Посвящается Анатолию Сергеевичу Арапову
Слышишь, лебеди ночью осенней летят на зимовье.
Бьются крылья их хлопьями белыми над изголовьем.
Заглядишься в окно – и очей не сомкнешь в эти ночи.
Редкой россыпью звезд их могучий полет раззолочен.
Как во сне кто-то из лебедей оторвался от стаи
И, к земле приближаясь, запел, на глазах вырастая.
Сколько дивных созвучий в крылатых сердцах человечьих
В стародавнее время везде бы нашел он при встрече.
… То не лебедь отбился от стаи, летевшей на юг.
Это песня моя, вырастая, отбилась от рук.
И на радость тому, перед кем я в смущенье молчала,
Как Эолова арфа, сама по себе зазвучала.
Лето песню качает на травах, а осень – на золоте,
Согревает весна, а зима закаляет на холоде.
И звучит она в сердце моем, высоту набирая,
Как молитва о доблестном витязе нашего края.
Не уклоняйся ни направо, ни налево,
Удали ногу твою от зла.
Притчи 4,27
1
В низовье речном, у слияния рек,
Жил, в подвигах ратных сжигая свой век,
Один богатырь – ликом чист, оком светел:
Как будто вот только судьбу свою встретил.
Он ростом пониже лишь легкого облака,
А леса – повыше, да с птицами об руку.
Шелк тонкий не рвется, меч острый не гнется.
И честь его чуждым полкам не сдается.
Садовинкой силушка в нем наливается,
По жилочкам живчиком переливается.
И сердце – что золото – не заржавеет.
Сидит богатырь на коне – не стареет.
Искристо и быстро, как жемчугом скатным,
Летел год за годом на поприще ратном.
С дружиною верной от полчищ незваных
Свой край защитив, он в почете и в ранах
Домой возвратился на чалом коне.
Полжизни (как дань!) на чужой стороне!
Он воздух свой пил – и не чаял напиться.
Как будто ему возвращалась сторицей,
Как будто впервые ему открывалась
Вдруг ставшая значимой каждая малость.
… Достигнув тех лет, когда день стал короче,
Все более делался он озабочен.
Мучительней раны для воина нет,
Когда на соседа в обиде сосед,
Когда у друзей и у любящих братьев
В ходу кулаки вместо рукопожатья.
Когда сеют смуту, как частое семя,
И жнут, где не сеют, в полночное время.
Отец его думал над этим и дед.
Так минуло многое множество лет.
Но как суть беды не далась никому,
То и перешла по наследству ему.
И он рассудил с прямотой богатырской:
- Спасительный путь, далеко ли он, близко ль,
В болотах ли топких он,
В дебрях иль кущах,
Найду я.
Дорогу осилит идущий.
Задумавшись крепко о том, богатырь
Проехал бурьяном поросшую ширь,
Лесочек…
(Решимость берет города!)
Он скачет навстречу…
Чему и куда?
2
На просеке, где малахитовый лес
Сливается с пенной лазурью небес,
Мгновенно, как дерево из-под резца,
Он выхватил взглядом седого певца.
В руках его арфа – лучи вместо струн!
Как будто бы сам громовержец Перун
Из лука все стрелы, что были в колчане,
Метнул ему в руки, чтоб ярче звучали.
Запел о любви перехожий калика.
Слова его слаще лесной земляники.
В них ласковый трепет весенней капели,
Достоинство тихое северной ели.
Избранницы наших князей и заморских
Своей красотою навязчиво-броской
Тягаться б не смели с созданием юным,
О ком он вещает так чудно на струнах:
- Когда-то давно человеку, как птице,
Нельзя было в сердце своем заблудиться.
Но наши отцы, даже деды, и те
В тот век уносились уже лишь в мечте.
Нельзя разминуться с душою своей, -
Но многие ратники, верные ей,
Потратили в поисках истины годы,
Ступая ей вслед, словно в новые воды.
Звала она их за собою высоко.
Они заплутали. Она – одиноко
По миру любовью бредет позабытой.
Ее очертанья слезами размыты.
Услышит ли здесь чье-то сердце меня?
Пою я три года уже и три дня.
Летучие мыши да дикие вепри
Мне чутко внимают в долинах и дебрях.
Пред ним затихают небесные птицы,
Стремительно всходят и гаснут зарницы.
Уж сам богатырь очарован стоит.
