он просто переворачивает страницы, неспеша листая одну за другой. Прагин томился, ожидая, когда он наконец закончит чтение. Как только Леонид Андреевич закрыл книгу, не скрывая своего нетерпения, Энтони спросил о прочитанном.
 Доктор довольно вяло сообщил, что его интересует психоделика, поскольку позволяет читателю идентифицировать себя с текстом или "находить" себя в тексте, что одно и то же.
— Однако "находить себя" не в эстетическом смысле, — взглянув на Энтони, пояснил он, — а в рамках парадигмы некоего психологического симбиоза.
Прагин от удовольствия потянул носом, будто уловил в воздухе запах чего-то вкусного.
— Вы что-то конкретное хотели извлечь из этого чтения? — мягко спросил он, стараясь не показаться настойчивым.
— Да, — задумчиво поглядел в иллюминатор Леонид Андреевич, — дело в том, что мы пока не можем понять, что происходит в нашем сознании под влиянием литературного текста. Но вытекает очевидный факт: обойтись без художественной литературы мы не можем.
И мне интересно, какова функция воздействия литературы на человечество и конкретно на читателя, кроме того, еще более интересно сформулировать эти принципы.
— В каком смысле, в художественном направлении?
Прагин не удержался и бесцеремонно перевернул книгу, лежащую на коленях доктора.
«Маркес, — прочел он, — «Сто лет одиночества».
— Нет, с творческим аспектом пока все ясно, здесь много репунсивных приемов. Эта «сломанность» очевидна и привлекательна как психоэффект в рамках жанра. Но в психоделическом плане этот прием работает как усиление воздействия на читателя. Маркес — креативный писатель, однако я вижу, что даже автор средней руки, если пытается своей энергетикой наполнить пространство текста, то рано или поздно у него получится вырваться за пределы обычной суггестии и оказать воздействие, в результате которого у читателя образуется некая зависимость от такой литературы. Ведь энергия Пси — душа всей лирики, поэтому столь трепетно запоминаются строчки типа "Как больно, милая, как странно раздваиваться под пилой".
— Ну, да! Не пили меня, и будет «инцидент исперчен»! — подхватил Энтони.
— И я люблю этот эрратив из предсмертного письма Маяковского, — кивнул доктор.

Как говорят инцидент исперчен
Любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете и не к чему перечень
Взаимных болей бед и обид.
 
— Любите жизнь: пока мы ею недовольны, она проходит, — вздохнув, он взглянул на Прагина. – Эрратив, в смысле текст, построенный на преднамеренном нарушении орфографических правил: «исперчен» вместо «исчерпан» звучит репунсивно.
Энтони приподнял брови:
— Репунсивно в каком смысле?
— В этимологическом. Репунсив означает repugnance – «брезгливость», это своего рода перфокарта мозгов, перепробивание устойчивых понятий — то, что мы видим и у Маркеса. В подобных текстах система образов, стилистика и семантика могут быть несколько смещены.
— Не очень я тащусь от Маяковского, мне кажется, что был он как бы плохой хороший человек, — тряхнул кудрями Прагин.
— Нет, — покачал головой Леонид Андреевич, — он был дивный, и тот оксюморон, что ты тут завернул — «плохой–хороший» — звучит обворожительно.
— Правда? — обрадовался Энтони тому, что угодил своим высказыванием.
— Угу, я обожаю сочетание несочетаемого, даже согрешил в виде экспромта, включив в него различные оксюмороновые метафоры.
— Ну? — азартно подбодрил Прагин.
— Не, не, не, — возразил Леонид Андреевич, — просто зарифмовал для памяти, не стоит внимания.
Самолет попал в зону турбулентности.
— Сэнсэй, пожалуйста, пока трясет, мне нужно это ваше оскюмороновое, а то мне страшно!
— Провокатор, — пристегнув ремень на Пралине, Леонид Андреевич небрежно прочел свой оксюморон:

Как добрый бес и лютый друг,
в оксюмороновый сундук,
В сундук, окром меня ничей,
влагаю тайный смысл вещей:
Чистейшей правды вкус похож
на горькую с перчиной ложь,
Как дождь на засуху, как зной
похож на холод ледяной.
Как безграничное добро —
на равнодушное зеро,
Голубизна озёрных глаз —
на черный, угольный алмаз.
Как всепрощающий терпёж
на безразличие похож!
Как яд — на благостный бальзам,
простолюдинка — на мадам!
Небесный гром — на тишину,
младенца прядь — на седину!
На утешителя — палач,
на смех — рыдания и плач!
Как жизнь — на смерть! Мир — на войну!
Ярчайший свет — на темноту!
И вор на ангела похож,
как на любовь — летящий нож!

