Часть 1. Утиная охота
Страх
Паша весь вечер сидел у Сёги и смотрел телевизор. Кино про войну закончилось...
Пора собираться домой, а идти далеко. Страх тягучей холодной струйкой медленно вползал в маленькое сердце. Чем ближе, тем верней.
Сёга вышел проводить в материных валенках на босу ногу.
«Ему хорошо, а мне…» Комок подступил к горлу, но Паша решил не показывать вида. «Пусть не думает».
«Ну, пока», - сказал Сёга. Паше показалось, что с издёвкой. Потом равнодушно хлопнули ворота, и напоследок (через какое-то время) раздался шуршащий звук; всё стихло.
«На палку закрылся».
Паша остался один.
Вокруг - ни души. Зима, ночь. Хочется заплакать.
Сперва по одиночным следам криво и врастяг уже проложенных кем-то по снежному целяку надо выйти на более-менее утоптанную дорожку. А уж после…Идти надо вверх, на бугор, а потом вниз, под гору.
Рядом на горе - резервуар. С опоры светит яркий прожектор!..И в разные стороны. Для чего? Никто не знает. Но он каждую ночь освещает серые поляны, и к этому привыкли. Но плохо, когда не видишь, что у тебя под ногами.
Паша поднялся на бугор. Снег набился в дырку в правом валенке. Он поджимает палец, пытаясь согреть его на ходу, но не останавливается, чтобы снять валенок и вытрясти снег, а идёт дальше; идёт быстро, аж задыхается…
Кого или чего он боится? Какого-нибудь заплутавшего в ночи пьяного дяденьку? Нет.Он боится… мертвецов. Люди умирают, и их хоронят, а они с Сёгой ходят на поминки. Там тётеньки такие добрые, что запросто можно наесться до отвала. Но сначала они подходят и минуту-другую испуганно смотрят на неподвижного человека в гробу. Без этого нельзя: не посадят за стол. Паша один раз пробовал лежать, не шевелясь, и не дышать долго-долго… целых полминуты. Ему стало так страшно, что он никак не мог отдышаться потом и всё шевелился, шевелился… С тех пор он боится покойников… Но он знает, что человек в гробу не зашевелится, если… на него смотреть. (Стесняется он, что ли?.. Но всё видит, хоть глаза закрыты).
Паша несётся через пустырь, озираясь во все стороны. Пока пробежал через пустырь, голова уже чуть не отваливалась от верчения ею в разные стороны…
Наконец, первые заборы. Но едва до них дошёл - погас прожектор. Небо враз почернело. А мороз такой, аж слёзы вышибает! Он оборачивается на мгновенье... Из-за бугра, за которым чёрное-чёрное небо, ему кажется, что сейчас вылетит завывающий чёрный крест. Жуть! Паша опять бежит…
Вот и маленькая, скособочившаяся избушка – это его и его мамки дом. Она - на работе. Напротив, ниже, большой каменный дом Умаревых, там ещё светятся окна, придавая (от присутствия людей) малюсенькую уверенность Паше, а окна их дощатого домишки чёрные, притихшие. Но войти надо, холодно же стоять на снегу в дырявых валенках.
И вдруг: «Мяу!..» Это перед калиткой его ждёт кошка Ипып.
Он схватил, поднял тёпленького, мякенького, ласкового зверька на руки. Как он мог забыть своего верного друга. Прижал бухарскую кошку к себе. Завод, что внизу у реки, гремит, лязгает своими железяками и светит огнями.
У двери он поднялся на цыпочки и нащупал ключ. Он знает, что надо взять ключ сразу, чтобы тот не свалился случайно вовнутрь, в щель. (Будешь потом стоять на морозе и мёрзнуть…) С кошкой на руках (чтобы тоже не сбежала) он с трудом открывает заиндевевший замок ключом, чуть приоткрывает дверь и входит, преодолев миг незащищённости, когда покойники со всего мира уже… нацелились прыгнуть на его худенькую спину. Ух ты!.. Закрылся от них на крючок (всё это в полной темноте). В доме уже - зажёг свет…
Он налил кошке молочка в баночку, подождал, пока та полакает…А потом, забравшись с мурлыкающей кошкой под одеяло и пугливо выглядывая-озираясь на чёрные окна, он сидел в остывающем доме и ждал маму с работы.
«Малёйший скрип – и сердце бьётся!» Но…
Мама придёт, она всё равно придёт. Надо только её дождаться...
Новый Год
День под Новый Год выдался морозным, но к вечеру повалил снежок, и сразу стало теплее.
У Вовки Умарёва родители поставили ёлку, а у Паши мать никогда не ставит. Паша пошёл к Вовке смотреть ёлку. Ух ты, хорошая, пушистая, высокая! Аж до самого потолка. Красавица. Можно лечь под неё, смотреть снизу вверх на сверкающие игрушки и даже загадывать желания. А у Паши и желаний никаких нет, всё равно мать ничего не исполнит, у неё никогда нет денег. Но Паша думает о чудесах, которые (он знает), наверняка, где-то и с кем-то в эту ночь происходят. А Вовке ёлка уже приелась, но он тоже радуется, глядя, как искренне радуется Паша.
Насмотревшись на ёлку, взяли санки и пошли с Вовкой на улицу. Стали кататься с горы. А гора длинная-длинная, чуть ли не километр, и тянется до самой проходной завода. Народу на улице - куча…Только слышатся визг да смех.
Одни взрослые, их человек шесть, поехали на санях (а сани взяли большие-пребольшие: короче – как на лошадях раньше ездили), отвернуть не смогли и прямо в ворота крайнего дома врезались, и чуть напрочь их не сшибли.
А ворота эти были Жорки Плотникова. (Он жил тогда на Нижней улице. Это потом они с Танькой за гору переехали.) Тот, как был с перепою (ну, праздник же), так и выскочил на улицу в кальсонах, и деревянной лопатой давай всех гонять. А те (взрослые) тоже пьяные, никто их них даже бегать толком не мог, лишь на четвереньках. В общем, обхохотались мы с Вовкой до слёз. И взрослые, конечно, тоже смеялись. (А чё им, браги напились…) Один Жорка не очень смеялся. Конечно: ворота же его. Потом взрослые долго вспоминали (уже в другом году), что, мол, хорошо они (весело) тот год проводили.
Но когда от души насмеёшься, всегда становится грустно.
Паша смотрит-смотрит на небо. Луна - в шершавых пятнах. Сияет таинственно. Того и гляди, что ведьмы на помелах начнут летать (между крышами перелётывать). И звёзд не видно. Но звёзды в такую ночь мешают. Хочется чудес. Эх! Живого Деда Мороза, например, подпрыгивающего в валенках, бьющего рукавицами друг о дружку от морозца.
Вовка говорит: «У меня родители ушли к тёте Клаве отмечать новогодний праздник, и у тебя мамка ушла на работу в третью смену - пойдём на лыжах в лес…»
Ну и пошли.
Паша запомнил эту лыжную прогулку на всю жизнь. Луна сияла так, что лыжню было видно, как днём. Но ведь ночью мир совсем другой: таинственный. Жутко и весело.
Паша всё боялся от Вовки отстать. На полянах - свет и тени. Ему всё казалось, что сзади волки или призраки какие-то их догонят и схватят (последнего) его. Вот он и оглядывался постоянно. Да он и на лыжах никогда не любил бегать: только вечно запыхаешься, и бок потом колет.
Но Новый Год… Ладно уж. Проехали.
Дрова, брага и навесы
Мужик на Уречье поживёт-поживёт и начинает либо пить без удержу, либо без удержу же вдруг впадет в такие бесконечные хлопоты по своему хозяйству, что остановиться уже не в силах. И примеров тому – масса...
