(Рассказ о ранней весне детства)
Как умирал Сталин, я помню, но конечно, только в детских "картинках". Хоть и было начало марта, но, по крайней мере, я уже был готов к половодью! Отец ещё зимой сделал мне "мельницу" - маленькую крестовинку из дощечек магазинной тары, на деревянной "оське", которую надо было устанавливать на обоих берегах весеннего ручейка, как мостик. И бегущая вода заставляла её вращаться весь день. Половодья, хоть ещё и не было, как такового, но всё, и ракитки, и вишенки, да и сам снег, говорили о нём. Я уже знал, что Сталин, ну не Генсек - этого я ещё не знал, а самый главный наш начальник, вождь! Наверно все знали своих вождей, и поляки, и румыны, и чехи потому,что за то время, пока они были вождями, люди запоминали их. Не то, что где нибудь во Франции или в какой нибудь Англии. Там они не успевали стать вождями, их быстро переизбирали снова. И так, и оставались в безвестности, бывшими президентами или премьер-министрами. Прямо после Нового года, отец купил в областном универмаге радиоприёмник "Родина-47" и все дни, пока хоронили Сталина, у нас были толпы плачущего народа. Больше информацию получать было не откуда, кроме немногочисленных газет. А я, наконец-то, после долгой морозной зимы, весь день мог свободно быть на улице с моей новой игрушкой "мельницей". Мужики, когда выходили из хаты всей толпой курить самосад, справлялись о работе моей мельницы, бегали домой покормить скотину и опять к приёмнику. Детали меня не интересовали, но кругом всё равно чувствовалась небывалая напряжённость, растерянность. Бабы, их было гораздо меньше, чем мужиков, не рыдали, но все были в слезах. И так было каждый день, пока вождь был ещё живой, но при смерти. И когда его хоронили. Одному мне на радость! С промокшими валенками, за то радостный и счастливый, я был предоставлен весь день самому себе и даже сопли радовали незначительным своим изобилием. И мельница моя работала безупречно! О жертвах во время похорон, мне не было известно, конечно, ничего. Никто об этом не знал и не говорил. А мне интересна была только моя "мельница". И помню, что после похорон отец слушал приёмник редко, только "Последние известия", вплотную припав к нему, потому что батареи его "сели" окончательно. Мужики узнавали новости теперь всё время через отца, когда собирались вечером, после уборки скотины, покурить у колодца. Постепенно, к лету, невосполнимая потеря всё же улеглась и жизнь пошла своим привычным чередом. И фамилии новых вождей Булганина и Маленкова во мне всё таки немного остались. Помню осенью отец посадил (да и не только отец, бум был!) штук пять саженцев яблони разных сортов. Вишенник все перестали вырубать, и мы, ребятишки, объедались его ягодами до отвала с самого начала лета! Всё объяснялось просто - в деревне отменили налог на плодовые деревья! Раньше у нас одна черёмуха была нам доступна, ребятне.
А глубокой осенью, после Митрев-дня, ещё Сталин был на устах, все мы, ещё три сестрёнки, заболели скарлатиной. И отец отвёз нас всех на санях-розвальнях, запряжённых лошадкой из колхозной бригады, в районную больницу. Вместе с бабушкой, как нашей сиделкой и санитаркой нашей одновременно. Потому что были мы весьма и весьма не "надёжны". Но когда я "очухался", а в палате было коечек 10-15, то обратил внимание на одного больного мальчика, которого остальные выздоравливающие ребята,почему-то называли Берией и предателем, и им это нравилось. А себя называли и Сталиным, и Жуковым, и Рокосовским. И все наши игры были построены вокруг этого. Помню он, этот мальчик, всегда плакал из-за этого и мне было его очень жаль. Я ещё не знал Берию, но слово это, помню мне почему-то понравилось. Помню скандал между нашей бабушкой и медперсоналом во время выписки под Новый год из больницы. Из-за того, что бабушка "на экономила", пока мы лежали, несколько больших кусков сахара и сухарей из белого хлеба, что остались недоеденными у каждого из нас, каждый день по чуть-чуть. Сахар и белый хлеб были не просто дефицитом, их в деревне, в нашем магазине не было! А потом был Новый год! Такого Нового года у нас никогда не было! Отец откуда-то привёз, (он на "полуторке" ездил), несколько веточек ёлки (тогда, после войны, берёзки не везде были!) и мы, с ним вместе, собрали из них настоящую ёлку, радоваться которой даже соседские ребятишки приходили и играли: кто быстрее на ёлке отыщет зайчика, белку, петушка! Но я,помню, "строил" из себя взрослого, умудрённого опытом, которому не к лицу была эта радость. Я чувствовал себя хозяином этой радости, потому что ёлку не только делал, но и наряжал. Таким мне запомнился год смерти вождя.