Я и Наицонев. Том двадцать второй

История одного человечества.

    Я и Наицонев.

    В ДВАДЦАТИ ВОСЬМИ ТОМАХ.

ТОМ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ.

2016 г.

Собрание сочинений
в 99 томах. Том 92-ой.

876
Слетев с скамьи, поджал я ноги-дуги.
И вот сейчас, вторично, на досуге,
Я вспоминаю вас, мои друзья.
Уж такова история моя.
И так провёл я этот с вами вечер.
Ну, а потом, как крыть мне было нечем,
Как будто я какой-нибудь анатом,
Я перед сном и разразился матом.
И так, что будто сам себя огрел,
Сказав: «Ты за здоровьем бы смотрел.
Ты выпал за борт, простужая глотку».
Здесь я умерил свой душевный жар.
Бревно в мою вонзилось остро лодку.
И тут я и почувствовал удар.
875
И тут я и почувствовал удар.
И гладь волны, и дымка быстрых хмар,
И бесконечность звёздной высоты,
И первозданность вечной красоты
Не позволяли мне с восторгом в лире
Исчезнуть, не возникнув снова в мире.
Я от прохлады времени кричу
И по Вселенной далее лечу.
Вот я уже у самой середины.
Вода и звёзды всюду двуедины.
А вдалеке у горизонта лес.
И будто снова я на той же струге.
Подумав, я воззрился в свод небес,
О красоте задумавшись подруги.
874
О красоте задумавшись подруги,
Я будто снова всё на той же струге.
И нету сил, чтоб далее идти.
И я устал. И я присел в пути.
Опередив заветные мечты,
Мне отдохнуть удастся хоть немного.
И далеко идти до той черты.
Но но нас зовёт грядущая дорога.
Зимы уже легла в поля пороша.
Не лёгкая, но трепетная ноша.
Я идеальный времени супруг.
А вымысел, он вам и брат, и друг.
Уж кто из нас не грезил на досуге
О красоте желаемой подруги!
873
О красоте желаемой подруги
Уж кто из нас не грезил на досуге!
В глубинах бездн, в бескрайнем небеси,
О, Господи! От ереси спаси.
И в небеса я быстро убегу.
И там создам своей судьбы дорогу.
И пусть вас радость встретит на лугу.
Ищите счастье. И идите в ногу.
Процесс сгибанья творческой дуги
Ты от рецептов смерти сбереги.
Работа там была б мне дорога,
Уж если б даже треснула дуга.
Кто не сгибал своих желаний в дуги,
Тот о любви не грезил на досуге.
872
Тот о любви не грезил на досуге,
Кто не сгибал своих желаний в дуги.
Я оправдаю ваши ожидания!
И завершу я милое создание.
Веноциания! Моя ты меломания.
Моя гармония, симфония, дурмания.
Ах, ты моя далёкая светлица!
Мелькают горы. Всюду вижу лица.
Я по фронтону времени стучу.
И складываю дом по кирпичу.
Моя гармония, моя ты меломания.
О, несравнимая ни с чем Веноциания!
Да и причём тут, в сущности, она?
И ты подумай, в чём твоя вина?
871
И ты подумай, в чём твоя вина?
И в небесах опять горит луна.
Но ты уже не прячешься от пуль.
Пройдёт зима. Потом опять июль.
И над тобой незыблемая твердь.
Расстался с жизнью. Наступила смерть.
И нет резона с нами им дружить.
Вам светит солнце в небе утра красном.
А мертвецам резону нету жить.
Так сквозь стекло и молча, и напрасно
Мне не хотелось далее и впредь
Уж на неё, как некогда, смотреть.
Луна, но душу мне она не грела.
Уж на меня она задумчиво смотрела.
870
Уж на меня она задумчиво смотрела.
Луна. Она светила, но не грела.
Мы были жертвы проклятой войны
На грани жизни, смерти и вины.
Стоял вокруг меня недвижный шум,
Переполняясь нетерпеньем дум.
Заволновалась, закипая, кровь
Уж там, где прежде теплилась любовь.
Дружили средь бегущих светлых вод,
Объединившись в странный хоровод,
И составляя маленькие группы,
Мужчин и женщин будущие трупы.
Сквозь толщу вод светила нам луна.
Она была почти обнажена.
869
Она была почти обнажена.
Да и шептала: «Ах, я влюблена!»
И только дрожь от тайного испуга.
А я вздохнул. Исчезла боль недуга.
И я исполнил времени приказ,
Да и не выдал страсти напоказ.
И чувство отразилось в юной крови.
Соединиться б нам с тобой в любови!
Нам без такой вот, собственно, причины,
Подумал я, и не познать кончины.
И мыслил я о сущем пустяке.
Танцовщицы проплыли по реке.
И молодое без пробоин тело
Смотрело вдаль. И прошлое летело.
868
Смотрело вдаль. И прошлое летело
Сквозь молодое трепетало тело.
И в жизнь уже с тех пор поверил я.
Скажу я вам, любезные друзья,
Что я ходил уже тогда в балет.
А было мне всего семнадцать лет.
И я свершил свой подвиг боевой,
Отдавшись жизни буйной головой.
И тут опять я громко застонал,
Узнав о том, чего тогда не знал.
Уже совсем кровавая волна
Нас понесла беспечная одна.
И я познал любовь в пучине волн.
И был я дум и ожиданий полн.
867
И был я дум и ожиданий полн.
И я познал любовь в пучине волн
Не в первый раз и не в последний раз.
Ну, а потом опять взлетел фугас.
И тут к себе её я прижимал.
И я её желанья понимал.
И трепетно прильнул я к ней, дрожа.
Была она ещё совсем свежа.
Она прижала звонкий свой скелет
Ко мне. Танцовщица в пятнадцать юных лет.
А потому я даже не кричал.
Нет, боли я уже не ощущал.
Тоской пронзённый и своей виною
Скамью я чувствовал холодною спиною.
866
Скамью я чувствовал холодною спиною,
Тоской пронзённый и своей виною.
Две танцовщицы, по теченью мчась,
Разбили грудью волн большую часть.
И уж река разверзлась пополам.
Дрожь пробежала мелко по телам.
Ползла война, как по стене паук,
Подчёркивая немощность наук.
Шёл шорох по заснеженным кустам.
Не стало легче и плывущим там.
И оттого не стало легче мне.
Другой фугас пронёсся по войне.
Поток реки был ожиданий полн.
И рук касались гребни быстрых волн.
865
И рук касались гребни быстрых волн.
Поток реки был ожиданий полн.
Предупреждая времени урок,
Уж мой свершился тут военный рок.
И я хотел поглубже поднырнуть.
И все тут стали гибнуть и тонуть.
Глотая воздух, как в последний раз,
Тут загремел очередной фугас.
И, оглушая взрыв волной, уснули
Два карася, и под воду нырнули.
И погибал классический балет.
И прорастал задумчивый скелет.
Все были в пачках. Шли сплошной стеною.
Река их нежила бегущею волною.
864
Река их нежила бегущею волною.
Все были в пачках. Шли сплошной стеною.
И по реке плыл киевский балет.
А по земле тянулся мокрый след.
С железной клетки убежал из цирка
Лев. А в ноге его от пули дырка.
Вдоль леса брёл с сожжённой холкой слон.
Он потерял и тёплый кров, и сон.
Корова шла, бодая землю рогом,
Блуждая по растерзанным дорогам.
И небеса над озером плясали.
И в грусти наши взоры угасали.
Куски кровавые из кирзовых сапог
Обрубками моих торчали ног.
863
Обрубками моих торчали ног
Куски кровавые из кирзовых сапог.
Поди, пойми, чья пуля в чьей груди.
А неудачников тут этих пруд пруди.
И разминулся где-то я с удачей,
Не справившись уж, видимо, с задачей.
Хоть и в поток реки вписался я,
Но здесь уж мне, как видно, не струя.
И я не портил без толку девчонок.
Я не какой-нибудь уж тут тебе подонок.
Вот и кусок, и там ещё кусок.