Жил на улице Володя Жаднов. Построил бревенчатый дом, покрыл его железом…и помешался на дровах. Каким-то образом он мог привезти дешёвые дрова (делянки он чистил в лесу, что ли?) Ну и давай дрова возить. И уже лет десять возит. Привезёт, перепилит, перерубит, сложит в поленницу. Через два-три месяца снова везёт… А старые дрова сжечь, конечно, не успевает. Но - везёт и везёт. Уже в огороде стал поленницы складывать, уже в ворота к нему можно войти не иначе, как только пройдя сквозь арку, сложенную из дров. Весь двор, весь дом вкруговую, буквально всё пространство огорода у Володи Жаднова было выложено берёзовыми дровами. Старые гниют, а он везёт и везёт новые... Халявные, ведь.
Другой, Мишка Корытов, начал к дому пристраивать пристройки разные то с одной стороны, то с другой…Уже полы внутри дома ходуном ходят, и сквозняки дикие по низу гуляют, а он всё не успокаивается. Теперь вот перекрываться начал. Сначала сделал крытый двор, потом - переходик в баньку, потом - от переходика в баньку навесил переходик к пристройке к дому с западной стороны (метров восемь), потом…Короче, за несколько лет всю усадьбу, почти весь свой огород Миша – пе-ре-крыл. Ещё поросят завёл, которые носятся по переходикам. Кругом сырость, вонизм. Приходится лампочки днём включать. А что делать? Темно. Без света либо лбом стукнешься, либо на поросёнка наступишь, а тот, естественно, визг поднимет…Перепугает всех.
Но основная масса уреченских мужиков – просто пьёт…
Но как все счастливы!.. Володя, например, счастлив, что он не Борис Неверов (который вечно выпивши), а Борис Неверов глубоко счастлив, что он не Володя Жаднов (который тратит жизнь на дрова), и оба рады, что они, например, не Мишка Корытов (который тратит её на нелепые и сырые переходики.) И каждый своей жене себя в пример ставит…А та?..Известно что та: баба же, поддакивает, конечно…И все счастливы уже вдвойне, втройне…Хорошо жить на Уречье.
Рыбка для кошки
Паша с Рашитом собрались зимой (в конце февраля) на о. Липовое. А о. Липовое –это запретный, питьевой водоём. Паша, хоть и худенький и не сильный, но зато ловкий и умный. Он руководит всем. Рашит - здоровый, но глупый, даже чуть-чуть дурак. Правда, деньги считает хорошо, и в чику его не обыграешь. У него всегда денег «как у дурака махорки», но он копейку просто так никогда не даст, если только взаймы и под дикие проценты. Дурак, он и есть дурак. Но, если без денег, то нормальный.
На улице морозно и весело.
Надо идти по льду через пруд. Паша, бойкий характером на людях, но робкий наедине с собой (изнутри), очень опасается дороги возле первого и второго садов, так как там имеют обыкновение (он знает) срываться с цепи огромные лохматые собаки. Взрослых они не трогают, а вот кто поменьше…Рычалы-воображалы, короче. Поэтому, Паша уговаривает Рашита (не объясняя, конечно, ничего), что им лучше идти по левой тропе… к охране, где насосная и качают воду для п. Уречье и завода. А тому-то что? Дурак…
День солнечный. Снег весело скрипит под ногами.
Взрослые обычно ходят «по прямой»: по тропе, утоптанной в снегу, а пацанята ходят как угодно, но только не «по прямой»…Им так не интересно. Так что пока пруд одолеют, у них уже «вширину» два пруда получается. Неугомонные…
Перешли пруд по льду, вступили в голубоватую тень от сосен… сосен, сильно припорошенных снегом. Паша – впереди, Рашит – следом. Одна ветка заметно наклонилась от снега. Паша прошёл и как стукнет палкой по ветке. Весь снег посыпался на Рашита. Ох, какую тот затаил чёрную обиду, и как долго-долго потом высматривал наклоненные ветки, чтобы тоже обрызгать снегом и отомстить Паше. Но худенький паренёк начеку, всегда проворно пробегает, и снег достаётся опять Рашиту. Тому вдвойне обидно: его чёрная обида ещё чернее, душит уже…
Подошли к берегу. Круто. Внизу на льду сидит рыбак. Спустились вниз. На руках рыбака надеты перчатки с прорезями для пальцев. Мальчишки посмотрят друг на друга, посмотрят на перчатки рыбака и смеются. Никогда такого не видели. А довольно холодно. Рыбак же ловит и ловит чебаков. Штук сорок, наверно, уже поймал. Паша с Рашитом стоят рядом и смотрят, как заворожённые. Потом молодой дядечка собрался и ушёл. Одна рыбка, им не замеченная, осталась в снегу. Когда его фигура скрылась между сосен, Паша с Рашитом буквально кинулись на эту рыбёшку. Даже жестоко подрались. Шустрый Паша опять оказался первым. Он просто не мог прийти домой без этой рыбки. А как же иначе. Дома его ждёт кошка.
Бог шельму метит
В конце февраля же почти все мальчишки с нашей улицы (это их Паша уговорил) пошли на рыбалку. Истые рыбаки, конечно, сторонятся таких шумных компаний. Истые зимники – молчуны и компаний разных за километр не терпят. Правда, есть и исключения…
Впрочем, Паша всего этого ещё не знает: он же не работает шофёром в коллективе. Он вообще ещё учится в пятом классе. Но, что молчуны, знает. Вон, Пётр Умарев (он взрослый), сидит весь день на рыбалке и молча курит свои папиросы.
Пришли. Пока шли возле лесника, их облаяла лисица. Хитрый зверёк. Знает, что идут без ружья и не боится.
Пришли. Стали бурить буром. Лёд толстый, а бур плохо бурит, потому что тупой. Целая канитель, короче. Наконец, все пробурили себе лунки, остался «непробуренный» один Федька Червяков. Он бурит последним…
Хоть и хитрый, и пензяк, а загнал бур, и он у него ни туда и ни сюда. Смотрит на всех умоляюще, но все сразу стали усердно рыбу ловить, зачарованно уставившись в лунки. Ну, леску там вытащат, мотыля поправят на крючке и назад опустят. Но рыба ни у кого не клюёт. Ещё бы! Пришли в час дня, подкормки – никакой. Солнце светит так, аж глазам больно. Паша покрошил хлеб в лунку, а он не тонет в воде.
У Паши нет ни ящика рыбацкого, ни зимних стёганых штанов. Так. В дырявых валенках, коленкой на льду… Замёрзнет, другой коленкой. А Федька Червяков пришёл в настоящих рыбацких штанах, в тёплых валенках с резиновыми калошами, с магазинным рыбацким ящиком. Здорово. Ничего не скажешь. Он – крупный парень и с вида - настоящий рыбак. Только никогда ничего не ловит. Но таких много…
Надоело всем делать вид, что усердно рыбачат, и стали сообща пешнёй (у одного рыбака Паша попросил) рубить лёд. Целую прорубь сделали. Достали бур. Стали ловить уже в проруби. Но ни одной поклёвки так и не увидели.
Федька Червяков говорит: «Давайте её снегом присыплем, кто-нибудь пойдёт и провалится, а мы от души посмеёмся».
Такой вот он нехороший. Пензяк и есть пензяк. Паша говорит, что не надо это делать, а те давай, давай…Те -это Колям (Колька Балдуев), Вовка Умарев, Сёга (Серега Одинокий), Мишка Проказов, Рашит Давлетбакеев и Федька Червяков. Прорубь снегом забросали. Напоследок, уже Колям с Рашитом держали Федьку на весу, чтобы тот следы на снегу оставил, как будто там тропа проходит. Ладно. Посмеялись. Затаились. Один рыбак подходил, спрашивал что-то. А, это он свою пешню назад забрал. Страшно всем стало. Вдруг провалится? Что тогда делать? Но обошёл…
Потом забыли про эту прорубь. Собрались, пошли на тот берег, на новые места. Так день и прошёл. Нарыбачились, короче, от души. Никто ничего не поймал, только Паша умудрился четыре чебачка подцепить...