В нем сердце его против воли горит:
- Я все пережил – и болезни, и голод.
И шлем мой изрублен, и панцирь исколот.
Не зная покоя, блуждаю по свету.
В порыве сердечном принес я обеты
Путь к сердцу родного мне края найти.
Быть может, сейчас я на верном пути?
Не мне ли вещает на струнах певец,
Который провидит движенья сердец?
Не стал больше ратник в лесной глухомани
Испытывать старческий дар предсказаний.
И палевый, в звездах серебряных, конь
Рванувшись, из воздуха высек огонь.
3
… Уж травы пожухли, лазоревый цвет,
Задумавшись, в конский осыпался след.
Смущенно и тихо листва встрепенулась,
Как будто заря, уходя, оглянулась.
В непочатый запах стоялого меда,
Как в сон, погрузились душа и природа.
Весь день поспешал богатырь неторопко,
А к вечеру, глядь, привела его тропка
К развилке двух старых, двух торных дорог.
Две мысли, влекущих сильней, чем поток,
Схлестнулись в сознанье его богатырском –
Горячем как пламя, мгновенном как искра.
4
Дорога направо его зазывает,
И конь в нетерпенье узду обрывает.
И сам богатырь, чувству первому верен,
По правой тропе уж пуститься намерен:
- Дорогою этой, я знаю, мой дед
Уверенно вышел из дома чуть свет.
С собою он взял лишь поющие травы,
Да посох, от рос и усталости ржавый.
«Когда-то ходили здесь конный и пеший, -
Поведал мне дед, - но повадился леший
Захаживать в тихое это местечко
Мутить за тропинкой бегущую речку.
Испив той воды, передрался народ
И даже друг к другу путей не найдет.
Ступая на эту дорогу, учти:
Попутчиков можешь на ней не найти.
А верный товарищ на поприще ратном
Тебе пригодится еще многократно».
5
Другою дорогой, как птица на юг,
Слетев в свое время с родительских рук,
Отец мой ушел по пути своему.
И месяц, как челн, всю дорогу ему
Мерещился в бурной стихии небес.
И дерево дятел долбил на весь лес.
Он мира искал, но в пучину тревог
Болотный его увлекал огонек.
Искал человека, но в нем, как в глуши,
Не мог разглядеть первозданной души.
Как будто изъяли ее и однажды
Все стали «одно» там, где раньше был «каждый».
Сквозь жизнь он пронес ощущенье, что дед
С тревогою в сердце глядит ему вслед.
- Направо поедешь – друзей потеряешь,
Налево поедешь – родство позабудешь.
Идти ли туда, где отец мой и дед
Изведали столько сомнений и бед?
Ведь сила и разум здесь не велики,
Чтоб в те же опять попадать тупики…
Но есть еще путь, о котором мне мать
Любила вечерней порой напевать.
Я плыл по нему в челноке колыбели,
Его берега надо мной голубели.
Светил он и грел, как в ночи уголек,
Но в памяти сердца с годами поблек.
Мелькнул и растаял, как след журавля.
Не знает его направленья земля.
Душа в предвкушении выбора сжалась.
6
Да ратника тут неземная усталость
Сморила. Решил прикорнуть – да не спится:
Береза скрипит, как в избе половица.
И ухает филин обиженно в чаще,
И совы глаза на пришельца таращат.
Плоды изумрудные яблони дикой
И россыпь рябинового сердолика,
И полные гомона птичьего кущи,
Как дым, на закате становятся гуще.
Тесней обступают тенистым кольцом.
То веки смыкают, то машут в лицо.
Пока он так мучился, в эти пределы –
Во сне ли – взаправду ль,
Сошла ли – слетела ль,
К нему путеводным знамением… Дева!
С косой-вязеницей, с глазами в полнеба,
В виссоне, нежнее цветущего вишенья,
Струей дождевой, вдетой в молнию, вышитом.
7
Она показалась за ближней ложбиной.
И кротким обличьем своим голубиным,
И преданным сердцем своим лебединым
Похожа она на Отца-Господина.
Насколько хрупка и изящна обличьем,
Настолько прекрасна духовным величьем.
Она обходила свой Дом, не заметив,
Как вдруг задержалась, в лесу этом встретив
Неслышною тенью подкравшийся вечер.
Но все же успела остывшие печи
Заката разжечь в непроглядной ночи,
Управить оркестром лесной саранчи,
Пустить светляков золотых и лазурных
Для всех заблудившихся в зелени бурной.
