Людмила Ильина
Пьер Долар
Рассказ
«Яблоко от яблони…»
(Пословица.)
Часть первая
Предисловие
В одно прескверное утро я проснулся в плохом настроении. «В плохом» - мягко сказано. Жёстко я отозвался об утре, а повторяться не в моих правилах.
В чём дело? Дело было в шляпе. Хотя… Шляпа оказалась не настоящей. Разве во сне может быть что - либо настоящим? Да, я не сказал, что мне приснился отвратительный сон. Он и привёл меня в уныние.
Приснилась старушка, божий одуванчик, до того тщедушная, что дохни на неё - упадёт. Женщина держала в руках обыкновенную шляпу. Необыкновенным был золотой дождь, сыпавшийся в неё. Старушка казалась очень грустной. Я стоял рядом в надежде, что божий одуванчик сжалится надо мной и подкинет мне хоть одну монетку. Куда там. На меня совершенно не обращали внимания. Не мог понять, почему она не радуется? Я всё стоял и стоял, а дождь сыпался и сыпался…
Проснулся. Просыпаться, естественно, не хотелось. Во-первых, денег я не получил. Во-вторых, нестерпимо захотелось поехать к моей бабушке, бабе Глаше.
Начальник, взяв в руки моё заявление об отпуске, удивился. Удивление его имело под собой почву: не прошло месяца, как я прибыл из отпуска.
- В чём причина? - спросил, ещё не пришедший в себя, господин Гришкин, мой начальник. За глаза мы его звали только по фамилии.
- Не знаю, но сердцем чувствую, что-то должно случиться, - уверенно ответил я, заодно думая: «Не отпустит - уволюсь».
К моему вящему удивлению Гришкин согласился, видно, нутром почуяв моё настроение:
- Ладно, гуляй, осенью будешь работать, как загнанная лошадь, вернее, конь, - и подписал бумагу.
- Спасибо, Гаврила Михалыч, век буду благодарен.
Попутчица
Я укатил… Уехал, ни с кем не попрощавшись, наспех побросав самое необходимое в дорожную сумку, и через несколько часов оказался у чёрта на куличках. Хотя, вру. До куличек придётся переться пешком километров пять. А я только что вышел из старой полу-разбитой колымаги, когда-то ещё при царе Горохе называвшейся рейсовым автобусом «Пазик».
Вдохнув свежего воздуха, я тут же в сердцах сплюнул, зло выругавшись, благо, что не вслух. Поднявшаяся чёрная угольная пыль, смешанная с сухой глинистой почвой, окутала меня и ещё нескольких пассажиров плотным облаком. Облюбовав рот и нос, глаза и уши, она путалась в волосах, лезла за воротник и нагло оседала на одежде, превращая растерявшихся людей в замухрышек.
Воды поблизости «днём с огнём» не сыскать ни для питья, ни тем более, для умывания. Только сопки справа, заросли багульника слева, и в обе стороны проезжая дорога с единственным ответвлением. «Вот по этому ответвлению мне и махать пять кэмэ», - думал я, уверенно шагая по узенькой колее. Транспорт, видно, редко уминал плохо наезженную дорогу. Кое-где на проезжей части даже пробивались ростки зелени.
Я шёл не оглядываясь. Надо было торопиться, чтобы засветло добраться до нужного пункта. Не успел отмахать и полкилометра, как меня окликнул женский голос. Оглянувшись, и слегка удивившись, я резко затормозил. Странно. Шёл быстрым, широким шагом и прекрасно понимал, что в таком темпе со мной трудно соперничать.
В шагах тридцати стояла женщина. Как так? Возможно, она вышла из-за того дерева, одиноко стоявшего в отдалении от небольшого лесочка, мимо которого я проходил в данный момент. Не могла же она, в самом деле, скакать за мной столько времени не замеченной.
Женщина заторопилась в мою сторону, словно боясь, что я не стану её ждать и снова рвану вперёд. Задыхаясь, подойдя почти вплотную ко мне, неожиданная попутчица радостно затараторила:
- Ой, слава богу, что догнала вас. Так бежала, так бежала, выдохлась совсем. Как поняла, что из сил выбиваюсь, решилась крикнуть. Знаю, что задерживаю вас, но одна боюсь остаться. Попутчики, что были со мной, свернули к своему прииску. А мне, видно, в тот же посёлок, что и вам. Знаю, что не смею вас задерживать, но не оставляйте меня одну, - снова умоляюще повторила женщина. - Страх на меня напал, хотя я вовсе не из пугливых. Всю жизнь в этих местах прожила и никогда не боялась.
- А меня не боитесь? Мужчина совсем незнакомый. Может, я маньяк какой?
- И то, правда. Только ты никакой не маньяк, - резко переходя на «ты», усмехнулась попутчица.
Только тут я внимательно вгляделся в её лицо. Хороша! Молодая, ядрёная. Волосы гладко зачёсаны и собраны на затылке в крепкий узел. Искал знакомые черты. Нет, женщину не знал. Кого-то она всё-таки напоминала. Почему так внезапно перешла на «ты»? Что её подтолкнуло к неожиданному панибратству? Должна же быть причина? - прокручивал я в голове намечавшуюся интригу.
- Да не смотрите вы на меня так, - снова переходя на «вы», засмущавшись, продолжила разговор то ли женщина, то ли девушка - А я вас знаю. По карточке только. Баба Глаша показывала, хвасталась внуком своим. Валериком вас называла. Угадала я?
Я кивнул. Она засмеялась и протянула мне руку:
- А я Варя, Варвара, значит. Только не люблю Варварой быть. Так в паспорте написано. Все меня Варей кличут. Вы будете Валерик, а я Варя. Хотя, бабушка так вас зовёт, а друзья как, или жена?
- Ох, и хитрая вы, Варя. Если карточку видели, то прекрасно знаете, что не женат я. Друзья просто Валерой зовут. Начальство Валерием, как в паспорте. Я для бабы Глаши всю жизнь буду Валериком. Она меня редко видит. Думаю, может с ней, что случилось, почему потянуло на родину? Семь лет не был в этих краях. Долго собирался. Какой-то сон погнал меня сюда, - и я неожиданно для себя рассказал Варе свой сон. - Главное, понимаю, что он ни причём. Тогда, что причём? Почему быстро собрался и помчался, как я говорю, к чёрту на кулички?
- Ой, бросьте вы чертыхаться. Не дело это. А поехали вы правильно. Заболела баба Глаша, и очень дюже заболела. В больницу отвезли в район. Вам надо было сразу туда ехать. Я ещё в автобусе вас приметила, да постеснялась подойти. Вы сразу, как рванули, я растерялась, тоже побежала молча.
