Над жаровней жаркой брега низко реет пИнгвин жирный. Исторгая крики жажды,
Клювом щёлкать не намерен провозвестник революций,
Хищно ищет он добычу на предмет заняться сексом необузданным и скотским.
Брег пустынен… Лишь гагары… шмары бродят, словно тени,
телеса в песке купая, солнцем жгучим раскалённом. В небо смотрят они нервно,
(но с надеждой затаённой)
Словно страусы, гагары, и кокетливо и грустно оттопырив свои гузки,
прячут головы, спасаясь в том песке, лишь громогласный крик “банзай” прорежет небо!..
Боже!.. Молниеподобный, словно фатум неизбежный и внезапный, как расстройство,
Оттопырив фаллос тучный, пИнгвин, страстию влекомый, лёт прервав, в пике сорвётся,
Чтоб предаться с той пороком, чьё гузно красивей прочих.
И, пока Певец Свободы, прозябающий на Капри, уст усталых не разверзнет,
Чтоб предать гнездо порока укоризне пролетарской и проклятьям удивлённым,
Перетоптаны гагары… Все почти что. Поголовно. Злобным пИнгвином ужасным.
Только томный Буревестник, домогательств тех чураясь, растворился в поднебесье
В свете розовом заката, взмыв повыше (нафик нужно!)
Немоту пустого брега, где лишь вечности дыханье
Гонит пух гагар погибших, отпингвиненных по полной,
Вздохом тягостным нарушит лишь случайный редкий путник
Узкоглазый жёлтопузый, что забрёл, нуждой гонимый ,
Чтобы пух собрать на батник и продать нам по дешёвке.
Конец.