Я договорилась встретиться с Ариной Яковлевной в кафе возле музея Кортеса.
- Добрый день, - сказала я, изучая взглядом её туфли.
- Добрый, коли не шутите.
На женщине - лёгкая голубая майка в обтяжку, узкие синие джинсы. На плече ремешок с джинсовой сумкой. Пушистые золотистые волосы распущены.
Мужчины то и дело оглядываются на нас. Но для моей спутницы, похоже, это продолжает быть привычным делом.
На площади, недалеко от памятника Морелосу, идёт празднество, яркое, манящее и радостное. Очень много индейских девушек и юношей в праздничных одеждах, украшенных пышными разноцветными перьями, грациозно движутся в древнем индейском танце цветов. На мастерски сооружённых пирамидах стоят вожди в неописуемых нарядах. В чёрных мантиях, на самых почётных местах - жрецы. Стоят недвижно, словно горы. Сложили руки на груди и смотрят на торжество. Видны громадные чаши, в которых горит священный копаль.
Арина Яковлевна протиснулась сквозь тысячную толпу зрителей вперёд и замерла перед этим зрелищным спектаклем прошлого. А я осталась её ждать на прежнем месте и вспомнила огромную белую стену в столичном музее, с высеченной золотом надписью: "Веру в будущее народы найдут в величии своего прошлого. Пусть проходят цивилизации, но люди всегда будут помнить тех, кто жил прежде и кто создал мир, в котором мы живём"
- Жаль, что я не захватила фотоаппарат, заснять эту неповторимую картину, - пожаловалась она сама на себя, возвратившись.
Мы сели за столик на воздухе. Появился официант, подал меню. Обе уставились в него словно адвокаты, изучающие архиважный документ. Решили взять по чашечке кофе, по пирожному и сто пятьдесят грамм коньяка. Как только мы закрыли меню, моментально, словно Джин из бутылки, появился официант.
- Посмотрим что за коньяк нам подали, - сказала Арина Яковлевна и с улыбкой чуть-чуть пригубила его. - Не плохой...
Мы чокнулись рюмками с вином и, на несколько минут между нами повисла тишина. Обе занялись пирожными. Когда они были съедены, я поинтересовалась:
- Как Вам моё вмешательство в Ваш роман?
Женщина взяла со столика чашечку с кофе, отпила глоток и выудив улыбку, как-будто из шкатулки, которую предпочла бы не открывать, произнесла:
- Мне всё понравилось. Говорю не из вежливости, а от души. И теперь мне захотелось, чтобы ты показывала мне каждую главу, как только покончишь с ней.
- Ну ладно, - охотно согласилась я.
- Хотелось бы более отточенных формулировок, и более стильных что ли.
- Но у Вас и умно, и задушевно написано, часто вмешиваться жалко.
- Да, конечно, какая-то премия от сайтов "Стихи.ру" или "Проза.ру" для нас не трудная добыча. Но я на это решилась так поздно... У меня нет времени ждать. Премия всеобщего признания нужна мне именно сейчас.
- Так в чём дело? - улыбнулась я, - могу дать палец на отсечение, если не убирать безумные любовные сцены, как Вы, к сожалению, делаете, то через несколько дней после появления в свете, эта книга станет лидером продаж в любом магазине.
- Ах Вы придумщица...- поморщилась Арина Яковлевна и веселость заиграла в её глазах.
- Хотите поспорим?
- Нет.
Она выдержала паузу и, смотря на меня, продолжила:
- Порой жизнь - это сплошные, трудные вопросы, на которые нет ответов. На днях мне представилось, что мы - это два пассажира, которые в одном купе поезда едут в разные города. Пока им интересно и даже хорошо вдвоём, но что будет дальше - никому неизвестно. - Опять выдержала паузу и заявила:
- А чтобы так не получалось надо выпить на брудершафт, прекратить выкать, стать настоящими друзьями, да?