Выговорившись, Варя замолчала и надолго. Видно, пеший ход и дальняя дорога дали о себе знать. Да, и я притомился. К тому же на разговоры я не был охоч, и поэтому полдороги мы прошли, почти не разговаривая. Перебросились несколькими дежурными фразами. Совсем молчать было неловко, а на разговоры не было ни сил, ни настроения…
Родной дом
За следующим поворотом вынырнул наш посёлок. Настроение мгновенно улучшилось, усталость улетучилась, мы прибавили шаг. Вот и дом родной. Первой вошла в свой двор Варя, сказав мне: «До свидания», - и пожелав: «Спокойной ночи», - хотя до ночи было ещё далековато. Попрощавшись, и я подошел к своей калитке. Оглянулся. Калитка Вари всё ещё была не закрыта. Девушка словно чего-то ждала. Вдруг меня осенило: «Это же Варюха, дочка Семёновны. Как сразу не узнал? Хотя, как я мог её узнать, если, дай бог памяти, в последний мой приезд дочери соседки было лет десять - двенадцать.
- Варя, - засмеялся я, - наконец тебя узнал. Эх, ты, Варвара - краса, девичья коса. Молодец, что волосы не обрезала. Так и осталась Варварой - красой.
Варя будто ждала, чтобы её узнали. Облегчённо засмеявшись, скорой походкой метнулась в свой дом. Я закрыл калитку и подошёл к бабушкиному крыльцу. Меня никто не встречал, и входить внутрь я не спешил, несмотря на усталость. Огляделся…
Ещё одними нашими соседями с правой стороны были Антоновна и её муж Петрович. Бабушке моей с соседями повезло: что Варя с матерью, что Антоновна с мужем. Всем бы таких соседей. Антоновна работала уборщицей в магазине, а муж её на прииске слесарем.
Я, когда был шестнадцатилетним парнишкой, уговорил Петровича замолвить за меня словечко перед начальством прииска. Петрович уважил мою просьбу, и меня взяли на каникулах поработать учеником слесаря. Помогал Петровичу: там подтащить, здесь подкрутить. Комплекцией бог меня не обидел и силушкой тоже. Но всё же больше нравилось смотреть, как моется золото. Два месяца оттрубил. На заработанные деньги бабушке шубу из синтетики купил. Так она и провисела всю жизнь в шкафу. «Тяжела», - сказала бабушка после первой примерки, но обновку приняла - внука обижать нельзя…
Муж Антоновны иногда попивал. Гульнуть они любили на пару. У самого характер мрачный. Ходил вечно насупленный, что бирюк. Ни с кем не разговаривал, но хозяйственный - этого не отнимешь. Антоновна напротив, весёлой была. Тоже не прочь выпить, но… Только у них одних стояли две огромные теплицы; всегда двух боровов держали, а также свинью, чтоб поросят не покупать, и хряка своего. Этот хряк «окучивал» всех приисковых свиней. Уже двойная выгода: не бегать на стороне искать своей хрюшке ухажёра и за хряковский гарем приплата немалая… Ещё во дворе по мелочи живности полно: утки, куры.
В магазине Антоновна работала на полставки, для стажа. Деньги ей были ни к чему, хозяин зарабатывал достаточно, и подсобное хозяйство с огородом приносило приличный доход.
Правда, дохода было бы намного больше, если бы ни одна «дурная» привычка хозяйки: во время загула у неё была мания всех угощать плодами своего труда. Тут-то им пользовались все: приисковые бабы, как мухи на мёд липли, культурно будет сказано. Все до единой оказывались подружками Антоновны и… тащили сумками огурцы, помидоры, картошку, яйца… Поэтому, зная вредную привычку жены, Петрович животину не резал во время загулов, а подгадывал ко времени «ремиссии» и сдавал живым весом в кооператив - и деньги целы, и мороки мало. Деньги сразу в сберкассу на книжку. Супруги в деньгах не очень нуждались, но сына выучить надо было, чтоб учился, ни в чём себе не отказывал. Отсылали ему на другой конец страны.
Хотя Петрович и был один мужик на три двора, но всегда помогал, не отказывался и бабе Глаше, и Семёновне с Варей.
Так что пьяница пьянице рознь. Один пьёт и всю жизнь гол, как сокол, по пивбарам пятаки сшибает. Другой знает свою болезнь, но старается всё равно быть человеком. Конечно, насколько это ему удаётся…
Оказавшись в родном доме, я чуть не расплакался. Обошёл каждый уголок, заглянул в бабушкину спальню. Вспомнил, как она лежала на больших подушках маленькая, худенькая, иногда хворавшая, а я приносил ей воды и подавал лекарство. Молодой её видел только на фотокарточках. Мне казалось, что бабушка всю жизнь была старой…
Родители мои живут на Украине. Как остались после института по распределению, так и не вернулись. Меня родили ещё студентами. «Подкинули» своим родителям. Таким образом прижился на Севере. Выучился их общими усилиями. Деньги получал регулярно, а любовь получил только от бабушки. Дед всю жизнь пропадал на работе, из-за чего намного раньше бабушки ушёл на тот свет. Нет, не из-за болезни. На работе несчастный случай… да что это я… Сколько воспоминаний выплыло на свет. Всё из-за родного дома…
Родителей не виню. Вся вина лежит на Горбачевё. Не разодрал бы страну на лоскутки, досталась бы мне и от родителей любовь. Теперь в двух странах живём - не наездишься.
Бог с ним, с Горбачёвым. Политике в моём рассказе места нет. Здесь моральный аспект рассматривается: кто кого любил, кто кого бросал, и что из этой любви выросло…
Зашёл в свою крохотную комнатушку, скорее напоминавшую кладовку. В ней стояла только узкая кровать и возле кровати тумбочка, как в больнице. На стене небольшая полочка, где стояли учебники и две - три книжки о морских путешествиях. Морем бредил с детства, но увидел его после института. В свой первый заработанный отпуск ездил с бывшей девушкой отдыхать. С девушкой расстались. Море осталось на всю жизнь. Позже каждый год отдыхал на море, но первая поездка запечатлелась в моей памяти навсегда…
На другой день я отправился в райцентр в больницу к бабушке. Увидев меня, она оживилась, радостно всплеснула руками. На светившемся от счастья лице, казалось, морщинок сразу убавилось. Каждому входившему, с гордостью представляла своего внука: какой красивый, рослый, умный, заботливый. На последнем слове мне становилось стыдно:
- Заботливый, - с поздним раскаянием терзал я себя. Семь лет одни поздравительные открытки, редкие письма и ежемесячные переводы.
Вспоминая о деньгах, я краснел, как бурак на огороде: будто и не внук, а собес какой-то. Хоть бы раз приехал, обнял, заглянул в глаза, поблекшие от стольких слёз, пролитых в старческом одиночестве. Тут же начинал злиться на себя:
- Что? Напыщенный индюк, гордишься своим раскаянием? Нужны они бабушке, как припарки после болезни?..
Через некоторый промежуток времени, подлечившись, моя бабулечка вернулась в родимые пенаты. Врачи на прощанье посоветовали не оставлять её в одиночестве, так как одиночество - та же болезнь. Дома и родные стены лечат. Большее время она отдыхала. Я ухаживал за ней, ничего не давал делать, догоняя упущенное время. Жалел, что меня так долго не было с моим самым дорогим человеком.
Варя
Конечно, без помощи Вари я бы не обошёлся. Спасибо этой милой, заботливой девушке. В душе извинился перед ней за нелепые мысли там, на дороге - кто передо мной женщина или девушка?