Разбросан я по всей моей округе.
Заря нырнула в илистый песок.
И на реке заката блещут дуги.
862
И на реке заката блещут дуги.
Я жизнь отдам за честь моей подруги.
Прижмите кисть мне к правому виску,
Сложив поближе, сжав кусок к куску.
И там, вдали, ещё того и хуже.
И рядом ротный. Тоже в грязной луже.
Не счесть уж нам в краю моём родном
Тех, что смешались с сеном и говном.
А кое-что осталось в огороде.
И вот я здесь на выжженной природе.
Да и рука в консервной ржавой банке.
И на планшете два обрубка ног.
А в танке там все прочие останки.
И я там с ними. Я не одинок.
861
И я там с ними. Я не одинок.
Без головы, без тела и без ног.
Воспоминаний бледные потуги
Остались нам от прежнего тепла.
Раскинув над полями радуг дуги,
Уже заря над озером взошла.
И думал я: «Прекрасней плода нет».
А ты взяла, не мудрствуя, в ответ.
И будто дева предо мой явилась.
Всё это мне в случайном сне явилось.
И я, проснувшись, громко застонал.
И в мире есть подобные услуги.
Но я тогда ещё о том не знал,
Да и мечтал о милом сердцу друге.
860
Да и мечтал о милом сердцу друге
Вот так я здесь, сегодня на досуге,
Когда ты был над нею господином,
И схож душою был ты с Насреддином.
И в мире много разных важных тем.
Уж и подумал ты ли перед тем,
Как и срезал созревший плод ножом?
Бежал ли ты вдоль озера ежом?
Или прополз по листьям мокрой мошкой?
Или играл ты у кровати с кошкой?
О котелке, в котором жирный суп,
О Дантовом девятом ада круге,
О мастерстве прекрасных тайских губ,
О красоте желаемой подруги.
859
О красоте желаемой подруги
Мечтаю я, как о любимом друге.
Воспоминаньем ласковым разбужен,
Лежу я в луже. Я тебе не нужен.
О, я забыл! Ведь я холодный труп!
Я раб сладчайших юных тайских губ.
Воспоминанья нежного стенанья
Напоминаньем юного сознанья.
Мир на свершенья и поступки скуп.
И ничего нет ближе страстных губ.
Порою, разгибаясь из дуги,
Поступки наши нас сгибают в дуги.
Воспоминаний ты, мой друг, беги.
Ах, эти мне напоминаний круги!
858
Ах, эти мне напоминаний круги!
Вот подошли к солдату две подруги.
Кого-то бьют. Кого-то уж убили.
Включили фары. Мчат автомобили.
А за окном обычный тайский вид.
И он же равнодушно деловит.
Сама она росточком больше метра.
Ну, может, на четыре сантиметра.
Препровождая осторожно в рот,
Она его застенчиво берёт.
Но как оно приятно! Как съедобно!
И говорить такое неудобно.
Я долго никому не выдавал,
Что там я тоже дважды побывал.
857
Что там я тоже дважды побывал,
Я никому того не выдавал.
И для неё всё это и не ново.
Ввела она к себе очередного.
И девочка умылась, и тотчас
С ним и осталась там на целый час.
И вот уж он ей всё и рассказал.
Она ввела его в свободный зал.
Лет двадцати семи, красотка тайка.
И здесь вошла премилая хозяйка.
Вино в бокалах. Свежий виноград.
И он принёс кувшин тогда с водою.
И продолжал он поощрять разврат.
А я считал всё это ерундою.
856
А я считал всё это ерундою.
Ну, а старик, он щёку смыл водою.
И задрожала тут её рука.
И стала мокнуть детская щека.
И ей пришлось сглотнуть большой глоток.
И он изверг стремительный поток.
И прикусила белыми зубами
Она его, зажав слегка губами.
Он свой никак не мог достать конец.
Побагровел смутившийся юнец.
Старик штаны ей долго надевал.
И там справлялся быстро он с уборкой.
Ну, а потом скрывался он за шторкой.
И там напитки в кружки разливал.
855
И там напитки в кружки разливал.
Хозяин руки долго умывал.
И я его, смутившись, вдруг спросил:
«Она лишит меня к рассвету сил?»
Видны следы помады ярко-красной
В устах её, в её улыбке страстной.
То, что с собой девица унесёт,
То по судьбе своей и пронесёт.
Вопьётся в вас, как спринтерша со старта.
Берёт в засос и с рвением азарта.
О, как люблю я этот тайский мир!
Волшебница! Богиня! Мой кумир.
Вас встретит там мужчина с бородой
И с очень зафруктованной водой.
854
И с очень зафруктованной водой
Там встретит вас мужчина с бородой.
Ну, а она ваш ласковый кумир.
Да славен будет этот тайский мир!
Тут с юных лет востребован менет.
И лучше места для менета нет.
Спешат туда, чтоб и познать разврат,
Ровесники и внуки тех солдат.
А выше секса на планете нет.
Известен тайкам он со школьных лет.
И подрастали девочки его,
Любя разврат ужаснее всего.
Так думал он, и верил в прочный мир.
Пора и мне переработать сыр.
853
Пора и мне переработать сыр.
А муж сказал: «О, милый мой кумир!»
Она как в плод любимый влюблена
Была в него. Она его жена.
Был старший сын светлей других по коже.
И уж они все на него похожи.
Но старший был дороже младших ей.
А всех у них одиннадцать детей.
Супругу, как и ранее, верна
Была его законная жена.
И тот, второй, цветной, о сексе, тайский
Я вспоминаю давний фильм китайский.
Да, я лежу в довольно грязной луже.
И я подумал: «Солнце село. Ужин».
852
И я подумал: «Солнце село. Ужин».
Кто знает кто кому для жизни нужен!
Не оставлял он тайскую жену
И в эту ночь, и дальше всю войну.
И так меж ними длилось много дней.
Он растворил своё желанье в ней.
Тот оккупант штаны с себя спустил.
А муж её его в свой дом впустил.
«Ах, я не смог голубку защитить!
Его придётся мне за всё простить».
Звучало это как упрёк войне.
Так думал он о собственной жене.
Он повторял: «О, славный мой кумир!
Не будь тебя, и прекратился б мир».
851
«Не будь тебя, и прекратился б мир».
И муж подумал: «Славный мой кумир!»
И их тогда в ту ночь убить хотели.
А оккупант с женой в его постели.
Он говорил себе: «Молчи, молчи».
И заглушал он тем души горенье.
И вслух он там читал стихотворенья,
Когда бродил среди холмов в ночи.
Чтоб тем спасти себя и всю страну,
Вот и оставил он ему жену.
И там дома их тайские горят.
А что они с их жёнами творят,
Он понимал, им оставляя ужин.
О, труд крестьянский, ты бесспорно нужен!
850
О, труд крестьянский, ты бесспорно нужен!
Жену оставил он и тёплый ужин.
А сам ушёл в поля ловить ветра.
А оккупант от ночи до утра
Сближался с нежной тайскою женой.
Солдат был не железный, не стальной.
Есть фильм другой, цветной. Тот фильм китайский.
«Стальной солдат». Был фильм, увы, не тайский.
Солдат по преимуществу стальных,
Ну и, конечно, крови остальных
Была полна тогда та бездна мира.
И лужа там. И колесо Сатира.
Когда и я из этой лужи встал,
Я о любви такой и не мечтал.
849
Я о любви такой и не мечтал,
Когда я там из той постели встал.
И с чем-то я ни в жизни не смирюсь.
А с чем-то я, возможно, примирюсь.
И буду я об этом говорить.
Да и продолжу мыслями сорить.
Пора бы выпить рюмку алкоголя.
Вот так уже моя мне шепчет доля.
С движеньем ночи мне она досталась.
Усталость от безделья это вялость.
Шептала мне, чтоб я мудрее стал,
Та тишина, дремавшая в округе.
Да и о жизни тут я помечтал.
И плыл в своей я мной любимой струге.
848
И плыл в своей я мной любимой струге.