Конечно, я с радостью согласилась:
- Завтра прихожу работать с бутылкой Vino Tinto.
Как-то одновременно мы обе уставились на остатки коньяка в рюмках и сделав по завершающему глотку, поехали по домам.
Вернувшись домой, Арина Яковлевна, полила свои цветы и вышла на балкон. Села на стул и стала глядеть на вечернюю Куернаваку. Стоял душный мексиканский вечер. Вокруг остервенело лаяли собаки, иногда доносилось ржание лошади и пение серенады и, точно шелест волн, прокатывался шум машин по ближайшей дороге.
Давненько Арина Яковлевна не доставала и не разглядывала старый родительский альбом с фотографиями в чёрно-белом исполнении. Достала. Подержала его некоторое время, прижатым к груди, вздохнула и открыла.
Вот лица двух взрослых конца сороковых годов двадцатого столетия: он крупный, высокий, видный, в военном кителе, - с тёмно-русыми волосами, которые благодаря бриолину всегда выглядели гладкими и блестящими, с прямым носом, губками-бантиком и серо-голубыми глазами.
Она: среднего роста, стройная, но раздавшаяся, как говорится - дорвалась до кастрюльки после голодухи военных лет, с румяными щеками, чувственным ртом и красивыми карими глазами. Светлые волосы уложены в шестимесячную завивку. Внешне чем-то напоминает актрису Любовь Орлову. Но, внутренне эта особа вздорная, властная и как бы недалёкая. По отношению к дочери не отличается деликатностью, может влепить оплеуху прямо на улице, на глазах у всех. И всего лишь за то, что девушка-подросток, как показалось Элле Васильевне, ответила кому-то улыбкой на улыбку. Её не столько пугает, сколько злит, что излишне симпатичной Арине не дают проходу соседские парни. Да и когда семиклассница возвращается из школы, кто-то из мальчишек обязательно несёт её портфель. Соседки за спиной кудахчут: "похоже распутная девица". И, как бы в подтверждение их слов, из квартиры иногда доносился крик:
- Из тебя никогда не получится порядочной женщины, а уж о порядочной жене и мечтать не приходится! - Отойди от зеркала. Ты ещё соплюшка, а чувственность так и прёт из тебя! Мне стыдно идти куда-либо с тобой рядом!
А для чистой души тринадцатилетней девушки самыми чарующими на свете образами были Ассоль и Грей, созданные волшебством Александра Грина. Арина тайно вела дневник. Вот запись того времени:
" Я вся во власти своей глубокой, просящей детской любви. Кроме бабушки меня никто нигде не любит. Если я не собьюсь с пути на тропинках моего раздвоенного "я", не заблужусь в лабиринте моей быстро взрослеющей души, тогда сверкающее море жизни встретит меня алым парусом, как в замечательной книге Грина.
Никогда, никогда не заставить меня ни родителям, ни родственникам, ни учителям, никому, примириться с узкими условиями мещанского существования, никогда! Лучше жить одиноко на высокой скале в открытом море, где высочайшие волны романтичной неизвестности, в любую минуту могут погубить меня, чем покорно плесневеть или барахтаться в подозрительно тихой и, якобы благополучной, а на самом деле, поросшей тиной пристани..."
А вот ещё запись девочки:
"Я несчастлива. Трудно составить себе понятие о моём положении. Со стороны можно подумать, что я добра со своими родными. Это неправда, такое лишь кажется, я их боюсь и тайно ненавижу - и отца, и мать, и тётю Риту и её дочь. Для меня это настоящее несчастье. А спросите меня, почему я такая? Не знаю. Может оттого, что вокруг лицемерие, ложь и ханжество?
