Ты как на нити, - нанижешь на строки жемчуг, вся изойдёшь молитвою белоснежной, белая девушка, крест, колокольня, тройка... Чей по канве вышиваешь ты гордый профиль?
Выпадет снег - станет жарко в турлучной хате, выйду в метель без бекеши, в закрытом платье, нежная, белая, - воронов чёрных кликать, о милосердье пытать отемнённых ликом.
Горькой калины ягоды в поле снежном... Выйду я, - то ли казачка, то ли царевна, горькие губы твои целовать у яра, там, где чужие обрезы в ночи стреляли.
Весь мой достаток: распятье, погон и локон в створчатом медальоне с тройной короной, белые лилии снов о героях светлых, с пялец овальных пролитое рукоделье.
Белая гвардия, горький во льду шиповник, рук серебро на холодном зимы изломе, канты, да галуны, да кокард гордыня...
Дон и Кубань были вашим Ерусалимом.
Коль ненавидит Вас ваш народ, поручик, коли и вы истерзались презреньем жгучим, что остаётся? - нести на плечах всё горе, чтобы в двадцатом в Чёрное сбросить море.
Белая гвардия, терпкая облепиха, мы на миру разбудили большое лихо, сами себя терновником увенчали, предали отчие земли седой печали...
Я - оскорбленная Родина, пепел розы, Вы мне - мерило русского благородства, Вы закрывали шинелью меня от ветра, в зимние сны врывались героем светлым... Поберегите себя теперь рода ради, зреют в степи гроздья красных морозных ягод, конница в белых папахах летит над Доном...
Здравствуй, наш первый поход молодой ледовый!
Белая гвардия, пальцы в старинных перстнях, статное высокомерье чеканных френчей, томных романсов грусть, ордена, петлицы, жертвы высокой печать на холодных лицах...
Екатеринодар ваш стоит в дыму весь, все мы теперь из романтиков неимущих, бродим поодиночке и плачем розно, чистые прячем от братьев усталых слёзы...
В рыцарской башне из грёз и ненужной чести заточена я уже не одно столетье, если вы бросите город, как мне в нём выжить? Не заслониться от жизни стеной из книжек...
Землю и волю делили - недоделили, в ноги вождям драгоценное миро лили, поднавалились всем православным миром, да рулевое весло пополам сломили.
Розы в саду осеннем бледны, как лик Ваш, ратная доблесть кровью на снег пролита, конница в белых папахах над Доном мчится, и никому в этот час не остаться чистым.
Я Вас любила сильнее под мокрым снегом, что нам бросался в лица осатанело, талая грязь со льдом свежей болью пахла, и без перчаток тонкие мёрзли пальцы.
Горек был сон-снежноягодник мой пугливый, только тогда в степи так чисты мы были, как не опошлить грозные годы эти в галльском кафе под фривольную шансоньетку?
Есть «вы» и «мы», и взаимная соль обиды, Белая гвардия наголову разбита, словно графин хрустальный с вином бесценным, красные ягоды, белые офицеры...
Неча пенять: что посеяли, - то пожали, всё нам одно уж, только Россию жалко, вот тебе и снежноягодник-краснотальник, "Боже царя храни", да печаль-Антанта...
Встали в зените низость и благородство, грозною тенью своей заслонили солнце, тысячелетний нарыв, будто шлюз прорвало, и понесло нас щепками вдоль канала...
Так отступали вы, опустив ресницы, так поднимались в слезах на борта эсминцев... Вышила вьюга погоны вам жемчугами... О, не могу я вас называть врагами.
Складень серебряный, фляга, крестом дорога, длинные пальцы в перстнях, да на поводьях, - образ ваш нёс меня над земною скверной все эти годы, о, белые офицеры!
Что же, голубчик, раз сливки с народа сняты, как-нибудь уж утешимся и обратом, розы и лилии ссыпались под копыта, я среди ржи одна стою распокрыта...
Конница, конница, мне не угнаться следом, я это белое платье для Вас надела, в поле метель подарила Вам снежный китель, вот мы и вышли вроде как чужаки тут.
Рухнула о паркет гордой славы чаша,
Словно графин хрустальный с вином причастным.