Варя в свои восемнадцать лет выглядела немного старше, нет, ни на лицо. Оно притягивало молодостью, свежестью и так не свойственной юной девушке строгостью, что именно строгость и придавала взрослость и дистанцию в отношениях. К тому же женственная, округлившаяся фигура добавляла ещё пару лет. Характером Варя оказалась на радость мне жизнелюбивой, доброй, спокойной.
Варя всё чаще забегала к нам. Я стал замечать, что не только стремление помочь нам по хозяйству приводит девушку в наш дом.
При виде меня, лицо Вари заливалось краской, она стыдливо опускала глаза, а голос, такой чистый, звонкий при нашей первой встрече, почему-то понижался на полутон, и в нём появлялись дрожащие нотки. Я пытался заглянуть в глаза Вари, но мне никак не удавалось поймать её взгляд.
Чем дальше, тем хуже. Заходила к нам чаще, но всё больше избегала меня. Однажды я поймал её за руку, надеясь выяснить, в чём причина столь переменчивого отношения ко мне. Странно, глупым я себя не считал, а в таком деле не мог разобраться. Варя молча вырвала руку и убежала. На другой день она не пришла.
Прожившая много лет на свете моя бабушка, давно наблюдавшая за нами, с улыбкой разъяснила сложившуюся ситуацию: «Варя-то влюблена в тебя, неужели ты ещё не понял?»
Я чувствовал, что тоже начинаю влюбляться в эту простую провинциалку, малообразованную, с девятью классами девушку. Варя работала помощницей лаборантки в химлаборатории на прииске: мыла, чистила, убирала…
Она не была глупой, забитой девушкой. Школу окончила с одной тройкой по геометрии: «Где-то упустила вначале, а помочь некому было, - с грустью, словно стесняясь за свой единственный «трояк», объяснила Варя. - Учиться хотелось бы дальше, химию очень любила, но маму на кого бы оставила?»
У нас в посёлке была только девятилетка, а дальше надо было учиться в райцентре в школе - интернате. Я это тоже прошёл.
Варины слова кольнули моё сердце упрёком: «Я же оставил бабушку одну ради своей мечты. Правда, мечта не совсем сбылась. Поступил в другой институт. Куда мечтал, не набрал баллов. Мечтал в мореходку, а поступил в экономический. Теперь я не добываю золото, как в шестнадцать лет, а считаю его…»
Варя была копией своей матери в молодости. Когда-то Семёновна, первая красавица на прииске, совсем молодой забеременела при неизвестных обстоятельствах и родила дочь. В былые времена столь явная распущенность считалась позором, что и сломало дальнейшую жизнь не только матери, но и дочери. От позора не отмоешься так сразу, тем более в посёлке. Грязь, прилипшая к красавице, казалась ей несмываемой. С годами прииск перестал гудеть, и даже находились претенденты на руку и сердце Зинаиды. Семёновной она стала уже ближе к тридцати, но за всю жизнь не подпустила к себе ни одного мужика: «Все они подлецы, - вспоминая самый трагичный эпизод из своей жизни, вдыхала она. - Всем надо только одного, а бабам потом век мытариться».
- Из-за одной сволочи весь род мужской ненавидеть, - возмущался Петрович, иногда жалея Семёновну за сломанную каким-то подонком жизнь. Если бы его Антоновна не была так же хороша собой и такой хозяйственной, давно положил бы глаз на соседку…
По молодости Зинаиде приходилось много работать: у неё на руках дочь. Работала до изнеможения в приисковой столовке посудницей. Варька выросла в прокуренной, заплёванной забегаловке. Оставлять девчонку не с кем было. Как иногда в жизни бывает, и на задворках, где-то в самой гуще полыни возьми да и расцвети цветочек маковый. Так и Варя росла послушным ребёнком. Помогала матери собирать посуду со столов и приносила на кухню. Чего только не наслушалась, не насмотрелась, а выросла с чистой душой, внешне спокойной и наружности приятной…
Через некоторое время я узнал, что у Вари есть воздыхатель, да какой?! Уму непостижимо!.. Дикая весть совсем выбила меня из колеи. Если бы я узнал, что в Варю влюбился самый красивый парень на прииске - меня бы данная весть не убила. А тут… «Смеются, что ли, - думалось мне, - не может быть, чтобы этот испитый хрыч, посмешище всего прииска был влюблён в самую прекрасную девушку».
Нет, она его не любила. Она его ненавидела только за то, что и её имя теперь трепали по всему прииску: кто с видимой ехидцей, кто со скрытой насмешкой, кто под маской добродетели. Но… все старались влезть в душу, всем нравилось играть в забавной комедии и хотелось собственными глазами увидеть развязку намечавшейся трагедии.
Приисковая «знаменитость»
К тому времени и я понял, что влюблён по уши. Но кто оказался моим соперником?
Это был некто Пьер по фамилии Долар, с ударением на букву «а», а по прозвищу Доллар, как американский зелёный бакс. Приисковая «знаменитость», забулдыга, алкаш - так охарактеризовали мне воздыхателя Вари.
Кто был на самом деле этот общеизвестный под такой нераспространённой у нас в России фамилией Пьер Долар?
А я вам расскажу. Хоть мне и стыдно за мою Варю, но надо же вытащить на свет нашего главного героя, вытянуть за уши данный персонаж и отхлестать его по морде, чтоб «не совался с суконным рылом в калачный ряд».
Он был смугл. Когда-то приятное лицо стало больше напоминать расплывшийся блин, который и накрыл уши, глаза и шею. Ростом Пьер был чуть ниже среднего, но из-за большого «пивного» живота рост его казался меньше, а ноги короче. Пиво, видать, отразилось на животе, а хороший «закусон» на лице, отчего лицо находилось в постоянном лоснящемся состоянии.
Ну и что, скажете вы, да у нас почти всё мужское население России имеет такие животы. Я к тому же: пили бы, как в давние времена больше квасу, там дрожжей меньше, и не дулись бы животы, как воздушные шары, но я не об этом…
До живота Пьера Долара мне дела нет, а до клоунского наряда - есть. На голове у него шляпа и не просто шляпа, а котелок, как у какого-нибудь американского магната. Всё бы ничего, но где он достал такой жилет? Говорили, что у заезжего артиста выторговал за немалые деньги. Котелок у него же купил. Жилет оказался настолько мал, что на животе никак не хотел застёгиваться.
Что смешного, снова скажете вы, кто как хочет, так и одевается. Не в тюрьме живём, чтобы всем в одинаковых ватниках и ушанках маршировать. Так и я о том же.