И с топей болотных движеньем искусным
Сорвать, как покров, молодую чарусу,
Чтоб чарами путника не соблазнила
На верную гибель коварная сила.
8
- Не знающей меры любовью объята,
Я Дом здесь для всех создавала когда-то:
Из леса и моря, из солнца и глины…
Нет в мире страшней, бесприютней чужбины,
Чем боль о потерянной Доме, о детстве,
О чьей-то рукой разоренном наследстве.
Когда-то давно человеку, как птице,
Нельзя было в Доме моем заблудиться.
Ходил он по небу, летал он по тверди,
А ныне в безумии молит о смерти.
Не слышит он сердца, не видит он смысла,
Обманом из мира любви кем-то выслан.
Душа моя места себе не находит:
Беда за бедою в саду моем бродит.
Где юноши пели – раздор и смятенье,
Где старцы сидели – печаль запустенья.
Заплачу, окликну – никто не ответит.
Сердца их – как птицы, попавшие в клети.
Пойду площадями, поеду на дровнях,
Возвышу свой плач у ворот и на кровлях…
Была я сокровищем неоценимым,
А ныне не вспомнит никто мое имя.
Никто не признает в изгнаннице встречной
О мире и счастье мечту человечью.
Быть может, звала я народ так высоко,
За что и осталась теперь одинока?
Расслышит ли здесь чье-то сердце меня
Сквозь все нарастающий грай воронья,
Сквозь конское ржанье, кипение битвы,
Сквозь ужас последней предсмертной молитвы?!
Я первой любовью бреду позабытой.
Мои очертанья слезами размыты.
Последние блестки надежды и веры
Ловлю я в страданье, не знающем меры.
Терпенье людское! Где твой окоем?
О чем мы хлопочем, куда мы идем?..
Когда-то давно человеку, как птице,
Нельзя было в сердце своем заблудиться,
С душою своей разминуться нельзя…
Ты ищешь стезю, богатырь?..
Это я…
9
И пальцы разжались.
И все светляки
Живыми огнями слетели с руки.
Мгновенье, для смертного неуловимо,
Вдруг остановилось так непоправимо.
В сквозном полусне, с расстоянием справясь,
Возникла меж ними воздушная завязь
(- Жила ты во мне иль явилась откуда?)
С рожденьем вторым осознание чуда
Сравнил бы теперь богатырь седовласый,
Прекрасным и трудным:
- Душа моя, здравствуй!
10
Небесные звезды не дали огней:
В огнях богатырь не нуждался при ней.
Промозглая ночь пожалела тепла:
В крови богатырской огонь разожгла.
- Душа моя, - слезно колотится сердце, -
Душа! Не могу на тебя наглядеться.
Всю жизнь я искал на земле красоту,
Которой заполнить бы смог пустоту.
Объездил я в поисках веси и долы.
И шлем мой изрублен, и панцирь исколот.
Не раз умирая от ран и злоречий,
Молил: - Не почить бы, покуда не встречу!
А ныне сама ты явилась. И что же?
Уж сердце мое распахнуться не может.
Не может вместить – в нем так душно, так тесно…
Душа моя, ты ль не найдешь себе места?
Затем ли тебя на земле повстречал я,
Чтоб вдруг потерять…
11
Тут она отвечала:
- Как гроздьям акаций лесных - с ароматом,
Как молнии быстрой – с могучим раскатом,
Как рыбе с водой – расставаться нельзя нам,
Мой доблестный витязь! – ступай за мной прямо.
В края, что с ума красотою сводили.
На сердце тебе они не приходили.
Не трогали слух, не тревожили снами.
Ни верстами их не обнять, ни часами.
Там души людей не кривят, как лисицы,
И вслед исподлобья никто не косится.
И сердце, и разум, и дух там едины.
И служат – любя! – Одному Господину,
Чья щедрость – что звезды небесные частые,
А ризы – как зори отрадные ясные,
Слова – словно голуби белые с уст,
И ноше легка, словно ягодный груз…
И голос души, возвышаясь, забрезжил,
Как символ дороги-судьбы прямоезжей:
- Направо поедешь – друзей потеряешь,
Налево поедешь – родство позабудешь,
И только решившись за мною пойти,
Сумеешь собрать воедино пути
Народные в сердце своем.
