Как-то им нынче, двум еле знакомым столетьям,
Лбами столкнувшимся, в стороны — звёздные ромбы:
Век двадцать первый на волю продрался из клети,
Ветхий двадцатый ещё не отполз в катакомбы.
Смотрит забито, под гнётом резни и разора,
Ждёт: оборвутся вот-вот календарные тромбы.
Зря устрашился — столетья не имут позора,
Живы, покуда есть вспомнить о ком (хоть о ком бы!).
Новый — в кровавых ошмётках и склизкой рубашке.
Время ль дурной акушер, не омывший младенца,
Или на радость двадцатому — горе-папашке
Самозабвенно дитя заигралось в Освенцим,
Только что бедренную перекусив пуповину,
Только что выплеснут прочь из отеческих чресел?
Отчьи игрушки в масштабах уменьшенных — сыну,
Ну же, двадцатый, признайся, об этом ты грезил,
Лядвею с боем часов разверзая ногтями?
Дитятко мелко, да что-то отцовское в позах.
Впрочем, твоих живодёрен малыш не потянет:
В коме нам, в гомео— о! — в апатических дозах
Скармливать станет премизерные геноциды,
Не воспротивимся: — Агнца превыше — суббота.
— Вместо прививки! Уж не пожалеем, овцы-то?
— Иммунитет — вот насущная наша забота!
И Не убий мы заменим на Нумер Шестая.
И бесконечность оценим как слишком просторно.
И про терновый венец позабудем, глотая
Терпкие ягоды деликатесного тёрна.
21.06.2003