Говорят, Пьер смолоду до денег жадный был. Тут что-то неувязочка получается: пить и быть жадным до денег? Хотя… и такое бывает…
Теперь подведу вас к самой отвратительной черте в поведении «знаменитости». Я уже говорил, что мой соперник до денег жадный был, пришлось повториться. Так вот, как напьётся, так кричит: «Что мне ваши деревянные. Хочу доллары. Чего зенки пялите? Я что, не имею права? Знаете, кто я? Я - Пьер, Пьер… и не просто Пьер, а Пьер Долар», - и Доллар заваливался в лужу, что Антоновны боров. Хрюкнув пару раз и дёрнув напоследок коротенькой ножкой, засыпал на солнышке под добродушный смех старателей…
Так вот, этот свинтус не давал Варе прохода. Я мысленно представлял её рядом с ним, и получавшаяся картинка превращалась в кадр из японского комикса. Я усмехался, и тут же в моей душе всё переворачивалось вверх дном: начинал ревновать Варю и злиться, но не на Пьера, а на себя. Как могу сопоставлять себя этому пьянчужке? Что делаю с собой? А с Варей? Как можно даже в мыслях унижать девушку, отдавая в руки такому «сопернику»? Это уж слишком. Только такого соперника мне не хватало. Расскажи кому, обхохочутся.
Наблюдательная бабушка, которая давно всё поняла, предупреждала меня: «Не связывайся ты с денежным мешком. Это он с виду пьянь да рвань. А денег, говорят, у него «куры не клюют»…
Торг
Как я ни скрывал от посторонних свою влюблённость, тайна каким-то образом выпорхнула наружу и долетела до ушей Пьера Долара. Воздыхатель вначале не поверил слухам, что внук бабки Глафиры забирает Варвару с собой: мало ли, что болтают, но потом… Подстерёг меня у калитки рано утром накануне моего отъезда и заканючил: «Не забирай Варюху, богом заклинаю. Что тебе, в городе девок мало? Зачем тебе, образованному, городскому мужику баба необразованная? Я ж без неё пропаду. Ну, хочешь, на колени встану». На колени не встал, но… заплакал…
Я стоял, как монолит. Этот ничтожный мужичонка, испитый, измятый, с заплывшими от жира, а теперь и от слёз, глазами, юлил передо мной всей своей центнеровой массой, словно угорь на сковороде.
Меня брало зло и откуда-то неведомое доселе ехидство: «Моя взяла, всё-таки моя», - язвительно думал я. Совсем не было жаль дёргавшегося, словно на крючке наживка, пьянчужку. Даже в голову не приходило, что у потерявшего человеческий облик мужика, тоже есть своё достоинство, что оно спрятано где-то глубоко - глубоко в его измученной душе. Я совсем не думал, что, возможно, Варя была его всем смыслом жизни. Уедет она, и погибнет никому не нужный Доллар, эта «притча во языцех» - предмет всеобщих пересудов.
Сколько прошло времени с момента унижения влюблённого клоуна, как мысленно определил я, передо мной, столичным денди, тоже моё определение, я не знал, но… Мгновение… и в лице Пьера что-то резко изменилось. Я пристально посмотрел в его глаза. В них не было того плебейского унижения, что секунду назад возбуждало меня, поднимало на недосягаемую для жалкого червяка высоту.
Его взгляд выражал холодность и непременное намерение выместить на мне всю боль, что этот человечек перенёс только что. Передо мной стоял уже не человечек, не приисковое посмешище со странным именем Пьер и чудаковатым прозвищем Доллар.
В трёх шагах от меня, словно врос в землю не монолит, коим я представлял себя, а колосс. Его рост уже не казался преувеличенно маленьким, живот словно бы притянулся к позвоночнику, и пухлые руки смогли проворно застегнуть на все пуговицы жилет. А казалось - не сойдётся ни в жизнь на «пивной бочке». Когда-то торчавшие из лужи «поросячьи» ножки прямо на глазах приобрели человеческий вид: крепко держали своего хозяина на принадлежавшей и ему, приисковому рабочему, земле.
- Так и быть, - совершенно изменившимся барским голосом произнёс Пьер. - Я хотел что-то выгадать из безответной любви, но любовь бывает ещё продажная. Нет, нет, - заторопился он, увидев моё исказившееся лицо, - Варя ни при чём. Договор у меня будет с тобой. Надеюсь - для тебя очень выгодный. Сейчас ничего не скажу. Приду вечером к тебе домой. Жди», - и гордо подняв голову, самый богатый человек прииска мелкими, семенящими шажками отправился восвояси.
До самого вечера приисковый чудак, то есть мой соперник, не выходил у меня из головы… Наступил вечер… Дома нас было двое: бабушка и я. Я не знал, что предпримет Доллар и попросил Варю не приходить в этот вечер к нам: неизвестно, что у пьяницы на уме. Нажрётся, как свинья, и приползёт дебоширить. Все мои попытки отправить бабушку к соседям, ни к чему не привели, и я решил, что постараюсь её сильно не травмировать. Итак, стук в дверь…
- Входите, - громко произнёс я, но к двери не подошёл, зная, кто этот незваный посетитель. Не велик гость, у порога его встречать.
Он вошёл. Трезв, как «стёклышко». Лицо казалось каменным. Глаза не выдавали ни единой мысли. «Что сейчас предпримет? - встревожено подумал я, заметив в руках вошедшего дорогой, из настоящей кожи, но давно вышедший из моды, портфель.
Пьер без приглашения подошёл к столу и поставил свою ношу прямо на скатерть. Заметив, что бабушка поморщилась, он едва заметно усмехнулся, но продолжал выполнять намеченное. Сняв с головы свой котелок и перевернув его, как кастрюлю, подал его мне со словами: «На, держи!» Я взял без слов, не понимая, для чего?
Он открыл портфель, достал небольшой холщовый мешочек, чем-то набитый до отказа, подал его бабушке и сказал: «Возьмите и сыпьте содержимое прямо в шляпу». Бабушка, обычно противящаяся любому напору, тут же без сопротивления, но с натугой подняла над шляпой мешочек, и… в неё посыпался золотой дождь…
Бабушка, этот божий одуванчик, смотрела на золотую россыпь и не могла оторвать взгляда от невиданного никогда богатства. Удивление сменилось радостью, радость гордостью; и передо мной уже не божий одуванчик, а Хозяйка медной горы…
Сон. Вот он мой сон… Боже, сбылся до единого момента. А что дальше? Во сне я не получил от старушки ни единой монетки. А наяву? Я ждал от Пьера дальнейших действий.
- Это тебе за Варю, - просто произнёс он. - Забирай всё и уезжай. Без неё.
Только тогда дошло, что у меня хотели купить мою женщину, что это был самый настоящий торг. Я выхватил мешочек у бабушки и высыпал золото обратно. Спешно засунул его в портфель и, не застёгивая, сунул под мышку незадачливому торгашу. Чуть ли не пинком выдворил за дверь, а чтобы он не раздумал вернуться, я протащил его за шиворот до калитки, вытолкал со двора, закрылся на крючок и только тогда выдохнул из себя воздух.
Всю дорогу, пока я тащил это «дерьмо», как про себя окрестил новоиспечённого торгаша человеческими душами, я не дышал. Мне казалось, что даже воздух провонял гнилостным запахом намерений Доллара... «Ах, подлец, а как унизил», - сокрушался я.
Рано утром, за нами из райцентра пришла машина, заказанная мною заранее, и мы втроём: бабушка, Варя и я, уехали из этого захолустья. Я думал, что навсегда.
