Начало истории
Дально, в бытность ище царя Николая 1, родился и жил в Миасском заводе мальчик Егорушка Симонов. Тятенька его Митрофан и дед его Агафон и сродственики все были крепостными и занимались добычей золота. Но так и не смог никто из них напасть на богатое месторождение. Может кому-то и привалил фарт, но не Симоновым. Не повезло. Работа забойная тяжелая!.. Все руки - в грубых мозолях, ноги болят. Ище зачастую случалось день-деньской в холодной воде стоять. Каторга казалась милей. Недаром в народе поговорка сложилась: «Через золото слезы льются».
Дудка
Добыча происходила в яме или дудке. Так золото «шло забоем». Над дудкой обычно ставился деревянный ворот. Двое «воротников» с трудом «выхаживали» наверх бадью, обитую листовым железом, доверху наполненную золотоносным песком или пустой породой. Откатчики рассыпали добытый золотоносный песок в тачки и по деревянным доскам, уложенным в дорожку, свозили на лед, где стоял промывочный станок или вашгерд. Мужики обыкновенно работали на забое, у воротов и на откатке, где «потяжельше», а бабы и девки - на промывке, где «куда как легше». Одет – кто во что горазд. Картина для зимнего времени довольно пестрая.
Егорушка как-то принес тятеньке узелок с обедом: несколько картофелин, две луковицы, горбуху черного хлебца, еще кой-чего по мелочи – все заводские ребятишки так делали – и пока золотари обедали, они с Тимохой Жмаевым, его ровесником, пробовали поднять дужку у бадьи. Не смогли. Тяжела, зараза. А ну как с породой?!.
Шахта Котлик
Двадцатидевятилетним мужиком пешью ушел Егор из Миасского завода в Кочкарь. Пошто так? А-а-а…Одолела вконец бедность. Шел прямками два дня. Всю дорогу донимали мысли о богачестве. За спиной осталась родная сторонка: хибарка из камня, уютные половики на полу, очаг, кошка с котятками, присная супружница Елена Герасимовна с годовалым Васюткой. Нескоро придется свидеться Егору с ними. Долгих четыре года пришлось ему работать в шахте у князя Кугушева, долбить породу в бесконечных проходных штольнях и рассечках. Работа опасная, тяжелая. Случались и обвалы. Люди менялись часто. Но Егора что-то держало на этой шахте. Дошло до того, что князь назначил его на шахте штейгером или мастером рудных работ. И сразу Егор нашел самородное золото. Нет, не ошибся в своем выборе князь. Он с удовольствием оглядывал лохматую медвежью фигуру своего нового штейгера. Так в удовольствии прошло три месяца. Потом золото пропало. Лишь иногда попадались пустые прожилки кварца. Егор, пряча глаза, мрачно докладывал, что, мол, угодили, ваше сиятельство, на блуждающую жилу; мол, сие случается в энтих местах. Князь не поверил. Вызвал горных инженеров, немцев из Екатеринбурга. Целый месяц немцы пытались разобраться в геологической картине шахты: бесконечно смотрели особенности напластования, мощность отдельных пород, порядок, в котором они следовали одна за другой…А признаться князю, что ничего не могут понять – стыдно. Сами устали и князя вымотали вконец. Князю осточертели немцы, он решил: «Прав штейгер. Напали на блуждающую жилу». А значит, закрывай шахту. Князь рассчитал всех рабочих, дошла очередь до штейгера. «Проси, что хочешь за работу». А Егор ему говорит: «Ваше сиятельство, входя в ваше безденежное положение готов оплату за три месяца взять крепежным лесом, который использован на этой шахте». «Да что ты с ним будешь делать, дурья башка? Шахта многолетняя, лес старый, ни продать, ни заложить кому…А, бери!.. Только не передумаешь ли?» «Чтобы успокоить вашу светлость я готов даже сделку оформить у нотариуса». На том и порешили. Егор перевез жену в Кочкарь, малолетних детишек – их у них с Еленой уже двое было - оставили на время у сродственников. Они вместе с женой спустились в шахту. Что они там делали, одному богу известно. Доподлинно известно одно – через год в возрасте тридцати трех лет Егор Симонов стал миллионером. Скорее всего, утаил таки золотую жилу штейгер от князя и немцев-инженеров вокруг пальца обвел.
