Тонко-тонко на почерке брезжит эмалевый клык,
заостряется, как волосина на свежем надрезе,
в ученичество воздуха влившись — ещё не привык, —
но удобно расправив ириды трепещущих лезвий.
В небе, длящемся словом, по ту поворотную ось
прозеркалишь ему дребезжащим повтором подсказку, —
отзовётся, увидев, как будто уже не сбылось,
как по эту дрожащую линию вздуманной встряски
будет повод, что сердцу названия нужного нет,
переслушать сквозь стрёкот часов показания эха
и не дать ни обета, себя получая в ответ
из эфира, взволнованного неучтённой помехой.