Часть вторая
Привет с прииска
Жизнь не сразу вошла в свою колею. Рыжая осень не стала подкрадываться хитрой лисой, а накинулась на меня, будто лев на добычу.
Начальник Гришкин больше ни в какую не собирался входить в моё семейное положение. Слово, данное ему перед отъездом на малую родину, надо было сдерживать непременно. В работу впрягся с первого дня, как битюг.
Женился. Подарку судьбы не мог нарадоваться: дай бог каждому такую жену. О бабушке больше сердце не болело - родной мой человек со мной рядом. Ей тоже пришлась по душе наша цивилизация. Чтобы сильно не скучала по земле, иногда отвозил её на дачу к родителям моего друга. Бабушка быстро нашла с ними общий язык, и они подолгу не хотели отпускать её в город. Нам с Варей часто приходилось бывать наедине.
Так бы шла наша жизнь размеренными шагами к светлому будущему, если бы ни одно письмо. Его прислал мне с прииска друг детства. «Соображалка» моя на этот раз не сработала. Нет бы, прочитать письмо без свидетелей, но я не привык что-либо скрывать от своих близких. Чёрт меня дёрнул раскрыть письмо при них. Прочитал и… жалел потом всю жизнь. Помнил его от первой до последней буквы тоже всю жизнь. Вот обрывки из него:
- …Да, друг, жизнь такая штука, как избушка на курьих ножках - то передом к тебе, то задом… Давай, бери свою Варвару и дуй сюда на всех парусах. Соседка бабушки твоей, Антоновна, умерла. Перед смертью такое выдала. Не могла тайну с собой в могилу унести. Сказала Семёновне, матери Варвары, что эта тайна всю жизнь её калёным железом жгла. У кровати Антоновны оказалась не только Семёновна, но и ещё одна соседка. Скажи Антоновна матери Варвары наедине про тайну, никто бы не узнал. Теперь весь прииск гудит, как гнус болотный. Сказанные слова комом обросли. Чего только не плетут. В общем, всего не передашь. Приезжайте срочно, всё узнаете…
Раскрытая тайна
Срочно поехать не удалось. Варя написала матери письмо. Хотела выяснить, что за тайну выдала Антоновна всему прииску? В ответном письме матери о тайне не было сказано ни слова, поэтому мы решили не торопиться с отъездом на малую родину. Съездить удалось только через год в следующий отпуск…
Снова мы дышим родным и пыльным воздухом родины. Мне не терпелось посмотреть на свой дом. Вошёл во двор. Двери и окна, сильно постаревший после смерти жены Петрович предупредительно открыл. Я вошёл в дом. Дохнуло сыростью и тоской. Не только хозяева тоскуют по дому. Дом смотрел с укором: зачем бросил меня, оставил умирать одного? Казалось, что не люди виноваты в содеянном, а дома: чем же они не угодили хозяевам?
Тёща встретила зятя недостаточно приветливо, и от дочери виновато отводила глаза в сторону. Стало ясно, что в этом доме тайна спрятана за семью печатями, и от Семёновны мы ничего не узнаем. Я решил всё выпытать у своего друга:
- Степан, о какой тайне ты хотел мне сообщить? Мать ничего не рассказывает. Может, нам не стоило рваться на край света? Отпуск мы могли провести в другом месте, поближе к цивилизации.
- Дружище, вам надо было ещё год назад приехать. Ты Пьера Долара видел? Нет? Да-а, много потерял. Его сейчас не узнаешь. После того, как на прииске стало известно, что Доллар отец Варвары твоей… - На этих словах друг запнулся и смешно, как страус, дёрнул шеей, будто услышанная им бабья сплетня встала поперёк горла, а я от удивления чуть не упал со стула. - Да, хочешь, верь, хочешь, не верь, но Доллар, как сам об этом узнал, сразу пить бросил то ли от радости, то ли от испуга. Наряд свой в местной кочегарке сжёг. Деньги, что были накоплены за всю жизнь, принёс Семеновне. Он и сам не знал, что её дочери отцом оказался. Семёновна, разумеется, его поганой метлой гнала до самой калитки. «Бедный Пьер, - злорадствовал я, - и тут тебя гнали из дома взашей».
- А за что она его так? Ей деньги даром в руки идут, а она отказывается, - с нервным смешком спросил я.
- Ты бы тоже отказался, если бы с тобой таким образом обошлись. Дело тут такое со слов Антоновны. Они с Семёновной в девках ещё были. Ночью шли с гулянья. Кто-то в темноте налетел на Семёновну. Потащил в кусты. Антоновна, испугавшись, убежала. Парня она узнала, а Семёновна нет. Темно было, да и сознание, видно, потеряла. Ухарь этот её снасильничал. Потом она дочку родила. От кого и сама не знала. Антоновна тоже не говорила ничего. Крепко язык за зубами держала, то ли из-за солидарности с подругой, а может из-за страха за свою жизнь. Никто на прииске не узнал, что Семёновна была изнасилована. Думали, нагуляла от кого. Этим насильником был Пьер Долар. Тогда, говорят, он совсем не пил. До денег жадный смолоду. Работящий и до девок охоч. Его потом в армию забрали. Тогда Семёновна и родила. А год назад, как узнал обо всём, прощения у неё просил, замуж звал. «Я, - говорил, - даже пить брошу», - и что ты думаешь? Бросил. Семёновна долго не сдавалась. Всю жизнь изверг проклятый ей сломал. В итоге простила. Баба, видно, намаялась смолоду без денег да с ребёнком на руках и повелась на капитал. Так судачили в посёлке. Семёновна замуж не пошла, но и не оттолкнула.
- Дела, - ошарашенный услышанным, пробормотал я, почёсывая затылок. Что ж получается: мой соперник ещё моим тестем будет, так что ли?
- Всё может стать, - задумчиво проговорил Степан - Да, ты погляди на Пьера, как есть, не узнаешь.
Весь вечер я думал о предстоящей встрече с отцом Вари. Ей пока ничего не рассказывал - чего раньше времени жену расстраивать? И смех, и грех: бывший ухажёр вдруг отцом оказался. Да, Вареньке подарочек преподнесли мамаша с папашей. Я тоже не ожидал, что такую родню приобрету. За что бог наказывает?
Неожиданно я вспомнил портфель, золото. Перед сном золотой дождь сыпался и сыпался и… перешёл в сон. Тут-то моё воображение разыгралось ещё сильней и, наконец, я получил желаемое. Пусть это был лишь сон, но проснулся я чересчур в радостном настроении.
С рынка пришла Варя, и по её лицу я понял - досужие землячки сумели всё-таки донести до ушей моей жены, что первая бывшая пьянь подзаборная оказался её отцом. Варя проплакала весь день. Мать, сказавшись больной, срочно уехала в район в больницу и уговорила врача положить её подлечиться. А когда всё утрясётся, она приедет домой.