Ты однажды
Откроешь секрет утоления жажды.
И помни, что в этой неравной борьбе
Три слова заветных помогут тебе…
12
Мгновенья несутся, как быстрые воды.
Он в хлопьях небес видит сонмы народа,
Ворота величием в радужный свод.
Вот дева его в те ворота ведет.
Неужто она? Так похожа – точь-в-точь.
Видать по всему – она царская дочь.
А вот – Господин в бирюзовых палатах.
Он пир учинил в честь чего-то богатый.
Несут и несут в Его терем старинный
Из дальних краев всевозможные вина.
Теснятся живой чередою у врат.
И странно – никто и не взглянет назад:
Ни словом обмолвиться, ни любопытства
За время пути проявить не стремится.
Вот парень осанистый, ладный и крепкий,
Проносит свой ковшичек с жидкостью терпкой.
Старик в зипуне и в штанах из холстины
Несет свой напиток на суд Господину
В горстях. Да и то – только самую малость.
Сквозь пальцы вино у него расплескалось.
- Вкуси, Господин, не побрезгуй! Авось
Подарком своим угодит Тебе гость? –
Басит, животом старика оттирая,
С бочонком, налитым до самого края,
Детина здоровый. Немного поодаль
Толчется и взгляд виновато отводит
Тощой мужичишка в чудном армяке.
Да он сюда вовсе пришел налегке.
Пока суд да дело, в тоске и тревоге
Он чарку свою осушил по дороге.
Сжигаем огнем изнутри, от стыда
Не может идти ни туда, ни сюда.
И нет ей конца – веренице людей
Со всех округов и со всех волостей.
- Бывалый я муж, только мне невдомек,
Какой Господину Великому прок
От этой немыслимой вроде бы дани?
Неужто и вправду Он пить это станет?
Сдается мне, есть у Него в погребах
Напитки, что дивно цветут на губах.
О, их аромат и во сне не приснится
Ни кравчим царя, ни пчеле-медунице!
Как будто их чуя, душа моя алчет.
Скажи, растолкуй мне,
Что все это значит? –
Он просит у девы.
И вот как она
Ему объяснила те реки вина:
- Ты прав, мой Отец бесконечно богат.
Все то, что от света скрывает закат,
И то, что у темени вырвал рассвет,
В казну Его входит уж множество лет.
Пасет Он отары – небесные звезды,
Чей путь пролегает на версты и версты,
Долины и бездны, провалы и кручи.
О каждой овечке, о блестке падучей,
Заботится Он и от бурь бережет.
Своею рукою руно их стрижет.
Он волен являться любыми вратами,
Как солнце, всходящее над городами,
С любой стороны горизонта, с любой
Встречаться на поприще дольнем судьбой.
Но люди в гордыне безумной своей
Не чтут ни земных, ни небесных царей.
Чтоб вызволить их из коварных сетей,
Из горестной участи блудных детей,
Отец рассылает по всем направленьям
Гонцов быстрокрылых с таким повеленьем:
Кто хочет войти с Ним в наследство и долю,
Тот должен Ему свое сердце и волю
В сосуде из праведных дел принести.
И ты той возможности не упусти.
И тут Господин, что в заботах своих
Вниманием не удостаивал их,
Подходит к ним Сам и, обняв их за плечи,
Заводит для слуха приятные речи:
- Служи, богатырь, у Меня, и девица
С тобой никогда уже не разлучится.
Тебя дожидается брачное платье
И вина, с которых не будешь алкать ты.
И пир покатился:
О богатыре
Ликуют на небе,
Поют на земле!
13
На том ли пиру хорошо угостился,
С небес ли на твердую землю спустился,
Без меры ль вдохнул аромата акаций?
Сидит богатырь – он не в силах подняться.
Могучим рукам в зябком воздухе душно,
И что-то вскипает в груди непослушно,
И что-то внутри не находит покоя.
И дума течет неуемной рекою:
«Где этот противник?
Кто Тот Господин?!
Как я разберусь теперь в этом один?!
На самом ли деле я видел здесь деву
С косой-вязеницей, с глазами в полнеба?..
И эти три слова во сне наяву
Шепнула она, словно звезды в траву.