Дворец Симонова
Разбогатев, в Первой или Запрудной части Миасского завода на Кундравинской улице Егор Митрофанович Симонов решил построить для себя дворец. Миасс восьмидесятых переживал строительный бум. Стоимость кирпича за тысячу штук доходила до пятнадцати рублей без оплаты кирпичных работ. За летний сезон случалось возводили целые улицы. «Строят споро, рухнет скоро» - так народ метко окрестил этот строительный период Миасса. Егор Митрофанович, частью опасаясь недобросовестности местных строителей, частью желая удивить обывателя, выписал столичного архитектора. Это было ново. Старый дом разобрали. Навезли строительный материал. Наконец, приступили к работам. Но только через несколько лет закончилось строительство дома. Особняк вышел двухэтажный, на девять окошек с одной стороны, что разрешалось по именному указанию царя только очень богатым людям или имеющим особые заслуги, окруженный высоким каменным забором. За забором, правда, росли бурьян и трава. От парадного входа на второй этаж вела мраморная лестница. Был даже туалет с ванной. Воду, правда, носили ведрами, и приходилось наблюдать, чтобы прислуга не наплескала на ковры. Была огромная столовая, зал, терраса для гостей, голубая гостиная с кафельными печами. На окнах – тяжелые бархатные шторы. Всюду паркетные полы и зеркала. Крыша была покрыта особой жестью, краска на солнце нестерпимо блестела. Вездесущие мальчишки попервоначалу день-деньской глазели на крышу Симоновского особняка. Кто-то брякнул, мол, крыша крыта золотом. И пошло-поехало. Уже кто постарше, проходя мимо дома, украдкой взглядывал на крышу: не из золота ли? Потом решили так: крыша, дураку ясно, что из чистого золота, но замазана краской, чтоб драгоценные листы не сперли. Народ-то, известно, ушлый какой … А через годы стали говорить уже по-другому: хотел, мол, Симонов крышу золотом покрыть, но царь не разрешил, а тот его портрет в конюшне повесил… Врали, конечно. Ниже, на берегу пруда Симонов развел сад, поставил беседку, в которой духовой оркестр из добровольцев целыми летними вечерами играл маршы да вальсы, а господа с барышнями слушали и на лодках катались.
Благотворительность Симонова
Егор Митрофанович был малограмотным человеком, читал с трудом, а жена его Елена Герасимовна читать вовсе не умела; и всю жизнь числилась просто «при муже». Это было обычным явлением в то время. Симонов строит ремесленную школу для детей простого люда, прилагая при этом неимоверные усилия. Недаром домовая церковь этой школы в благодарность была посвящена Георгию Победоносцу, а под алтарем была уложена мраморная доска с надписью «Почетному гражданину завода Миасского Оренбургской губернии, купцу первой гильдии Георгию Митрофановичу Симонову за благотворительные пожертвования Миасской нашей ремесленной школе». А еще Симонов построил первую в Миасском заводе школу для девочек, чтоб росли грамотными и не числились «при муже». А еще он содержал детский приют, и по праздникам развозились для бедняков знаменитые симоновские подарки, которые состояли из набора: двадцать фунтов муки, два фунта сахара, два фунта масла, четыре фунта крупы и пять аршин ситца. А еще он полностью содержал Архитектурное общество его Императорского Величества, участвовал в ежегодных Международных выставках, где неизменно представлял золотопромывальную технику Урала, а еще…Теперь все звали его не Егорушка, а величали с глубоким почтением Егор Митрофанович, и когда у него отнялись ноги, и его стали вывозить в серебряной коляске на крыльцо дома, то все прохожие кланялись ему низко в пояс.