— Здоровски, — восхитился Прагин.
Леонид Андреевич слегка порозовел; при всей самоиронии в нем все же присутствовала некая авторская гордость.
— А Маяковский столько посвятил Лиле Брик! — воскликнул Энтони, — но, откровенно говоря, удивляюсь: что было особенного в этой в общем-то некрасивой женщине, чем она притягивала, в чем ее загадка?
— Для меня нет никакой загадки в Лиле, я понял ее.
— Вы что-то интересное прочли об этом? — еще больше оживился Прагин.
— Нет, не прочитал, не узнал от кого-то, а именно понял, возможно, потому, что так же, как ты, задавался вопросами: «Как ей удалось вызвать столь сильные чувства, столько посвящений, признаний любви? В чем ее секрет, ее сила?»
— Ох, история непростая, — засмеялся Энтони.
— Да, непростая, но прозрачная. Сначала Маяковский познакомился с ее сестрой — 16-летней Эльзой, были близкие отношения. Можно представить: если младшая сестра, будучи школьницей, вступила в интимную связь с мужчиной, то каков опыт к тому времени был у старшей? Думаю, когда он увидел Лилю, ее взгляд – знающей, способной понять много больше, чем наивная девчушка-сестра, — он был заинтриговал, возникла мужская жажда хлебнуть из этого колодца!
— Но разве не странно, что Лиля не разошлась с Осипом Бриком? Не понятно, как Маяковский, когда он был таким ярым собственником, нашел возможным жить втроём. А Брик, он ведь муж, и при этом спокойно соглашался на любые ее романы?
— Думаю, у него с Лилей был заключен нерушимый договор. В юности у нее, так же как у Эльзы, была любовная связь. Лиля оказалась в положении. В дальнейшем на просьбу Маяковского родить ему ребенка она ответила: "У меня была операция, после которой не могу иметь детей."
Этот трагический момент и стал отправной точкой ее пути. Лиля оказалась бездетной, бессмысленно было заводить семью. Но она хотела любви, хотела жить полной жизнью. Встретив Осипа Брика, она ощутила особую корневую связь с ним. Эта связь замешана на обоюдном еврействе. Живя среди русских, чужих по внутреннему мироощущению людей, Лиля и Брик чувствовали особое родство, они знали свою национальную культуру, их объединяла пустыня, по которой Моисей водил свой народ, чтобы вытравить из него рабство!
Значение этих и других вещей сближало Лилю и Брика особым образом в мире, в общем-то чуждом для них. Они вдвоем понимали нечто им духовно близкое, но не нужное и не интересное другим.
 Не зря Брик говорил ей: «Мы особенные», – то есть он и она принадлежали к народу, названному в Торе избранным, осознание этого объединяло их среди людей, мало что знающих о том, к чему они оба имели кровное отношение. Кроме этой духовной связи, они были образованны, имели общность интеллектуальных интересов, общность вкусов.
Лиля и Осип заключили союз: что бы ни было, во всем поддерживать друг друга — который они скрепили по существу фиктивным браком. Они договорились быть вместе, таким образом обретя свободу в плену общих условностей и запретов! Думаю, что они решили пройти эту «пустыню жизни» вдвоем, но не порабощая друг друга!
Благодаря этому союзу Лиля получила официальный статус жены. Живя под одной крышей с мужем, она могла иметь массу любовников, не считаясь в обществе гулящей женщиной, поскольку была замужней!
Осип не мешал ей спать с Маяковским, так же как она не мешала ему иметь любовниц, при этом они заботились друг о друге, не имея обязательств перед теми, с кем вступали в интимную близость, потому что оба состояли в браке.
Сколько ни умолял ее Маяковский оставить Брика – она говорила, что не может, что он ей родной человек, и эта позиция сохраняла ее свободу, ее независимость и делала ее еще более притягательной. Ведь Маяковский не мог в полной мере ни посягать на нее, ни требовать, ни распоряжаться ею – она была женой другого человека!
Но поскольку любовником ее был поэт — активный, яркий, известный человек, и он жил с ними в одной квартире, то он приглашал в дом друзей-поэтов с их девушками, на фоне которых и Лиля блистала, ошеломляя речами о свободной любви, изумляла своей независимой смелостью при муже, который относился к ней уважительно, и любовнике, который ее обожал!
Их дом стал своеобразным салоном. Поэты, писатели водили к ним в гости своих женщин, чтобы те послушали горячие речи Лили о свободной любви, о праве личности на самоопределение и перестали доставать ревностью, а также темой семьи и верности.
— Короче, — захохотал Энтони, — чтобы дамы поняли, как надо давать и ничего не требовать!
— Примерно, — кивнул Леонид Андреевич. — Лиля называла Осипа и Маяковского «щеники», в смягченной форме – "щенки". Её пламенные призывы к независимой любви, особенно на стыке новой революционной жизни, ошеломляли смелостью, яркостью, притягательностью. Она говорила, что мужчине надо давать свободу – пусть ходит по дому в обуви, курит, приходит когда угодно!
И ее собственная жизнь была примером свободы.
Но на самом деле вся эта магия, все очарование этой личности с её оригинальными взглядами было не чем иным, как обаятельной ложью! Ибо подобные игры возможны только тогда, когда женщина не способна иметь детей. Ведь прелесть свободной любви в том, что такая любовь освобождает от обязательств, а потомство — это прежде всего ответственность и обязанности! Конечно, Лиля могла себе позволить любить сколько хочет и кого хочет!
Во-первых, у нее был «муж – ширма», их союз — не любовь, а родственность душ. Дружба, разумеется. Они могли переспать друг с другом, но это не меняло выбранного ими стиля отношений, поэтому без ревности и требований…
— Во-вторых, — увлекшись, перебил Прагин, Лиля не могла забеременеть, и ей не надо было остерегаться тех вещей, которые «тупо ломают кайф».
— Да, — согласился доктор, — секс без последствий дает иное качество раскрепощения. Она могла себе позволить то, что для любой другой женщины чревато расплатой. Но Лиля уже расплатилась на заре своей жизни, потеряв возможность быть матерью, и не стала делать из этого трагедию. У нее не было детей – почему не курить в доме и не топтать полы, по ним ведь не ползают малыши!
Лиля не ушла к Маяковскому, потому что не хотела становиться его собственностью, а он любил, не мог оторваться, ибо не мог получить её целиком, полностью владеть ею!
Кроме прочего, Брик был образованным человеком. Написав стихи с грамматическими погрешностями, Маяковский бросал листок ему на стол со словами: «Ося, поправь!»
А Лиля управляла его творчеством, вдохновляла, вселяла уверенность. Она не подпускала его к себе, пока он не посвятил ей поэму!
— Это я читал, — снова засмеялся Прагин, — два месяца он бился о ее закрытые двери, скулил под окнами, но Лиля ему тупо не давала! А когда же он принес «Исцелую имя Лилино» – открыла двери и дала!!! Такова реальность, как бы грубо это ни прозвучало.
— Да, она сумела той бедой, что случилась с ней в юности, не зачеркнуть судьбу, а напротив — сделать из беды свое знамя! Потому что, имея детей, все это пиршество построить просто невозможно.
Нет никакой свободной любви!
— Ага, — подхватил Энтони, — потому что любовь приносит потомство, а это превращает свободу в долг, заботу и бесконечную пахоту!
— Но их гости, конечно, не понимали подводных глубин этой морали, — улыбнулся Леонид Андреевич, — и потому восхищались её независимостью, её отношениями с мужчинами, её личностью. Если б рядом не было Осипа и культурного статуса жены, Лиля с ее любовными похождениями воспринималась бы в обществе как гулёна – непорядочная женщина. Но союз с Бриком дал ей и ему защиту, поэтому они ценили друг друга, кроме того, их внутренне связывала принадлежность к их клану, у них было нечто своё, недоступное другим, даже Маяковскому – он все равно оставался гоем, даже если это никогда не озвучивалось, но его не было в той «пустыне», которая крепко связывало Лилю и Брика непонятными другим невидимыми нитями.
Когда Маяковского не стало, она продолжала жить его любовью фантома, обклеила дом его портретами, рисунками, фотографиями известных людей, что бывали в их доме, она продолжала привлекать внимание к себе, стараясь для всех оставалась Музой гения. Через 50 лет после его самоубийства она, уже будучи глубокой старухой, выпила большую дозу снотворного, тоже покончила собой и этим окончательно связала себя с ним. Получилось, что ПОЭТ и МУЗА покончили с собой. Я не даю оценку чужим отношениям, просто сказал то, что понял о ней. Но одна вещь в этой любви остается неприемлемой для меня. Маяковский со всеми его страстями и безумствами, со всеми его идеями и заблуждениями был искренним! Он отдавался своим порывам до конца – до пули в сердце. А Лиля все же играла и лукавила – она придумала свободную любовь, которой нет, когда есть дети. И, будучи человеком в этом смысле с ограниченными возможностями, в отместку за свой изъян продекларировала свои возможности как безграничные. Этой декларацией любви она увлекала людей, для которых следование её тезисам и её примеру было невозможно. Ведь на самом деле любовь втроём разрушает все на свете браки. Ее брак был нерушим не потому, что был необыкновенно крепок, а потому, что этот брак был отчасти фиктивен (не в сексуальном отношении, но в нравственном – точно). Во всяком случае, Маяковский не понимал того, что понимала Лиля Брик — все это создавало для него мучительную загадку, он не мог ни освободиться от нее, ни жить с ней.
— Вот это психоделика, — щелкнул пальцами Энтони, — и в литературе, и в жизни!
— В литературе психоделика включает два основных компонента, — ответил Леонид Андреевич, — экспрессию и трансфиксию — от слова транс- + figo – «колоть», фигурально это прокалывание роговицы глаза. Такому эффекту подчинена вся религиозная литература: Тора, Коран, Библия. Поэтому текст всасывается в мозг, несмотря на логическую несуразность: ходит по воде, кормит толпу одной рыбой, воскрешает мертвых — это трогает. И с точки зрения поэтики психоделика – метод создания произведений, ориентированных на более высокую степень взаимодействия с читателем. Авторы, обладающие пси-энергией, мыслят не ортодоксально, как Маркес в своей книге «Сто лет одиночества» или Платонов в «Чевенгуре», мистический Андреев в «Розе Ветров», одухотворённый Ричард Бах в «Чайке по имени Джонатан Ливингстон», обожаемый мной «Межзвёздный скиталец» Джека Лондона, «Игра в бисер» Германа Гессе, «Черный Монах» Чехова, не говоря о поэзе… Но окололитературным деятелям, как бы ни пытались просочиться со своими инертными банальностями в элитарные сферы духа, — им там нет места! Они вызывают у читателя когнитивный диссонанс.
— Да, — усмехнулся Прагин, отламывая кусочек бисквита, — есть такой дискомфорт из-за противоречий, которые испытываешь между своими представлением о добре и существующей реальностью — жуткий ананас!
Турбулентность утихла.
 
ГЛАВА 75. ОБРАТНАЯ ДОРОГА.

«Энергия ПСИ, грифель и бриллиант»

…Смягчи вспышку Твоего великолепного сияния,
Чтобы я мог увидеть Твое истинное существо.
Введи меня от ирреальности в реальность
И открой магические иллюзии феноменальных миров,
Чтобы я мог достичь путь реализации.
 