Идут назад. Федька впереди. Со своей размашистой походкой. Что ты, ухарь! Он даже втихаря уже покуривал, кажется. Пензяк. Очень осторожный, и всегда ходит след в след. Боится провалится. И ты представляешь, сам и провалился…Так - шёл, шёл по своим следам…И сам в свою прорубь угодил. Забыл, конечно…Все свои новенькие штаны насквозь промочил. Вот мы тогда смеялись. Аж, до колик в животах, до поросячьего визга: а как же, Бог шельму метит. Один Федька ни капли не смеялся. И, чтоб не отморозить себе ничего, быстренько домой побёг.
Не соскучишься
А на третьей сверху (от резервуара) улице жил некто Исаак Моисеевич Кунц. Был он то ли немец, то ли еврей. Никто толком не знал. Говорили, что появился здесь после войны. Их, впрочем, много тут тогда появилось…Решил как-то заменить штакетник в полисаднике. Какой-нибудь Борька Неверов за один выходной бы старый забор свалил, а новый поставил. Но не Исаак…Вот уреченские мужики повеселились в то лето, наблюдая за нудной работой немцев. А те (Исаак и ещё три молодых помощника) сначала десятки разных разметочных верёвочек навесили между крайними столбами: и вдоль, и поперёк, и под наклоном, и ещё как-то там. Целое лето три метра забора одолевали. Но зато, конечно, красиво сделали. Даже отверстия для гвоздей сначала разметили и предварительно просверлили, а уж потом...
А для чего? У нас в народе говорят: «Когда коту делать нечего, так он начинает себе яйца вылизывать». Да, так оно.
А что думал Исаак Моисеевич, наблюдая как лихо мастерят свои заборы уреченские мужички, никто из наших так и не узнал - немцы в общении с русскими весьма молчаливый народ.
Купание
Апрель выдался на редкость жарким. Снега нигде не видно.
«Пойдёшь купаться»,- спросил Рашита Колям.
«Ты чё, рано ещё». Балда и есть балда.
«Ничё не рано. Все уже давным-давно купаются, одни только мы не»,- поддержал Кольку Сёга.
«Пошли на пруд»,- решительно сказал Паша.
«Ну ладно, пошли».
Пришли. Пока шли - вспотели. Но в воде метрах в сорока от берега ещё стоял белый лёд, а в чистом водном пространстве гуляли холодные, частые волны. Вода была тёмной, неласковой.
Решили купаться без трусов. А чё! Место пустынное, от жилых домов далеко, никого же нет. Да и не лето. Как потом быстро обсохнуть? Дома ещё влетит: сразу усекут, как придёшь с мокрыми штанами. «Ах ты, сволота маленькая!»- скажут…
Мальчишки разделись и стали в нерешительности. Колька залез в воду и тут же выскочил, даже голову не замочил.
«Так нечестно. Ты не окунулся», - возмущённо сказал ему Паша.
«Хватит. Не полезу больше», - огрызнулся тот. На ветру губы у Кольки посинели, и он весь мгновенно покрылся пупырышками. Он присел, стуча зубами, и накрылся рубашкой; притих, согреваясь.
Паша стоял-стоял на берегу, потом тоже окунулся, но с головой. А Сёга с Рашитом испугались и не стали купаться вообще. Струсили. А было это 30 апреля.
Зато разговоров потом было на всю улицу.
«Фу, подумаешь…А мы уже купались. Вода - тёплая, вода - просто прелесть».
И больше всех смаковали разные подробности, конечно же… Рашит с Сёгой.
Утиная охота
Паша с Вовкой Умарёвым пошли на утиную охоту. Рядом с лодочной станцией, с западной стороны, (они знали) раскинулись два болота: одно – громадное, без воды, и там одни камыши и лягушки живут, а другое – поменьше, но с утками, потому что посередине была открытая вода. Решили пойти на то, что поменьше.
Готовились к охоте основательно. Паша загодя спилил на помойке берёзку, чтобы лук из толстой ветки согнуть. Тетиву сплёл из множества чёрных ниток. Целую катушку ниток израсходовал. Полученную толстую нить густо обмазал гудроном. (Со стройки спёр.) Стрелки сделал из камышинок; три штуки. У него камышинки на чердаке сушились. А наконечники? Из ржавой консервной банки ножницами вырезал треугольником жесть. Молотком согнул жесть кулёчком, в пустую середку – гвоздик вставил, который остро наточил. Изготовил так три наконечника. Всё это, чтобы бить птицу наверняка, наповал.
А Вовка луки никогда не любил. Он и стрелять-то из них не умел. Он (пока отец на работе) тайно снял с чердака шпунтованную половую доску, метра три, всю её искромсал, но выпилил всё-таки ружьё. Ножом выстругал короткие стрелы с выступами. А выступы?.. Очень канительная работа… Брал нетолстую дощечку, делал пропил от края, оставляя выступ шириной примерно сантиметр, потом ножом и молотком скалывал до пропила. Получалась заготовка под стрелу. Потом, каждую заготовку чуть ли не час обстругивал ножом, пока получалась тонкая стрелка. Работа очень осторожная. Чуть что – и сколешь выступ. А если сколол –то снова бери уже другую дощечку, снова делай пропил... На весь день работы…А наконечники – тоже из консервной жести, курок согнул из стальной проволоки, вместо лука с тетивой авиационную резину натянул… Получился арбалет. Да у нас все мальчишки таковские делали.
Ладно. Подготовились, постреляли по мишеням за огородами, пошли.
Сначала - на гору, потом по склону горы, поросшей березками и травой. Красиво шли, весело. Главное: что-то первобытное в этом есть. С оружием же…
Пришли на болото, увидели утку с утятами, плавающую по воде. Мама-утка тоже их, конечно, ещё издалека увидела. Она покрякала, и резво поплыла с тремя утятками на другую сторону болотного водоёмчика. Мальчишки, крадучись, берегом пошли за ними. Утиха, наверно, услышала их хлюпающие (осторожные) шажки, позвала своих утяток, и они шустро переплыли с мамой на противоположную сторону, а потом вообще в камыши заныкались. Ничем их оттуда не выкуришь. А кругом топь…
Паша торопливо прицелился в утку, когда она ещё плыла по открытой воде, стрельнул. Лёгкая стрелка даже не долетела; порывом ветра её отдуло вверх и в сторону. Печально покружив, стрелка упала на воду и затонула…
«Дурак ты, Пашка. Надо было к стреле верёвку привязать. Сейчас бы вытянул за верёвку».
«Да она бы не полетела с верёвкой. Это ж какую силищу надо иметь, чтобы стрелять с верёвкой. Выдумал, тоже».
«Ничё не выдумал. Индейцы так охотятся на черепах, я по телеку видел…»
Какие-то два мужика с поллитровочками сидели на бугорке в лесочке, курили, глазели на них... Но они, наверно, сегодня много выпили. Потому что ничего не говорили, а только тупо таращились…Наверно, пытались соотнести факты реальности: какие-то амурчики-мальчики с луками, крякающая утиха с утятками…
Мальчишки ждали-ждали, целых долгих десять минут, но утка на чистую воду так и не выплыла. Утиная охота явно не удалась. Да Паше и жаль было бы убить утку с утятками. Они же такие пушистенькие, хорошенькие.
«Ладно. Чё в них есть-то? Один пух, а мяса в них нет?..» -авторитетно изрёк Вовка. Они перешли на лягушачье болото.
Короче, Паша пришёл домой с лягушкой за пузухой. Выпустил её на пол, хлеба покрошил, молочка налил, коробку на пол поставил…Но она ничё не поела. Паша дотронулся до лягушки соломиной, та сидела, сидела, потом, как вспрыгнула. Неожиданно, резко. Паша с ней долго так забавлялся.