И думал я об этом на досуге.
И уж совсем, совсем наоборот.
В безвластии не властвует народ.
И референдум это подтвердил.
И катастрофу он предупредил.
Всех прав моих ползучей оккупации
Тревога в сердце хуже узурпации.
И я не верю внешним голосам.
Себе порой я не внимаю сам.
И я решил довериться сомнению,
Чтоб не поддаться недоразумению.
Я возмущаться даже перестал.
И мой досуг мне слишком трудным стал.
847
И мой досуг мне слишком трудным стал.
И каждый тут расстроен и устал.
Не получилась к празднику баллада.
Плох дирижёр, кричат. Его не надо.
Такая вот престранная симфония.
И захлестнёт вас визг и какофония.
Да и начнётся бурное кипение.
И тут уж лопнет в ком-нибудь терпение.
И дирижёр опять с оркестром спорит.
Но вот фальцетом кто-то всё запорет,
Порвав себе под фалдами рубаху.
А дирижёр с изяществом, с размаху,
Подумает, как и в девятом круге,
О красоте желаемой подруги.
846
О красоте желаемой подруги
И я подумал с грустью на досуге.
А там, где нужно, я поставлю точку.
Тут формы ради я закончу строчку.
Затем наступит сразу утра пауза.
Течёт опять-таки река кручина-Яуза.
Политикою прозревает гибкой
Преступность, воспылав твоей улыбкой.
Ошибка преступленьем искупается.
Всё, что свершилось, в озере купается.
А всё, что было ранее, не в счёт.
И Яуза вдоль берега течёт.
Не грезил тот, кто верен был супруге,
О красоте желаемой подруги.
845
О красоте желаемой подруги
Не грезил тот, кто верен был супруге.
Течёт она вперёд издалека
Всё та же речка, Яуза-река.
Не мёртвые ли мы тут с вами души?
Лапшу с восторгом вешаем на уши.
И в лапти мы стараемся обуть
Кого-нибудь. И ты здоровым будь.
А там опять всё будет как вчера.
Коварство с поздней ночи до утра.
И, кажется мне, наступила пауза.
Такая проплывает мимо Яуза.
Когда вот эта тишь стоит в округе,
Неплохо б раствориться в милом друге.
844
Неплохо б раствориться в милом друге.
Такая вот стояла тишь в округе.
А там плывут душистые стога.
И очень хороши там берега.
И слишком хороша ночная Яуза.
Зачем же между нас возникла пауза?
А ночи тут, на Яузе, долги.
Я ей отдам проценты и долги.
И долг я этой женщине отдам.
И думал я: «Уж родину продам».
Я наблюдал за башнями Кремля.
И зажимал в руке я три рубля.
И что-то в поднебесной высоте
Мерещилось в кромешной темноте.
843
Мерещилось в кромешной темноте
Там что-то в поднебесной высоте.
Там ты увидишь нищего и ****ь.
И влево-вправо повернись и глядь.
Лежат там беспризорники. И просто
Как некогда при НЭПе возле моста.
И девы у кремлёвских стен визжат.
И в Верхоянске нищие дрожат.
И мы пришли сюда пешком из Нижнего.
Мы беженцы из зарубежья ближнего.
Но уж и тут тебе не отдохнуть.
И не объявят новое снижение
На молоко в цене. Спешим мы в путь.
А лодка мирное продолжила движение.
842
А лодка мирное продолжила движение.
Но где былой почёт и уважение!
А ведь когда-то всё решали тройки.
И вот опять этапы перестройки.
И ты б носил зауженный пиджак.
Фамилия твоя была б Жанн Жак.
Но не в Москве, а в буржуазной Дании,
Ты бы назначил гёрл своей свидание.
И вот пиджак носил тогда б ты узкий.
Но ты всего лишь русский. Новый русский.
А если б был ты просто нувориш?
И хорошо, что ты себя коришь.
Когда поёшь романс о красоте,
Склоняешь мысль ты к трепетной мечте.
841
Склоняешь мысль ты к трепетной мечте,
Когда поёшь романс о красоте.
Так шепчет Мотя в поединке с нотою.
«Работаю, работаю, работаю».
Его знакомый Рихтер Святослав!
Зовут его не Мотя, но Мстислав!
А утром он довольно крепко спит.
Да и на скрипке вечером скрипит.
И не попал он в жуткую историю.
Ах, Мотя поступил в консерваторию!
В такой стране, где хабары берут,
В стране такой везде и всюду врут.
Но Мотя не лишён соображения.
О, одиночество! Мотор воображения.
840
О, одиночество! Мотор воображения.
И Мотя не лишён соображения.
Он не сумел проблемы разрешить.
Как будто Мотя не умеет жить.
И вот ещё смешнее стало мне.
Ему сказали: «Ты ведь на войне».
О том, как Мотя не в консерваторию
Попал, я расскажу свою историю.
И мне вдруг стало грустно и смешно.
И я смотрю в закрытое окно.
Ах, я вздохнул и в сумрак утра глянул.
День новый грянул. Тот, кто жив, воспрянул.
Да, незаметно грянул новый день.
А я мечтаю. Мне мечтать не лень.
839
А я мечтаю. Мне мечтать не лень.
Уж ночь прошла, и грянул новый день.
Когда спешите вы к любимой тёте,
Дичь на охоте вы всегда найдёте.
И там легко увидеть можно дичь.
А озеро то называлось Птичь.
И вот такие грустные дела.
Ах, хорошо быть лучшим на охоте!
Поднимутся, затрепетав, крыла.
И вот уж утки в утреннем полёте!..
Так думал Мотя, глядя в два ствола.
И вот такие странные дела.
Тогда впервые был он на охоте.
И мысль рисует стайку птиц на взлёте.
838
И мысль рисует стайку птиц на взлёте.
Ну что ж, глядите, уточка в полёте.
Мы разрушаем чью-то колыбель,
Когда стреляем, не подумав, в цель.
«А для природы это ерунда».
Так думал Мотя, выстрелив тогда.
И все узнали это на работе.
А он был рад, что услужил он тёте.
И тётя ахнула от ужаса во рту.
И Мотя видел эту красоту.
И подстрелил её он там, на взлёте.
Да, Мотя был в то утро на охоте.
Такая вот ночная дребедень.
Плывём оттуда, где ночует день.
837
Плывём оттуда, где ночует день.
Такая вот ночная дребедень.
Язык и мясо, цымус и салями
Почти с костями кушайте вы сами.
И ждите Мотю в гости ровно в семь.
Хоть он ушёл на фронт, вы всё же ждёте.
И попрощался с тётей перед тем
Наш бедный Мотя, как ушёл от тёти.
Катком раздавлен Мотя на работе.
Он, Мотя, как в известном анекдоте.
Да и нигде вы Моти не найдёте.
И не убьёте утку вы на взлёте.
Живёт он без Розалии и тёти
В глубоком вечном сне, в ночной дремоте.
836
В глубоком вечном сне, в ночной дремоте,
Уж смерть в тебе погрязла, как в болоте.
Почти уснул ты. «Ах, ещё, ещё!»
Она сжимала Мотино плечо.
Её там кто-то любит горячо.
А и не чё. И отпусти плечо.
И он сказал: «А, милка? Милка, чё?».
Он вскинул руки, повернул плечо.
И мысль моя печальна и светла.
И охладели мёртвые тела.
Овеян мир космическими снами.
А вот и купол распростёрт над нами.
Ко мне дымок весенний дух принёс
От сладких и почти печальных слёз.
835
От сладких и почти печальных слёз
Ко мне дымок весенний дух принёс.
Правлением эпохи мёртвых душ,
Империя, ты не удержишь гуж.
И над тобою каркают вороны.
Падёж людей. Осады. Обороны.
Безумна жизнь. Во взгляде пустота.
Падёж скота. Позор и клевета.
Она подвластна времени мечтам.
На душу населения в народе
То тут она поселится, то там.
Риск благороден. В мире много родин.
А кто убит, тот больше не рискует.
Но память о несбыточном тоскует.