Прагин был очень доволен полетом. Все вокруг радовало его, но хотелось вернуться к прерванному разговору: таинственная Энергия Пси щекотала его воображение, он смутно представлял себе, что означает само понятие «психоделика».
— А на чем строится эта читательская зависимость от текста, от Библии или от Торы? — спросил он доктора.
— Я бы назвал эту связь «ОБРАТНАЯ ДОРОГА», — в некотором раздумье сказал Леонид Андреевич.
— А в чем этот эффект обратной дороги в литературном смысле?
— В том, — сказал он, глядя, как за иллюминатором облака нянчат маленькое, точно своего детеныша, облачко. — Тексты такого рода, в том числе религиозные, после ознакомления притягивают к себе так же, как обратная дорога. Назад всегда кажется ехать быстрее, чем туда, куда ехал!
— Это узнаваемо, — кивнул Энтони. — Конечно, обратно добираться легче, потому что дорога уже знакома! Мы выбираем знакомые пути и в духовном, и в физическом смысле.
Эта мысль оживила Леонида Андреевича.
 — После чтения психоделические тексты становятся обратной дорогой, они знакомы, узнаваемы и действуют, как ферамоны! Не всякий может проанализировать это, но притяжение чувствует любой.
— Знаете, доктор, даже если вы опять скажете, что я вас загоняю в карликовую мензурку всяких вопросов, все равно спрошу: мне же надо как-то просунуть ногу в дверцу под названием «психоделика». Что такое психоделика?
— Ну, а что такое энергия ПСИ? — рассмеялся, услышав про «карликовую мензурку», Леонид Андреевич.
— Вот именно! — блеснул глазами Энтони. — Что такое эта самая Пси?
Доктор невольно залюбовался его непосредственностью.
 — Пси — это жизненная энергия. Запас жизненных сил. Иначе ее называют прана.
Прана есть у каждого человека, имеет различные свойства и качества. У одних слабая, у других сильная.
— А в чем это выражено? — преувеличенно удивился Энтони.
— Провоцируешь? — усмехнулся Леонид Андреевич.
— Стараюсь! — с подкупающей искренностью кивнул он.
— Ну, в общем и целом энергия Пси обладает высокими вибрациями, как правило, характерна для духовно развитых людей вроде тебя. Люди, настроенные к миру агрессивно, имеют низкую вибрационную структуру. Человек рождается с определенным запасом Пси-энергии. Ее силу можно рассчитать с помощью нумерологической матрицы.
— Так чем конкретно занимается эта Энергия Пси? — Прагин дал себе слово докопаться до сути и был неумолим.
— Она запечатлевает образы на пластине космических субстанций. Это информационное энергетическое поле, о котором я говорил в теме «медитация».
Энергия Пси есть у каждого – это синтез всех нервных излучений человека.
Прагин сложил руки под подбородком.
— Интересно, как возникает эта энергия? — он уставился на доктора. — Как она образуется и взаимодействует?
— Включим образы! — как дирижер, взмахнул рукой Леонид Андреевич.
Его образы любили и аспиранты, и профессура, Прагин обожал включать образы.
— Представь, что каждая клетка организма – это батарейка, — он отмерил расстояние между большим и указательным пальцем. – Возьми, к примеру, обычную батарейку — что ты в ней найдешь, какие элементы?
— Ну, что найду? — задумался Энтони, сложив пальцы так же, как Леонид Андреевич, — кислоту найду, щелочь, металл, углерод…
— Да! А углерод — это графит. Поэтому центром батарейки является графитовый стержень, а корпус у нее металлический. Внутри корпуса находятся кислота и щелочь. А что происходит при взаимодействии кислоты, щелочи и металла?
— Образуется соль! — воскликнул Энтони.
— Да, образуется соль, в результате образования соли освобождается энергия. Что происходит дальше? — не дожидаясь ответа, он продолжал. — Эта энергия, фокусируясь на полюсах стержня, дает плюс и минус заряды – заряжает.
— Ну да! — кивнул Прагин. — Вырабатывает положительный и отрицательный заряд.
— Вот и славно! — согласился доктор. — Но это относится к батарейке. А теперь что касается человека. Размышляя над этим, я пришел к выводу: биопроцессы, происходящие в клетках организма, эквивалентны тому, как работает и заряжается простая батарейка, понимаешь?
— Не-а, я смутился, как Ремедиус прекрасная, улетевшая на простынях, потрясая Маркесом, — засмеялся Энтони, — где тут в «Сто лет одиночества» речь о батарейках и клетках?
— У Маркеса в тексте присутствует приходелическая энергия, и я наблюдал процесс ее воздействия на читателя, то есть на себя самого. А батарейку включил потому, что в биологическом представлении каждая клетка в организме работает так же, как батарейка, внутри клетки есть кислота, щелочь и железо…
— Железо? — Энтони поднял брови.
— В виде эритроцитов, — улыбнулся доктор. — А железо, как известно, меняет валентность с двухвалентного на трехвалентное, и что происходит в результате этого?
— Ну, что происходит? Освобождаются электроны! — потер ладони Прагин.
— Вот именно! — кивнул Леонид Андреевич. — Такие же изменения, как в батарейке, есть и в клетке, это связано с эритроцитами. Когда они соединяются либо с кислородом, либо с углекислым газом. А взаимодействие кислот и щелочей в этой реакции сопровождается чем?
— Чем же? — задумался Энтони. — Накоплением солей!
— Да, да, да, именно солей, которые откладываются в суставах, там, где сухожильные рефлексы. Как работают нервные окончания?
 Энтони условно показал рефлекс «молоточек по коленке».
— Верно! Так вот: слияние энергий клеток дает энергию органам. А слияние энергий органов дает энергию организму. Это и есть жизненная энергия Пси, ее можно увеличивать, накапливая, а также растрачивать. Но прелесть в том, что графит в клетке представлен в виде оболочки, а не стержня, поскольку оболочка клетки тоже углеродная.
— Ну и? — вопросительно взглянул Энтони, ожидая, в чем эта прелесть.
— И… — выдержал интригующую паузу доктор, — вывод: углерод — это графит, а графит — это грифель! Вот так, друг мой! Человек — это грифель, и всю жизнь он пишет сам себя, свою судьбу, свои сто лет одиночества.
Энтони машинально погладил обложку книги.
— По сути своей мы состоим из письма, — доктор расписался в воздухе, — но это еще не конец истории!
— Сэнсэй! — Прагин подскочил на месте. — Неужели есть загробная жизнь?!
— Безусловно! — кивнул Леонид Андреевич.
— Вы сейчас из области библейской фэнтези разовьете мысль?
— Нет, из области физики и химии, из области науки.
— Так что же представляет собой человек после жизни? — Прагин наклонил голову, заглядывая в лицо доктору.
Леонид Андреевич улыбнулся.
— Человек — это бриллиант!
— Бриллиант?!
— Да! Потому что он углерод, а углерод при обработке высокой температурой становится бриллиантом! Но чтобы им стать, надо перенести столь мощное давление, что оно несовместимо с жизнью, и человек превращается в прах, а прах при обработке становится бриллиантом, из праха можно сделать великолепный алмаз и носить на груди.
 
ГЛАВА 76. "В начале было слово"

«Все сущее берет начало от звука, без которого ничто не начало быть»

Слова тасуются, всегда меняют масть,
Слова – тузы, вальты, шестерки речи!
И словом можно защитить или напасть,
Унизить, вознести, очеловечить!
 