Со стороны вы смотритесь отлично - мамочка с папочкой и двое симпатичных, хорошо одетых деток. Прямо рекламная картинка счастливой семьи. Но люди не слышат ваших домашних фраз: "Пока мы тебя кормим и ты живёшь в нашей с папой квартире, как миленькая будешь делать всё, что мы тебе прикажем." Разве такое приятно слышать? В их квартире у меня совсем нет голоса, хоть малейшего выбора и какого-нибудь выхода. Они без конца полощут мне мозги, кричат на меня, бьют и делают всё, чтобы я чувствовала себя неполноценной и в чём-то виноватой. А тут ещё отец, тишком, когда мамы нет, начал лапать меня..."
Думаю, вы не забыли, что дневник Ариша начала писать с одиннадцати с половиной лет. По-моему, она вся в его страницах. Вот другая интересная запись:
"Мама время от времени перерывает все мои ящики и вещи. Я очень боюсь, что найдёт дневник, прочтёт и в гневе уничтожит его. Таким образом, если со мной что случится, то от меня, хоть я и королевна, не останется никакой хроники, совсем ничегошеньки не останется!" - И это ужасало девушку.
С самого раннего детства в Арине боролись два начала; назову их привычно-невыразительно: тёмное с его подругой кривдой и светлое - с незащищённой правдой. Душой она как будто безраздельно была на стороне философии бабушки Анны Алексеевны. Считала её образцом порядочности, совестливости и доброжелательности. И казнила себя, что порой почему-то следовала философии родителей.
Так уж сложилось, что от родительских нудных, а порой жестоких нравоучений и наказаний "ни за что" маленькая Ариша запиралась на множество замков. Она боялась ехидных, безжалостных отцовских шуток и щипков тишком. Мать была к ней неласковой и, из-за своей истеричности, часто наказывала девочку. Та, в свою очередь, рано научилась уходить в себя и никогда не просить прощения, чего бы ей это не стоило. Любимцем в семье был её младший брат Петя. Тихий, наблюдательный, не возражающий, у себя на уме, характером похожий на отца.
- Да, - вздохнула Арина Яковлевна, - истинное отношение родителей ко мне и теперь словно за туманами. -
Открыла страницу с фотографией пелёночного конверта:
- А в нём должно быть я. - Об этом у неё были стихи, которые так и назывались: "Моё рождение"
Последний день январский плыл
Тишайший, золотого света,
Из сказок Балтики он был,
Загадочней строки поэта.
Рябина рдела на снегу,
Сосульки над крыльцом висели,
Сменило солнышко пургу,
Синичек грудки зажелтели...
В костел и кирку люди шли,
Нет в Каунасе православной –
Клала поклоны до земли
В дому бабуленька, за славный
Приход младенца в этот мир.
Где в дюнах янтареют сосны,
Был с водкой и картошкой пир –
В победный срок жить стали сносно ...
Мороз узор на окнах вил
И в спор вступил, вдруг, с солнцем ярким,
Кому сильней мой облик мил,
И в люльку бросили подарки:
То лед и пламень для души.
Я приняла дары с улыбкой
И долго слышался в тиши
То плач, то смех порою зыбкой.
Заступница души моей
Бабуля, крошку осенила
На путь любви и правды всей, -
Наставница впредь, внучке милой.
Храм мыслей верующей прост:
Дать миру человека должно.
Когда же телу - на погост -
Дать небу ангела возможно...
Было за полночь. Женщина уселась на кровать. Поджала ноги, обняла их руками,
подпёрла подбородок коленками и попыталась мысленно проникнуть в святая святых своей души. Своей ли жизнью она жила и продолжает жить? Родители дали ей имя Арина, а Бабушка, по чистой случайности, так уж вышло, окрестила её Ириной, Ириной великомученицей. С тех пор её личность раздваивается. Мало того, что-то или кто-то, на всём протяжении жизни, неизбежно толкал женщину к саморазрушению и даже к гибели. Но каждый раз она возрождалась к новой жизни, словно птица Феникс. Трагическая цепочка нежелательных событий в её судьбе не прерывается и по сей день.