Попробуй теперь отыскать их средь смуты
Душевной, не медля ни дня, ни минуты…»
Лишь только теперь он вполне осознал,
Что значит судьбе заглядеться в глаза,
Вот сне ли, взаправду ль – преграду разрушить:
Друг другом до слез изумленные души
Сорвутся с насиженных мест, словно птицы,
Чтоб в гнездах чужих навсегда поселиться.
А если судьба друг от друга далече
Забросит – тоскуя, искать будут встречи.
Он хочет, не медля, на поиски ехать,
Но с новой душою и в старых доспехах
Стал ратник сродни молодому вину,
Что старым мехам объявило войну.
Заметил он в теле своем перемену.
Вот кровь заструилась быстрее по венам.
Как силу под солнцем набравший бутон,
Уже каждой клеточкой чувствует он:
Всей трепетной мощью огня своего
Та дева-душа полюбила его!
Вон к ней из телесной глуши:
- Душа! Как ты, где ты?!
- С тобою! Держись!..
14
Уж стал сам не свой богатырь седовласый.
Уж весь он стремится к великому часу.
И сила, и дух в нем слились воедино:
- Хочу послужить я Тому Господину,
О Ком мне, так нежно на ухо дыша,
Поведала на перепутье душа.
Его государство отсюда далече,
Но если дорогу захочет при встрече
Мне зверь или злой человек преградить,
Клянусь, что ему головы не сносить!
Воинственным взглядом пространство измеряя,
Из легких он вырвал крылатое: «ВЕРЮ!»
Земля сотряслась – богатырь устоял.
- Я верю, что час поединка настал!
Вдруг треснуло небо.
И слева, и справа
На богатыря устремилась орава
Голов
С ножевыми оскалами львиц,
С провалами черных знобящих глазниц.
Глядит богатырь:
Не сраженье – облава!
И слева, и справа – главы!
- Чем скалиться так на меня, трехголовый,
Ты стрел моих новых каленых попробуй.
Хоть я не сражался с врагами такими,
Но знаю, НАДЕЖДА меня не покинет!
Как птица свободная в небе – в седле я.
Сегодня ли, завтра ль – тебя одолею.
И в облаке пыли взметнулись одежды,
Как вновь обретенное знамя надежды.
И стрелы каленые синь рассекают.
Шипит, и клокочет, и бьется хлопками
Земля: словно стонет у чудища в пасти
И полымем яростно рвется на части.
Глядит ратоборец:
И слева, и справа –
Лава!
Поистине сросся с конем богатырь,
Могучие плечи развел во всю ширь.
Как солнце в зените, гарцует в седле он.
То справа наскочет на зверя, то слева.
Пришпорит коня – и опять разбежится.
Как сокол, над хищником лютым кружится.
Он вихрем врывается в едкую копоть,
Готовую заживо ратника слопать.
И меч, поспевая едва за конем,
Железом сжигает и рубит огнем.
Казалось уже, что кровавой работе
Грозит завершенье…
О, небо! Бесплотен
Противник его оказался,
Как дух.
Но нет, в ратоборце огонь не потух.
- Пусть ты трехголовый – и я не один.
Со мною душа и ее Господин!
И этот союз нашей вечной ЛЮБВИ
Ты не истребишь ни в огне, ни в крови.
Пожару и ветру с земли не стереть
Любовь, что в горенье бесстрашна, как смерть.
И реки не смоют любовь без следа –
Она их движенье, живая вода.
Источник воды и источник огня,
Дарующий жизнь,
Не покинет меня!
Враг рассвирепел и, взрывая песок,
От собственной злости в конец
Изнемог.
Повисли без сил перемотины шей.
И дым, как из бани, валит из ушей.
Совсем уж беспомощен стал он и плох.
И тут же, как пес, заскулил и издох.
Иссох.
Словно тень, не опасен никак.
Туманом залег в придорожный овраг.
15
Глядит и дивится герой: три дороги
Цветущим венцом убегают в чертоги
Того Господина далекой страны.
Иль ратнику очи уже не верны?
Дороги, которые ссорили братьев,
Детей вырывали из отчих объятий,
Теперь обнялись меж собою, как сестры,
У речки притихшие в платьицах пестрых.
И в долгую тихую эту минуту
Он понял: дракон меж людьми сеял смуту.
Дурманом поил да степною полынью,
И все забывали – кто совесть, кто имя.
Двоилось в глазах от крепчайшего зелья –
И очи уж прямо глядеть не хотели.
У тех, кто с коварным драконом был в ссоре,
Дороги двоились от слез и от горя.