— Господа, после того, как мы прошли турбулентность, — сообщила хорошенькая, гладко причесанная стюардесса, — не желаете ли перекусить?
Энтони любовался ею, взглядом выражая восхищение.
— Хотите чего-нибудь экзотического? — стюардесса явно симпатизировала ему.
— Кто не хочет экзотического после душевного потрясения турбулентностью?! — воскликнул он.
— Только для вас! — она улыбнулась загадочно и удалилась.
Через несколько минут на столике перед доктором и Прагиным появилось блюдо с бамбуком.
— Ого, да это палка толщиной с мужскую руку! — Энтони примерил бамбук от локтя до кисти. — А кора-то у этого бамбука жесткая! — попробовал он зубами.
— Ты хорошенько надгрызи! — подбодрил доктор, принимаясь за бамбук.
— Там, внутри тростника, имеется губчато-паренхиматозная структура, из которой надо высасывать сок, вот так, — зажмурившись от удовольствия, он втянул в себя сок бамбука.
— Угу, — последовал его примеру Энтони, — ух ты, по вкусу похоже на березовый, но гораздо слаще!
— Вот именно, — кивнул Леонид Андреевич, — и отлично укрепляет десны!
— Да, бамбук не морква! — наслаждался Прагин. — А мы в детстве с мальчишками налегали на моркву: монеткой соскребешь кожицу, оботрешь об рубашку — грызи не хочу! Но теперь могу сказать: едал я и послаще морквы! Вот грызу китайский бамбук, как дикий панда, — засмеялся он, — а сок-то такой вкусный, и льется, точно из губки для мытья посуды! Я прямо опьянел!
— Будь осторожен, — пошутил Леонид Андреевич, — алкоголизм неизлечим.
— Что значит неизлечим? Ведь многие завязывают!
— Это алкоголики, которые не пьют. Но излечить невозможно.
— Как жаль, — посетовал Прагин, — а почему?
— Представьте себе свежий огурец: его можно посолить, потом помыть, и он снова будет свежим, таким же, как был. Это можно проделать определенное количество раз. Люди выпивают в праздники, и ничего с ними не происходит.
Но если огурец оставить в рассоле, то он засолится, а соленый огурец уже никогда не превратится в свежий. Нельзя добиться невозможного, но можно добиться того, чтобы этот продукт существовал в новом качестве, то есть законсервировать процесс распада. Правильное понимание проблемы – ключ к ее решению.
— Я бамбуковый алкоголик, — засмеялся Энтони, — жаль, что не купил в Китае этот удивительный бамбук, привез бы маме, ведь она никогда не пробовала ничего подобного, а он такой сладкий – прямо душа закарамелилась! О душа! — воскликнул он. — Человек – бриллиант, это чудесно, но неужели это все? А душа?
— Не совсем все, — вытирая руки влажной салфеткой, обнадежил доктор, — поскольку акупунктура — это китайский метод, на симпозиуме я проводил диагностический сеанс с иглотерапией, а этот процесс энергетически напрямую связан с душой.
— Но ведь я не попал на ваш сеанс! — огорчился Прагин. — Так и не знаю, в чем суть воздействия иглотерапии на человека.
— Суть в том, — доктор ценил его любознательность, — что каждая игла фокусирует на себе энергию – это антенна. Я ставлю серебряные, золотые, платиновые иглы в разных точках, поскольку металл влияет на организм, а игла — конденсатор энергии разной полярности со знаком плюс и минус.
— Но я не представляю, как это работает, — развел руками Прагин.
Леонид Андреевич достал из цилиндрического футляра тоненькую золотую иголочку с наконечником, закрученным спиралью, и поставил ее Энтони на тыльной стороне кисти.
— Смотри, одна часть иглы находится на поверхности – это антенна, а вторая часть внутри. Лечение происходит, когда я колю на разной глубине, добавляя или уменьшая энергию в точке укола, которая является проекцией внутреннего органа. Если там воспалительный процесс – значит, там избыток энергии, скопление кислот — тогда я уменьшаю приток, снимая воспаление.
— А вдруг у меня недостаток энергии? — заволновался Прагин.
— Если недостаток, тогда исходит холод, и я усиливаю приток энергии в данной точке. Поэтому, проведя рукой над органом, не прикасаясь к телу, можно ощутить температуру: например, у человека цирроз – это перерождение, оно дает холодную реакцию, а, допустим, отит дает горячую. Каждый орган имеет точное время активного накопления энергии, затем она перетекает в другой орган, наступает его час. Например, с 23 до часу ночи энергия приливает в желчный пузырь. А с часу до трех утра находится в печени, таким образом, переходя от органа к органу, энергия проходит свой цикл. Как происходит круговорот воды в природе, так и в организме человека происходит круговорот энергетических потоков.
— Здорово! — Прагин провел ладонью над своей иглой, пытаясь уловить разницу температуры.
— Но существует два вида энергии, — улыбнулся доктор, — химический и духовный.
Сейчас мы рассматриваем, как работает энергия на физическом уровне.
У нас есть три канала: центральный — это канал Сушумны, и два канала ИДА И ПЕНГАЛА. Первый управляет накоплением кислот, второй накоплением и освобождением щелочей. Канал Сушумны находится внутри позвоночного столба.
Он провел рукой над иглой и, соединив три пальца, потер их, будто присаливая сверху.
— Что ты чувствуешь?
— Я чувствую, как разливается приятное тепло вдоль позвоночника, тепло бежит, точно вода по трубе — блаженство.
— Правильно, это состояние готовит к дыхательным, духовным практикам; закрыв левую ноздрю, вдыхаешь правой, что способствует накоплению в организме щелочей. А вдыхаешь левой ноздрей — происходит накопление кислот. Работа с этими энергиями приводит к усилению ПСИ — это энергия мозга — «Ты ласточка моя, моя Психея» — отсюда возникает мыслеформа. Но функции энергоканалов также зависят от продуктов питания. К примеру, от чрезмерного потребления сладкого набухает слизистая, закладывается нос — это затрудняет дыхание, ослабевает энергия ПСИ.
— Но я искренне не понимаю, сэнсэй, как это связано с душой человека, с духом?!
— С духом это связано напрямую, потому что энергия, вырабатываемая на химическом уровне, переходит на уровень вибраций – духовной энергии. Когда ты видишь спектр радуги — это градация волновой энергии, переход одной длины волны на другую; такая же градация формирования энергии происходит от физического состояния к духовному. Откинься свободней на спинку кресла, расслабь мышцы.
Леонид Андреевич достал из футляра платиновую иголочку и поставил ему в другую руку.
— Сейчас с твоим биополем работают две антенны – платиновая и золотая, которые фокусируют космическую энергию. Так солнце влияет на цветы: пригреет — они распускаются, свет исчезает — закрываются.
— У меня внутри тела пробежал щекотный ветер, — засмеялся Прагин.
— Это закономерная реакция.
— А каким образом энергия земли влияет на людей, конкретно на каждого человека?
Леонид Андреевич провел рукой над иглами, и Прагин почувствовал прилив сил.
— Человек находится на земле, земной шар приплюснут, как известно, имеет плюс и минус, то есть северный и южный полюс, поэтому спать нужно, ложась головой на север. Не зря говорят: голова в холоде, а ноги в тепле.
— Я слышал, но почему это правильно? — не открывая глаз, спросил Энтони.
— Потому что магнитное поле земли намагничивает наши эритроциты, которые содержат железо. Когда человек ложится отдыхать как попало, то каждые сутки, пока он спит, в течение семи–восьми часов происходит неправильное намагничивание эритроцитов.
— То есть в чем выражена эта неправильность?
— Тебе же известно, что в венах есть клапаны, которые подбрасывают кровь вверх, к сердцу. Эритроциты должны свободно проходить один за другим в кровотоке между клапанами вен, но из-за того, что они неправильно намагничиваются, они цепляются друг за друга, образуя монетные столбики. Это не метафора, так и называется: монетные столбики; прилипая друг к другу, эритроциты не могут пройти через кровоток и оседают на клапанах вен. А к чему это приводит?
— Это приводят к тромбофлебитам и к высокому давлению, — воскликнул Прагин.
— Правильно, золотая голова! — доктор погладил его по волосам. — Точно так, как в дверь, если людей ничто не задерживает, они по очереди свободно проходят, а стоит кинуться на выход толпой, застрянут в дверях и передавят друг друга, так и эритроциты передвигаются внутри нас. Можно правильно спать и приносить пользу своему организму, а можно не обращать на это внимания и причинять себе вред.
— А что еще влияет на человека так же сильно, как энергия земли?
— Так же сильно? Энергия воды. Как земля имеет северный и южный полюс, так и вода имеет полярность, плюс и минус — диполи воды. Диполь — это два поля.
Допустим, я стараюсь избегать мата, но не из-за снобизма, а просто потому, что мат источает негативную энергию, которая разрушает воду, а мозг на восемьдесят процентов состоит из воды, негативная энергия слова травмирует мозг и разрушает ДНК.
— Ну ничего себе! — запальчиво воскликнул Энтони. — Про воду я понял, да чтоб у меня язык отсох, если я заматерюсь!
И они с доктором в унисон захохатали.
— Но как мат влияет на ДНК? — пробился сквозь смех Прагин.
— Негативная энергия нарушает диполь воды, а в матрицу ДНК входят элементы воды.
Любое нарушение затрудняет правильность развития. Представь: ты везешь в супермаркете тележку с продуктами.
— Я включил образы еще на дверях с эритроцитами! — кивнул Энтони.
— И хорошо, воображение не должно простаивать. У тележки четыре колеса, они катятся как полагается, и тебе легко. Но если ось одного колеса сместилась, тележку все время будет уводить в сторону — это затрудняет движение и вообще портит настроение. Так и бранное слово влияет, как гомеопатия, микродозами, но тем не менее искажает нашу матричную структуру. Ведь "в начале было слово"! Я люблю Евангелие от Иоанна "и Слово было у Бога, и слово было Бог, без него ничто не начало быть, что начало быть, в нем был свет, и свет во тьме светит, и тьма не объяла его."
Полагаю, слово в данном случае не означает расстановку букв в определенном порядке.
Слово, «без которого ничто не начало быть, что начало быть» — это звук, а звук — это волна, вибрация – волновая энергия звука Вселенной. Поэзия – озвученная вечность.
— Почему вечность? — задумался Энтони.
— Потому что вибрация звука менее плотная, чем вибрация света. Волна звука первична, поэтому в начале было слово – звук, «и без него ничто не начало быть, что начало быть», а быть начало то, что одна волна перешла в другую, они утяжелились, произошло наложение волн. Волны бегут параллельно и перпендекулярно, сталкиваясь, они образуют узлы, в местах пересечения волн появляются уплотнения, из-за которых начинаются мельчайшие процессы. Происходит развитие, возникают прародители химических элементов, первые известные нам частички-бозоны, они уплотняются до нейтрино, образовываются нитроны, нитроны переходят в протоны, протоны в электроны — это уже атомы, из атомов появляется молекулы, из молекул — вещество, из вещества существо! И все сущее берет начало от звука, от слова, «без которого ничто не начало быть». Звуковая волна имеет разную длину: одна — коротенькая — становится длиннее, длиннее; разница от маленькой до большой волны — и есть сотворение мира! Свет — это волна, цвет — волна, звук — волна; мы сотканы из волн и вибраций — от крохотной волнушечки до цунами! Мозг излучает волны, поэтому двое, настроенные на одну волну, испытывают любовь.
Вселенная как матрешка: одно вытекает из другого. Вселенная как восточная поэзия: магистрал, внутри которого сонет, внутри сонета хокку, и все построение воспринимается частично и в целом. Бог бесплотный, а мы из плоти, но в нас находится часть его бесплотной духовности.
— Но если Бог есть любовь, — тихо спросил Энтони, — то почему он наказывает человека, почему люди страдают?
— Бог никого не наказывает, — так же тихо ответил доктор, — просто когда человек отходит от него, он попадает в зону действия темных сил.
Леонид Андреевич провел рукой над закрытыми глазами Энони.
— Свет, — прошептал Прагин, — будто лампочка зажглась! Я вижу: вспыхнул свет.
— Это приток энергии, лампочка горит – излучает свет, чем ближе ты подходишь к ней, тем светлее, чем дальше отходишь от света, тем темнее. В темноте могут произойти всякие беды – упал, поранился, испытал боль. Но свет в этом не виноват: не отходи от света, не отходи от Бога.
— А Душа? — спросил Прагин. — Что такое душа, сэнсэй?
— Я думал об этом, — после некоторой паузы сказал доктор. — Через диполь воды проходит энергия космоса, питающая наше физическое тело, но с увеличением энергии пси мы поднимаемся на более высокие этажи духовного мироздания, поэтому в моем понимании душа измеряется энергией ПСИ .
— Но каким образом? — уточнил Прагин, рисуя себе эту картину.
— Таким же, как свет, — доктор открыл свою кожаную тетрадь, набрасывая схему измерений, — смотри: напряжение мы измеряем в вольтах, та же лампочка — 200 вольт. А мощность измеряем в ваттах – например, 20 киловатт. Силу магнитного поля мы измеряем в гаузах, люди носят магнитные браслеты, которые содержат 100 и больше гаузов. Радиацию определяем в единицах кюри — два кюри, три.
А душа питается праной, поэтому душу можно измерить силой жизненной энергии
ПСИ, так же как бриллианты измеряются каратами, полкарата или 50 карат – ценность зависит от объема, от чистоты и глубины. Таким образом, у кого-то душа, например, 20 пси – это какой-нибудь метрофоб, который не поднялся выше мата. А чья-то душа постигла поэзию молитвы, глубину литературы, тонкость философии — высота духа тысячи пси. Вибрационная структура этой энергии постоянно трансформируется, благодаря чему происходит КРУГОВОРОТ ДУШИ ВО ВСЕЛЕННОЙ.
— Как это? — Прагин открыл глаза.
— Так же, как вода кипит, — сказал доктор, — она испаряется, пар оседает на крышке неба и, сконденсировавшись в каплю, падает опять туда, в кипение, на землю. Так и человек, испаряясь, источает энергию пси, которая, как пар, поднимается и, конденсируясь, с новой волной сил возвращается на землю, в телесную оболочку.
— Потрясающе! — восторженно воскликнул Энтони, снова обретя надежду на вечность.
Посмотрев на часы, Леонид Андреевич снял иголочки с его рук и положил каждую в свой футляр.
— За время полета от Китая до России мы проследили с тобой, друг мой, откуда берется энергия, заряжая батарейку организма, из каких полярностей она складывается и каким образом развивается. Можно сделать вывод: в определенном смысле человек приходит в жизнь грифелем, на протяжении пути он пишет сам себя, шлифует, чтобы, покинув этот мир, превратиться в алмаз! И чем больше чистых граней человек нанесет своими действиями, тем более драгоценным камнем он вернется к Творцу. В этом и есть смысл существования.
Доктор закрыл тетрадь.
Самолет пошел на снижение, стюардесса снова любезно принесла карамель,
предложив пристегнуть ремни безопасности.
— А конфетки она дает лично нам и больше никому, — засмеялся Энтони, — это знак симпатии.
— Мы как бабочки, пристегнутые в гербарии, — улыбнулся доктор, выравнивая кресло, — летим в железной трубе в небе, нам нужна конфетотерапия — компенсация за этот жизненный стресс.
«Наш самолет приземлился в аэропорту Шереметьево, капитан корабля и экипаж»…
— Какое счастье, мы дома, — воскликнул Леонид Андреевич, аплодируя вместе со всеми пассажирами.
— Как в театре, — сказал Прагин.
— Овации в конце полета – традиция, — улыбнулся доктор, — особенно на рейсах дальнего следования. Пассажиры всегда благодарят аплодисментами за удачный перелет.
— Просьба оставаться на местах до полной остановки двигателей, — сказала стюардесса.
Через несколько минут, приятно улыбаясь, она проводила их к выходу первыми.
— Ну все! — глядя ей вслед, заявил Энтони. — Я теперь дитя Аэрофлота и фанат бизнес-класса! Тем более, что я грифель и бриллиант!
Леонид Андреевич рассмеялся, соглашаясь с этим выводом.
Они прошли таможню, направляясь в багажное отделение.
Энтони поменял китайскую симку на русскую и заказал по телефону доктору билет на Йошкар-Олу, решив сначала проводить его в другой аэропорт, а потом уж ехать домой.
Они вышли на улицу.
— А погодка в Москве отличная! — похвалил столицу Прагин.