- Ох,- вздохнула Арина Яковлевна, -для дальнейшего общения с этим альбомом понадобятся моральные силы, стало быть, придётся подкрепиться. - Она решила изъять из своего скромного бара дешёвое Vino Tinto California в пакете, достать из холодильника тушёную ножку индюшки и в одиночестве, к которому она давно привыкла, приняться за трапезу. С каждым глотком вина далёкое становилось ближе. Как она любила Прибалтику:
Не забыты белёсые дюны,
Солнце Балтии в сердце горит!
Там в кармашки янтарики сунув,
В каждом кадре Ассолью сидит
Светло-русая кроха-беглянка.
Ей навстречу плывёт синева,
Пляж волшебник чудит, - спозаранку
Стали крыльями, вдруг, рукава...
Отвяжись, память, я умоляю!
И к душе подступаться не смей.
Выть о прошлом смешно, но не знаю,
Как таиться любимейших дней.
Смехом, музыкой был разукрашен
Мир, что звался "сторонка моя" -
Ни в садах, ни у мельниц иль башен
О русачке уж не говорят...
Так зачем повторяя всё снится:
Мною найден янтарь... В глубине -
Надпись "Ар..." - Не душе ль моей спится
Мотыльком в смоляном тайном сне?
Арина Яковлевна задумалась. Ей захотелось подержать в руках янтарный бокал, который очень давно подарил лучший школьный друг Володя. Злую шутку сыграл с ним рок. Женщина никогда не забывала о Владимире. Прилетая в Москву всегда ходила к нему на могилу. И о чём вела с его духом речь, знает только рябинушка, которую она после смерти любимого там посадила. Долго сама была, словно мёртвая, но и в тот раз, нашла в себе силы возродиться для новой жизни, словно птица Феникс. Как трудно жить на два дома. Вот захотела, например, прикоснуться губами к янтарному бокалу, а он, увы, хранится в Москве.
Долго смотрела женщина в пространство. Потом глубоко вздохнула и перевернув пару альбомных страниц наткнулась на немного угловатую, застенчивую, со светлыми глазами и белокурыми локонами девчонку лет пяти-шести. В руке у неё венок из цветов одуванчика.
Взрослая Арина стала описывать девчушку стихами. После первой получившейся строфы спрыгнула с постели и побежала за бумагой и ручкой.
- Надо записать эти строчки, а то забудутся. - И пошла зарисовка:
В руке веночек, смуглая девчушка
Кружит на залитой зарёй косе.
Кудряшки - русы, носик - чуть в веснушках,
Под крыльями бровей - трава в росе.
Так звонко, зажигательно смеётся.
Ей буйство красок сердце веселит;
И то, что солнце тучам не сдаётся,
И ветер по-разбойничьи свистит,
И небо, словно в сказке, озорное -
Сцепились тучки с встрёпанной волной...
Да, в детстве всё вокруг для нас живое,
И на песке янтарный краб - живой!
Чу, ветер с сонных дюн покров срывает
И над рыбачьем хутором несёт,
Играет с сушняком, в волну бросает,
Тот, лодкою пиратскою, плывёт.
Всё впитывает Дух, коль жаждет жизни.
Бегут Такие к морю из дворцов -
А, вдруг, на горизонте алым брызнет?! -
Знать много у Ассоли близнецов.
Я уже говорила, что в тринадцатилетнем возрасте у Арины одной из любимых книг была "Алые паруса" Александра Грина, замечательного писателя-романтика. Да и в самой Арине так много романтичного. Наверное, у русских романтизм в моде.
В прошлом году Арина Яковлевна хотела навестить любимые места в Литве. Но не получилось. Ей затянули с визой, мол дети оккупантов, а раньше их называли освободителями, не очень-то желаемые в стране гости. Тогда к Арине пришли строки, вылившиеся в стихотворение "Я родилась в Советской Прибалтике"
Помню Балтику в объятьях лета -
Зыбкую янтарную теплынь
Сосен в дюнах, - солнцем обогретый
Куст черники, набиравший синь,
Как луна вставала над землёю
И любимый край в тиши дремал,
И республиканскому покою
Так восторженно мой дух внимал,
Там цветов неброское цветенье
Мне напоминало тайну звёзд -
Высоту по глубине паденья
Узнавала, набирая рост...