А прямо глядели такие, кем стыд
За гривенник продан и в землю зарыт.
Но око их мрачно, их думы темны,
Куда бы ни шли – их пути не верны.
16
У речки, в которую смотрится лес,
Примерив мохнатую шапку небес,
Очнувшись от дум, вдруг увидел он деву
С косой-вязеницей,
С глазами в полнеба.
Внезапно, как в чаше, испитой до дна,
Отрадно, как в ночи, прошедшей без сна,
Возникла она – руку лишь протянуть.
И снова любовь позвала его в путь.
17
И птица на воле, и колос во поле,
И с девой-душою своей богатырь
Копытами конскими меряет ширь.
Спешит он, искупленный силой любви,
И с подвигом, им совершенным, в крови
В свой город любимый,
В свой Новгород Нижний,
Свободной отныне дорогою жизни.
И что же он видит?
И что же он слышит?
Чем нынче народ в его городе дышит?
Идут ли дорогой, которую он
Нашел?
На которой дракон побежден?
Народ его не помышляет о том.
Здесь кто как умеет, идет напролом:
Кто ломится в лес – только щепки летят,
Кто ступит на поле – колосья гудят,
Кто в небо глядит – слезы льются дождем,
А в землю идет – так не вспомнят о нем.
Давно здесь не слышал никто о драконах,
О богатырях, о царях и коронах…
18
Все дальше вглубь города ратник идет
И видит: народ его не признает.
Он всем рассказал о победе над зверем.
Ему же не то, чтоб никто не поверил,
Не то, чтобы подвигу были не рады, -
- Какая тебя ожидает награда?
- Кому это выгодно: левым иль правым?
- Богатым иль бедным?
- А сильным?
- А слабым?
Разгладив рукой растрепавшийся волос,
Сквозь гул богатырь возвышает свой голос.
Поведал он тут, как, себе дав зарок,
Однажды свернул с проторенных дорог.
О том, как в лесу повстречался с девицей
С глазами в полнеба,
С косой-вязеницей.
О том Господине далекой страны…
- Опять господа?! Нам они не нужны!
- Заморские? Нет, ни за что, никогда!
- Сейчас ты узнаешь, кто тут господа!
- Мы вас поддержали б, когда бы вы с нами
Потом поделились землей и чинами…
Одни выдворяют его из Кремля:
- Тебя породила не наша земля!
Другие зовут его наперебой
Возглавить: кто праведный бунт, кто разбой.
О «праве дракона» «зеленые» пишут…
О том, как опасен был зверь, и не слышит
Никто из спасенных его земляков.
19
Здесь есть теперь все – от свобод до оков,
От разных движений, и партий, и сил
До всё примиряющих братских могил.
Пороки, как черви, вылазят на свет.
Лишь подвигу места сегодня здесь нет.
Он изгнан за то, что – не гибок, не плавок –
Осмелился жить без советов и справок.
Вот все добродетели здесь пустоцветом
Пестрят на витринах зимою и летом.
Ни ягод от них, ни плодов не бывает:
Слепят они светом, а не согревают,
Меняют и форму, и запах, и цвет.
А корня – любви – в добродетелях нет.
20
- За что я сражался, кого защищал я?
С каких это пор так земля обнищала
Природною силой – геройством и чувством?
Душа моя плачет: как больно, как грустно!
Я снес, как поганки, дракону башки.
И вот – с новой силой, наперегонки
Полезли они. Где была лишь одна,
Там дюжина более мерзких видна.
В земле этой, кровью и потом политой,
И неприхотливы и так плодовито
Быстры семена оказались драконьи.
С какою их силой по городу гонит,
Что стал с незапамятных этих времен
Уже человек человеку – дракон?
Не видывал я безобразней зверья:
Голов – что поганок! И все – без царя!
21
Все уже и уже смыкается круг
Голов, угрожающе машущих рук.
Блудница, и сборщик налогов, и вор,
Главу возносившие вверх до сих пор
На жарких кострах, на высоких крестах,
Уж ставшие притчей у всех на устах,
Над ним торжествуют: «Мы, дети дракона,
У всех здесь в почете теперь и в законе!»
Весь город в угаре страстей, как в фаворе:
Врагам на посмешище, умным на горе.
Не просто герою сейчас устоять:
Рука так и тянется за рукоять!
Но он уже пробовал бить злом за зло –
И вон сколько новых голов отросло!