Через день к нам явился к вечеру «дорогой» гость. «Дорогой» в обоих случаях в кавычках. Нам он был не сильно дорог, и одет отец был… Да, костюм стоил немалых денег, но дорогим он был до того, пока в нём не полежали в луже… Пьер опять запил. Как только узнал, что Семёновна сбежала, до поры до времени, в больницу, а Варя на рынке заявила при всех, что «только через мой труп он войдёт в наш дом, пока мы здесь», новоиспечённый отец не выдержал. Сходил в магазин, отоварился водкой, «накушался» до поросячьего визга, полежал в луже посреди дороги и пришёл с повинной головой к своей дочери.
Я успел перехватить его в коридоре и вытолкал на крыльцо. Довёл тестя до калитки, испачкав об него руки. С его одежды грязь лилась ручьём. Свинячья морда, в самом натуральном виде, так как он носом, видно, рыл землю, жалобно кривилась от водки и от обиды, что его не понимают, что не хотят признавать в нём отца. Он что-то ещё бормотал, но так и уснул за калиткой под забором в зарослях полыни.
Наутро, слегка очухавшись с глубокого похмелья, Доллар кое-как поднялся и ушёл. Больше его никто не видел ни у нас в доме, ни на прииске. Искать не стали, думали - поваляется, поваляется и придёт. Он так и не пришёл…
Семёновна всё-таки помирилась с Варей. Нам пора было уезжать. Мать вернулась из больницы перед самым отъездом. У дочери просила прощения, хотя Варя не знала, чем мать перед ней виновата? Обе поплакали, а на утро распрощались.
Варя говорила, что как бабушки не станет, она заберёт мать к себе, а пока нет места. Но Семёновна успокоила дочь, ответив, что уезжать с прииска не собирается: «Корнями к нему приросла, куда уж мне под старость срываться с места»?..
«Обухом по голове»
Время шло, а с ним шли ко мне в дом всё новые и новые родственнички. Каждое их появление, что обухом по голове.
Так и в тот хмурый сентябрьский день, после только что прошедшего дождя, когда серая пелена, накрывшая город, словно застиранной простынёй, не хотела убираться восвояси и не давала спрятанному солнцу высушить скамейки, на одну из них присел сухой, сгорбленный старик. Ему было зябко и одиноко. Он сидел, поёживаясь и явно кого-то поджидая.
К скамейке спешными шагами подошла Варя и, вглядываясь в старика, негромко спросила: «Это вы мне звонили»? Старик обрадовано закивал головой: «Да, это я. Мне с вами надо поговорить. Только я сильно продрог. У меня к вам большая просьба: не могли бы вы пройти со мной в кафе? Там я немного согреюсь, а то разговор будет долгий. Если, конечно, вы захотите выслушать меня». Варя согласно кивнула головой… Зашли в кафе.
Незнакомец, заказав по чашке кофе себе и собеседнице, слегка отогревшись, начал говорить:
- Я сейчас назовусь, кто я. Только прошу, не уходите сразу, дайте мне всё объяснить. Разговор будет не лицеприятным, но, если вы согласились зайти со мной в кафе, значит, вы заинтересованы в нашем разговоре. Возможно, вы ждёте каких-либо других вестей. Может, я не удовлетворю ваше любопытство.
- Говорите, - не очень тактично перебила его тираду Варя, зная словоохотливость стариков, - я выслушаю вас до конца. Если мне будет совершенно не интересен разговор - я просто уйду.
- Хорошо, хорошо, - согласно закивал он головой, - и без промедления начал. - Я знаю, что вас зовут Варвара. В процессе рассказа вы узнаете, откуда я вас знаю. - А меня - Андрей Степанович. - Старик снова запнулся, словно не зная, с чего начать, но, видя нетерпение Вари, продолжил. - Я начну по порядку, мне легче будет втянуться в рассказ…
Всё началось с моей далёкой молодости. Я окончил институт, и некоторое время поработал на нескольких приисках нашего Севера. Карьерный рост пошёл быстро, и я совсем молодым стал занимать руководящие должности. Тогда я познакомился с местной красавицей, бывшей циркачкой. Рассказывала, что цирк уехал, а она осталась. По какой причине - не сказала. Я особо не интересовался, молодой был, в подробности чьей-либо жизни не вдавался. Жили мы с ней, как сейчас говорят, в гражданском браке, а по тем временам - просто сожительствовали. Мне удобно было, ей, наверно, всё равно.
Она забеременела. Решила родить. Решила, так решила. Я, правда, сначала отговаривал, потом согласился. Как всегда бывает в жизни, неожиданно меня переводят на другой отстающий прииск поднять производство. Брать любовницу с собой у меня не было намерения. Ребёнок, спросите вы? Так это она решила родить. Будущего мы с ней не планировали. А тут начала умолять взять её с собой. Видя моё безразличие, стала кричать. Слова до сих пор звучат у меня в ушах:
- Ты, что? Кичишься? Брезгуешь мной? Так знай - ты в подмётки мне не годишься. Я… я… Да, мать у меня такая же артистка была, как и я. А отец… отец… Эх… нет… Не скажу я тебе. Продашь ведь… Все вы шкуры продажные, уезжай.
Потом она снова кидалась ко мне, умоляла забрать её с собой. Когда поняла, что это всё… Разрыв… Что она остаётся с ребёнком одна, тут её осенила мысль: «Я его брошу, отдам в приют. Пусть этот дворянский выкормыш растёт в нищете, как и всё ваше пролетарское отродье».
Видя моё испуганное лицо, она восклицала с ещё большим пафосом: «Что, хотел меня унизить? Ну, уж нет. Нас, голубую кровь, как не смешивай с грязью, грязь смоется этой кровью. А ребёнок, что? Что ты сможешь сделать? Пойдёшь всем заявлять, что ребёнок твой? Никогда в жизни ты не признаешься, что этот выкормыш от дворяночки - клоунессы и партийного начальничка. Ха! Ха! Кто больнее укусил? Попользовался мной и в кусты, как заяц. Ты даже не заяц, а червяк навозный…» Далее пошли такие мерзкие слова, что мне пришлось заткнуть уши, но с места сдвинуться я не мог - будто врос в землю.
Да, она была права. Я ничего не мог сделать. Из приюта мне ребёнка никто не отдаст. Кто я такой? Признаться, что я его отец? Это был бы конец всему: моей карьере, моей семье. А при упоминании «дворянский выкормыш» у меня похолодело в груди - и моей жизни в самом прямом смысле. Немного придя в себя, с силой разжав челюсти, я произнёс: «Делай, что хочешь», - и выскочил вон…
Позднее раскаяние
Старик вздохнул. Трудно ему было говорить. Видно, воспоминания душили его. Он знал, что сейчас бояться нечего и некого. А может, было, чего?.. Андрей Степанович передохнул и продолжил:
- Я знал, что сыну она дала имя Пьер. - Рассказчик быстро глянул в глаза Вари и увидел в них боль. От души старика отлегло. Больше всего после упоминания данного имени, он боялся увидеть в глазах собеседницы презрение, равнодушие, отвращение. Ему было жаль Варю за причинённую ей душевную боль. «Значит, подумал старик, - если она не простила своего отца, то всё равно в будущем простит. Значит, ей не безразлична его судьба. Может, и меня простит. Дай-то бог», - и продолжил свой рассказ:
- Да, назвала Пьером. Это в её манере чудить. Исподволь, где бы я ни был, наблюдал за сыном. Он так и вырос в детском доме. Мать всё-таки бросила его в приюте, уехав в неизвестном направлении. О ней я ничего не знаю. Цирковое имя у неё Розалинда, а по паспорту она Роза Долар. Как говорится «в её жилах столько кровей намешано», что я не знаю, какой национальности мой сын.