ГЛАВА 77. НА ВОЙНЕ – ВРАГИ, А ДОМА СВОИ.
 
«Не выдувайте ветер из моих парусов!”

Я хотел сказать, но промолчал.
Вдаль хотел бежать — упал без сил.
Кисти взял, но холст не исписал.
«Дай!» — хотел сказать — но не просил.
Видел белый уголь, черный мел.
Тяжесть поднимал до вздутых жил.
Догореть хотел — не догорел.
И дожить хотел — но не дожил.

Черный внедорожник с тонированными окнами припарковался неподалеку от входа в аэропорт.
— Может, не будем кипишить, — сказал бритоголовый. — Мы при погонах, провернем операцию «Почем нынче опиум для народа», подкинем ему наркоты. Он сядет, а там экспертиза докажет, что он был в особняке в ту ночь — и все сольем на него.
Возьмем понятых прямо в аэропорту, и все как обычно, типа: «Граждане, сейчас в вашем присутствии мы проведем осмотр личных вещей подозреваемого». Давайте потратим на доктора 30 грамм кока, занесем в протокол. «Граждане понятые, на ваших глазах извлечен пакет с веществом белого цвета».
— Нет, стремно, — возразил коренастый, — тут тебе не Йошка. Это Москва, тут у него связи, в отказку пойдет. За мафию его не выдать.
— Да никто и не вякнет против полиции Российской Федерации.
— А ты думаешь, у него ментов знакомых нет? — спросил бритоголовый.
— Да черт его знает, я бы умыкнул его по-тихому, в Йошку переправил, а там все свои. Дело сфабрикуем, не отмажется, бабла у него нет, и адвокат не рыпнется.
— Опаньки! Гляди, вон и он.
— Ага, а что это за белобрысый с ним, чемоданы тащит? Крепкий парень.
— Надо его отвлечь, — бритоголовый смочил носовой платок снотворной жидкостью. — Давайте по той же схеме, что и адвоката взяли. Чисто тогда сработали.
— Не надо, — покачал головой водитель. — Белобрысого я возьму на себя, а ты профессору ксиву покажи, он сам в машину сядет, без пыли и шума.
— Посмотри еще раз, в каком районе он живет. Мариец заглянул в телефон.
— На Шаболовке.
Водитель вышел из машины, направившись твердой походкой к таксисту, стоявшему первым в ряду машин. Показав ему корочки, он что-то сказал.
Доктор и Энтони стояли метрах в 20 от первого таксиста.
— Скоро будете в своей Йошкар-Оле, сэнсэй, — весело сказал Энтони, обняв его за плечи.
— Эй, кому на Шаболовку? — крикнул таксист.
— Кажется, нам повезло, — на ходу крикнул Прагин, подбегая к таксисту.
Пока он стоял спиной, договариваясь с водителем, к доктору подошли двое, показали удовстоверения. На его руках застегнулись наручники.
— Энтони! — успел крикнуть Леонид Андреевич, и голова его скрылась в машине.
Прагин обернулся. Черный внедорожник резко тронулся с места.
— Объясните, что происходит, — спросил доктор, сдавленный с двух сторон плечистыми парнями.
— Сейчас подъедем в отделение, разберемся, — ухмыльнулся коренастый, блеснув узкими глазами.
Взглянув на него, доктор подумал: «Мариец. Они из Йошкар-Олы».
Не поняв, что произошло, бросив чемоданы на заднее сидение, Энтони прыгнул в такси.
— Быстро! За черным джипом, — крикнул он.
Водитель нехотя тронулся, но, выехав из зоны аэропорта, затормозил.
— Выходи! — сказал он. — Мне разборок не надо – это полиция, не шутки.
Прагин вытащил вещи, отойдя в сторону, открыл бумажник.
— Деньги возьми!
Окно в машине поползло вниз, водитель протянул руку.
— Нет, я вещи не оставлю, тут ценный груз, хочешь бери, а нет — вали!
Поколебавшись, водитель открыл дверцу, подойдя к нему.
Протягивая купюру, Прагин уронил стодолларовую бумажку. Водитель нагнулся – и отлетел в сторону от толчка в спину. Прагин, мгновенно запрыгнув в машину, повернул ключ зажигания и понесся за скрывшимся из виду внедорожником.
***
Леонид Андреевич сидел в наручниках, отметив с досадой, что в животе похолодело, точно он висит над пропастью на трамвайной скамеечке. А первый живой трамвай был у него в семь лет…
 Он увидел маму, держащую его за руку первого сентября.
— Посадите моего мальчика за первую парту. Я горю! Я уже на раскаленных углях! — говорила она скуластой худенькой учительнице.
В конце дня детей разобрали родители, ушли учителя с цветами, завернутыми в газетные кульки, а он стоял один на лестнице, и лестница казалась бесконечной.
Тогда побежал по ступенькам на улицу, через дорогу, запрыгнул в трамвай, и трамвай полетел, как живой! Кондукторша с катушками билетов на грудях держала полную пригоршню медяков:
— Следующая по требованию!
Пришло спокойствие, предвкушение того, как удивится мама:
— Мальчик через все дороги, один…
… Боже, что в голову лезет… летящий трамвай, медяки, катушки билетов, обрывки жизни…
***
 Вот так, как его сейчас, пол-России пересажали. И люди, прошедшие через войну, люди, которых не устрашил ни фашизм, ни бомбы, ни смерть, безропотно давали себя арестовывать, без сопротивления шли, как телята на заклание. Почему? Нет, это не страх, не трусость. Их сбивала с толку мысль, что кругом свои, что арест — это ошибка, разберутся, поймут и отпустят. На войне — понятно, там враги, а тут наши. Разве свои могут уничтожать своих? Не могут. Нужно просто понять, что это не свои – это враги. Они считают себя вправе уничтожить его жизнь, распоряжаться им, его судьбой, будто они высшая сила.
 … Нет, он не станет бессловесно подчиняться этим ничтожествам!
В одиночку с ними не справиться, не одолеть, но хотя бы покалечить.
Лика (он представил ее лицо, мысленно погладив по щеке)…
Сын, мальчик мой, уже почти взрослый, выстоит… Энтони…
Перед мысленным взором прошли лица, которые он хотел запомнить, сохранить в себе. Удивительно, как ровно бьется сердце на этой трамвайной скамеечке, как спокойно на душе.
Доктор сжал руки. 
«Надо ударить резко и точно: коренастому ребром ладони порвать трахею, бритоголовому вбить в мозг переносицу, водителю ногой в затылок, если успею».
Он набрал дыхание и на повороте ударил в кадык. Мариец захрипел, откинув голову. Нос бритоголового хрустнул под костяшками сжатых кулаков, водитель, получив несильный удар, потерял управление.
Машина дернулась, съехав на обочину.
Бритоголовый выхватил пистолет, но, получив удар в челюсть, мотнул головой и выстрелил не целясь.
Леонид Андреевич схватился за сердце, почувствовав, что летит в белую зияющую бездну.
— Ты что, грохнул его?! — заорал водитель, придя в себя. 
Бритоголовый выл, хватая воздух ртом. Кровь хлестала на рубашку.
— У меня сломан нос, — простонал он.
Прощупав пальцами шею марийца, сказал:
— Надо закинуть его в больницу!
— А с этим что делать? — выруливая на трассу, крикнул водитель. — Он убит?
— В сердце, — прохрипел бритоголовый, пытаясь остановить кровь. — Чуть череп не проломил! Давай в лес, там бросим его, как не было.
*** 
Энтони мчался, не выпуская внедорожник из виду. «Куда они свернули?» — подумал он, съезжая с дороги.
Черная машина неожиданно затормозила, дверца открылась, из нее на землю выпал человек. Прагин ударил по газам.
«Ехать за джипом, — подумал он, — или посмотреть, кто это. Может, помощь нужна».
Чуть поодаль он остановился, выскочил из машины и побежал вперед.
— Сэнсэй! — крикнул Энтони, кинувшись к доктору.
Увидев пятно крови на груди, он схватил его руку, нащупывая пульс, и затрясся в рыданиях.
Доктор приоткрыл глаза. 
Прагин приблизил к нему лицо.
— Кольцо, — прошептал Леонид Андреевич.
Дыхание его остановилось.
Деревянными пальцами Прагин вытащил из его нагрудного кармана синюю бархатную коробочку, залитую кровью, и открыл ее. Блеснул бриллиантовый камушек, на ободке виднелась надпись: «Любимой».
В ушах, словно живой, зазвучал голос доктора: «Человек — это бриллиант».
— Помогите! — уронив голову ему на плечо, зарыдал Энтони. — Помогите кто-нибудь…
 

