Поэма
1
О, буйный отрок, жаждущий сраженья!
Ручьи волос стекают по плечам;
Волос, не знавших ножниц от рожденья,
Имущих мощь, неведомую львам.
И мощи той могучее теченье
Бурлит в руках невидимой рекой,
И в книге дел какое назначенье
Тебе судьбы начертано рукой?
Ты - плоть богов и веточка на кроне
В молве живущем дереве царей -
Своих отцов по праву и закону -
В своей земле рождённый назарей.
Давно промчалось розовое детство
И унеслось в забвенья мирный дол,
Ни в чьей не мог ты дружбе отогреться,
Ни в чьей любви приюта не нашёл.
Лишённый дружбы собственной же силой,
Что порождала зависть или страх,
И потому душа уединилась
И не нашла тепла в других глазах.
Лишённый игр, доступных человеку,
Среди людей ты вырос одинок,
В твоей души рокочущую реку
Не впал ничей звенящий ручеёк.
Какие игры с этими руками?
Бадья воды - в ладонях, как пушок,
Ну, а любой, валяющийся камень -
Лишь в пальцах сжал и камень - в порошок.
Уйдя в себя, душа ещё не сжалась,
Таков был жизни, буйствующей, зов:
Взамен любви величествует жалость
К народу, бедному, земли своих отцов.
Куда ты, парень, буйный и могучий?
Куда влечёт твой мечущийся нрав?
Как эвкалипт, ушедший кроной к туче,
Среди ковров сплетающихся трав
Стоишь один, стеная и взыскуя,
Какой опять тобой услышан зов?
Вокруг лежит, страдая, но, ликуя,
Земля, земля униженных отцов.
Земля отцов, до боли дорогая,
В шелках полей и в бархате полян,
Лежит вокруг, взыскуя и стеная,
Под тяжким гнётом злых филистимлян.
И тот мешок, где подать от общины
Для ненасытных деспотов своих,
Он, как валун, свалившийся на спину,
Во всех своих наростах, вековых.
Когда отец, послушный и несмелый,
Собрался в путь, страну свою губя,
То сын сказал: - Хочу я это дело,
Отец мой милый, сделать за тебя. -
И подивился староста общины:
"Знать, сын смирил свой непокорный нрав,
Готов пополнить согбенные спины
Он, с малых лет зависимость поправ."
А он идёт и в мыслях назарея
Блестит, как свет, рождающийся план.
О, грозный план - родившийся - назреет!
О, чёрный день для злых филистимлян!
Знать, влив в тебя всю мощь своих просторов,
Судьба к иным готовила делам...
И он идёт. Холмы и косогоры
Качаются, как волны, по долам.
2
На площади в земле филистимлийской,
В столице их - врагов назареян -
Где столб стоял, ощерясь каждой риской,
Был завершён задуманный им план.
Тот грозный план, задуманный им с риском,
Чтоб наказать воинственное зло.
На счётный столб, смердящий каждой риской,
Иной в тот день, конечно, не легло.
Их главный вождь сидел меж земляками,
Смотря сквозь чад пылающих ноздрей,
Как из мешка ссыпал за камнем камень
К его ногам проклятый назарей.
- Что?! Издеваться?! - выдохнул старейший. -
Связать его и ладно наказать! -
И кто не мудр, тот быть хотел скорейшим,
И стража бросилась веленье выполнять.
А через миг - валялись, как попало,
Самсон смеялся - лучшего не жди...
Со страху стража жалко проливала
Мочи и слёз обильные дожди.
Самсон смотрел воинственно и смело,
Грозя врагам, поверженным своим,
И так сказал: - Давайте это дело,
Как Бог велит, мы с вами порешим.
Ведите сто храбрейших и сильнейших
Бойцов со мной на грозную борьбу
И мы решим для подати, дальнейшей,
По мере сил дальнейшую судьбу.
Коль сдамся я, то будет, как и прежде,
Платить вам подать бедный мой народ,
Но я бросаю вызов вам в надежде,
Что завтра будет всё наоборот.-
И вот сошлись, как смерчи с ураганом,
Один и сто... Кто видел? И когда?
Так ударяет пенистым тараном
Под пах запруды полая вода.
Не длился бой, наверное, и часу.
Самсон связал десятками врагов
Нога к ноге, как вяжутся колбасы
В любом дому на родине отцов.