Вечером пришла мама с работы, глядит, а зелёная кваква у печи, как хозяйка, по полу скакает. Вот для женщины удар был, с ней просто истерика приключилась. На стул запрыгнула…Сначала она подумала, что у неё дома лягушки завелись, а когда сообразила…
«Выбрось эту гадость. У тебя же бородавки вырастут!.. Всю жизнь в бородавках ходить будешь». И всё это - с визгом, с визгом. Вроде, взрослая.…Пришлось назад нести. И чё мама так испугалась такой красивой зелёной лягушки?
Странная молния
Сёга рассказывал: «В меня вчерась чуть-чуть молния не попала, да».
«Чуть-чуть» на фронте не считово»,- философски возразил Паша.
Но Сёга, горячась, стал снова и снова доказывать всю опасность, которой он, оказывается, «вчерась подвергся».
«Зырь сюда, я сказал. Я - не то, что некоторые».
«Это какие «некоторые?»
«А которые, чуть где громыхнёт, то сразу под кроватью спрячутся. Ха!.. Я же сам видел. Чё не так, что ли, скажешь?»
Это было правдой, потому что Паша грозы действительно не любил. Но сейчас он как-то забыл, что боится грозы, потому что соскочил с камня, на котором сидел, часто задышал и сощурил глаза, зорко следя за противником, готовый (пожалуй) кинуться и врукопашную. Сёга на всякий случай тоже встал.
«Как мама, не болеет?»
От неожиданности мальчишки вздрогнули и повернули головы. Это к ним подошла т. Галя.
Сёга помотал головой: «Не болеет», - а сам всё ещё не спускал настороженных глаз с Паши.
«А как ты учишься?»
«Средне».
«Тоже молодец. А ты в каком классе учишься?»
Вот привязалась… Любит эта взрослая тётенька иногда над душой постоять. Тут такое дело, а она…
В общем, драка сорвалась. Мальчишки остыли, сели и стали мирно разговаривать дальше.
А случилось вчера вот что. Был ясный день. Вдруг раздался оглушительный сухой треск, да такой, что вся улица невольно вздрогнула. Это ударила молния и расщепила кору на сосне, растущей на улице между домами Сёги и Мишки Проказова. Удар молнии был так силён, что кору на сосне расщепило от верхушки до низа.
Сёга, захлёбываясь, уверял, что он только-только выключил радио – и «она шарахнула»... А Мишка уверял, что это он едва успел выключить радио, как «она» сразу «долбанула». И если б он «не выдернул розетку», то «она» могла и «по дому вдарить».
Самое, пожалуй, непонятное, так это то, что на небе в тот момент не было ни облачка, и ни капли дождя после не выпало. Интересный факт.
«Это тебя Бог перду-предил»,-философски изрёк Паша. Он хотел сказать другое слово, но пере-усе-рдствовал, и вышло вот такое…
«Ах, ты… уб-людок!»
«Кто я?» ,- спросил удивлённый Паша, но губы у него мгновенно побледнели. Вероятно, он счёл такое определение оскорбительным для себя, так как не ожидал от Сёги в этот момент ничего хорошего.
«Уб-людок».
Мальчишки опять соскочили с мест, где каждый сидел (один - с камня, другой - с земли) и встали друг против друга, часто дыша и зорко следя за соперником…Опять назревала драка.
Такие вот у них сложились прекрасные приятельские отношения.
Мазутный Балда
Раньше они почти каждый день ходили рыбачить на пруд. Это означало, что начиная с лодок (место, где лодки привязывали) и до плотины шли с удочками, закидывали, ловили…Но лучше всего клевало на плотине. А как туда попасть?
Там же колючая проволока… Но они всё равно пролазили. Там были внутри большие трубы, вода между ними, и толстый слой мазута на воде. Найдут «окно», закинут снасти, рыба клюёт.
Колька Балдуев поймал рыбку. Она сорвалась и скачет на мазуте, не может его пробить. А мазута там видимо-невидимо. .Жалко рыбку. Колям и говорит Вовке: «Держи меня за ноги», - и стал потихоньку сползать, перебирая руками сначала по трубе, потом по мазуту. Тот - держит. Держал-держал да как отпустит…Одни ботинки в руках остались. Балда и нырнул в мазут. Выкарабкался, весь чёрный, как чучмек. Отряхивается…
Все пацаны так и взорвались дружным хохотом. Охранник услышал шум, вышел из будки и всех прогнал с трубы. Тут уж не до смеха стало.
А Балда полез в пруд прямо в одежде, чтобы смыть свой позор.
Яблоки
Паша с Рашитом слазили за яблоками. Набрали полные пазухи уральских наливных. Наелись до отвала. Хорошо. Прошло несколько дней. Опять хочется яблочек поесть.
Рашит говорит: «Нет, я больше не хочу таких маленьких. Полезли к Петьке Бугрову. Я видел: у него в огороде крупные висят».
А Пётр Бугров, надо сказать, работал шофёром на автобазе, он строился и всё вёз домой, и был, конечно, прижимистым. И забор у него чуть не три метра высотой, и каждая доска прибита гвоздём, а вокруг шляпки гвоздя ещё проволока намотана. Короче, шиш хоть одну доску выломаешь. Но Паше с Рашитом не привыкать. Могут и через забор перелезть, не гордые. А в сентябре ночи стоят тёмные-тёмные. Никто не засекёт, когда на фоне светлого неба станут маячить...Да и нет этого «светлого фона» в сентябре.
Полезли. Погода - самое то: дождичек накрапывает. Перелезли... Рашит - первый, Паша - следом. Мимо окошек прошли, мимо бани, зашли уже в огород. (А яблони в Уречье сажали среди картошки; сад под них отдельно тогда никто не разбивал.)
Вдруг Рашит упёрся и не идёт дальше. Паша его толкает, толкает в спину, а тот упирается, пыхтит и ни в какую…А потом попятился, попятился, повернулся и - дал шороху. Паша – за ним, хоть ничего не может сообразить. Одно только крупное яблоко и успел тогда на бегу Паша сорвать.
Ох, потом (когда они отошли на безопасное расстояние) Паша стал ругать Рашита последними словами. А тот (странный какой-то сегодня) не огрызается даже… Потом уже рассказал.
«Представляешь, Петька, наверно, конуру на ночь в огород вынес. А у него ж здоровая овчара! (Да, я тебе забыл сказать.) Собака вылезла из конуры, села на задние лапы и ждёт. Она большая, а я маленький. Она видит меня, а я её нет. И мы с ней носами столкнулись. А она почему-то не зарычала, не залаяла…Удивилась, видать. Дышит только. А нос у собаки мокрый».
«Не ври. Собаки сразу лают, кусают, но не носами там мокрыми тыкаются».
«Ах, вру!.. Всё. В следующий раз ты первым лезешь, лады!..»
Но больше они к Петьке Бугрову так и не слазили, потому что яблоко оказалось твердое, как камень, и горько-кислое на вкус. Они же не знали, что у того посажены одни зимние сорта. Да и не слышали про такие…
Бобы
Как-то раз Паша с Сёгой поехали на «барже» на тот берег. Что это за «баржа» такая? А нашли с Сёгой по весне старую, затопленную, дырявую лодку. Вытащили её, просушили, законопатили дыры, просмолили. Даже стали закрывать на замок. Лодка оказалась тяжёлой, неповоротливой, протекала. За час - примерно ведро воды набиралось. Один - на вёслах, а другой - вычерпывает. Но ездили на ней на рыбалку, это была их собственная лодка. Назвали лодку «баржой». Паша плавал не очень, и он себя успокаивал тем, что, мол, деревянная лодка совсем не утонет, даже если воды наберёт…
Это сейчас везде сады, шагу не ступи, а тогда ничего же не было. Ну, картошку сажали. А так – лес, поле. Вот Паша с Сёгой и пошли за грибами на тот берег. Грибов тогда что-то ничего не нашли, но зато набрели на поле, где среди картошки были посажены бобы и горох. Набрали полные вёдра, поплыли по пруду, и чуть ли не с того берега тянулся за «баржей» бобово-горохово-стручковый след. Штиль стоял полный, вода была как зеркало. Хорошо отдохнули. А если б хозяева их вычислили?..А ведь легко…по следу-то.