По своей дороге я ведома,
Есть и крест свой, как ему не быть?
И у всех в гостях, я - словно дома -
Чту обычаи все, как не чтить?
Жаль вот только, песня детства где-то
Растеряла прежнюю теплынь:
Я родилась в Каунасе - вето -
На любовь взаимную - полынь!
Горечь эта, средь ночного бденья,
Мучит дух и жжёт так горячо -
В "перестройке" с высоты в паденьи
Оказаться - что горчей ещё?
А вот и дрезденские фотографии. Первое воспоминание Арины - она сидит в нижней части огромного кайзеровского буфета, сделанного из красного дерева золотыми руками. Сидит с куклой Эммой, которую родители подарили ей на трёхлетие.
Кукла ростом с девочку. Она открывает и закрывает глаза, сосёт соску, а когда у неё отбирают соску, кричит Mutter и Арине это очень нравилось. Темно. Дверцы её и Эмменого дома не плотно, но закрыты. Кажется, никто не знает, что они в старинном буфете. У родителей в гостях генерал с генеральшей. Они никогда не приносили Арине ни конфет, ни игрушек да и почти не разговаривали с девочкой, поэтому были ей мало интересны.
Это происходило в Германии, в Дрездене, в послевоенные годы. Налёты Королевских воздушных сил Великобритании и военно-воздушных сил США с 13 по 15 февраля 1945 года на Дрезден считаются одними из самых разрушительных в истории Второй мировой войны. Было уничтожено очень, очень много мирных жителей, в основном - женщин, стариков и детей.
А вот наши два пилота решили погибнуть сами, но отвести горящий самолёт от города Берлин. Об этом даже хорошая песня есть. А наши солдаты делились своими пайками с голодными немецкими жителями.
Наконец 8 мая 1945 года в пригороде Берлина Карлсхорсте, штаб-квартире советских войск, была подписана капитуляция Германии. Вот радости то было.
Временное пристанище Арининой семьи располагалось на правом берегу Эльбы. А на левом берегу Эльбы находился разрушенный Альтштадт (Старый Город). Жалко было смотреть на изуродованные и знаменитый дрезденский замок-резиденцию, и на Цвингер, и на Оперу Земпера. Не понятно каким образом держался купол Фрауэнкирхе, но и он потом обрушился. Немцы народ добросовестный и дисциплинированный. Они аккуратно разобрали развалины дворцов, церквей, исторических зданий, скрупулёзно описали все фрагменты и вывезли их за город.
Известно, что восстановление центра заняло около сорока лет, зато теперь Дрезден такой красивый. Ещё тогда, улицы города были выложены брусчаткой. Ещё тогда потрясал своей красотой Розенгартен - аллея роз на берегу Эльбы. Как восторженно говорила о том Арина Яковлевна:
- Райская красота. Бесконечные посадки самых разнообразных роз. Никто их не рвёт, ни топчет, люди благоговейно наслаждаются красотой и ароматом божественных цветов, - женщина улыбается, - как любила я кататься там по песчаным дорожкам на своём детском велосипеде. - Арина Яковлевна окинула меня испытующим взглядом, мол не устала ли я от такого количества её воспоминаний?
Я слушала, как говорится, с открытым ртом.
- Помнится также, как родители ездили в праздники на Площадь Единства, возложить цветы к памятнику погибшим советским воинам. Брали и меня с собой. В шесть лет, по слогам, я могла сама прочитать надпись: "Вечная слава воинам Красной Армии, павшим в боях с немецко-фашистскими захватчиками за свободу и независимость Советской Родины". Ниже более мелкими буквами - уточнение, пятая гвардейская армия.-
Я представила эту маленькую живую девочку у подножия большого каменного памятника погибшим.