ГЛАВА 78. ЖИЗНЬ ЧУДЕСНА!
 
«Пока смерть не разлучит нас».

Ничья любовь в предчувствии конца
Не будет древней мудростью согрета.
На ободке известного кольца —
О том, что «все пройдет, пройдет и это».

Набережная в центре Йошкар-Олы переливалась разноцветными огнями.
Лика, мечтательно улыбаясь, смотрела на воду; синий легкий шарфик развевался, подхваченный теплым весенним ветром.
«Скоро я увижу его, — думала она, — больше мы никогда не расстанемся. Господи, спасибо тебе за счастье, за любовь, за нашу дочь».
Глядя, как волшебные огни расплываются цветными воланчиками, подрыгивая на волне, она думала о том, что сейчас как никогда все ясно, все прозрачно, все понятно!
«Как хорошо, когда нет сомнений, нет неуверенности», — она шептала, бросая слова на бегущие волны, и казалось, что ветер, подхватывая их, уносит по реке вдаль, в самое светлое будущее. Она смотрела на плавающие огоньки, произнося, как заклинание:
Самое сильное – любовь.
Самое красивое – природа.
Самое большое – Вселенная.
Самое прекрасное – дети.
Самое лучшее – доброта.
Самое загадочное – Бог.
Самое печальное – одиночество.
Самое грустное – разлука.
Самое тоскливое – болезнь
Самое несносное – глупость.
Самое трагическое – смерть.
Самое интересное – человек.
Самое великое – тайна.
Самое приятное – отдых.
Самое гадкое – насилие.
Самое коварное – ложь.
Самое нестерпимое – рабство.
Самое подлое – предательство.
Самое волнующее – красота.
Самое захватывающее – ум.
Самое яркое – творчество.
Это же и самое cкучное, когда бездарно и ждет похвалы.
А мы – самая счастливая семья, я буду радовать его каждый день, каждый миг!
Она положила руку на живот: «Девочка моя, у тебя лучший на свете отец, мы безгранично любим тебя!»
Все печали позади, жизнь чудесна, жизнь волшебна, жизнь — это любовь!
 
ГЛАВА 79. ТЕТРАДЬ И ЛИНЗА.

«Поэзия — озвученная вечность».

Ты глядишь в синеве облаков
На поросшую травами землю,
А душа без телесных оков
Только чувствует, видит и внемлет.

На улице совсем стемнело. Укладывая цветную мозаику между шпалами, ведущими к домику, Гоголь посмотрел на небо. Облака, размахивая гривами, летели друг за другом.
«Стемнело, совсем ничего не видно, сегодня переночую здесь, — решил он, — а завтра домой».
В кармане зазвонил телефон. Сняв садовые перчатки, он нажал на кнопку и прочел СМС: «Я вернулся домой, все хорошо. Спасибо, папа!»
Гоголь зашел в купе и, поправив на полке, где спал Леонид Андреевич, одеяло, направился на кухню перекусить.
Возле холодильника за хлебницей на покрытом скатеркой столике он заметил тетрадь со съехавшей на на угол золотой линзой.
— Доктор забыл, — вздохнул Гоголь. — Наверное, пациентов сюда записывает.
В вазе на столе лежали красные и зеленые яблоки. Передумав ужинать, он выбрал самое большое красное яблоко и с любопытством открыл тетрадь.
«Странно, тут вовсе не записи пациентов».
Гоголь пошел в свое купе, лег на мягкую, покрытую пледом полку, включил над головой лампочку.
«Сегодня они встретятся, — подумал он, – любовь!»
 И, улыбаясь этой мысли, сочно хрустнув спелой мякотью, начал читать, не спеша переворачивая страницы.

ГЛАВА 80. Открытая тетрадь.

«КРУГОВОРОТ ДУШИ ВО ВСЕЛЕННОЙ».

«Психоделика, или Три Де Поэзия», — прочел Гоголь, разглядывая рисунки доктора, и незаметно для себя увлекся чтением.

...Однажды издалёка-далека
Бог снизойдет на землю свысока.
Не выражая гневом свой протест,
покатится с сиреневых небес,
Устав от темноты ночного груза,
холодная лимонная луна –
Разрезанная кварцевая друза. 
Отыщет каждый то, о чем мечтал,
Найдет добро свой праведный причал,
проклюнет тучу яркий луч павлиний,
И следом дождь закапает слепой,
не предвещая бури грозовой —
Под радугой есть солнечные ливни,
они бегут надушенно, свежо…
Ну вот и славно, вот и хорошо…
А я и не бегу, и не спешу
Перешагнуть последнюю межу,
мне жаль вон той незрячей и прозрачной
Солоноватой ливневой слезы
с зеленой виноградовой лозы,
Что оплела балкон и вход чердачный.
Гляжу, скользнул луны пшеничный свет
На горнорыбий выгнутый хребет,
потоки ветра хлынули лавиной
За синей, ярко-синей высотой…
А я смотрю в проспекте тополином…
Лежу на бритых травах сам не свой
и наслаждаюсь дальней, голубиной...
Какой-то необъятно-голубиной...
Прозрачной, перьекрыло-голубиной
Небесной невесомой красотой.
 
*
Хайку

Листья жасмина,
Пчел одичалых полет,
Эхо прощаний.

*
Апрельский дождь исполнил блиц,
Сияет небо синее!
А ты стоишь средь прочих лиц,
Задумчиво красивая.
Взглянул — сомнений ни следа!
Смутилась заполошенно...
Иди, любимая, сюда,
Иди, моя хорошая.
Настойчиво не буду груб
В минуты откровенные.
Шепнула горько: "Ты мне люб",
Сжав чашечки коленные.
Любовь, одетая в мундир,
Застегнута по горлышко.
Котенком вывернулся мир,
Зажмурившись на солнышке.
Не скажешь ласковое «да»,
Не станешь нежно-добрая —
Исчезнув, кану навсегда,
Естественно отобранный!
Играют клавиши дождя,
Моргает небо стразами.
В просторах теплого плаща
Несу тебя за пазухой.

*
ЯС
 
Солнце заходит.
Силы теряют меня.
Пляски сирокко.

Капли жасмина
Падают медленно вниз,
Сад облетает.

Ливень, усталый скрипач,
Холод объятий.
Греюсь тенями любви
В музыке ветра.
 
*
В приятной дреме, в неге полусна
Стирать следы малиновой помады...
Касаться губ, волос светлее льна
И плавиться, как ломтик шоколада.
 
Брести рукой по впадинкам твоим,
Пить кофе, не вставая из постели,
Колечками пускать сигарный дым
В тепле, когда за окнами метелит.
 
Перелистать с ленцой альбом Дали —
Сюрреализма яркие подборки
Из фобий, фетишизма и любви
К ПикАссо, Фрейду, Федерико Лорке.

Лечь в ванну, благовония налить,
Позвать тебя: «Мне полотенце надо!»
Поймать и, овладев, осуществить
Марьяжные фантазии де Сада.
 
*
ЯС.

Сумерки в доме,
Гаснет устало свеча,
Кот засыпает.

Дикие вишни
Смотрят в окно не моргнув.
Тени застыли.

Книгу листает поэт
Вечных сонетов.
Белая в небе луна —
Мира затишье.

* 
О звонкая, синяя, светлая даль!
В лицо дует ветер голодный.
О зыбкий, прозрачный, студеный хрусталь —
Свободный, свободный, свободный!
 
Стою на обрыве, окурок жуя,
И думаю: Господи Боже!
Вот так каждый день осаждает меня,
На брызги морские похожий!
 