Но сотни глоток огласили воздух
И град камней - как новый ураган,
Самсон схватил ближайшую повозку
И ну косить, как рожь, филистимлян.
Бежали прочь: кто смел и кто не слишком
Казалось - месть, взращённая, сама
Крушила в злобе мелкие домишки,
А где встречались - крупные дома.
Казалось, всё погибнет, как от града,
От этой мощи гневного дождя,
Но вот прошла с величественным взглядом
Вторая дочь старейшего вождя.
Походка ветра, мчащего по травам,
Колодцы глаз, качающийся стан -
Царица женщин, лучшая по праву,
Небесный цвет в траве филистимлян.
Красотка Тильда. Страшное болото
Не зря одето в яркий изумруд.
Лишь поглядит лукаво на кого-то -
Любое сердце вспыхнет, словно трут.
- О, кто ты, кто, с глазами, словно лани?
А груди - груды белого зерна!
Не ржи ли гибкость в этом лёгком стане?
Не ты ль сама - прекрасная луна? -
Самсон застыл с остатками повозки,
Сражённый этой явленной судьбой,
Как будто был он вылеплен из воска...
Самсон, Самсон, что деется с тобой?
Гроза в бою - теперь еявляешь жалость,
Ты - сам себе безжалостный укор...
Как все вокруг, и стража разбежалась,
Не сняв с ворот таинственный запор.
В раздумье снёс тяжёлые ворота
И долго-долго нёс их на плечах,
Вокруг себя не видя ничего-то,
Лишь только блеск таинственный в очах.
Самсон, Самсон! Ужели свет, любовный,
Тебе суждён из горницы врагов?
Ужель, ужель приют, единокровный,
Так нищ красой на родине отцов?
Где не одна к душе твоей стремила
В волнах надежд мечты своей челнок,
Но отчуждённый проклятою силой
В своей земле остался одинок.
Он откопал припрятанные слёзы
И горький пот радетелей земли
И шёл, и шёл, и юношества грёзы
У сильных ног платочками мели.
Пришёл домой, как мрамор, синем белый,
И свой мешок на стол воодрузил.
Вскричал отец, послушный и несмелый:
- Самсон, Самсон! О, что ты натворил?
Чем каплей крови, лучше морем пота
Перед врагом, жестоким, отвечать!
- С врагов твоих, отец мой, эту подать
Отныне сам ты будешь получать.
- Но как же так?! - В сражении, жестоком,
Я смыл позор униженных отцов.
- Ты победить, безумец одинокий,
Сумел один всех вражеских бойцов?!
- Сумел, отец, и, кажется, с излишком,
Такой нагнал на них, на гордых, страх!
Им век теперь дрожать в своих домишках! -
Несмелый и послушный ойкнул: - Ах!
Куда с врагом тягаться назареям?
Не избежать погромов и потрав... -
Но грозно сын заверил: - Пусть посмеют! -
Отец вздохнул: - Всё тот же дикий нрав! -
3
А мир сиял, и праздника потоки
Лились, журча, на отчие поля,
И шла вперёд, как агнец, ясноокий,
Стряхнув истому, щедрая земля.
И старцы добро кланялись Самсону,
Певцы слагали хоры и псалмы,
Всё шло, как встарь, по жизненным канонам
Во всех чертах житейской кутерьмы.
Но общий праздник мира и свободы
Кипит вокруг, тебя не веселя,
Так по весне разлившиеся воды
Не хочет пить намокшая земля.
Хоть ты и не был сызмальства весёлым,
Но буйным был, как танец напоказ,
Теперь ты бродишь сумрачно по сёлам,
Весь, как фитиль, ты радостью угас.
А всё она из вражеского стана
Тебя и жжёт, и сушит, и зовёт
В свои глаза, прекрасные, как лани,
И в глубину неведомых болот.
В твоём лесу не виться этим птицам,
В твоём саду тем макам не расти...
Как тянет вдруг - за что бы ухватиться? -
Всё-всё вокруг, как надо, потрясти!
Но общий праздник долго не продлится
И, знать, закон у радости таков,
И весть пришла, что в поле на границе
Произошла потрава от врагов.
И милый облик вдаль отодвигая,
Судьба звала на праведную месть,
А скорбь отцов - как рана, ножевая,
И он ушёл один подальше в лес.
Поймав лисиц - с десяток или боле -
Связал хвосты с пучками ковыля,
Затем пожжёг и выпустил на волю,
Точней, к врагам на житные поля.