- Никогда мне не забыть, как и русские, и немцы клали цветы к памятнику. - Женщина наклонила голову к розам, понюхала их и чему -то улыбнулась,
- Памятник всегда был убран, точнее, завален цветами, венками и другими знаками почёта. -
Тут Арина Яковлевна перебрасывает взгляд с меня куда-то вдаль. Я ощущаю её боль и обиду, когда разговор переходит на горький 1994 год.
- В тот год, ох лучше бы он никогда не наступал, наша Армия Мира, Армия Сдерживания, Армия Освободителей от фашизма, как пораженец, покидала Германию.-
Я тоже перенеслась туда мысленно. Досада, возмущение, обида так и жгут нам с Ариной Яковлевной души. Как часто приходится возвращаться к прошедшему, чтобы было понятнее дальнейшее.
- Я говорила о памятнике, который соорудили в ноябре 1945 года. Так вот, в 1994 году не стало Площади Единства, её теперь называют Альбертплац, не стало там и памятника, вместо него поставили фонтан. -
- Но где-то писали, памятник цел и стоит он возле музея армии, -сказала я, - правда, теперь он в запущении и на нём ни цветочка...-
- То-то и оно, - глубоко вздохнула хозяйка. Сходила на кухню, принесла в графине немного охлаждённой водки, разлила её по маленьким хрустальным стопкам и сказала:
- За погибших в Великую Отечественную войну. -
Мы стоя выпили и потом долго молчали, каждый думал о своём.
Увы, увы, из миллионов вернувшихся со смертных боёв, осталось так мало. Да и послевоенное поколение заметно редеет, - помогли проклятые девяностые годы. Не у всех сегодняшних людей тема войны вызывает душевный трепет. К большому сожалению, забываются имена российских героев. Забывается (с помощью лживой вражьей пропаганды) во что обошлась стране ПОБЕДА - стирается вселенская трагика.
Но разве можно русским людям допустить, чтобы оборвалась нить, связывающая поколения. Иначе будут продолжать плодиться оборотни, как это случилось на Украине, после 1991 года, провозглашающие героями фашистов разных мастей. Надо использовать все средства для сохранения правды людской памятью. Одним из сильнейших средств считаю поэзию.
Отец Арины Яков Александрович, полковник-железнодорожник отвечал за восстановление железных дорог. Мать Элла Васильевна, естественно - домохозяйка. Поселилась семья в хорошем каменном доме, брошенном хозяевами. От улицы дом был огорожен красивым металлическим забором по которому вился плющ. Из дома с большой верандой в сад вела каменная лестница с двумя скульптурами по бокам.
Снаружи и веранда, и лестница прятались под зелёным плащом из дикого винограда, который спускался на большую площадь, выложенную булыжником. Это - вотчина немецкой овчарки Динки, красивой, ласковой и умной собаки. Когда и как родители Арины приобрели её, не знаю. Как-то дочь подошла к отцу, который непонятно что мастерил и спросила:
- А что это будет?
- Плётка.
- Для кого? - удивилась девочка.
- Для Динки и Аринки.
Надо сказать, и ребёнок, и собака боялись обоих взрослых. Отец был ехидный и всё делал из под тишка, а мать - вздорная и жестокая. Она, за любую провинность лупила дочь ремнём и ставила на колени в угол на горох. Тем не менее, девчушка с четырёх лет, Как только мать за дверь, срочно облачалась в наряды из кружевных накидок для подушек и белых простыней, украшала цветами и листьями из сада голову и кружилась перед зеркалом, изображая королевну из сказки Ганса Христиана Андерсена. Как только мать не ругала её за это, как не наказывала, карнавалы продолжались. Представляете, с какой радостью восприняла шестилетняя Арина известие, что её отвезут в Москву, где она пойдёт учиться в школу. Родители вернуться в Германию, а дочь оставят у маминой сестры тёти Риты или у бабушки Анны Алексеевны.