В тумане
Уречье – это большое поселение вдоль гористых берегов реки и пруда. А жизнь на берегу водоёма накладывала свой отпечаток на стиль рыбалки. Мальчишки, например, ходили на рыбалку с одной удочкой. На леску всегда привязывали один-единственный крючок. Насадка –червяки (накапывались зачастую на помойке по пути к пруду), а хлеб (украдкой брали со стола); ну ещё бидончик. Всё. И рыбачили обычно с берега…А шли на рыбалку часов в 11 утра. Но это всё лёгкая кавалерия.
Была и другая, которая вызывала зависть у первой и которая, конечно же, была для людей солидных, серьёзных. Потому что те имели… свою лодку. Несли с собой два весла, два длинных шеста (приколы), 4-5 удочек разного калибра (и почему-то обязательно два-три крючка на каждой) и насадку, которую готовили за день-два до рыбалки, а на рыбалку шли или с раннего-раннего утра, или же с ночевой: крупная рыба ловится только так. Ходили (даже если стояла жара) исключительно в сапогах и длинном шуршащем плаще. Почему? Рыбачок лёгкой кавалерии в трусах и майке намокнет под дождём – и ему ничего, а тому (серьёзному) плащ подавай…Психология!
Как-то пошли (дело было в августе) Паша, Вовка Умарёв и Рашит на серьёзную рыбалку. (Хватит, мол, натерпелись. Пора, пора…) Ночевали, чтобы не проспать, в чулане у Паши. Встали рано-рано. Пришли на берег, где лодка отца Вовки Умарёва на приколе стояла.
Уже рассветало, но по воде клочьями шёл туман… Паша сел за вёсла. Он всегда садился грести. Грёб обычно, ни о чём не думая и, казалось, совершенно не уставая. Весь день мог так - и ничего. И вёслами не бултыхал, а чуть-чуть обмакивал их; аккуратно грёб, быстро, ладно.
Отплыли. Но только скрылся берег, как лодку со всех сторон окутал туман. Паша гребёт, гребёт… Минут через пятнадцать увидели лодку с рыбаком, который уже раскинул свои удочки. (Тяжёлая кавалерия.) Паша проплыл мимо, стараясь не шуметь. Рашит съел горох, а кожуру выбросил за борт. А вода спокойная…Только стручок наверху плавает.
Плывут, плывут дальше. Прошло тридцать минут (Вовка взял с собой будильник, и всё сверялся по нему, и громко комментировал.) Вроде бы уже должен тот берег показаться. Заволновались. Но ничего не видно: вокруг по-прежнему сплошная белая пелена…
Прошёл уже час. А надо сказать, что до лилий обычно плывёшь на лодке метров пятьсот-шестьсот. И лилия занимают почти полпруда. Как можно не попасть, промахнуться? А кругом (удивительно) одна чистая вода…
Наконец, Паша увидел стручок на спокойной воде. Рыбак с тремя удочками из тумана выплыл, как призрак, но не слева, а уже справа.
Паша гребёт, гребёт. Обозначился берег. Ура! Ликованию всех не было предела.
Лодка мягко ткнулась носом в песок. Вышли на берег…
Но берег что-то очень знакомый. Ба…да это же тот самый берег, откуда они отплыли. Вон и прикол. Выходит, что кругаля дали…
Что делать? Плыть? Но куда?
Встало солнце. Весь туман поднялся и мгновенно исчез.
Стал виден и тот берег, куда им надо было плыть.
Заскочили в лодку. Паша опять сел за вёсла, и уже через двадцать минут они были на том берегу. Нашли окно в лилиях, стали рыбачить.
Да. А могли ведь и не приплыть. Но так же и «крыша могёт съехать?..» Представь: день, два, неделю грести и грести, а вокруг тебя один туман, туман…
А поймали тогда так себе, почти ничего. А что ты хотел! Втроём да в одной лодке. Нет, надо уж одному, чтобы не мешаясь…
Ночь в саду
Лодки бывают килевые и плоскодонные. У каждой свои достоинства и недостатки. Килевые –лучше на ходу, но неустойчивы, когда на воде («колыхаясь над волнами»), а плоскодонные наоборот – хуже на ходу, но устойчивей, когда «стоят» на месте.
У Паши уже была (баржу льдом раздавило) плоскодонка, но лёгкая, подвижная и устойчивая. Её сделал из еловых досок на заказ один уреченский мастер, дядя Степа. Прекрасная лодчонка.
Был у Паши с матерью сад и небольшая дачка: достались им в наследство. Аккуратная такая дачка, покрашенная белой, зелёной и красной красками, а внутри стены побелены извёсткой. Круглая металлическая печь с трубой, которая выходила в окно стеклянной веранды. Это было, конечно, плохо, потому что тебя все ночью видели, а ты никого. Была мансарда, на которую вела крутая деревянная лесенка. Сад - сотки четыре, яблони, груша, разные кусты, грядки…
Теперь Паша должен был два раза в неделю ездить на велосипеде или в лодке на ту сторону пруда, чтобы набирать воду в бак и поливать сад. Можно было оставить лодку с вёслами на берегу, пропустив цепь через уключины и закрыв на замок. Даже заночевать… Зато утром можно было встать пораньше и пойти на рыбалку.
Паша закрыл дачу на крючок и поднялся по деревянной лестнице в мансарду, лёг на соломенный тюфяк, открыл окно.
Дача - на горе. Внизу - тёмный пруд с камышами, дальше виден остров, поросший берёзами и соснами, а ещё дальше – Уречье. Уреченские дома – на горе, под горой, вдоль пруда. Горят огоньки. Облачно. Паша уже обратил внимание, что вечерами здесь необлачных дней почти не бывает. (Ещё бы: заводские трубы дымят себе и дымят день и ночь.)
Ночь прошла спокойно.
Утром с удочками, поёживаясь от свежести, Паша спустился к лодке. (Страшновато одному в пустом саду: ещё собака какая-нибудь выскочит да укусит.)
Лодка стояла на берегу пруда, где он её вчера оставил. Было тихо. Лишь туман стоял над водой. Вдруг на дороге, идущей вдоль забора сада в сторону лесника, показались две собаки. Бежали молча, иногда останавливались, нюхали землю.
Любой уреченский мальчишка, завидя собаку, свистнет, гикнет, и она бежит прочь. А тому весело. Паша и свистнул…но, чтобы унять страх.
Собаки остановились, молча переглянулись и продолжили бег. Паша свистнул громче, даже крикнул…Но странные собаки останавливались, переглядывались и бежали дальше. При этом они спокойно смотрели Паше прямо в глаза. Сердце у мальчика ёкнуло. Он вообще боялся собак (только делал вид, что их не боится): на него ведь кинулся сорвавшийся с цепи пёс Мишка. Целил в горло, но Паша заслонился левой рукой, и тот вцепился ему в руку. А Паша схватил собаку за правое ухо и стал оттягивать собачью голову. Это его и спасло: до горла пёс так и не дотянулся. Мишку потом застрелили, но Паша запомнил… Такое трудно забыть: мутный (бешеный) собачий взгляд, и никакого спасения.