834
Но память о несбыточном тоскует.
Война, она без устали токует.
Уже коснулся снайпера прицел
Тебя, тебя. И всё ж ты жив и цел.
Лети себе и трепетно дыши.
А без души, искусницы души,
И не ликуют звёзды в тополях,
Не отразившись дымкою в полях.
Не шевелятся травы и кусты.
И окна глаз совсем, совсем пусты.
А уж душа куда-то отлетела.
И слёзы льются, и страдает тело.
Быть иль не быть, вот как стоял вопрос
Среди ночных и предвечерних рос.
833
Среди ночных и предвечерних рос
Быть иль не быть, вот как стоял вопрос.
Оно зубами резать и колоть
Тут и давай решительно и смело.
Ребёнком будь. И пусть окрепнет плоть.
Тебе поверив, тело захотело
Почувствовать, как теплится душа.
И в обретённом непорочном теле
Я будто встал из детской колыбели.
И вот, ресниц ветрилами шурша,
Когда я не вернусь в свою кровать,
То и зачем мне и существовать.
О, где же ты, кто тайно существует?
Да и любовь в уста тебя целует.
832
Да и любовь в уста тебя целует.
А ночь себя всё нежит и милует.
И, как могло, под ветром шелестело
Всё то же тело, что любить хотело.
От пули запрокинулась трава.
Откинулась налево голова.
Природа вся от пламени зардела,
Когда в реке без тела и без дела
Куда-то и моя душа летела.
Душа без тела. Вот такое дело.
Эфиром ночи ласково шурша,
Летит и что-то нежно повествует
И, отделившись от тебя, душа,
Да и любовь, в уста тебя целует.
831
Да и любовь в уста тебя целует.
А сердце спит. А бездна торжествует.
Лети себе и нежно розовей.
На редкость смерть. Ни мук и ни червей.
И уж молва несётся на ветрах.
А повезёт  -  так в пух тебя и в прах.
И умирать снаружи и извне.
Млекопитающих питать тебе и мне.
Питаю я собой млекопитающих.
В утробе я у веящих и таящих.
Я в ней лежу. И плоть моя остыла.
При чём тут смерть? И где моя могила?
А там уж первый с третьим негодуют.
Я плыл и думал: «Ветры страстно дуют».
830
Я плыл и думал: «Ветры страстно дуют».
А там второй и третий негодуют.
Хочу я в Крым. И я пошёл к врачу.
Попасть в гулаг я больше не хочу.
И вспомнил я и Сочи, и гулаг.
Лежу, дрожу и крепко сжал кулак.
Рукой по луже в холоде вожу.
О, я по мокрой грязи прохожу.
И не стучится по прибрежью мяч.
И ты, дружок, пожалуйста, не плачь.
Ах, я обычный трёхдюймовый мячик.
И кто кого! И что всё это значит?
Когда война схлестнулась с мглы эфиром
Покрова ночи, я прощался с миром.
828
Покрова ночи, я прощался с миром,
Когда война схлестнулась с мглы эфиром.
И дали мне геройскую звезду.
И подловили тут же на уду.
Кого-то, проиграв в очко, убили.
В сетях кого-то в речке утопили.
Кого-то задушили ремешком.
Кого-то успокоили мешком.
Кого-то били согнутым прутом.
А что же было там со мной потом?
Нет, это сон. Не нужен мёртвым он.
А может, это в зале патефон?
А я ведь был пехотным командиром.
И я тогда и попрощался с миром.
827
И я тогда и попрощался с миром.
И я упал в простенок за сортиром.
И всё я это помню как сейчас.
Нет. Кукиш. Враки. Спал я пятый час.
В крови, в грязи и в беспросветной мгле
Я там лежал как в кайфе на игле.
Потом я полз куда-то под плетень.
И наступил неординарный день.
А бой гремел разрывами войны.
К тому ж я вспомнил нежный торс жены.
И думал я и об отце и маме.
И долго я лежал в кровавой яме.
Молчанье ночи и дневная тень
Меня и окружали третий день.
826
Меня и окружали третий день
Молчанье ночи и дневная тень.
Война, она кому-то и еда.
Такое уж выходит, господа.
Преодолеть всю эту бездну бед,
Тогда я дал себе такой обет.
Не ел бы коршун всё, что он хотел,
Не будь тут столько наших юных тел.
Кусок достался, правда, и вороне.
И я был там тогда же похоронен.
И я убит. И ничего не слышу.
Лишь ветерком я куст сухой колышу.
И вот уж я услышал разговоры.
В настое лучших трав дымились горы.
825
В настое лучших трав дымились горы.
А я лежу и слышу разговоры.
Обрубок тела. Кожа сожжена.
Был тихим вечер. Ночь была темна.
И, помню, хоронил меня мой друг.
И вот уж и умолкло всё вокруг.
А я лежу. И ветер куст колышет.
И слышу я: «Так он же и не дышит».
Осколок острый. Маленький такой.
В груди осколок. Кровь течёт рекой.
Война шагает гордо по Европе.
Лежу в окопе. Страх скопился в попе.
Бежал я. Но заколот был штыком.
Хотелось мне согреться кипятком.
824
Хотелось мне согреться кипятком.
И побежал я там же за чайком.
В меня тогда вошла неумолимо
Та дура-пуля, что летела мимо.
Она осталась кровью на ограде.
И там застряла этой цели ради.
Потто ещё вонзилась в спину сына
Туда через тебя со свистом мина.
Тем более что, пролетая мимо,
От собственного задохнулась дыма.
Она тебе и даром не нужна.
Война, она не дочь и не жена.
И я простил себе свои грехи.
Леса горели. Пели петухи.
823
Леса горели. Пели петухи.
И я простил себе свои грехи.
И если что, ты больше не тони.
А мать сказала: «Милый, извини!»
С трёхгранной дыркой в мёртвой голове
Я там лежал у берега в траве.
Да и пловцом мне более не слыть.
И голова в крови. И нечем плыть.
И я себе ничем помочь не мог.
Из-под воды торчали пальцы ног.
Пришёл ко мне жестокий этот час.
И, помню я, всё было как сейчас.
Пар разносился лёгким ветерком.
Мне плыть пришлось, глотая дымный ком.
822
Мне плыть пришлось, глотая дымный ком.
Пар разносился лёгким ветерком.
Я не ушёл с сожжённой территории,
Отдав себя на строгий суд истории.
Застыл восторг души во мне как раз
В холодном блеске омертвевших глаз.
Я понимал значенье дисгармонии
В последней заключительной агонии.
Хоть и казалось, что и я молчал,
Но там, вдали, другой мертвец кричал.
И не любил я боли и стенаний.
Не признавал я и воспоминаний.
Кому-то был я, может, и кумиром.
Я в лодку сел, да и отчалил с миром.
821
Я в лодку сел, да и отчалил с миром.
Я был живым. И был я и кумиром.
Я сообщил, что мёртвым я и не был.
Труп встрепенулся. Обратился к небу.
О, Господи! Помилуй и спаси!
И повторяй за мной: «Иже еси!»
Уж ты поплачь. Ещё, ещё поплакай!
А мы с тобой погребены атакой.
Так это ж, отвечали мне, у них.
А если б умер я, мотор бы стих.
Мотора слышу я гудящий зуммер.
И я не умер. Нет, ещё не умер.
Да, в прошлом я и снайпер, и стрелец.
И вскоре я забыл, что я мертвец.
820
И вскоре я забыл, что я мертвец.
Военный я. Я воин. Я стрелец.
Так это ж люди, я подумал, люди.
В кого ты там стреляешь из орудий?
Кого ты в грунт кремнистый зарывал?
Кто вдохновлял тебя? Кто призывал?
А вышло всё совсем наоборот.
Возвысить ты задумал свой народ.
Пошёл туда ты к нашим корпусам.
Себе подобных убивалты сам.
И он ещё тут у меня спросил:
«Зачем же ты потратил столько сил?»
Твой холодильник, жить бы нам всем миром,
Был у тебя набит душистым сыром.