Вот то-то пламя знатно полыхало!
Табун, казалось, мчался огнегрив...
Потом от мести сердце отдыхало,
Другому чувству место уступив,
И затекла на сердце та же смута.
Он вновь ушёл, как в раковину в грусть
И шёл отчизной, грустный почему-то,
Неся в груди невыстраданный груз.
И было всё от грусти этой пусто,
Но ни о чём родных он не просил.
Он, знавший с детства только силу мускул,
Не знал иных, не выраженных, сил.
Пришла пора, знакомая от века,
Когда народ со стоном отрывал
Всё, что возможно взять от человека
И злым врагам на роскошь отдавал.
Короче, дни внимания оброка
И страх засел в сердцах назареян,
И нужной подати к назначенному сроку
Никто не нёс с земли филистимлян.
- Забылись, знать, замешкались соседи -
Сказал Самсон, и вышел налегке
И даль дрожала в розовом рассвете,
Как свет надежды, в каждом старике.
4
В единый дых вопят филистимляне:
- О, горе нам! С чего нам дать оброк?
Не ты ли сам, силач-назареянин,
Наш урожай лисицами поджёг?
- Послушайте, надменные пришельцы!
Хотите песен, жалобных,- спою.
То всё - ещё не дело, только - дельце,
Послушайте же заповедь мою!
Вам в наказанье - впредь вы знали чтобы! -
Я уничтожил хлеб ваш на корню,
Но, коль начнёте злобствовать и шкодить -
С земли отцов я всех вас изгоню! -
И стало ясно хнычущим - не шутит;
Ведь изведёт проклятый назарей
И было столько разного в минуте,
Когда явился тощий казначей.
И снова Тильда, знойная, как полдень,
И, словно ночь, таинственна в тиши...
Самсон застыл, неведомым наполнен,
Что вырывалось птицей из души.
За ней, за ней, за движущейся чинно,
Пока крылом качается платок!
И уж не отрок - радостный мужчина
В нём клокотал,как вспененный поток.
И взвыл старейший, вслед ему вращая
Белками глаз, как углями в костре:
- О, боги, боги. Дочь моя, родная:
Как уберечься в собственном дворе?
Как уцелеть моей пушистой ветке
На этом старом, высохшем стволе?
- Коль страшен зверь - его содержат в клетке,
Опасен тот, что бродит по земле. -
Сказал мудрец и все с ним согласились,
И восхвалили гений мудреца,
И, помолившись, кубки осушили:
Коль горечь пить, так тоже - до конца.
Вином и честью этой подогретый
Вещал мудрец, что в людях знаменит:
- А сколько выгоды в огне иль, скажем, в ветре,
Коль силу их разумно применить? -
И снова люди хором согласились,
И вновь воздали славу мудрецу,
И, помолясь, по новой осушили,
И вновь мудрец нашёптывал отцу:
- И грозный лев становится послушным,
Когда приучен с детства к ремешку.
Душа мужей - не паства ли пастушья,
Послушная любовному рожку?
- Да будет так; - все хором првторяли
И дух вождя умерил дух отца,
Во славу мудрых кубки осушали,
Коль пить вино, так тоже - до конца.
5
Но как не долго радовались новым
Успехам люди в отчине своей -
Свила беда под каждым новым кровом
Свой жуткий мрак невидимых сетей.
С полей ушла обычная работа,
Все заперлись от страха по домам,
Голодный рёв клубился у поскотин,
Что жались ночью к пляшущим кострам.
И грозный лев бродил вокруг селений,
И рыком ужас в души нагонял,
И вой собак метался, словно пленник,
И содрогался в спальнях стар и мал.
Что привело из мест, незаселённых,
Сюда царя, могучего, зверей?
Вокруг бродил теперь уже и днём он,
И вышел в путь отважный назарей.
Лишь мелколесья вздрагивали эхом:
Как два звена в чудовищной цепи,
Самсон за львом, а лев за человеком,
Всё шли и шли, и встретились в степи.
Сошлись в низине старого оврага,
Как два ручья свершившейся судьбы,
Как два бойца, не ведающих страха
Перед лицом намеченной борьбы.
Самсон дивился силе исполина,
Его глазам, сверкавшим,как агат,
И думал: "То-то храбрая скотина,
Что человечий выдержала взгляд!"