«Грудь широкая, а животы впалые», - отметил вдруг Паша. «Волки!» - взялась откуда-то мысль. Мальчик, не раздумывая, кинулся к лодке, с силой оттолкнул и в последний момент запрыгнул в неё. Лодка по инерции проплыла метров пятнадцать, пока не ткнулась в противоположные камыши. Паша, стоя в лодке, оглянулся. На берегу, на том месте, где только что был он, задрав вверх морды, крутились два матёрых волка. Никаких сомнений. Хвосты толстые, прямые, но самые кончики хвостов чуть загнуты. Наверно, от волочения ими по земле.
Что им понадобилось здесь?
Потом, правда, долго ходили слухи, что, якобы, волки гнали лося. А лось, спасаясь от волков, переплыл пруд… Может быть, правда. Кто знает?.. Но летом всё же...
Поход на телевышку
За пятнадцать рублей мать купила велосипед «Урал». Старенький. Но это была радость. Паша долго не мог научиться кататься на нём. Целыми днями по поляне, бывало, пробовал ездить. Падал, вставал, поднимал «велик», снова садился… Весь «велик» раскурочил. Потом - научился. И всё…Где только они с Рашитом не были потом.
Один раз поехали на телевышку. Телевышка стояла на горе, а гора - редко поросла соснами, лиственницами и берёзами. Даже пешком подняться на неё не просто, такая она крутая. А тут - на велосипедах.
Тропинка петляет меж камней, вымытых весенней водой. Ещё ноги на листьях скользят. Задерёшь голову – гора нависает сверху, а телевышка нависает над горой, и высоко-высоко в небе кружит и кружит какая-то чёрная птица. Голова идёт кругом.
А город с восьмисотметровой высоты смотрится классно, красивый город. Уреченская горка видится сверху плоским блином. Круговой обзор - на многие и многие километры. Только очень мужественные люди ходят в горы на велосипедах. Вниз посмотришь – ощущение, что покатишься сейчас верх тормашками до самого низа. Но это всё потом, сейчас надо ещё подняться…
Откос горы, поросший мятликом, чередой, душицей и прочей травяной бестолочью, кажется неприступным, потому что уклон горы градусов 45-50, местами доходит до 55. Порой идти прямо нельзя, и особо неприступные места они огибают. (Нарушают кратчайшее расстояние: Паша как раз в школе геометрию и ботанику проходит, он всё это знает.)
Двигаются с передыхами через каждые двадцать, двадцать пять метров. Склон открытый, а вершина поросла зелёными лиственницами вперемежку с сухими. Чем выше, тем ветер мокрой спине ощутимей. В руках уже, кажется, бьётся огромное солнце вперемежку с ветром. Поднялись по очень крутому склону метров на сто, но это ещё не всё. Главная вершина метров на сто пятьдесят-двести впереди. Круто, очень круто…
Паша руки вытянул, голову положил на руль, смотрит под ноги и упорно лезет вверх. Рашит пыхтит рядом. Тащились, тащились…Прямо как в песне: «В Якутию я ехал через Нигер, тащился по горам на дальний север…» Но часа через два дружного пыхтенья всё -таки поднялись.
Весь город - как на ладони. Ясно видели далеко-далеко в горах какие-то дымящиеся три трубы, белые многоэтажные здания, озёра (несколько штук), горбатые синие горы (много)…Здорово!
Постояли, потоптались. Делать на вершине нечего. Решили спускаться. Только спускаться по самому крутому западному склону не решились: опасно, а пошли по пологому южному склону. Спустились метров на сто и обогнули вершину, резко повернув на север. Вершина оказалась справа… (Чё раньше не сообразили так, когда поднимались?)
Рашит говорит: «Бурундук!»
«Где?»
«Вон».
Велосипеды бросили и давай за полосатым зверьком носиться. А тому-то что? Юркий, ловкий…Он на самые тонкие ветки спустится и сигает на другое дерево. Бегали, бегали. Ушли от велосипедов далеко. Потом насилу их нашли. Думали уж: «Спёрли, что ли?..» Хотя кому охота спускать их с горы, корячиться?
А с той стороны горы (да и с этой) вид такой открывается – словами не выразить. Уральские горы осенью – это же непередаваемой красоты лесные картины. Нежно-жёлтые березняки, ярко-голубые озёра, гористые дали…Город - внизу, в чарующей дымке…Паше и уходить не хочется. Будто это его душа распахнулась без края…
А Рашит говорит: «Жаль: рогатку не взял».
«Рогатку? А зачем?»
«А тово бурундука сбил бы».
Стройка века
На самой границе частных и казённых домов начали строить какой-то кирпичный дом, длинный-предлинный. Построили где - три, где - четыре этажа, и заморозили стройку из-за землетрясения в Ташкенте. Взрослые говорили, что все деньги ушли туда. А потом строители долго не могли начать стройку по причине… разных причин.
Этот дом жители прозвали «стройкой века». Взрослые, все кому не лень, тащили с этого дома материалы, а пацанва день-деньской бегала по этажам, играя в догонялки. Нельзя сказать, что этот объект вообще не охранялся. Но куда там! Разве уследишь? Тогда раствор готовился на месте, для чего цемент в мешках привозился прямо на стройку. Мешки с цементом хранились обычно в деревянном ларе, обитом рубероидом.
Мы гурьбой утащим, бывало, мешок цемента наверх, затаимся и ждём. Вот хромой и вечно выпивши дядя Лёша вышел из будочки, идёт, поёживаясь. А мы ему сверху, с четвёртого этажика мешок цемента прямо под ноги – бац!.. Цемент яростно пыхнет, как будто взорвётся. Смешно. Прям как в кино про партизан… Мы затаимся, а он оглядывается…
Раз мы не выдержали и захохотали от души. Он нас и увидел…Ох, как он нас потом гонял по всем этажам! А нам только того и надо.
Ну и часто мы так делали. Своего рода игра у нас была, но плохая игра. И закончилось всё это печально. Однажды, когда он нас целой оравой загнал в тупиковую квартиру на втором этаже и шёл уже пьяно лыбясь с суковатой палкой в руках, явно растягивая себе удовольствие и подумывая, с кого бы начать…ну, кто повзрослей и покрепче…Рашит Давлетбакиев спрыгнул из окна на кучу глины внизу. Да неудачно: ноги отпружинили, и он свалился в «комсомольскую копилку», в пазуху…Улетел вниз ещё метра на три. А там - обломки кирпичей, арматура разная, куски бетона… Он упал на всё это на спину и повредил себе позвоночник.
Потом сидел три года дома, не мог в школу ходить. Врачи говорили, что это только сильный ушиб и что должно пройти. Но не прошло. Умер Рашит.
Сыновья Большой Медведицы
«Свой» клуб находился у плотины, но туда ходить было опасно: запросто могут «те» местные избить и деньги отобрать. Это всё, как пить дать.
Паша рискнул пойти в «Урал», что находился на проспекте. Самое опасное, это когда билеты уже взял, но ещё ждёшь звонка. Тут какая-нибудь троица (усекут, что один) и сядет «на хвоста». Тары-бары-растабары – и уйдёшь без билета, без денег на обратную дорогу и ещё с фингалом под левым глазом. Но всё же рискнул.
Народу было не шибко много. Паше достался билет в восьмом ряду. Какой-то «громила» в чёрных выцветших перчатках, великоватых ему, потому что он их без конца подтягивал на пальцах, с апломбом прошёл мимо раз, второй, шмыгая носом и бросая косые взгляды на Пашу, мирно стоящего возле батареи, справа от входной двери. У Паши было на лбу написано: «Фраер для разборки».
«Сейчас… в третий раз вернётся… с компанией – и докопаются до меня», - ёкнуло у Паши сердчишко. Но стали запускать в зал, и обошлось.
Показывали фильм «Сыновья Большой Медведицы».
«Про что это? Наверно, про медведей, про природу. Хороший, должно быть, фильм».
