* * *
Ты дичишься своей тишины — Гибралтаром пытаясь возвыситься,
где под знаком распущенной чувственности боковая проходит межа:
между духом британского льва и испанской сырой независимостью,
где, вступив в поколенье песчаника, я б славянскую дурь возмещал.
Так, зевая, тянулась ты вспять — где б обрёл своё сердце неприбранным:
от сознанья разлада с историей — на закате б коснулся плеча, —
там, в квадрате расчерченных плит, эта девочка в шаре — отпрыгалась,
так что пригород, серый в возможностях, не решился б её обличать.
Что-то съехало с крыши с тех пор — и пошло куролесить ритейлером:
от гостинец, вагонов и лайнеров — в инфракрасных лучах шла на риск.
На короткой стопе с «кузнецом», свой характер на раз запропеллерела,
как по маслу пройдя чрез таможенников, — с саквояжами оторвались.
Уходила не почва с-под ног — но вступала с посланцем в два берега,
где шенгенская зона — наместницей — диктовала, в каких ты правах
можешь вынуть погашенный долг перед тем, как в Норильске набегалась,
и в каком поединке со временем — дух отчаянья жизнь подрывал.
Длинноногих, как ты б, — на экран — выдавать свою сладкую патоку,
чтоб, знакомясь с хозяином студии, обживать бутафорский надел —
полуостровом частной косы к одинокому сердцу подкатывать,
притворяясь, поставивши подписи, что никто в свой контракт не глядел.
После душа в душе тишина — как нирвана б, припавшая к зеркалу,
до мельчайших деталей раскинувшая, — по какой ей причине дать течь.
Сотни б раз воплотилась в себя, — сотни раз образец исковеркала б —
кругосветным движеньем пасифика транссибирскою куклой дотечь…