Новая подборка в альманахе Золотое руно

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

***

Я свернула в сторону
от больших дорог,
где цветы не сорваны
и рассвет продрог,

где лесное озеро -
словно лик судьбы,
где растут по осени
строки как грибы.

Я стою под ливнями,
на ветру планет.
Генеральной линии,
магистрали — нет!

Все дворцы с бассейнами,
светские пиры,
все пути шоссейные
в Скотные дворы -

всё, что здесь упрочено -
отвергаю прочь.
Жизнь моя - обочина,
шаг с обрыва в ночь,

где репейник колется
и поёт вода.
Жизнь моя - околица,
тропка в никуда!
 
 
АНКЕТА

Перед ним лежал листок анкеты.
Взгляд его беспомощно блуждал.
Что тут думать, право, над ответом?
Не был. Не имел. Не состоял.

Вспоминал по Гамбургскому счёту
всё, что было, мучило и жглось.
А в висках стучало обречённо:
"Не пришлось. Не вышло. Не сбылось."
 
 
***
 
Обиды — на обед,
на ужин — униженья.
Коловращенье бед
до головокруженья.

Но помни, коль ослаб,
про мудрое решенье:
про лягушачьих лап
слепое мельтешенье.

Вселенной молоко
мучительно взбивая,
спасёт тебя легко,
вздымая высоко,
душа твоя живая.

 
МОИМ СЛУШАТЕЛЯМ
Люди с хорошими лицами,
с искренними глазами,
вы мне такими близкими
стали, не зная сами.

Среди сплошной безликости
не устаю дивиться:
как их судьба ни выкосит —
есть они, эти лица!

Вихри планеты кружатся,
от крутизны шалея.
Думаю часто с ужасом:
как же вы уцелели,

в этом бездушье выжженном,
среди пигмеев, гномов, —
люди с душой возвышенной,
с тягою к неземному?

Вечно к вам буду рваться я,
в зал, что души бездонней,
радоваться овациям
дружественных ладоней.

И, повлажнев ресницами,
веровать до смешного:
люди с такими лицами
не совершат дурного.

Я вас в толпе отыскиваю,
от узнаванья млея,
я вас в себе оттискиваю,
взращиваю, лелею.

Если б навеки слиться мне
с вами под небесами,
люди с хорошими лицами,
с искренними глазами...
 
 
ЧУЧЕЛО

Среди подшивок с желтизной,
что я листала невнимательно,
я не могу забыть одной
истории душещипательной.

Как краеведческий музей
в селе — за неименьем лучшего —
в зал выставил — ходи, глазей! —
фазанье (мужеское) чучело.

Но залетела в то село
вдруг одинокая фазаниха
и стала биться о стекло...
В музее наступила паника.

Она разбила когти в кровь,
стремясь прорваться в зданье душное,
чтобы отдать свою любовь
возлюбленному равнодушному.

Застыли крылья на стекле.
От жажды вздрагивало горлышко...
Но на мужском его челе
в ответ не дрогнуло ни пёрышка.

Не в силах это перенесть,
она упала там, у здания...
О женщины! Во всех нас есть
частичка глупого, фазаньего.

Преданье памяти хранит
лицо, что так когда-то мучило.
Как билась о его гранит!..
А это было просто чучело.
 
 
***
 
Не убивай меня — шепчу из сказки.
Я пригожусь тебе, как серый волк.
Пусть все принцессы будут строить глазки,
пусть в яствах царских ласк узнаешь толк,
пусть Бог тебя хранит и любит плотски,
своих даров швыряя дребедень,
но чёрный хлеб моей любви сиротской
я сберегу тебе на чёрный день.
 
 
***
 
Это счастье далось мне с кровью.
Трепетали ресницы трав,
ветер встрёпанный бесконтрольно
демонстрировал дикий нрав.

И прижались тела и души,
как у Бога в одной горсти,
околесицу леса слушать
и такую же вслух нести.

Хлынул на плечи тёплый ливень,
выжег радугой всё дотла.
Я такою враздрыг счастливой
никогда ещё не была!

И запомнила день-виденье,
замечательный и большой.
Окончательность совпаденья
с самой близкою мне душой.
 
 
 
***
 
– Я руку тебе отлежала?
Твоё неизменное: – Нет.
Сквозь щёлочку штор обветшалых
просачивается рассвет.

– Другая завидует этой.
– А я – так самой себе...
Рождение тихого света.
Обычное утро в судьбе.

Жемчужное и голубое
сквозь прорезь неплотных завес…
Мне всё доставалось с бою,
лишь это – подарок небес.

Мы спрячемся вместе от мира,
его командорских шагов.
Не будем дразнить своим видом
гусей, быков и богов.
 
 
* * *
 
Чистая, наивная погода,
словно водит детский карандаш.
Это Бог душе послал в угоду
в мире пагуб, выгод и продаж.

Дружный дождик прыгает по лужам,
город светел, свежестью дыша.
Беззащитно, тщетно, неуклюже
к небу прорывается душа.
 
 
* * *
 
Вдруг вспыхнет фотографией: семья.
Накрытый стол. Картошка, хлеб и масло.
Родители и крошечная я.
Смотри скорей, покуда не погасло!

Но комната тускнеет и дрожит,
просвечивая, словно через марлю.
Ищу, ищу свою былую жизнь
и, как в кармане, роюсь в снах и карме.

А кадрам киноленты всё бежать,
скрываясь где-то там, за облаками.
Напрасные попытки удержать
их грубыми телесными руками.

И всё ж, законы времени поправ,
я вырву из гранитного зажима
тех, кто ходили среди этих трав
и были живы неопровержимо.

Они, всему на свете вопреки,
безвыходные сменят на входные
и выплывут из мертвенной реки –
нетленные, бессмертные, родные.
 
 
***
 
Просила ты шампанского в тот день,
и это вовсе не было капризом, –
судьбе обрыдлой, въевшейся беде
бросала ты последний дерзкий вызов.

Пила напиток праздных рандеву
через соломинку. Рука дрожала.
Соломинка держала на плаву,
но надломилась, но не удержала…

Шампанского я век бы не пила.
Как жить, тебе не нужной, бесполезной?
Ведь ты моей соломинкой была
над этой рот разинувшею бездной.
 
 
***
 
В альбоме старом дремлет времечко,
где каждым мигом дорожу.
Ещё я маленькая девочка,
и за руку тебя держу.

Дрожу над этой фотографией,
где я ещё пока твоя,
и где на фоне печки кафельной —
вся наша целая семья.

И в доме мирный был уклад ещё,
ещё церквей не пел хорал,
и незнакомо было кладбище:
никто ещё не умирал.
 
 
***
 
Мне снились фотографии отца,
которых я ни разу не видала.
Держа альбом у моего лица,
он всё листал, листал его устало.

Вот он младенец. Вот он молодой.
А вот за две недели до больницы....
Шли фотоснимки плавной чередой,
и заполнялись чистые страницы.

Вот с мамою на лавочке весной.
как на него тогда она глядела!
Вот лестница с такою крутизной,
что на неё взобраться было — дело.

Но ведь давно уж нет того крыльца...
И вдруг в душе догадка шевельнулась:
"Так смерти нет?" — спросила я отца.
Он улыбнулся: "Нет". И я проснулась.