Не справиться с ними и в целую жизнь!
- Душа! Где ты, как ты?!
- С тобою! Держись!
Меж гневной толпою и ратником – пядь.
Но как же оружие можно поднять
На этот народ?
Сквозь драконьи глазницы
Глядят на него обреченные лица!
Нельзя же оружием наверняка
Пшеницу от плевел и от сорняка
Горячей рукой отделить без потерь.
А зло взбеленилось, как раненый зверь.
Не может поверить герой (нет – не хочет!),
Что может толпа разорвать его в клочья!
- Что сможете с бедного ратника взять вы?
Пробита кольчуга, изношено платье.
Для вас я растратил себя без остатка –
В степях бесконечных, в стремительных схватках.
Горячую пыль словно книгу листая,
Не знал, где плаща снегириная стая,
Где струйка заката, где рана дымится –
Все это стремилось в клубок закрутиться.
И падал я в травы, как высохший цвет,
Росою оплакан, сверчками отпет.
На убыль я шел, на ущерб, как луна,
Которая знает свои времена:
Когда ей в зените царить и когда ей
В последнюю четверть вступить и растаять.
Мечтал я быть ближе к земле и народу,
Отдать ему силу свою и свободу.
И в этой мечте на дневное светило
Душа моя взоры свои обратила.
Чем выше возносится солнце, тем ярче
Сияет для дольнего мира, тем жарче
Объятья лучей простирает и греет.
И я уподобиться жизнью своею
Ему захотел, вам всю душу открыв.
А вы уподобили лучший порыв
Отвергнутой жертве – безродной, бескровной.
Вы ей предпочли золоченого овна –
Страстишек тщету, суету накопленья.
Вы вместо горения выбрали тленье.
Я дело задумал – великое дело!
Которому трудно в земные пределы
Вписаться, найти временные твердыни.
Я мину во времени – дело не минет.
Ум, совесть и честь – все свои сбереженья,
Которые в вас вызывают броженье,
Я сеял меж вами, как частое семя.
Я отдал вам все, что имел, что умею.
Что мне самому от себя остается?
Лишь сердце в пустотах отчаянно бьется,
Забыть не дает, что я жив, для других.
Тут гул заглушил все в округе и стих.
Герой содрогнулся:
- Душа моя, где ты?!
И тут в первый раз не услышал ответа.
22
Не свежий душистый лазоревый цвет
Осыпался в конский стремительный след.
Бурьян да полынь, да иная степная
Трава разметалась от края до края
В местах, где сражался за правду герой.
Забылись тот год, и уклад тот, и строй.
Лишь память о нем неподвластна летам.
Одни говорят, что остался он там,
Где луны грустят, как в неволе царевны,
А ветры играют на травах напевно,
Где птицы, чьи крылья белее, чем снег,
Встречают рассвет и находят ночлег.
Где чайкой над Волгой парит монастырь,
Нашел свой последний приют богатырь.
А что же та дева, с которой он вместе
Спешил к Господину?
«С отрадною вестью
И с сердцем моим, что тебе уж давно
По вечному праву любви отдано,
Спеши к Господину далекой страны,
Чья милость безмерна, а речи верны.
Пусть полный любви и надежды сосуд
В сохранности руки твои донесут
Тому Господину, к Кому из-за войн
Дойти не успел по земле я с тобой», -
Такой, говорят, дал он деве наказ.
Другие клянутся: видали не раз,
Как с дивною арфой (лучи вместо струн!),
С седой бородою, косматой как вьюн,
Бродил по окраинам нищий калика.
Все песни его выше птичьего клика
Летели. А выше других – звездам впору! –
О ратнике нашего края, который
В порыве желанья любить до конца
Уж заживо выстрадал наши сердца
И, край наш оставив по нашей вине,
Растаял в лазури верхом на коне.
А с ним, окрыленная тихим величьем,
Девица-душа с голубиным обличьем.
23
С той самой поры раз в году по весне,
Когда обращается в бегство весь снег,
Теперь в направлении дальней страны
Все мысли и взоры все устремлены.
Уверен народ, что не вешнее солнце
В прохладной лазури предутренней бьется.
Исполнившись светлой любовью о сыне,
Сжимается, плачет, трепещет отныне
Горячее сердце Того Господина.
И не позволяет сбиваться с пути нам.
2000 – 2004 гг.