819
Был у тебя набит душистым сыром
Твой холодильник, жить бы нам всем миром.
И я вот обошёл почти полмира.
И мебельный тут гарнитур «Пальмира».
А труп сказал: «А где твоя квартира?»
И зашагал тогда он в глубь сортира.
Пиджак мой был испачкан чем-то красным.
И думал я тогда, что всё напрасно.
Исчезнуть может наше поколение
В страданиях и в муках обновления.
Ты удивишься, если ты мудрец,
И восхитишься этим чудным лугом,
Увидев, как справляются с недугом.
А я шалаш построил. Не дворец.
818
А я шалаш построил. Не дворец.
Ты удивишься, если ты мудрец.
И вижу я последствия войны.
Остались кости, шапка и штаны.
Расположившись в анфиладе ели,
Меня поймали и мгновенно съели.
Потом другой на ту же ель залез.
Рубили лес. И с ели кто-то слез.
Там лес стоял. Тот лес мудрец купил.
Сырец он пил, и слушал скрежет пил.
И пил он спирт, технический сырец.
Сидел мудрец, и ел он огурец.
И дом построил вдумчивый герой.
И водрузил он в доме домострой.
817
И водрузил он в доме домострой.
И дом построил вдумчивый герой.
Заря взойдёт, она в тебя войдёт.
Твоя пора счастливая грядёт.
Ну, а ему не верить тоже стыдно.
Не знать его совсем уже обидно.
Иначе всё пойдёт через косяк.
Не навредить ему обязан всяк.
Упрямец он. И тут уж худо-бедно
Бороться с ним бессмысленно и вредно.
Он может появиться крупным планом.
Его я не сравню с расистским кланом.
Да он хитрец. Он варвар и глупец.
Ему весь мир заветнейший ларец.
816
Ему весь мир заветнейший ларец.
Конечно, он и варвар, и хитрец.
А если да, то я мешать не смею.
И всё теперь как будто в нас сошлось.
Собой гордиться и расстаться с нею
Мне в это время счастливо пришлось.
Взаимопонимания коль скоро
Тут закипает в ваших жилах кровь,
Достойную достойного партнёра
Судьбу родит взаимная любовь.
Иначе б всё тут было неуместно.
Уж если быть, так, так тому и быть.
И славно. И чудесно. И прелестно.
И лишь себя умеем мы любить.
815
И лишь себя умеем мы любить.
Вот в чём вопрос. И так тому и быть.
Уж тут совсем иная глубина.
Тут всё совместно. Вместе он, она.
Ты просвети гуляку и невежду.
Глупцу дай ум, жестокому надежду.
Или как в лампе меркнущий плафон,
Не может быть не в холле патефон.
Он, наделённый ощущеньем в шкуре,
Святую нежность пробует в натуре.
Он оставаться прежним перестал.
Но что нам делать, если он устал.
Идти вперёд не первым, не последним,
Равно как быть в вопросе пола средним.
814
Равно как быть в вопросе пола средним,
Идти вперёд не первым, не последним.
И спросишь ты меня тогда: «А где я?»
Уходит мысль. Останется идея.
Да и не надо биться об заклад.
Бессмысленно. Я есть твой постулат!
И выраженье: «Это не моё».
Увы, неперспективное враньё.
И надо нам с тобою поспешить.
Посланием субстанции нетленной
Противоречье сути несомненной
Сомнительно. И надо всё решить.
Твои поступки уж не могут быть
Абсурдны. Но и могут и не быть.
813
Абсурдны. Но и могут и не быть.
И там твои поступки могут быть.
И так живут они, предубеждения.
И смехотворны всякие суждения.
И намеренье не попасть туда,
Оно страшнее рабского суда.
Да и отдаться на Всевышний суд,
Переместив себя в иной сосуд,
И от других намерений уволить,
Ему служить, его лелеять, холить.
Не лучше ль оставаться на земле,
Чем им играть в кромешной ночи мгле.
Смешны под небом сумрачным и звездным
Ему твои старанья быть полезным.
812
Ему твои старанья быть полезным
Смешны под небом сумрачным и звездным.
И им нельзя любимую обидеть.
Ах, что писать! Всё это надо видеть.
Он пальцами изгиб его милует.
И друга прямо в лысину целует.
И трогает движением руки
И грудь её, и смуглые соски.
И свой порыв он тут и воскресил.
Но, отдохнув, он снова полон сил.
И трепет осторожных пальцев внемлет.
Она ж совсем измучилась и дремлет.
Вопрос лишь в том, куда его вложить.
Он вечен. И бессрочно будет жить.
811
Он вечен. И бессрочно будет жить.
Вопрос лишь в том, куда его вложить.
Расскажет вам живая жизни малость,
Что есть разлука и любовь, и жалость.
Стремленье к цели. Низменная вялость
Вот в этом чувстве нами обреталась.
Он будто рвёт тончайшей сути нить.
Её ж ни с чем не сможешь ты сравнить.
Его она касалась нежно дланей.
И хорошо. И полон он желаний.
И он нигде покоя не находит.
Выходит и опять туда он входит.
И в сладкий миг сердечного сближенья
Не знает он ни лжи, ни униженья.
810
Не знает он ни лжи, ни униженья
И в сладкий миг сердечного сближенья.
Ты пей любви томительной бульон.
Втирай в свой плешь спасительный лосьон.
Не Чернобыль ли ты погибших душ?
О, ты проснись, да и иди под душ.
В вопросах на Форосах и в ответах,
В собраниях, в коллегиях, в Советах,
В каких мы пребываем сложных позах,
Порой и не пригрезится и в грёзах.
Он всем твоим стараньям в унисон.
Так крепок был твой непомерный сон.
Желанье спать и всё-таки любить,
Уж никому его не истребить.
809
Уж никому его не истребить,
Желанье спать и всё-таки любить.
И ничего. И ты его не внемлешь.
Все разошлись. Лишь ты беспечный дремлешь.
Ты всё равно надежды не лишён.
Лежишь от всех дремотой отрешён.
Или в носу ты ковыряешь в думе,
Уснул ли ты, или совсем ты умер.
Что для тебя полезнее всего,
Так это нежность цельного его.
Проходит сквозь земное притяжение
Всемнимое желанного сближение.
Такое вот в природе положение.
И это факт. Его отображение.
808
И это факт. Его отображение.
Там всё: и хлад, и жар, и боль, и жжение.
Там и ликуют райские гармонии.
Там и бушуют вечные агонии.
И ты сумей в себе означить суть,
Самим собою ты измеришь путь,
Не нарушая ни любовь, ни веру.
А как постичь безмерной меры меру?
Хранимо. Ах, как истина ранима!
И только то, что сердцем чистым зримо,
Пройдя пути от истины до веры,
Уж обретёт заметные размеры.
В огромном мире не достичь тебе
Того, что не назначено в судьбе.
807
Того, что не назначено в судьбе,
В огромном мире не достичь тебе.
В многообразном, тайном и трёхмерном
Тебя я вижу в мире эфемерном.
И там, в лесу, есть чудный уголок.
Сказал и в лес ягнёнка поволок.
И не старайся всё вокруг разрушить.
И не моги её начал нарушить.
Природу ты не перестроишь эту.
Спеши, вздыхай, хитри, на ближних сетуй.
Хоть что-нибудь ты мне о том скажи.
Эпоха упреждает виражи.
Всё то, что он на воске нарисует,
Он в схватке трудной с жизнью согласует.
806
Он в схватке трудной с жизнью согласует
Всё то, что он на воске нарисует.
И тень стены ложится со спины.
Да и штаны мыслителя равны.
И ты на это тоже укажи.
И проживи не в подлости и лжи.
Что добрых дел ты лишь наметил виды,
От голода страдая и обиды,
То, если нужно, ты в кулак свищи.
Своё решенье верное ищи.
И, уходя, доверься Пифагору.
Преодолей крутую жизни гору.
И замечай ты в собственной судьбе
Поступок тот, что и умрёт в тебе.