А чайники клювом изюмят волну,
Крылами взмахнув, да и только!
И старый Нептун волочится по дну,
Пугая кораблик легонько.
 
Над снастью колдует ловец-рыбачок,
Знать, леска порвалась в запарке,
И рваной губой умыкает крючок
Песчаный бычок для поджарки.
 
На солнце улов плавником серебрит,
Как веер цыганский разложен,
И кажется мне, что я тоже убит
И кем-то уже подытожен.
 
Так мир поедает в обед сам себя,
Терзаясь моралью убогой:
Проглотишь не ты, значит, кто-то тебя,
Какая-то там осьминога.
 
О нет! Уплывайте, песчаный бычок,
Ракушка, планктон и медуза!
Живите, рыбешка, и вы, червячок,
В пространстве открытого шлюза!
 
Нам всем был обещан торжественный путь
В далекое светлое «будет».
Вот «будет» настало... и не продохнуть —
Живите сегодняшним, люди!
 
*
Сметает дни субботняя метла, к обедне звоны льют колокола, утюжат поднебесье сарафаны, качая грушевидные тела, как черные чугунные тюльпаны. Колокола свои имеют лица, звонят, звонят — злы притчи во языцех, но звонница – не кукушинный стук, бывает глух и страшен этот звук – не телефон, а может дозвониться... Когда в набат гудят колокола, покроют люди черным зеркала... чтоб темный мир не мог в них отразиться. За маревом туманного стекла невидимой, нечитанной страницей мелькнет шаман-кудесник или тролль, особенно когда просыплешь соль. Блеснут ее кристальные крупинки, засеяв непроглядную сурьму, и купольную продырявят тьму соленых звезд осколочные льдинки. А на заре, вползая в окоём, их слижет солнце знойным языком и заскользит лучами по квартире. Народом оживится снулый двор, пока бурлит нечищеный, в мундире картофель под беспечный разговор. И думаю: ослабь, Господь, подпругу – с годами тяжелее груз нести. Но как же бросить? Господи, прости! Раскаянье за мной скрипучим цугом в покой субботний нагоняет хмарь. По ком звонит бессонный пономарь? Сигнал «навек» или на «скорой», в гости? Заноет сердце, пьешь валокордин. Звонок предупреждал, и не один. Что тело без души? Мешок и кости! В обход не переплыть, не обойти ту лодочку, что брезжит на пути... и пустота за литургийным звоном. И чувствую, что не готов пока за сварговые кануть облака, причалиться у Вечности с Хароном.
 
* 

Когда б я мог по мановенью
Расписку выдать небесам!
Став у раздачи вдохновенья,
Всем бы отмерил по весам:
Вам, Лир, покой и утешенье
От благодарных дочерей!
Вам, Фауст — «чудное мгновенье»!
Вам, грешник — полное прощенье,
А нищему — мешок вещей!
Всем рыбам дал бы оперенье!
Всем птицам в крылья — чешую!
Я дал бы умному прозренье,
А бездорожью — колею.
Раздав спокойствия немного,
Благословений благодать,
Я упразднил бы крайне строго
Необходимость умирать.
И, воздух выветрив сиренью,
Прилег бы, сбросив ипостась,
Под розмариновою тенью
Читать стиши не торопясь.

*
Для того, кто любит запах чая,
Для того, кто помнит запах виски,
Без тоски-печали отвечаю:
Мне вначале нравился индийский.

Но сменил я взгляд апологета, 
Как меняют женщины завивку,
И луна, что стертая монета,
Падает копеечкой в копилку.

Пролетает время, ветер вьюжит,
Промелькнула жизнь в порыве странном.
Покатилось облачко верблюжье
За ушедшим в небо караваном...

*
ЯС
…и солнца золотая черепаха
ползет в мое разбитое окно.

Никнут устало
Желтые бороды трав.
Пламя зарницы.

Зыбь над морями,
Томик открытый стихов
Волны листают.

Вновь исчезают следы,
В снах растворяясь.
Истине не удержать
Дух беспокойный.

*
Я следил, как рассвет пробирался в ночи,
Как просил он у неба от солнца ключи!
Как он медленно шел из-за гор на постой
И луну закатил, словно мячик простой.
Я следил, а волна подбиралась к ногам,
Будто должен я ей или долг не отдам,
Будто тайну у моря украл – ну, прости,
Только капли соленые прячу в горсти.
Я следил за рассветом, устал, изнемог.
Где-то там, на горе, опечалился Бог.
Где-то там, высоко-высоко, далеко
Он в небесный подол расплескал молоко.
Я, конечно, бы сделал последний глоток,
 Если б только успел, если б только я мог.

* 
ЯС

Кистью рябины
В дождь наряжается день.
Падают листья.

Мельницей ветра
Тучи срывают с небес
Черные платья.

Осень снежинки зовет.
Женщина смотрит.
Время меняет лицо,
Пряди светлеют.

*
Космические истины — магические тайны.
Разгаданные знания — божественный закон.
На черном небе выстелен путь звёзд, и не случайно.
Я головокружительно в небесный свод влюблён!
Сбываются пророчества — пророчества фатальны!
О Ваше, Бог, высочество, я столь пред Вами мал.
Но, спрятав одиночество в небес ночные плавни,
Я, крошечный, как точечка, в ушной проём шептал:
— Простите, Бог, так хочется волшбы, хоть минимально!
Я пЕрежил отрочество и зрелости процесс.
Нельзя ль из звёздной вотчины бездонностью глобальной
Просыпать на ладони мне хоть толику чудес?!

*
Пожаром чувств зацеловав до боли,
Любимых губ — не жди — не пощажу.
Но, обессилев, покоряясь воле,
Ты шепчешь: боже, боже, я прошу...
— Остановись!
— На переломе сил?
Ты вправду хочешь, чтобы я остыл?!
Планета набирает обороты,
Сойдя с резьбы, — цветенье на снегу!
Не опускают крылья самолеты,
И даже если там обрыв!…
— Ну, что ты...
— Остановится? Нет, я не могу!
Все выше, выше за пределы взлета
Несется жизнь, кружа за кругом круг,
Как будто гонится по следу кто-то,
Не выпуская из железных рук
Тень наготы, как пламень на снегу.
— Остановиться?
— Нет! Я не могу!
Проходит время, жар спадает, либо
Волнует новый взлет. И в этот миг
Как шелест, прозвучавшее:
 «Спасибо…»
Кремнём по зажигалочке – чирик!—
Прикуривая милой сигарету:
– За что, любимая?
– За это…
 
* 
В бреду японского сонета
устало розовеют вишни,
камелии, лучом согреты,
закатом дышат.
 
Ты не знаешь, как непросто спрятать твой испуг
в хлёсткий ветер, в перекресток, в тополиный пух,
в созревающие звезды, в формулы теней,
в горький обморочный воздух памяти моей.
Спросишь ты: "Куда исчезли свитки облаков?"
— В опрокинутые бездны, в летопись веков,
в неразгаданные рифы, в капли фонарей,
 в тополиный пух и в мифы памяти моей.
Удивишься, как попали в невод топких снов
город, улицы, трамваи, золото стихов?
В темно-синюю воронку улетает прочь
зарифмованной колонкой городская ночь.
   
*
 
ЯС

В сумерках двое.
Падают мимо слова,
Плавятся строчки.

В комнате осень
Не зажигает лампад.
Листья сгорают.

Сердце когтями саднит
Черная кошка.
Кожи шагреневой клок,
Залитый кровью.
 
*
Италия.

На перекличке католических крестов 
Фонтан в манжетах паутины нем. 
Погасло пламя инквизиторских костров,
Но вьется плющ, захватывая в плен
Полуразрушенные кладки стен.
 
И узких троп каскадная гряда,
И скошенной соломы бурый стог,
Шелк желтых листьев, веток провода
И черепашьи панцири дорог
В монастыри уводят, как в острог.
 
А в келье спит измученный монах,
Устав от индульгенций и постов.
Дрожит лампадки тень на образах,
Чернеют перекладины крестов
И кисти рук от праведных трудов.

Долины спят, спит горная река,
Несут холмы на сгорбленных плечах
Созвездия, луну и облака.
Текут часы в молитвенных кругах.
Рассвет выносит утро на руках.

А в складках кожи старого ствола
Струится сонный ливневый поток,
Стекает каплями кленовая смола,
Шуршит листва над проредью дорог,
И радугу развешивает Бог!

Здесь небо дремлет, лежа на холмах,
Мостится с боку на бок целый день.
Сиесты тень на солнечных часах,
Багровый мак свалился набекрень,
Прикрыв панамой одряхлевший пень.
Сорвать в петлицу?! Наклоняться лень.

-2-
 
На разлитой зеленке холмов —
По щепотке старинных церквей.
Гасит полночь шкатулки домов,
Бреет ветер щетину полей.
Спят природы живые холсты,
Тяжесть гор замыкается в круг —
Здесь пространству хватает версты,
И художник его близорук.
В сумрак льют спитый чай фонари,
В сонных травах руины торчат,
Как надгрызенные сухари,
Угодившие в свежий салат.
Прячут головы плешки полей,
Зажигаются лампы в окне...
На закате дрожит сельдерей
И полощется в красном вине.
Купол храма глядит на восток.
Поднимусь по отвесной скале.
Там за облаком кашляет Бог,
Приближаясь дыханьем к земле.
 