Пьер, когда вырос, рано пошёл на работу. Стал работать на прииске. Парень оказался работящим. У меня на прежнем месте работы хорошие знакомые остались - мой друг и его жена. Друг писать письма не любил, а жена его сообщала мне все новости, что творились на прииске. Это же был мой первый высокий пост. Прииск - моё детище. Я делал вид, что очень интересуюсь, как идут дела. Хотя, так оно и было на самом деле, но слишком подробно я расспрашивал чуть ли не о каждом рабочем. Хорошо ли им живётся, все ли устроены? Обмолвилась жена друга и о Пьере, сироте. Я ответил, что к сироте должно быть особое отношение. А этому парню, Пьеру, раз он без отца и матери, денежные места давать, посылать, где больше можно заработать. Так и пошло, поехало. Я как бы взял заочную опеку над парнем - сиротой…
Андрей Степанович остановился. Варя жалела старика, Она видела, с каким трудом ему даются безрадостные воспоминания. Но пока старик не выговорится - не остановится. Вдруг у неё кольнуло под сердцем: «Что это я его всё стариком да стариком называю? Он же мне дед». Это открытие добавило ещё одну сердечную боль. Варя посмотрела на деда совсем другими глазами. Она думала, что Андрей Степанович весь ушёл в себя, в свои воспоминания, но это было не так: потепление в глазах Вари было замечено мгновенно, но он продолжил рассказ, как ни в чём, не бывало:
- Жанна, жена друга, писала, что Пьер, говорят, жадный до денег. С мужиками не пьёт, деньги копит. Я про себя усмехался: «Голубая кровь» денежки любит, а что работящий, так это в меня. Где бы мне ни пришлось работать, всегда в передовиках ходил, мои прииски во всех отчётах числились на первых местах.
Что-то со временем пошло не так. Жанна написала, что Пьер перед своим тридцатилетием ходил смурной, вроде, чем-то озабоченный. Хвастался, что он разбогател. Своё тридцатилетие отметил на широкую ногу. Созвал почти весь посёлок, напоил, неожиданно напился сам до соплей. Самое главное сказал, что он теперь не простой золотоискатель, а с долларом на короткой ноге. После чего получил прозвище «Доллар».
Но и этого ему показалось мало. Вырядился в какую-то клоунскую одежду, стал пить ещё больше и кричать, что он не Долар, а Доллар.
- Мы тоже в курсе о его выходках, - усмехнулась Варя. - Странно только, где он столько золота намытого взял?
- А это было по моей подсказке, - немного подумав, ответил Андрей Степанович. Ещё во времена моего пребывания на прииске у меня имелся тайник. Там я припрятал на «тяжёлые времена» мешочек с намытым неучтённым золотом. После последнего разговора с Розалиндой я был в таком шоке, что напрочь забыл о нём. Когда вспомнил, было уже поздно. Я уехал. Все годы золото было ни к чему. Денег мне и так хватало, даже с избытком, а потом пришла дурацкая мысль: подарить его сыну.
- Почему «дурацкая»? - перебила старика Варя.
- Да потому, что не будь того золота, Пьер бы не запил. Тем «подарком» я окончательно сломал ему жизнь. Ворованное ещё никому добра не приносило. Всё равно рано или поздно бог накажет. Бог и меня наказал: лишил семьи и сына. Остался я один, как перст. Вроде бы всё есть: хорошая квартира, дорогая машина, деньги, а с женой расстались давно: как-то не сложилось, детей у нас с ней не было. Я надеялся рассказать когда-нибудь Пьеру, что я его отец. Может, простил бы. А теперь и его след простыл. Может, убили сына за это золото.
- Простите, интересно узнать, вы здесь случайно оказались или всё-таки следили за нами? - смотря прямо в глаза старику, спросила Варя.
- Естественно - не случайно. Я приехал совсем из другой области. Здесь в гостинице остановился. Жанна расписала во всех красках сватовство Пьера к приисковой красавице, и потом второе сватовство к Семёновне, её матери. В подробностях рассказала, как мой сын получил от ворот поворот. Тогда я подумал: «Мой грех пал на мою плоть и кровь. Теперь ему приходится расплачиваться за мои грехи»…
Старческие глаза без того были на мокром месте. Теперь старик плакал, не стесняясь молодую женщину. Варя потом мне рассказывала, что ей жалко стало деда. Она погладила его по голове, как ребёнка:
- Не плачьте, прошу вас, не вините себя. Вы же любили своего сына, а что так жизнь распорядилась… Не мы ею распоряжаемся, а она нами.. Не всегда получается, как хотелось бы. Пойдемте к нам в гости. Я вам правнучку покажу. Мне кажется, что она на вас немного похожа, - и Варя помогла старику подняться…
Неполноценное счастье.
Мы сидим за столом огромной семьёй: моя бабушка, дедушка Вари, Варя, наша трехлетняя дочь Марийка и я. Все весело болтаем. Прошёл год. Мы все вместе. Андрея Степановича квартиру продали. Купили большой коттедж, чтобы всем хватило места. Кроме Марийки ещё ожидаем пополнение в нашем семействе. Это случится через пять месяцев. Ничего, большой семьёй не трудно ждать. Наши старички беспокойства не доставляют. Бабушка хлопочет на кухне, помогает Варе. Дедушка тоже занят: то сходит почту посмотрит, может, кто напишет и ему, то Марийке книжки почитает. В общем, понемногу, по мере своих сил вкладывают свой труд в общий котёл.
Больше всех достаётся, конечно, Варе. Но её неуёмной энергии хватает на всех членов семьи. Я с работы тоже бегу сразу домой и впрягаюсь в домашние дела. Стирает Варя с бабушкой, благо машина автомат. Пусть будет пухом земля тому, кто её придумал. Конечно, если его в живых нет. Пыль в доме опять же протирают Варя и бабушка. Но здесь уже без помощи Марийки не обходятся. У неё маленькое ведёрко со стаканом воды, где она мочит тряпочку, отжимает её, насколько хватает детских сил. Маленькими ручками протирает свои игрушки. Мне, конечно, достаётся пылесосить, так как я считаю, что это самая трудоёмкая работа. Выношу мусор…Никакой прислуги у нас нет. Мы не из новых русских. Чужих в доме Варя не потерпела бы ни одного человека, родную кровь - сколько угодно…
Прошло ещё полгода. У нас пополнение в семье, самый маленький член нашей семьи - Марик. Наша мама Варя дала такие имена своим детям: Мария и Марк, то есть Марийка и Марик. Она мучилась в родах, ей и выбирать. В нашей семье давать имена предков не принято…
В один прекрасный день, хотя, кто его знает, прекрасный или нет, Андрей Степанович, как всегда пошёл за почтой. Вся семья, занятая работой, не обратила внимания, что дедушки нашего нет больше обычного времени. Когда спохватились, послали меня «сбегать» посмотреть, куда девался «дедуля». Это уже слова Марийки.
