думала, это я прогнила настолько, что лезут черви,
что провоняло от трупных пятен уже все внутри.
думала, я чернею и тащу тебя к этой черни,
оказалось, в тебе самом давно ничего, кроме черноты.
думала, что съедаю тебя оторванными кусками,
припивая ромашковым чаем на завтрак и на обед
и кричала на каждом углу: "я совсем пустая."
а сейчас даже пустоты во мне нет.
я звала тебя еженочно осквернять могилы:
пить вино там, ругаться матом и танцевать.
я тебя привязала и пентухами очертила
и любила тебя сильнее, чем ребенка мать.
я говорила, мы состоим из плоти и разума.
просила: "при первой возможности - задуши."
я клялась, внутренний мир - басня кого-то в маразме,
а теперь у меня кладбище вместо души.
я питала к тебе что-то настолько теплое,
что казалось, мгновение и познаю великое счастье,
но мгновение прошло и разбитые, грязные стекла
под ступнями. и я не боюсь в них упасть.
во мне раненый зверь с бельмом на оба глаза,
и я собственноручно загоняю его в тупик,
где иголки, ножи и редкая форма заразы,
но ему уже не страшно. он привык.
свою внутреннюю зверюшку я травила тобой.
ты угощал любовью и в конечном счету приручил,
а теперь у бедняги осталась лишь острая боль,
от которой он каждую ночь кричит.
и мне бы очень хотелось попросить его так не плакать,
объяснить, все вокруг - дикий приступ сюрреализма,
научить никому больше не подавать свои лапы
и пристрелить, чтобы спрятать от жизни.
но, по сути, себе же в живот загнать эту пулю,
чтобы не жалеть о потерях в глубокой старости.
тот, кто дал эту боль, нестерпимую до безумия
когда-то был
самой
огромной
радостью.