В ответ, казалось, думала скотина,
Своим не веря, кажется, глазам:
"Всегда-всегда привык я видеть спины
У этих хитрых голых обезьян".
Подобный случай в джунглях и в саваннах
На львином, вряд ли, числился веку:
"О, как бесстрашна эта обезьяна,"-
И сжался лев - к смертельному прыжку.
И был прыжок - стремителен и меток,
И был прыжок - ужасен, словно страх,
Вцепились когти в кудри, словно в сети,
И взвился лев в чудовищных тисках,
Что так его сдавили поначалу,
Что уж не рык, а хрип под языком,
В незримый бубен лапами стучал он
И бил хвоста отчаянным кнутом.
Но то ли силу разом потеряла
Под кадыком давящая рука -
Вдруг так легко куда-то всё упало
И замерла лопатка языка,
И свет в глазах закрыла паутина,
Последний хрип и - кончилась борьба,
И бросив наземь тушу исполина,
Самсон смахнул две капельки со лба.
- Для земляков победу я своими
Руками вырвал в тягостном бою,
Но так же это сделал и во имя,
И в честь, о,Тильда,милая, твою!
Ты где-то там за пламенем заката,
Как ночь зовёт от тяжкого труда,
Зовёшь, зовёшь неведомо куда-то
И исчезаешь - ведомо ль куда?
6
И снова песни пелись по селеньям,
И колесила радость по стране.
Все назареи славились уменьем
Рождать печаль и радость на струне.
По вечерам, когда в уставшем мире
Сменял заботы благостный покой,
Все десять струн рыдающей псалтири
Терзал Самсон тоскующей рукой.
Песня влюблённого Самсона
- Безбрежна ночь, но и тесна от мрака,
Душа поёт, но в песне лишь тоска.
О,как, должно быть, счастлива собака,
Что тешит друга лаской языка.
Любовь и грусть родительского дома,
Душа поёт, но в горьком горле - ком.
О, как, должно быть, счастлива корова
Под тем шершавым бычьим языком.
Хочу любви, а мне дана лишь слава,
Хочу любви, но ведом только риск.
О, как, должно быть, счастлива агава,
Что к ней склоняет ветви кипарис.
Любовь живёт во мраке и в тумане,
Живёт в лесах и в реках, и в домах.
О, где же ты, с глазами, словно лани,
С походкой ветра в травах и цветах? -
Так пел Самсон о той филистимлянке,
Что, как мечта, мила и далека,
А за спиной на низенькой лежанке
Отец крутил усталые бока.
- Что с сыном? - мать он беспокоил,
А та молилась истово и вслух -
Случилось ли несчастие какое?
Какой смутил воинственного Дух?-
Случилось, что любовь дарящий ангел
Своей стрелою вновь поранил мир
И под окном дворца филистимлянки
На десять струн проплакала псалтирь.
Случилось так, что агнца посмиренней,
Но словно гром в предутренней тиши,
Однажды сын, упавши на колени,
Открыл отцу всю боль своей души.
Огни любви в глазах отца померкли,
Как будто вдруг увидел он врага:
- О, никогда - ты слышишь? - иноверке
Не разжигать родного очага!!
И никогда законы назарею
Не разрешат постыдный этот брак! -
А кроткий агнец выслушал, зверея,
Прижав к груди увесистый кулак.
Иначе б сердце, молнии подобно,
Спалило всё, сжимающее грудь.
- О, пусть же пусть грядущие потомки
Такой закон проклятью предадут.
Рабы с рожденья в родине, исконной,
Привыкшие к бряцанию оков!
Рабом, послушливым, не стану у закона,
Как никогда им не был у врагов! -
И вдалеке от отчего селенья
Он повелел себе построить дом.
Там, пережив отверженца мученья,
Зажил с женой он счастлмво вдвоём.
Но было ль счастье в мире этом, узком?
Жене-красотке так ли был он мил?
Он, знавший с детства только силу мускул,
Не знал иных, невыраженных, сил.
Он только знал любимою охоту
Да земледельца тягостливый труд.
Жена-красотка! Страшное болото
Не зря одето в яркий изумруд!
Враги, в родню зачислив исполина,
Взялись за курс поборов и потрав,
Узнав опять на собственных же спинах
Его ничем не укротимый нрав.
Так он и жил, своей общиной проклят
И трижды проклят в родичах жены:
Гроза врагов, воспрянувших без прока,
И верный страж родимой стороны.