805
Поступок тот, что и умрёт в тебе,
Ты замечай и в собственной судьбе.
Твои противоречия видны.
Упрямы Пифагоровы штаны.
Ты погружайся в древних истин гору.
Взойдя туда, доверься Пифагору.
И умный глуп в неправедном пути.
Старайся гору эту обойти.
Не лезь упрямо в призрачную гору.
Прожить бы нам подобно Пифагору.
Ах, только б, только б не было войны!
И да, и нет с обратной стороны.
Тот сырный запах с темой согласует,
Уж кто прожекты нам свои рисует.
804
Уж кто прожекты нам свои рисует,
Тот сырный запах с темой согласует.
И думаем мы обо всей Вселенной.
Лежим и страждем. И в заре нетленной
С тобою мы давно дружны и вместе.
С моей блудницей мы на должном месте.
Курчавый шорох чувствуя волос,
Я наслаждаюсь негой чистых рос.
Я тут живу. Живу не понимая,
Под солнцем я лежу ли терпком мая.
Мир обещает что-то нам двоим.
А ветер в грудь твою нещадно дует.
Кичась воображением своим,
Прожекты без конца он мне рисует.
803
Прожекты без конца он мне рисует,
Кичась воображением своим.
Мир обещает что-то нам двоим.
А ветер в грудь тебе нещадно дует.
А если ты в том разе не сгоришь,
Ты процедуру дважды повторишь.
Тебе вдруг скажут: «Встань-ка ты у борта».
И семикрылый, превратившись в чёрта,
Уж там и будет пламенно гореть.
Почаще нужно на небо смотреть.
Не покидает подлость подлеца.
И до конца, до самого конца,
С собой она себя и согласует.
А совесть сырный запах нам рисует.
802
А совесть сырный запах нам рисует.
Ну, а природа всё и согласует.
И кто нам в этом деле запретит!
Мы воплощаем опыт свой беспечный
В неистребимый плотский аппетит,
Духовной пищей заменяя вечный
Покой. Не видя собственной вины,
Мы верим в судьбы, да и в зов утробный.
Испуганы мы, алчны и смешны.
Ах, если б люди не были так злобны!
Строку из классика я воплощу в мечту.
И вспомню я слова: «А ведь недаром».
Тут я проснулся. Мир в ночном цвету.
И всё вокруг мне кажется кошмаром.
801
И всё вокруг мне кажется кошмаром.
И помню я слова: «А ведь не даром».
Прости нас, боже! Оправдай в стихе.
И мы вот здесь, погрязшие в грехе.
Ну, как я там? Спроси меня, спроси.
О, Отче наш! О, иже небеси.
А мы уж тут подумаем стихи.
А он пусть нам отпустит все грехи.
Одним желаньем трепетно горя,
Когда все вместе и у алтаря,
То слушаю я вас, едва дыша.
А он заметил: «Здесь твоя душа».
А я спросил, юпитером шурша:
«Скажи, презренный, где твоя душа?»
800
«Скажи, презренный, где твоя душа?»
Так я спросил, юпитером шурша.
Ну, а потом вступил я в профсоюз.
Мы раньше злились на вечерний гнус.
А там, в реке, плывут по волнам люди.
И гусь лежит с морковкою на блюде.
И радость нашим чувствам не претит.
И время к нам задиристо летит.
Успехи прибывают полосами.
Ах, мы пути свои находим сами!
И тут мне кто-то взял и стукнул в нос.
И жизнь моя прошла, увы, не даром.
Мы отвергаем гумус и понос,
Что подо мной томится этим гаром.
799
Что подо мной томится этим гаром,
Наводит на вопрос: «А ведь недаром?»
Ему бы я не пожалел чернил,
Вот если б был он мне как прежде мил.
Пою я с грустью. Я ведь и не в духе.
Летящей мухе зачесалось в ухе.
Я гимн любви фальшивлю, но пою.
И мух я бью, ругая жизнь свою.
Меня всё это даже унижает.
И всё меня на свете раздражает.
Она и не со мной, и далеко.
Уж цель свою найти мне нелегко.
И нелегко стремиться к новой цели,
Зловонничая в собственной постели.
797
Зловонничая в собственной постели,
Мне нелегко стремиться к новой цели.
Ах, как я зол! О, как я страшно зол!
Мир осквернён, недобр и не расцвёл.
И в мире мрак, разбой и произвол.
О Боже, Боже! Как я зол, как зол!
И я лежу на куче одеял.
И вот уж мир зачах, да и увял.
А я во тьме держу в руке цветок.
И я вплетаюсь в трепетный поток.
Дразня ухмылкой милую свою,
Небес открыл я яркую струю.
Да и плеснул сквозь бездны вечной вязь
Поток любви, волнуясь и дивясь.
796
Поток любви, волнуясь и дивясь,
Уж я плеснул сквозь бездны вечной вязь.
К тому ж и спесь с себя полезно сбить.
И муху эту надо бы любить.
Мир переделать нужно. Но не срочно.
Как переделать мир, я знаю точно.
И ты любил и кошек, и людей.
И был ты сам прожектором идей.
И не зачах бы там ты без кумира,
Смертельный враг несовершенства мира.
И не скопил бы ты на теле жир.
И не жил ты бы, злясь на этот мир.
И без толку ты б не лежал в постели.
И мух бы ты не истреблял без цели.
794
И мух бы ты не истреблял без цели.
И без толку ты б не лежал в постели.
И не страшна тебе и Смерть-старуха.
В твоё величье и нетленность духа
Кто верует, он верует в твоё
Призвание. Противники её,
Той цели, что бессмертьем достигают,
Уж смерть и боль мечтою отвергают.
Чем ты других способен заразить,
Тем ты и время можешь поразить.
В бараке умирать тебе заразном,
Уж если ты пленён таким соблазном.
А если у тебя в утробе черти,
Достоин ты презрения и смерти.
793
Достоин ты презрения и смерти,
Уж если у тебя в утробе черти.
Направлен гнев божественный на волка.
В глазу бревно, то не в стогу иголка.
И за над слабым недостойный смех,
За трусость рабскую сразит нас грех.
За подвиг ложный и за подвиг мнящий,
За грех забытый, и за грех грозящий,
Под божьей кары праведный свинец
Ты попадёшь, как в волчью пасть агнец.
Направлен гнев Всевышнего на волка.
В глазу бревно, то и в стогу иголка.
На агнца не рассердится Творец.
Уж ты гордец, уж точно ты гордец.
792
Уж ты гордец, уж точно ты гордец.
Но если на тебя озлён Творец,
Тебя он и положит на ладонь.
А в Израиле благостная донь.
И набожны там люди беспредельно.
И молятся мужья от жён отдельно.
Но никогда туда не пустят жён,
Где каждый пред Всевышним обнажён
Душой и телом. Ты как будто в бане.
Там иудеи. Там и мусульмане.
Бессмертны там Иосиф и Мохаммед.
Там, в Израиле, всех религий саммит.
Христос у нас, Аллах у иноверца.
Так говорило мне с печалью сердце.
791
Так говорило мне с печалью сердце.
И пробудилась зависть иноверца.
Ты забери меня на небеси.
О, Господи! Помилуй и спаси.
И до печальных этих дней он дожил.
А сам ты взял и через сутки ожил.
Оставили лежать без жизни тело
Антисемиты, сделав это дело.
И там распяли главного семита.
И церковь та поныне знаменита.
Ну, в общем, всех на свете иудеев
Она объединяет. И евреев.
Стоит в Израйле древности дворец.
А сердце неподкупности ларец.
790
А сердце неподкупности ларец.
Стоит в Израйле древности дворец.
Чего уж тут так долго говорить.
Ах, не пора ль и нам начать творить!
И в душу всякой немощи стучать.
И в небе снова истиной звучать.
Как наркоман к шприцу и к водке пьяница,
Природа, истомясь, к свободе тянется.
Защиты просит. Значит, по сему
И все с надеждой тянутся к Нему.
Грызёт себя со всей возможной мочи,
Вцепившись в сладкий утра огурец,
Твоя душа. И всё ж в тревоге ночи
Раскрылся неподкупности ларец.