Георгий Симонов за благотворительную деятельность на протяжении десятков лет получил звание почетный потомственный гражданин, с мундиром класса чиновника, имел большую золотую и серебряные медали, ордена Станислава и Анны третьей степени. Причем все награды получил исключительно за свои пожертвования в пользу церквей, учебных и благотворительных заведений Миасского завода. Вообще, семейство Симоновых оставило Миассу после себя несколько десятков основательных каменных и деревянных сооружений, большинство из которых «живо» до сих пор. Если учесть, что границы Миасского завода простирались в то время от Кундравинской улицы до Кладбищенской церкви – вклад немалый.
Самодур Василий
Сын Егора Митрофановича Василий был самодур. У отца отнялись ноги и сын вступил во владение всех золотых приисков семейства Симоновых. Стал появляться везде в енотовой шубе, в собольей шапке. Настоящий хозяин. Видный собой, хоть, не в пример отцу, брил голову и бороду. Случилось раз зимой на Николин день съездить ему в город Екатеринбург продать добытое золото. Много скопилось. Продал хорошо. Солнце. На душе веселье. Хочется чего-то этакого. Увидел драматический театр. Много народу около театра. В тот день давали премьеру. Кучеру велел остановиться. Глядел-глядел на бушующие страсти у касс из-за билетов. Пошел к директору театра. Скупил все билеты гораздо дороже. И один в пустом зале с лошадьми и кучером просмотрел весь спектакль. Набрался культуры.
Сенокос в деревне Демарино
Ехал Василий в июле месяце из Кочкаря на свою любимую шахту «Котлик». Ох, много золота взяли с этой шахты Симоновы. Именно с нее пошло их богачество. С нее да еще с одной шахты «Золотая борода». А ехать надо через деревню Демарино. Деревня о ту пору опустевшая стояла: все от мала до велика на сенокошенье. Зашел Василий в местный трактир. Постоял. «Чего изволите-с?» «Водку». «Сколько изволите-с, рюмку или полуштофик?» «Всю». Трактирщик так и сел. Ладно. Выкатили, кряхтя, мерную деревянную посудину аж на сорок ведер. «Вышибай днище с утор». Колыпнули, которое сверху. Василий обмакнул палец, испробовал, потом подошел и что-то шепнул кучеру - тот и рванул в карьер. Трактирщик и грузчики ждут, что же будет дале, а спросить не решаются. Наконец стали сбегаться запыхавшиеся мужики. Вороты рубах расстегнуты, на головах – картузы, у тех, кто помоложе, а у тех, кто постарше - шапки, шапчонки, шапчуры. «Здеся даровщинка?» «Здесь, ребята не робей, становись кучней». Мужики повеселели, посыпались шутки. «Дядя Ефим, а ты, небось, ни болел, ни говел, а к дарам приспел». «Эх, Мотя. Нам татарам все даром». Ох, и погудела тогда деревня Демарино. Пили двое суток подряд. Но был уговор: пить водку из шапки и у бочки, с собой никуда не носить. Жены косарей ругали Василия последними словами. То и дело вспыхивали потасовки. А тот слушал и только улыбался. Славно время провел.
Троицкие горшки
Троицк в то время был ярмарочный город. Чего только, бывало, не увидишь на Троицкой ярмарке. А знаменитые Торговые Ряды!..Народу – страсть, сколько наезжало. Голова шла кругом от пестрого моря разнообразного товара, от слитного гомона толпы, от истошных криков заезжих купцов, от балаганного оркестра, от звуков гнусавой шарманки. Поехал на ярмарку в Троицк и Василий Симонов. Только ему ничего не надо было покупать. Так. Развеяться. Всю ночь пьянствовал где-то с цыганами. Ох, и любил он песни их слушать под гитару. На глаза, бывало, слеза накатится…С большим чувством слушал. На следующий день на нескольких тройках приехали они на ярмарку. По дороге встретили возницу, везущему деготь в бочке со смолокурни. «Сколько деготь стоит?» «Три рубля бочонок». «На тебе, двадцать пять». И вылили бочку с дегтем на голову татарину. Смех, крики... Ладно. На ярмарке три воза горшков скупили у трех хозяев, рассыпали их по площади и давай на тройках гонять по горшкам, оглоеды. А Василий бросил прямо в пыль две строублевых «катеринки» хозяевам. Те кинулись ловить…Вообщем, до драки дошло у них. Вся ярмарка со смеху помирала. И Василий Егорович тоже, глядя на них, от души смеялся. Вот какой был человек.