7
Луна неслась, меж тучами болтаясь,
Как между волн рыбацкая ладья,
Светились звёзды тысячами таинств
И чуть качалась лунная скамья.
Луна вещала засуху посевам,
Мир остывал до утренней зари,
А тучи, как продавшиеся девы,
Лишь по ночам сходились на пиры.
Отлив волос Самсоновых был синим
И пахли волосы, как пахнет рожь,
И в первый раз, лукавая, спросила:
- Зачем волос ты, милый, не стрижёшь?
- Таков обет родителей за милость,
За позднее рождение меня,
Волос теперь я должен до могилы
Не стричь, обет родительский храня.
- Ну, и обет! Не очень-то опрятно...-
А между туч ущербная луна
Всё щерилась и было непонятно,
Что тем хотела выразить она.
8
А от жары всё млело и хирело,
Иссох поток, поивший зеленя,
Пришёл отец, послушный и несмелый,
Но не жару - врагов своих кляня,
Что, не унявшись после поражений,
Чтоб жизнь отнять у жаждущей земли,
Никто не знал таких сооружений,
Какую дамбу, черти, возвели.
- И из того огромного бассейна
Свои поят каналами поля,
Но где и как найдёт теперь спасенье
Назареян иссохшая земля?
Хотя в войне народ наш неумелый,
Привыкший жить молитвами в труде,
Но в бой пойдёт за праведное дело,
Коль руку нам протянешь ты в беде. -
И под Самсоном лавка затрещала.
- Нет, не хочу я крови земляков,
Но изгоню врагов, как обещал я,
С земли моих, униженных, отцов! -
Когда ушёл послушный и несмелый,
Сейчас же Тильда - в ноги силачу.
Прекрасное, как билось это тело,
Одетое, как в перья, в чесучу,
Как будто тело птицы, поднебесной,
Подбитой с лёту меткою пращой;
В груди Самсона стало тесно-тесно
От этих губ трепещущих мольбой.
От этих слёз, от воя причитанья,
Прошла в плечах неведомая жуть.
- Ну, хорошо. Не будет им игнанья,
Но за коварство - всё же накажу! -
И разметал Самсон в приливе гнева
Плоды того, злодейского, труда
И заодно со всходами посевов
Помчалась в степь свободная вода.
И не исчислить воплей от досады,
Не передать проклятий и хулы.
У ног жены канючили усладой
Филистимлян коварные послы:
- Пора уйти от срама унижений
Иль продолжать позорный груз нести!
Лишь ты одна, народа добрый гений,
Народ сумеешь собственный спасти! -
Ах, Тильда! Как глаза её пылали
Под алой дымкой лёгкой кисеи,
Из-под ресниц, казалось, выползали
Две тонких-тонких огненных змеи.
9
О, милых жён прекраснейшее свойство:
То плач, то гнев; то ласки, то хула...
Как кипарис зелёная секвойя,
Жена Самсона в нежность облекла.
- Самсон, Самсон,- лукавая спросила.-
Скажи, как муж, жену свою любя,
О, в чём твоя, неслыханная сила?!
Кто одолеть сумеет ли тебя? -
Самсон в ответ с улыбкой, простоватой:
- О, только ты! Да, ты лишь, ангел мой.
Возьми во сне свяжи меня канатом
И всё, что хочешь, делай надо мной. -
Уснул Самсон, не ведая обмана,
Жена его связала по рукам.
- Самсон, Самсон! Пришли филистимляне! -
Самсон вскочил - верёвка пополам.
- Так вот ты как смеёшься надо мною! -
Вопила Тильда, мысленно кляня. -
И от меня в душе ты тайну кроешь,
И всё ты лжёшь - не любишь ты меня!
- Люблю! Клянусь! Люблю тебя до гроба!
Видать, ещё я более окреп.
Вот как усну, ещё разок попробуй,
Теперь попробуй - якорную цепь.
А волосы сплети мои в косицы
И всё, что хочешь, делай надо мной. -
Он вновь уснул. О, что ему приснится
В дому своём, окуренном смолой?
И по нему, уснувшему в дурмане,
Цепей, холодных стянуты тиски...
- Самсон, Самсон! Пришли филистимляне! -
Самсон вскочил и - цепи на куски.
- Как любишь ты, коль смеешь насмехаться?!