789
Раскрылся неподкупности ларец.
А человек, он где-то и творец.
А если жизнь поглотит нас живьём,
Переживём и снова заживём.
И что-то шепчет на ухо неверью
Надежда в страхе, спрятавшись за дверью.
Водитель есть, получим и «Икарус».
Внизу волна и, значит, сверху парус.
Не оскорбится времени вопрос.
Жив капитан, и не грустит матрос.
Уверен я, что всё пребудет чудно.
И сердце подсознательно, подспудно,
Живёт как неподкупности ларец.
А в бочке малосольный огурец.
788
А в бочке малосольный огурец.
И я подумал: «Город-сад, дворец».
Да и на то, что в брюках и в пальто,
Похожей стало времени лото.
В своей любви себя и уничтожив,
Земля, к оси прижавшись смуглой кожей,
Сказала миру: «Быть или не быть?»
Да и решила всё и погубить.
В одной лишь ей известной мира точке,
Людей скопив на внешней оболочке,
Была когда-то юной и нетленной
Глубокая недвижимость вселенной.
И гибнет человеческий весь род.
Ах, этот претаинственный народ!
787
Ах, этот претаинственный народ!
И гибнет человеческий весь род.
Минута вожделенного покоя.
И все уже забыли что такое
Жизнь отдавать за ради прибылей.
На раны льют спасительный елей.
Судьбой своей за доллары играют.
Идут в наём и там и умирают.
Хотят хоть что-то сущее прочесть.
В словах и радость, и любовь, и честь.
Уж, президента публике являя,
И свой характер тут же проявляя,
Теплится там совсем другая тема.
А жизнь неизлечимая проблема!
786
А жизнь неизлечимая проблема!
Но то уже совсем другая тема.
Мы гнев души свой не сумели скрыть,
Стихию не умея усмирить.
Война она не мёд, не пух, не вата.
Идут бои. Всё гибелью чревато.
Опять ведём мы бой за честь страны.
И снова в небе линия войны.
И их у тех порогов убивают.
Ну, а они пороги обивают.
И вожаки в народе тоже есть.
За волю и за гонор, и за честь
Идут опять они в крутой поход.
И Уленшпигель там, и Дон-Кихот.
785
И Уленшпигель там, и Дон-Кихот.
И всё идёт рекламы ради в ход.
Да и в продаже и коньяк, и водка.
И из Чечни боёв идущих сводка.
Такой, как ты, о двух он рук и ног.
Нет, не священник он. И он не Бог.
И всё-таки, откуда он? Откуда?
Простите, нет, не Бог он. Он Иуда.
И там пинцетом чистит зубы мама.
С утра реклама, к вечеру реклама.
И только вздох недремлющей молвы.
Как будто вы совсем уже не вы.
Тебя встречают. Но не в том проблема.
Там Робинзон. И беспримерный Немо.
784
Там Робинзон. И беспримерный Немо.
Уже тебя встречают как в Сан-Ремо.
И альтруисты, да и мизантропы,
И Атлантиды там, и там Европы.
Не принимая сущности второй,
По цвету кожи разнятся порой
Колхидцы, португальцы и китайцы.
А мы для них и беркуты, и зайцы.
Не понимая сами почему,
Они нас учат. Учат ничему.
И докторов трагических уроки.
И всюду ложь, и всюду лжепророки.
И я отдался радостям идей,
Рождённых жаждой преданных людей.
783
Рождённых жаждой преданных людей,
Я и отдался радостям идей.
Да и, к тому ж, и сладкому томленью.
И вот тогда по щучьему веленью,
Не отвергая вечные заботы,
Я и продолжил тяготы работы.
Ведёт меня восторженность мечты,
И восхищает свойством красоты.
Порывы страсти тем и хороши,
Что в них два храма: тела и души.
И приходящих к вечности в итоге,
Идущих, спотыкаясь, по дороге,
Мысль освещает и слепых, и зрячих,
Ценя правдивых, страстных и горячих.
782
Ценя правдивых, страстных и горячих,
Мысль освещает и слепых, и зрячих.
И этим ты, быть может, мне поможешь.
Прости, о сердце, если только сможешь,
И за притворство поданной руки,
И за мельканье жизненной реки,
И за бесцельно прожитые годы,
И за не в русле плещущие воды.
Хотя во всём был правильный расчёт,
В котором я, конечно, был не в счёт.
И за твою, о сердце, перемену,
За всё я всех простил, и за измену.
И полюбил я преданных людей.
Да, я сторонник радостных идей.
781
Да, я сторонник радостных идей.
И полюбил я преданных людей.
Пусть понесёт нас в беге самолёта
Размах крыла желания полёта.
Попались мы во времени суму.
А что осталось пылкому уму?
Всё то, что всё на всё давно похоже.
Изба дотла сгорела. Так и что же?
Неопытности чувств благодаря,
Всенетерпеньем радости горя,
Тут и познала жизнь себя немало.
Душа её ни в чём не унимала.
О, сколько здесь восторгов жеребячьих!
О, сколько тут забот живых, ребячьих!
780
О, сколько тут забот живых, ребячьих!
О, сколько здесь восторгов жеребячьих!
Мы вспоминаем сыгранный балет,
Как ожиданье невозвратных лет.
А остальное похоть и обман.
Верните сердцу радостный дурман.
И рассосутся шрамы и нарывы.
Угомонятся юности порывы.
Надеждами о прожитом убит
Духовной правды перечень обид.
И в нас душа о прежней страждет пище.
И всё становится воздушнее и чище.
Воспоминанья невозвратных лет
Ушедшему передают привет.
779
Ушедшему передают привет
Воспоминанья невозвратных лет.
А Натали задумалась в окно.
Мы недопили горькое вино.
А вот и кушанья вы недоели.
Ах, бросьте, вам ещё не надоели
Дуэли? Мы в душе горим свинцом
К мечтам о не свершившимся далёком,
С заплаканным над вымыслом лицом,
В раздумье и тревожном, и глубоком.
Мы подпилили мраморность основ.
А сны нас и томят, да и прельщают.
И ночи нас порой лишают снов.
Они о справедливости вещают.
778
Они о справедливости вещают.
«Я памятник себе». Рога взращают.
Не помогли нам избежать рогов
Жрецы восторгов, помыслов творенья.
Достойные признания богов,
Нам помогли писать стихотворенья.
«Вихри снежные крутя,
Буря мглою небо кроет,
Приумолкла у окна
Что же ты, моя старушка».
Поэзии сверх гениальный взлёт.
И там душой исполненный полёт.
Ах, я любил классический балет!
И вспомнил я волненья прежних лет.
776
И вспомнил я волненья прежних лет.
Ах, я любил классический балет!
И повторить (и тут же умереть)
Нам захотелось эту радость впредь.
И возбудилось от желанья тело.
Желание желаний захотело.
И пробежал по вашим членам ток.
И уж волнений двинулся поток.
И всё само собою получилось.
А то, что вот у нас тогда случилось,
И говорящий неподкупный взор
В нас пробудил желанья кругозор.
Любовь она с восторгом возвещает
О том, что нам надежда обещает.
775
О том, что нам надежда обещает,
Любовь тебе с восторгом возвещает.
Живая суть вечернего оргазма
Заменит нам любой посыл сарказма.
Предметы обожания земные
Имеются, как всякие иные.
Через посредство несерьёзных уз
Не зрите на лирический союз.
О, други! Зеркала у вас кривые.
В том смысле, что в них смотритесь впервые
В тогда ещё не названный ***м
Отрезок в ожидании вдвоём.
Мы с прочими вещами совмещаем
Всё то, что самым близким обещаем.
774
Всё то, что самым близким обещаем,
Мы с прочими вещами совмещаем.
И Акулины, Зины, Нины, Нели
Краснели. И их лица пламенели.
Ещё совсем незрелые струи
Уж изливали мы на них свои.
Да, мы тогда умеренно дрочили.
Кто старше был, нас этому учили.