Но оказалось, что фильм про борьбу североамериканских индейцев с белыми колонизаторами. Классный фильм. Гойко Митич в главной роли. Благородный герой с атлетической фигурой. Ловкий, сильный, он запросто убивает, а в него попасть никак не могут… Паша смотрел фильм с упоением.
Потом рассказал про фильм пацанам на улице. Все сразу загорелись. Всем тоже захотелось обязательно посмотреть. Ну и пошли…Но уже компанией.
И в другие годы показывали много хороших фильмов, которые тоже запомнились. «Фантомас», например. Но фильмы про борьбу североамериканских индейцев с белыми смотрелись все подряд и по несколько раз. Легендарный Гойко Митич сделался подлинным кумиром уреченских мальчишек.
Окурок
Колька стал рано курить, лет в 9-10. Ему даже кликуху дали «окурок». У Вовки Умарёва отец ходил на охоту. Ружьё всегда висело на стене, а порох, дробь, гильзы от патрон, пыжи – в банках от леденцов – в шкафу. Один раз Вовка, когда родителей дома не было, вытащил папиросу из пачки отца, размял её, высыпал весь табак на бумагу, потом порохом набил, а табака сверху добавил.
Колька пришёл телевизор смотреть. Вовка ему и говорит: «Курить хочешь?» Тот: «О, конечно, давай!» Закурил с апломбом.
Курил, курил…Даже в себя несколько раз... Потом папироса как шарахнула у него в руках, чуть глаза ему не вышибла. А Вовка давай хохотать. Он же никому ничего не сказал заранее. Паша с Сёгой вначале перепугались. Но посмотрели на закопчённую, испуганную рожицу Коляма, и сами взорвались хохотом.
А Вовка, вообще, дебильный был. Тогда под Новый Год сажей себе лицо вымазал, платок одел, платье какое-то старое, выскочил и давай носиться по комнате, скакать, прыгать, как чёрт. Смотришь, знаешь, что это он, а думаешь: вдруг не он. Страху нагнал…Чушь какая-то!.. Дурак дураком, короче. А Паше всегда хотелось посидеть спокойно, помечтать. А тому…Ни минутки спокойно не сидел. Он и учился плохо, хотя всю жизнь зубрил, зубрил…Ему усидчивости не хватало. А Паша уроков никогда не учил. На уроке послушает, а потом всё уверенно перескажет.
А Коляма потом посадили. За что? А он уже после окончания школы два мешка с отрубями с элеватора стащил. Цена этим отрубям – полтора рубля, а дали полтора года: у государства спёр. Пришёл из тюрьмы больной, без зубов. Пожил, пожил немножко, а потом сгорел. Пьяный лёг под кровать с сигаретой, ночью загорелась одежда на нём, он пытался вскочить, и не мог никак. И не может понять, что лежит под кроватью. А кровать была привинчена к полу…Говорят: кричал сильно. Только один Колям и сгорел, а весь дом целым остался. Такой вот случился пожар.
Гулящая Ипып
Кошка Ипып была гулящая. Паша уже не знал, что и делать со своей ненасытной до котов кошечкой, но любовь к милому зверьку неизменно брала верх. Хотя человеку неподготовленному жить в условиях, которые создавала ему Ипып, было просто невозможно. Но это было нечто. По пятнадцать, двадцать котов всех мастей и статей еже денно и еженощно крутились вокруг их домишка, ночью (часто и днём) неизменно устраивая свои «шаривари», как выражаются французы. Часто бывало, не выдержав, Паша хватал в руки хорошую палку и прекращал кошачий концерт, но примерно через час всё начиналось сызнова. Не раз и не два сердобольный Паша спасал (как ему казалось) свою непутёвую Ипып от душераздирающих ухаживаний котов, из их кровожадных лап. Но живчики котята «по трое да по четверо» появлялись исправно. Их охотно разбирали соседи, потому что все они были сплошь бойцами, крысоловами.
Да, ещё…Дверей было две: одна – в комнату, а вторая – на улицу. Раньше Паша выпускал Ипып в чулан, та как-то вскарабкивалась наверх, проходила по верху досок над дверями и в дыру вылезала на крышу, а там… Но став взрослой и довольно увесистой кошечкой с длинной и густой шерстью, уреченская красавица, особенно в периоды своих бесконечных беременностей, уже не так ловко проделывала свой маршрут, и Паше приходилось открывать и наружную дверь. Представь: он открыл дверь, ждёт, когда та соизволит, а Ипып сидит на пороге и не выходит на улицу, ляжет ещё... Короче, не долго думая, Паша выпилил дыру в наружной двери. И всё пошло прекрасно.
Однажды в марте (Паше исполнилось уже пятнадцать лет) он вечером пошёл пройтись по улице. Мать была, как обычно, на работе на заводе. Кем она там работала? Паша имел об этом самые смутные представления. Работала – и всё.
Страсть к ходьбе у Паши была природной, непреодолимой. Иногда за вечер он проходил пять-восемь километров. Пройдёт, мысли скачущие успокоит, потом вернётся и ляжет спать. А чтобы не шарагатиться в потёмках (покойников он уже не боялся, по крайней мере так панически, как в детстве), он, когда пойдёт гулять, оставит включённым свет на кухне…Свет из окна на снег падает, ну и веселей как-то…
Стоял тёмный, тёплый март. В голове крутился рой мыслей. О чём? Паша весьма сумбурно (как все подростки) думал об убегающей молодости и стремительно наступающей (как ему казалось) старости, о своей непутёвой жизни, как у Ипып, о предстоящей любви, где-то там, на горизонте (Говорить с женщиной, которая…чужая? И что с ней… потом?.. И ведь через всё это предстоит пройти…Стыдно! Чёрт!..), а чаще он думал неопределённо, но о чём-то таком дорогом и близком, что слёзы наворачивались на глаза…Но выразить это было трудно.
Паша смотрел на звёздное небо, и страх смерти схватывал его сердце. Жизнь, такая простая и понятная (но стоит задуматься) делалась совершенно из ряда вон; и нет в ней ни одного ясного ответа. (Весна со своими оттепелями, конечно, способствовала таким мыслям.) Откуда пришёл и куда уйдёшь? И для чего вообще весь этот маскарад, именуемый жизнью, с бесконечными переодеваниями «в школу, на улицу или дрова рубить»?..Дрова рубить, конечно, оденешься попроще.
Так размышляя ни о чём, Паша подошёл к калитке.
В наружной двери (в дыре) вспыхнул свет, чья-то тень промелькнула. Что это? Неужели кто-то забрался в дом? Страх шевельнулся внутри… Но всё же он осторожно, стараясь не скрипеть снегом, подошёл к двери, нагнулся и, стоя на коленках, попытался заглянуть вовнутрь. Вдруг ему показалось, что кто-то изнутри тоже чуть выглядывает на улицу. У Паши волосы зашевелились на спине и на голове. (Николай Гоголь, покойники вспомнились; как раз в школе проходили.) И тут с шипеньем и отвратительным мяуканьем из дыры на улицу выскочил огромный кот (будто уголовник вырвался на свободу) и сиганул прочь по снежной целине, виляя задом. Паша едва успел отпрянуть. И вовремя: «уголовник» мог вцепиться ему в лицо.
От неожиданности у Паши сердце чуть не остановилось. Придя в себя, он встал и трясущимися руками отомкнул замок… Дверь в комнату распахнута, из комнаты с виноватым видом выходила очаровательная Ипып.
Тьфу, ты! Гулящая...
Уреченские камни
Сёгу убило молнией. На горе за о.Липовым сидели они под старой сосной, когда вдруг разыгралась страшная гроза. Хлынул дождь, засверкало всё. Никто ничего и не понял. Их всех разметало ударом молнии, а Сёге молния угодила прямо в висок. Пока, кто-то из них (Вовка, кажется?) добежал до лесника, пока лесник дозвонился, пока приехала милиция, скорая – прошло часа три-четыре. Сёга уже посинел весь и не подавал никаких признаков жизни. Горячий-горячий был...