*
Гляжу сквозь ливня сеть
В пучину ярких звёзд.
Как молодеет смерть
От человечьих слез!
 
Весна простила ветреный февраль,
Капель скатилась, падая со стуком.
Он медленно снимал с нее печаль,
По пуговке расстегивал разлуку.
 
Казалось им, что страсти волнорез
Под небом совершает перемены,
И облачность божественных небес
Господь кладет под голову Вселенной.
 
Но первый луч, что только расцветет,
Уже шептал: "Смотри, замри, послушай!
Там вечность, там незримый Ангел ждёт
Земные неприкаянные души".
 
И он искал обещанный маршрут
В межзвездный путь, умом непостижимый,
Где в синих весях нас, тоскуя, ждут
Паломники любви и пилигримы.
 
А в гулкой бездне, в тьме глухих берлог,
Усыпанная звездною порошей,
Вселенная спала, как носорог,
Похрапывая в Боговы ладоши.
 
* 
ЯС

Чайное небо,
Долькой лимона луна
В блюдце оконном.

Дух аватара
Руки в молитве сложил,
Шепчется с Буддой.

В доме остывшей судьбы
Чай не остынет.
Не увядает цветок
Сакуры дикой.
 
*
Не простившись уйдем из бетонного города
На простор, на просвет вечной Леты-реки,
Где пылают костры, опалившие бороды,
Где над сетью судьбы спят ловцы-рыбаки.
В камышовом шуршанье рыбешка полощется,
На Хароновых веслах туманится смог.
А душа то трепещет, то дерзко топорщится —
Обреченно летит на огонь мотылек.
В реку лунная тень погрузилась лодыжками,
Красит охрой волну и сурьмит берега.
Целый вечер грущу над любимыми книжками,
Мне из тысяч одна, "О тебе", дорога.
В хвое леса людского тоскую по степи я.
Медный ветер кует облаков булаву.
Горечь слов, оставляя ожог третьей степени,
Выжигает роман за главою главу.
Пью твой сумрак темнеющий, сине-эмалевый,
На шинели небес полмедали блестит.
Разлетевшись осенними листьями, пали мы
В пропасть каменных комнат, в колодцы обид.
 
*
Хоку

Белым наливом
Пишет Наоми сонет,
Бабочкой чувства.

*
Воды с лица не пить, не миновать
Пролетов без тяжелых перекладин.
Когда б умела ты околдовать,
На старых шрамах не нарезав ссадин.

Пускай любви горячее меню
Всегда горчит на донышке десерта.
Тебя, как Модильяневскую Ню,
Целую теплой охрой из мольберта.
 
Пусть долгий акварельно-нежный взгляд
Туманностью дождей меланхоличен,
Но если свыше миг этот продлят,
Я буду благодарно безграничен.
 
*
ЯС.
 
Мост полнозвездный.
Рико с вопросом стоит.
Веер утерян.

Тонет монета.
Лунный осколок горит.
Пруд застывает.

Шеду, охранник жилья,
Бык пятиногий,
Топчет копытом цветок
На перепутье.

*
Запись на полях: "Лунный Шеду" техника 3D/
Рико — женское имя — «дитя жасмина».
Шеду — лунный пятиногий бык — хранитель очага.
Японское гадание на мосту: в лунную ночь бросить в воду монету,
завернутую в розовую бумагу.
Если не утонет — не женишься (не выйдешь замуж).
Веер означает богатство.

*
Дождит ноябрь – осенний перебор... Темнеют в бурых грудах листопада деревья и церковная ограда; поток листвы – плотиновый затор. Зато всю ночь – хоть даром отдавай, пекут хлеба. Вдыхая дух пекарни, луна, затеяв в небе сыроварню, лежит, как в полотенце каравай... а рядом с нею, ливнями промыты, сверкают звёзд грибы и сталактиты.
Бери плетёнку, палку – собирай до самого последнего карата, пока заря не бросит через край в ночное небо зёрнышки граната… А ты ей: погоди, не наступай! Тут у меня свое земное дело: вот осень – дай ей бог! – недоглядела, оставив долгожданный урожай.
 Осеннюю перебирая мзду, вкатилось утро, размывая дёготь, и напоследок круглый лунный коготь утащит прочь зевнувшую звезду... Примчится поезд, отворив уста, и люди поспешат занять места — на службу, в офис с кондиционером. Включить экран – духовности оплот. А я войду под госпитальный свод, под лампы с резко бьющим галогеном… Спасать. Ловить над пропастью во ржи, таскать носилок плоские баржи, халат в крови – пока не уморят… Пока к земле не засутулит плечи, колокола в мозгу не загудят: «Вам, доктор, чаю?» – Нет, еще не вечер. – « Еще не вечер!» – бодро говорят. А он уже идет, заиндевелый. А я не перевёл ни дух, ни взгляд, и снег за ним ложится белый-белый, такой крахмальный и стерильно белый... мой утренний наглаженный халат.
 
*
ЯС

Запах весенний.
Гибкие бёдра дождя.
Ветка оливы.

Веер разносит
Тайны сиреневых снов —
Жаркие чувства.

Ты, закрывая глаза,
Звуки роняешь.
Я раздвигаю слова —
Бездна молчанья.

*
Ну, здравствуй! Вечереет по фэншуй, 
Закат прожилками имбирит красными.
Последнее письмо тебе пишу —
Жалеешь или нет? Жалей… напрасно мы…

В гербарий низкосортной кутерьмы
Шаблоны слов пришпиливаем датами. 
Зачем нам мозг? Чтоб наслаждались мы
И классикой, и «Черными квадратами».

В последний день сквозь жухлую кору
Янтарно капля скатится морозная,
И обожжет затылок на ветру
Прощальное дыханье лакримозное.

А на манжетах алых облаков
Судьба распишет путь марионеточный,
Макнув в чернильный сумрак вечеров
Нагих деревьев сломанные веточки.

Искусство ведь не в красках и речах:
Тревожа душу, пробуждаешь к вечности…
Дух творчества сокрыт в простых вещах —
В сочувствии, любви и человечности.

___ Лакримоза — часть реквиема Моцарта, от латинского «Lacrima» — слезы, 
«mosa» — текущий. Переводится как «грусть»...

*
ЯСЫ ГАДАНИЙ «кай ум», разные ритуалы.
 
Синяя чаша 3D ( рисунок)
Предсказатели не утаивают плохое, но предлагают защиту.
Зигзаги кай ум – трещины, повороты судьбы, философия.

*
ЯС

Лунная полночь,
Руны судеб покажи,
Тайные знаки.

В чаше гаданий
Трещинки есть на кости.
Время свиданий.

Стынут зигзаги кай ум,
Взлет и паденье.
Пляска взволнованных дум —
Знак провиденья.

*
Записки на полях:
трещины вдоль на кости — на Кусю гадание по лопатке животных.
Лопатка нагревается снизу, на ее поверхности появляются трещины.
 Их узоры читаются.
Так же гадают сибирские шаманы, камлая в лунную ночь;
с неба на серебряных нитях дух луны им спускает ответы.

*
Весна! Бегут капЕльки и дождинки.
Скучай по мне, как пестик по тычинке,
По дну морскому ракушки, песчинки,
По странам дальним стертые ботинки.
Скучай по мне, как ветер по простору,
Лучи по солнцу, умности по вздору,
Как губы поцелуями скучают,
Душа по небу, кипяток по чаю.
Грусти по мне, как полночь по рассвету,
Тетрадь по ручке, дым по сигаретам,
По берегу волна, по небу птица,
Мечты по мифам, быль по небылицам.
Люби, как любит Пушкина нетленка,
Удар часов полуденная стрелка,
Как поле любит запахи тюльпанов,
Как доля любит счастье без обманов.

*
ЯС

Ветра набеги,
Тучи летят вороньем
В клюве заката.

Неба осколки
Мы собираем вдвоём
В красную сумку.

Свет припадает
К щеке тонкой морщиной.
Крылья сложила в пике
Белая птица.

*
В Париже вьюжит ветер кувырком,
Сулящий нам тревоги и потери.
Но распахнутся легким сквозняком
Доселе заколоченные двери.
Им не смутить скалу моих доверий.
Ведь ты утешишь краешками рта:
«Все это, милый, пустошь, маета!» 
Как шелест трав у ног твоих спокоен,
Как дух велик — непобедимый воин!
Я думал: сотни жизней мне не хватит
Любить ее… «На свете ты одна!»
И, падая лицом к подолу платья,
Целую край серебряного льна.
А ветер гонит к северу поток,
Укутав Нотр-Дам в ночной платок.
Восход кропит окно червовой картой,
Насыпав звезд прощальные огни
На волосы уснувшего Монмартра,
И первый луч уже пролил со старта
Шипуче-солнечным глотком Аи
На спящий город зарево любви.
 
*
Гоголь перевернул страницу и прочел на полях:

КРУГОВОРОТ ДУШИ ВО ВСЕЛЕННОЙ

Напряжение измеряется в вольтах.
Мощность измеряется в ваттах.
Сила магнитного поля — в гаузах.
Радиация — в единицах кюри.

А душа измеряется энергией ПСИ,
Как бриллианты — каратами…
 
Остановившись на недописанной строчке, он закрыл тетрадь и выключил свет.

© Copyright: Сан-Торас, 2017
Свидетельство о публикации №217071501040