- Папа, беги скорее, дедуля потерялся.
Выйдя на улицу, я увидел деда, сидящего на скамейке. В одной руке он держал конверт, другой вытирал платком глаза. Я насторожился. Что могло так растревожить старика? «Пьер, - сразу мелькнуло в голове. - Только известия о сыне могли разбередить его душу».
Я молча подошёл и так же, не говоря ни слова, сел. Некоторое время мы сидели и молчали. Я ждал, чтобы Андрей Степанович сам начал разговор. Лезть первым в душу я не имею привычки. Длившееся молчание затянулось. Наконец, он взял себя в руки и протянул мне конверт:
- Почитай, Валера. Хочу послушать, как это будет звучать из посторонних уст.
Не давая себя уговаривать, я начал читать. Вот оно, долгожданное, не для меня, конечно, письмо. Слово в слово…
Письмо
Здравствуйте мои самые любимые, самые родные: отец, дочка Варя, зять Валерий, мои внуки и также бабушка Валеры.
Хотите вы или не хотите, чтобы я вас так называл, но для меня вы такие, какими назвал. Можете меня не принимать в свою семью, достаточно, что меня приняла моя жена, она же мать Вари. А я, какой - никакой, всё-таки отец своей дочери, и хочет она того или нет, жизнь не переделаешь.
Варя! Прости меня, дочка, как простила меня твоя мать. Тебя, отец, я тоже прощаю. Меня простили, и я должен простить. Приезжайте к нам в гости, если хотите, а хотите, мы приедем к вам.
Дочка, не бойся, я не пью совсем. Я не тот Пьер Доллар, которого ты помнишь. Я Пьер Андреевич Долар. Имя уже не изменишь, его дала мне мать, как память о ней. Она поступила плохо, но в жизни все делают хоть одну ошибку, а то и более. Я делал ошибки, и отец мой, Андрей Степанович. Но об этом не будем больше вспоминать.
Надо начинать новую жизнь. У нас теперь большая семья, мы обрели друг друга. Этим теперь надо жить. Когда встретимся, узнаете, что случилось со мной. Если, конечно, вам интересно. А если нет… Значит, вы меня не простили… Бог вам судья и мне тоже.
Думал, что Зина что-нибудь напишет дочке, но она сказала, что о себе я всё написал. О своей жизни она не любит рассказывать в письмах, лучше, говорит, когда человек рядом, чтобы смотреть ему в глаза и видеть, интересна ему другая жизнь или нет. Распинаться, жаловаться моя Семёновна не любит. Это я на себе испытал. Так бы узнал намного раньше, что у меня есть дочка Варя. Сейчас ещё и отец объявился.
Теперь я на самом деле богатый человек. Никакого золота не нужно, тем более - ворованного. Отец, не обижайся. Я его сдал государству. Сказал, что нашел. Ещё и деньги за него получил. Пусть не так много, но живу теперь со спокойной совестью, и твою совесть очистил. Так что не терзайся, живи спокойно.
Ладно, что-то я разговорился, Давайте встретимся обязательно. Обнимемся, поплачем, со слезами все наши бывшие беды уйдут. Если появятся новые, то дружной и большой семьёй нам легче будет их пережить.
Обнимаем вас, Пьер и Зинаида.
До свидания…
Я дочитал письмо и вернул его Андрею Степановичу.
- Пойдемте домой, семья беспокоится. Надо Варе сказать. Она давно простила отца. Призналась мне ещё на прииске. Ей только стыдно было перед земляками. Жалела, когда он пропал. Теперь ей стыдиться нечего. Вас сын тоже простил. Это такая же радость не только для вас, но и для нас всех, - и мы вернулись в дом…
Ещё долго обсуждали письмо Пьера, потом долго не могли уснуть. На другой день собрали «консилиум» и решили - пусть они едут к нам… Насовсем…
Послесловие
Исповедь Пьера Долара после воссоединения со всей семьёй
- Если, по правде сказать - я не пил никогда много. Больше притворялся от обиды на весь белый свет. От того, что оказался брошенным в младенчестве матерью и отцом. От того, что только и слышал: «Детдомовский… детдомовский…»
Когда вырос, испортил жизнь первой приисковой красавице тоже от обиды, что в армию уйду, она другому достанется. Думал, после армии приду - уговорю, женюсь. Пришёл, а Зинаида, сказали, гулящая, ребёнка прижила от неизвестного. В голову не могло придти, что ребёнок мой. Никто не знал, что девушку обесчестил я. Про меня ни слова. Значит, думал, другой хахаль «отоварил». Простите за жаргон, но говорю всю правду, а правда часто бывает жестокая.
Пить начал только в тридцать лет, когда доселе неизвестный и далёкий, якобы, папаша вдруг разом решил осчастливить своим возникновением и ворованным золотом искупить свой грех.
Что случилось в моей душе? Земля перевернулась… тут-то и начал я куролесить. Наверно, кто-то из предков моих, наверняка, был циркачом. Ах, как мне хотелось хохотать на весь белый свет. Зачем он смеётся надо мной ни за что, ни про что? Что же, за всё надо платить. Давайте посмеёмся вместе: вы надо мной, я над вами.
Так и пошло: приму немного для куража и ну, в лужу, ножки кверху, рыло книзу. Ха! Ха! Ха! Смейтесь, смейтесь, но знайте, что и я смеюсь над вами… И денег у меня «куры не клюют», и злости на весь мир столько же.
Единственным светом в окне девчонка Варька была. Никто даже не замечал, как я, бывало, то конфетку ей суну, то бублик. Делал это незаметно. Тянуло меня к ней, не знаю, почему. Теперь-то понятно, что это был зов крови.
А выросла, увидел перед собой женщину, не зная, что Варя моя дочь, и почему-то бес попутал, стал мечтать о ней, как о невесте. Как узнал, что уезжает с другим, тут и взыграла кровь. Знал, что не будет моей - не для мерина кобыла, опять простите за грубость, но одна мысль, что не увижу красавицу никогда, приводила в ярость.
Всё, всё отдам, даже золото, только бы видеть её, не потерять из вида… Не удалась ничтожная сделка. Парень Вари оказался честнее меня. Так должно было быть… Не должна она полюбить дурного человека.
Не пьяница я был вовсе, а самый настоящий фигляр, клоун. Бросить пить мне было легко. Жаль, что славу дурную заработал. «Спасибо» матери моей за мои унижения, за потерянные годы жизни. Также «спасибо» и мне от моей дочери за её обделённое детство, за ищущий взгляд в поисках отца: «Этот мой папка? Или этот? Или вон тот?» Знаю, что говорю. Сам искал когда-то в толпе, то отца, то мать…
Мама, мама, мы с тобой, как яблоко от яблони…