На похоронах Сёги почти никого из ребят не было, кроме Паши. Колям тогда уже сидел за украденные мешки с комбикормом, Федька Червяков к тому времени утонул на рыбалке, а Вовка лежал в больнице: во время грозы он получил жестокую простуду. Ну и похоронили Сёгу.
Сейчас его здесь уже никто и не помнит. Один дядя Лёша, это который ещё «стройку века» сторожил, а сейчас работает грузчиком в молочном магазине, рассуждает, как напьётся: «Эх, жаль, что меня тогда поблизости не оказалось. Надо было сразу в землю его зарыть, и он ожил бы. Дело говорю», - а потом начинает тянуть песню.
А мать Паши, представляешь, квартиру получила. Не знаю уж как. Старый дом власть заставила сломать. Что ж с властью спорить? Ну и сломала…и дали на подселении где-то.
Одна бухарская кошка Ипып последнее лето ещё нянчила на развалинах дома своих котят. Но котята выросли, их разобрали соседи, а кошка пропала. Так до сих пор никто и не знает, куда она делась. Мёртвой её никто никогда не видел. Бедное животное. Чувствовала, видать, что кончилось уреченское время. Жаль.
А Пашу призвали тогда в Советскую Армию.
Вместо эпилога
…В каждой семье было двое, трое, а то и четверо ребятишек. Детсадиков на всех не хватало, и многие из нас выросли просто на улице.
Моё самоощущение?…
Сегодня, например, я с интересом вспоминаю лёгкое течение Уреченского времени, его неспешную мудрость…Но даже не то. Тогда!..
В транспортной толчее, в городской суетливости я (как, впрочем, и многие другие из нас) мало-помалу, возможно, растерял себя, свою изначальную суть, так щедро заложенную когда-то уреченской природой – потерял гармонию…
Мир городской очень тесный, но став тесным он (странно) опустел; и даже пустому… ему некогда понять и осознать себя. Как и мне (и всем нам).
Всё теперь уже для нас не то и не так…Но об этом как-нибудь потом.
Часть 2. Дымные дали
Магазин Кадыкова
Иван Кадыков открыл на Уречье первый продуктовый магазин и в своём доме. Открыл и торгует высохшей колбасой, селедкой, сыром, «пустившем уже слезу», сметаной, молоком, хлебом, самопальной водкой и тёплым пивом. Ну и сладостями разными.
Если кто-то приедет из города, то сразу отметит резкий контраст между ценами и свежестью продукции там, в городе, и здесь, в магазине у Кадыкова с волнительным названием «Волна Уречья».
Что имел в виду Кадыков, называя так свой магазин? Может быть, первую волну предпринимательства, которая, хоть и пошла комом, но всё же накрыла собой дощатые (и не только) уреченские домишки? Никто в точности не знает, а сам Кадыков хитро щурится и молчит. Но магазинчик работает круглосуточно, и хозяин процветает. Правда, большей частью за счёт ночной своей продукции…
Ничего интересного, как личность, этот Кадыков из себя не представляет. Разве только то, что страшный жмот и скареда, и что он окончил шесть или семь классов…Ну ещё, что он зять Петра Бугрова.
Тоска
Под горой Кадыков построил коттедж, кругом него - глухой заборище. Но с горы, по склону которой проходит дорога, видно, несмотря на высоченный кирпичный забор, что делается внутри у Кадыкова.
Вот приезжают его друзья, такие же хмурые и вечно чем-то недовольные молодые люди, как и он сам. Друзья меняются постоянно, но всегда одно и то же: шашлык на углях, белое вино, салаты из помидор, бананы…И уничтожается всё это в неимоверных количествах. Никакой тебе водки или огурцов солёных. А такое пиршество с кислым вином и бананами на русского человека только тоску нагоняет. Как можно так веселиться? И похоже, что все эти упитанные, лысые, молодые ребята любят себя аж до икоты. И разговор то у них: «Штука…лимон…кинули…»
Короче, тоска.
Автосервис
На второй от пруда улице братья Шумаковы, Пётр и Семён, тайно открыли автоцентр. К ним едут, потому что берут за работы они дёшево, а Пётр неплохой механик. Соседи жаловались «куды надо», но толку от этого никакого. Дядя Лёша, который всё ещё живой (ничего ему не делается), выпив пивка в магазине у Кадыкова, говорит всем, что они (братья) не имеют права эксплуатировать мастерскую в жилой застройке, а отработки масла сливать в огороде. Но в открытую высказываться против братьев остальные мужики побаиваются: к ним наезжают на иномарках всякие лысые мордатые хлопцы. Того и гляди сожгут или изувечат.
«А милиция вся давно ими куплена с потрохами», - неизменно добавляет дядя Лёша.
Церковь
Неизвестно кто финансирует, но на месте почты возрождается церковь с синим куполом. Народ опять недоволен: « Наворовались, теперь вот они грехи замаливают».
«Они» – это новые русские.
Странная философия
Спроси Уреченского любого: «Доволен ли он сегодняшней жизнью?» Скажет: «Конечно нет, не доволен».
А почему?
Почему?.. Задумается глубоко. Действительно: почему?
А вот если бы - газ, улицы асфальтированные, канализация с водопроводом, мусор ежедневно бы вывозился (который теперь вообще не вывозится; правда, никогда он и не вывозился) да телефонные будки поставили бы везде, да я бы ещё от души порезвился, всех подряд поматерил, покрушил эти телефонные будки да мусорные баки поопрокидывал, а они (государство, власть, богатенькие… они, короче) всё это без конца бы восстанавливали, потому что они мне должны.... А я бы ещё (вместо благодарностей) всех их ругал, ругал, «ни копья» бы ни за что не платил – вот тогда, может быть…
Странная философия у Уреченского мужика.
Сегодня
Сегодня считается, что здесь элитное жильё. Ещё бы! По улице проложили водопровод, газ провели, и возле каждого дома виден люк от канализации. Но меня, например, не тянет больше здесь жить. Уреченский мужик сейчас другой пошёл: культурней, но бездушней, что ли.
Сейчас люди, все чисто одетые даже, запросто перешагнут через лежащего на улице человека, и никто не поинтересуется: живой он или уже умер…
Всё лето уреченские обыватели видели, проезжая или проходя мимо по утрам на работу, человека в лесочке у тлеющего костерка. Рядом, на воткнутых в землю палках, сушились его жалкие обноски…Ближе к осени пошли туманы, человечек явно мёрз. А чем он питался? Одному Богу было известно. Потом он исчез. И никто из обывателей ни разу не поинтересовался: куда, зачем?.. Разве мыслимо было такое даже допустить в старое, доброе, уреченское время? Явно, что что-то изменилось в людях.
Да и детей на улице не видно. И соседи не ходят друг к другу в гости телевизор посмотреть или самогонки выпить, просто посмеяться от души, зимой с горки прокатиться. Да и самогон теперь никто из них не гонит, а разбавляет водой магазинный кадыковский спирт. Дешевле.
Куда мы все движемся, в какую чёрную дыру?
Купаться и рыбу ловить в пруду теперь стало нельзя: вода заразная, говорят. По улице пройди – только мусор, бесконечный глухой забор да колючая проволока. Как в немецком концлагере. И никто (также) ни с кем не разговаривает.
Лес! Даже не хочется говорить, что сделали сегодня с этим лесом. А ведь когда-то по ведёрку разных грибов: маслят, сыроежек, волнушек и груздей запросто собирали. И землянички – по литровой банке.
Берёзки, конечно, здорово вымахали. Да что толку, когда под ними одна глина да мусор. Бульдозерами зачем-то почву сняли…
Думаю – душа природы покинула эти места, а с ней ушла и радость. Может, при новых поколениях потихоньку вернутся?.. Хотелось бы в это верить…