Наложница Лиза
В Екатеринбурге, где Василий теперь часто бывал, он увидел бедно одетую красивую девушку. Спрыгнул с коляски и проследил за ней. На окраине города увидел, как она вошла в маленькую, развалившуюся почти избенку. Василий навестил отца девушки и стал уговаривать продать ему дочь. Давал 3500 рублей. Сумасшедшие по тому времени деньги. Пуд белой муки стоил 40 копеек. Уговорил. Привез девушку в Кочкарь, купил у купца Шаболина огромный дом, сделал ремонт, обставил комнаты модной мебелью, привел трех белых лошадей, нанял кучера, щедро снабдил деньгами. С той поры почти все свободное время он проводил у своей любовницы, которую звали Лиза. Выписывал ей платья из Парижа. Даже в Петербург свозил. Свою жену Александру Василий не любил.
Смерть Василия
В Кочкаре в доме своей жены неожиданно для всех Василий Симонов умер. И хоть срочно вызванный консилиум врачей поставил диагноз «умер от запоя», поползли слухи, что его отравила супруга. Видно, было той за что. Жена разрешила любовнице Лизе проститься с Василием Егоровичем. Катафалк с гробом везли в Миасс на 12 черных лошадях, покрытых черным бархатом. Лиза на своей белой тройке сопровождала любимого Васеньку и у нее в коляске стояли два мешка с серебряными и медными монетами, которые всю дорогу разбрасывались в толпу народа. А народа на похороны собралось очень много. Рабочие приисков любили своего хозяина за добрый нрав, за кутежи, за запои «с размахом». Василий запросто мог, например, кинуть сторублевую «катеринку» рабочему, поздравившему его с днем рождения или просто кому-то помочь. Тело в цинковом гробу установили в подвале Александро-Невской церкви, и долгие годы потом специально нанятый сторож постоянно менял свечи, поддерживая в них огонь.
Конец истории
Егор Митрофанович дожил до Советской Власти. Правда, после национализации, он был вынужден переехать из своего роскошного дворца в Миасском заводе в г. Кочкарь к снохе Александре. Ее вскоре тоже выселили из дома, и они вдвоем доживали век на окраине в какой-то землянке. Последний свой благотворительный взнос Симонов внес золотом детям голодающего Поволжья. И хотя заслуги его перед отечеством были велики – ему не позволили остаться в его богатом доме. Да это и не удивительно. Во-первых, время было революционное, а во-вторых…Лиза и Зоя, две его родные внучки, дочери Василия Симонова, были выданы замуж за офицеров. Один из которых – генерал-лейтенант Ханжин - командовал белогвардейским корпусом и прославился на весь Южный Урал карательными экспедициями. При подходе частей Красной Армии Ханжин бежал вместе с Лизой в Манчжурию, где следы их потерялись. Вторая, Зоя, была замужем за подполковником, который тоже активно боролся с властью народа, а потом бежал в Манчжурию. Зоя убегать не захотела и при вступлении частей Красной армии в г. Оренбург застрелилась.
Год смерти и могила Миасского миллионера и мецената Егора Митрофановича Симонова доподлинно неизвестны. Симоновский особняк долгие годы стоял полуразрушенным, с выбитыми стеклами. В последние годы, правда, особняк был восстановлен и сейчас в нем разместился городской краеведческий музей.