Кто я тебе - раба или жена? -
И камень может каплей разрушаться,
Хоть капля с виду немощно-нежна,
Но всё стучит, стучит в одно и то же
Намеченное место: стук да стук...
Вскричал Самсон, истерзанный: - О, Боже!
Кто устоит противу этих мук?! -
И, значит, капля камень раздробила,
И вот сказал не ведавший про страх:
- Так знай же, знай! Неслыханная сила -
Она в моих таится волосах!
Лишь остриги - таким я стану кротким,
Что впору вновь младенцем называть,
Не только цепь - и тонкую верёвку
Я бы не смог плечами разорвать. -
И вновь в чаду глаза его остыли,
И тяжким сном, измученный, почил,
Он, с детства знавший только мускул силу,
Не знал других, невыраженных, сил.
Его жена, лишь только вновь уснул он,
Остригла тут же волосы ему,
Да лишь платком конечности стянула,
Призвав врагов хозяйничать в дому.
Когда прошли кошмары от дурмана
И громкий окрик снова разбудил:
- Самсон, Самсон! Пришли филистимляне! -
Самсон проснулся - только не вскочил.
И так лежал беспомощным младенцем,
Позорно шёлком сжатый по рукам.
Вот то-то было любо наглядеться
В тот тяжкий миг торжественным врагам.
И всё ещё дрожащими руками
Кололи очи, ясные, ножом,
И раны жгли горячими камнями,
Калёными его же очагом.
В сердцах глумясь над грозным забиякой,
Что встал, как месть, за честь своей земли,
Как водят нищие бездомную собаку,
Враги его на рабство повели.
И посадили в самом главном храме
Меж двух столбов, поддерживающих свод,
Чтобы над ним, бряцающим цепями, Филистимлийский тешился народ.
Так он сидел, прикованный цепями,
Уставив очи, выжженные, в пол,
И без конца текла под жерновами
Мука иль мук, невыстраданных, боль.
10
Песня ослеплённого Самсона
- Струись, мука, тягучая, как мука,
Плоды трудов, не мне-то вы нужны
И пусть же будет каждому наука -
Как доверяться хитростям жены.
Когда связать могучей птице крылья -
Грозней стократ обычный мухолов,
Но в мире нет беспомощней бессилья,
Чем жить ослепшим в логове врагов.
Как схожи вы, ослепший и влюблённый!
Слепец, кто верит вкрадчивости жён,
И я, своей любовью ослеплённый,
Теперь и в самом деле ослеплён.
Как жить, как жить лишённой неба птице,
Дремля всю жизнь под рабским колпаком?
О, если б мне хоть раз ещё схватиться
В смертельной схватке с яростным врагом!
Струись, мука, беззвучная, как мука,
Крутись, мой жёрнов, рожью нагружён,
И пусть же будет каждому наукой -
Как доверяться вкрадчивости жён.
Так пел Самсон, когда в мешках кончалось
Зерно, что на день выдано ему,
Когда в мозгу сознание качалось,
Валясь из тьмы в невиданную #тьму.
Так время шло мучительно, как жёрнов,
Поющий гулким скрежетом в тиши,
Круша свои невидимые зёрна
Минут и болей стонущей души.
И так однажды в мир однообразья
Нахлынул в шуме топота и слов
Филистимлян раскинувшийся праздник,
Наполнив храм потоком голосов.
И с каждым новым выкриком пьянея,
Хрипел, гудел, распенивался пир,
И чей-то крик: - Послушать назарея! -
И уж лежит на жёрнове псалтирь,
И рокотали струны над хорами,
И плыл в глазах у пляшущих туман,
В свой праздный день собравшись в этом храме,
Гудел весь цвет земли филистимлян.
Закончив танец, тут же, в этом зале,
Взялись за кубки, пенные свои,
А у Самсона к поясу стекали
Волос, намокших, тёплые ручьи.
То не вино, а горькая водица
Катилась мук, минувших, родником...
Пришла пора в последний раз схватиться
В смертельной схватке с яростным врагом.
Веселье билось в хохоте и в гуле
И храм не ведал мига веселей,
Раздался треск. Колонны пошатнулись...
Прощай, непобеждённый назарей!
И пусть твой прах рассеялся в тумане,
Но слышишь - трубы бешено ревут?
Самсон, Самсон! Идут филистимляне!
Раздавленные, все-таки идут.
2 - 9 декабря 1978 г Москва