Такая планида (Владимир Кромкин) / Стихи.ру

   У Бори Ложкина была уникальная способность находить уникальных людей.
   Иван Иваныч – высокий, худощавый, крепкий в кости старик, сидел за столом, и ждал, пока Ложкин просматривал документы в старой картонной папке. Они собирались идти в собес.
   - Ты, извини, Боренька, что я тебя использую, но сам знаешь мой характер дурной. Обязательно все скандалом кончается.
   - Да, бросьте, Иваныч. Расскажете по дороге фронтовую историю. Вы знаете, я это люблю.
   - Чего-чего, а этого добра у меня навалом. Ко мне оно даром липло. Шо в окопах, шо на постое. Не любил я крыс тыловых, как сейчас этих вот канцелярских, ну, и они мне тем же платили.
      Был конец августа. Тепло, но не жарко. Легким сквознячком из окна то в одну, то в другую сторону крутил липучку для мух, привязанную к щеколде форточки.
      Я прикинул, если он воевал, то по самым скромным подсчетам, ему за восемьдесят. По внешнему виду никак не скажешь.
      - А вы какого года рождения? – спросил я.
      - Что-о?!!
      Когда он поднялся из-за стола и чуть наклонился вперед, я, честно говоря, испугался.
      - Ты кто такой??!! Кто ты такой, чтобы меня проверять?!
      - Да я ничего такого…
      - Купи петуха на Привозе и крути ему яйца! Если у меня нет фронтовых наград, если я живу в бесхозном сарае, так ты хочешь поставить мою войну под сомнение?! Вот мои боевые награды!
      Он одним рывком через голову стянул клетчатую рубашку. Тело его, вся верхняя часть туловища, было в грубых рубцах. Никогда не видел столько и таких кошмарных шрамов. Это зрелище заворожило. Голос Бори меня возвратил в реальность.
      - Иваныч не вылазил из госпиталей. Такая его планида. Выписаться и через неделю-другую попасть обратно.
      Странным образом старик мгновенно расслабился, и снова уселся на стуле.
      - Эт, точно. – сказал он. – В одном был целых три раза. Они там удивлялись моей живучести. Профессор, хирург, даже особый паек мне выписал. Удивительная планида, Иван, у тебя, говорил.
      Одел рубашку.
      Довольный добродушный старик. Все происшедшее перед этим казалось мне из другой ситуации.
      - А на счет возраста прав. В детдоме мне написали на глаз. В партизаны попал лет пятнадцати, там, вообще, документы не спрашивали. В армию – еще приписал себе пару лет, - выглядел я тогда достаточно взрослым, и люди им были нужны. Это когда сейчас их государственных интересов коснулось, подавай им тыщу бумажек! Суки.
      - Вроде, порядок, Иваныч. – Боря завязал тесемочки папки. – Идем?
      В собесе минут двадцать Ложкин, пока мы сидели со стариком в коридоре на стульях, решал бюрократические вопросы, и только под конец позвал его расписаться, а сам остался со мной.
      - Ты считаешь, что все так и было, как он рассказал? – спросил я.
      - Бог его знает, - ответил Боря. – Кое-что за, кое-что против. Может и так, но я не удивлюсь, если он в это время где-то здесь в Одессе торговал сахарином.
      За дверью послышались возмущенные пререкания, и Боря быстро ушел в кабинет.
      Наконец все закончилось, у нас с Ложкиным еще были дела, время нас поджимало, поэтому мы распрощались со стариком на троллейбусной остановке и пошли дальше.
      Но далеко отойти не успели, громкие крики заставили нас обернуться.
      На троллейбусной остановке в окружении женщин Иваныч выяснял отношения с каким-то молодым крепышом. Они перебросились парой фраз, потом крепыш презрительно толкнул его в лоб ладонью, и вдруг осел и завалился на землю. При этом я не видел удара Иваныча. Хотя без его участия, явно, не обошлось, потому что когда мы подошли, женщины разделились на две группы. Одни кричали, что он бандит, так бить человека, другие отстаивали его нравственные позиции, которые, как мы поняли, заключались в защите от словесного оскорбления женщины. Но оскорбленной женщины уже не было, она поспешила уйти, а молодчик лежал неподвижно.
      Дело было серьезное. Ложкин наклонился, чтобы пощупать у него пульс, и то ли от прикосновения, то ли сам по себе молодчик пришел в себя, резво вскочил и как-то боком, по-крабьи быстро зашагал прочь, по-моему, не соображая куда он идет и зачем.
      Ждать троллейбуса мы не стали.
      - Пройдемся, - сказал Ложкин. – Денек неплохой. Тем более, Иваныч, обещал нам фронтовую историю.
      - Обещал, обещал.. – раздраженно пробурчал Иваныч. Но переходы состояний у него были поразительными, и через секунду он уже говорил совершенно другим голосом. - Помню, такой же вот был денек. Я тогда от партизан только-только в действующую попал. Шпыряли меня как хотели. Той ночью за передовой разведчики много ихних вырезали по блиндажам, ну, немцы рассвирепели до одури. Такого шквала огня я потом не припомню. Короче, отрезали с трех сторон, а с четвертой – минное поле. Наши в обороне держались неплохо, но боеприпасы быстро кончаются, связь не работает, а основные силы по непонятной причине телятся. И хоть затея бессмысленна, возможностью пренебречь нельзя, надо использовать шанс, надо посылать кого-то за помощью. Немцы тоже ситуацию просекли и решили сыграть в кошки-мышки. Огонь прекратили. Лежим. Тишина. Смотрю, командир старшину рукой подзывает, и хоть прилично до них, слух у меня хороший. – Кого? – Партизана. – Ясное дело, чужак. Капец тебе, Ванечка, думаю, чистый капец. Ну, от судьбы не уйдешь, чего дергаться. Из окопа вылез, землю с рукава отряхнул и пошел через минное поле. Сотни глаз за мною следят, затаив дыхание. Половину прошел в напряженнейшей тишине, потом вдруг «трень, трень», подал звук одинокий кузнечик, и время, будто остановилось. Вижу каждую травку отдельную, каждый вздох свой осознаю. Метров за тридцать куст разлапистый, потом две кочки большие, дальше овраг. Все ближе к ним в ожидании выстрела или взрыва, но как-то все отстраненно. Вот они! Я прыгаю из всех сил, ползу под прикрытием кочек, скатываюсь в овраг и бегу по нему что есть мочи. Немцы опомнились, начали палить из всего, что там было, наши в ответ, я почти проскочил, но осколком достало.
         - А те? – спросил я.
         - Кто те?
         - Что остались там, в окружении? Выжили?
         - Нет. Никого! Ни одного в живых не осталось. Немцы там тогда их всех положили. А я вот еще трепыхаюсь. Такая моя планида.