И сладко вспоминать такое мне.
Я помню встречу с ней наедине.
И верим мы всеопытным мечтам.
Нет им конца. Начало где-то там.
Года  -  они богатство и наследство.
И снова предо мной, как прежде, детство.
773
И снова предо мной, как прежде, детство.
И думал я: ведь там моё наследство.
Лежу я и взволнованно молчу.
Тут я проснулся. В туалет хочу.
Расплылись губы в радостную мину.
Потом я сам себя туда задвинул.
А в котелке сбежало молоко.
И на душе мне сделалось легко.
И, выпив сок из кружки, я рыдаю,
И сам себе на кофеи гадаю.
Ах, как устал я без конца рыдать.
И перестал без повода страдать.
Всё! Ты со мной! О, боже, дай удач!
Куда ты память прежнюю не прячь.
772
Куда ты память прежнюю не прячь,
Играл я с вами будто в рэгби-мяч.
И не могу я и ладонь разжать.
А может, просто тему продолжать?
Всё повторяется. Всё как вначале, эх!
Великий грех. Над вымыслом ли смех.
Так что же это? Что это такое?
Всё та же плоть мне не даёт покоя.
И мне уже за семь десятков лет.
И я ещё желанием атлет.
И я его удерживал в руке.
Товарищ мой был с ней на чердаке.
А я своё тут вспоминаю детство.
Ах, котелок, доставшийся в наследство!
771
Ах, котелок, доставшийся в наследство!
И я своё тут вспоминаю детство.
И обойдён я был тогда судьбой.
Да и не мог я встретиться с тобой.
И не пришлось нам в Гарварде учиться.
И я подумал: А могло б случиться,
Что я б задел сокурсницу плечом.
Ту, что с мячом. Подумав ни о чём.
Свобода нравов сущий рай народам.
Надут был мяч чистейшим водородом.
Совсем как он, поднявшийся в натуре.
Он небольшой. Но как динар в купюре.
Вздыхает та, что держит крепко мяч.
Остынет пусть. Уж очень он горяч.
770
Остынет пусть. Уж очень он горяч.
В руке её американский мяч.
Те, что разделись, обе лесбиянки.
А вдалеке я слышу звон тальянки.
Спешат скорей несдержанные лечь,
Снимая блузы с юных нежных плеч.
И стали вдруг друг друга раздевать.
И тут же сели молча на кровать.
Уже не виден дальний свет в окошке,
А мошка, задремав на мокрой ложке,
Как звёзд аккорды блещет в вышине.
И снова мир в бездонной глубине.
Дымок костра зашелестел эфиром.
Сливаюсь я с желаньем, с дружбой, с миром.
769
Сливаюсь я с желаньем, с дружбой, с миром.
И наполняюсь дремлющим эфиром.
Мне под рубаху сквозь рукав пролез
Идущей ночи сонный Геркулес.
А вот и лес. А там и скрежет пил.
И в вечность миг желания вступил.
Другой блохе в том зареве ночном
О чём-то та расскажет перед сном.
Заря вдали задумчиво горит.
А эта ей о чём-то говорит.
Вот две уже в моей столовой ложке.
А вкруг меня кишат жуки и блошки.
Я всяких благ ещё желаю вам.
Утратив ум, скорбим по головам.
768
Утратив ум, скорбим по головам.
Чего ещё я пожелаю вам?
Пусть не угаснет в смраде и в пыли
Весь тонкий слой поверхности Земли.
Того, кто любит искренно тебя,
И ты жалеешь, холя и любя.
Влезай в поток и убегай с горы.
Ешь не себя, а верхний слой коры.
Пей не коньяк, но времени сырец.
Стоит дворец. Раскрыт любви ларец.
Люби мечту, цени её дары.
Ты на поляне. Всюду комары.
Уж если ты в любви и в дружбе с миром,
Наверняка питаться сможешь сыром.
767
Наверняка питаться сможешь сыром,
Уж если ты в любви и дружбе с миром.
И убегай, схватив себя в охапку,
Не надевая не по Сеньке шапку.
А морген фри обычно нос утри.
Пронзает кожу подлость изнутри.
Сжимает душу времени кольцо.
За всякой скверной мнимое лицо.
Яд лжи играет в каждом подлеце.
Не скрыть позора миной на лице.
Пронзённый пулей, я судьбой чреват.
Кричат: «Виват!» А я не виноват.
И истина, известно всем, в вине.
Прошёл июль. И август на окне.
766
Прошёл июль. И август на окне.
Мне думалось вот так тогда во сне.
Ты можешь к цели ближе подойти.
Лишь зазевался, ты уже в пути.
То вечно, что охвачено движеньем.
Один ты ноль. А вместе с продолженьем.
Вот так, мой друг. И надомной звезда.
Не будешь ты так счастлив никогда.
Зачем их двое? И при чём тут вечность?
И почему, простите, бесконечность?
Такая вот со мной белиберда.
Уйдут ли? Ну а если, то куда?
Две бесконечности. И где они? Откуда?
Два месяца неслыханного чуда.
765
Два месяца неслыханного чуда.
И что они? И где? Да и откуда?
Я доедаю сыр. Вокруг ни зги.
Проснулся я. И встал не с той ноги.
Себя от лишних влаг опорожнив,
О чём я думал? Ах, иду средь нив.
Вдали бушует мировая вечность.
А за душою праздная беспечность.
Я заседаю с думой ни о чём!
И сыр я ем. И с белым калачом
Я рыбу заедаю. В подражание
Словесная привычка недержания.
Живу я на девятом этаже.
По килограмму в день, и то уже.
764
По килограмму в день, и то уже.
Живу я на девятом этаже.
И сочиняю я об этом быль.
А на земле колеблемая пыль.
И наблюдаю я на солнце пятна.
Наевшись, я томлюсь мечтой невнятно.
Ведь много вас таких же как и я.
И вы меня, надеюсь я, поймёте.
В далёкие нездешние края
Уж думал я отправиться в полёте.
И хорошо и сердцу, и душе.
Два месяца неслыханного чуда.
По килограмму в день, и то уже.
А у меня его четыре пуда.
763
А у меня его четыре пуда.
Он свежий. Я беру его с подспуда.
И широки российские просторы.
Есть в нас душа. Вокруг поля и горы.
И ничего нам будто и не надо.
Сияет небо. Сумрак и прохлада
Российской нашей вдумчивой красы
Тепла низина средней полосы.
Уж мы лелеем светлую мечту.
И постигаем вечное в быту.
Желанье неизбывное до смерти
В душе у нас всё то, что и на сердце.
А что у нас в том случае в душе?
С любимым другом рай и в шалаше.
762
С любимым другом рай и в шалаше.
И жарко было сердцу и душе.
Я погибал в томительном оргазме.
И, утонув в её теплейшей плазме,
Мы тут слились в единый с нею блок.
Куда изящней сочинил бы Блок.
И крутизна её живого стана.
Грудь в ней белей, чем свежая сметана.
Я быть её неспешною учил.
И я её в объятья заключил.
А поцелуй я выдержу любой.
Пушок усов над верхнею губой.
Тут снова рифмой слышится: пуше.
С любимым другом рай и в шалаше.
761
С любимым другом рай и в шалаше.
Такое вот, скажу я вам, пуше.
Ты тем меня решила наказать.
И тут ты уж себя давай казать.
И я разжал тогда твои колени.
Ты льнёшь ко мне в едва заметной лени.
Берёшь бокал и пьёшь его до дна.
И вот уж ты совсем обнажена.
Ты предложила выпивки остаток.
А пить до дна, огромный недостаток.
Пришла, и будто нет другого дела,
Сперва помыв лицо, живот и тело,
Легла в постель. А я заснул уже.
О, милый друг! Как радостно душе!
760
О, милый друг! Как радостно душе!
Такое, извините, тут пуше.
Не знаю я заботы для себя,
Вот кроме как уж вылюбить тебя.
Чем знать, что ты в постели не его,
Прекрасней нету в жизни ничего.
Я лёг. И пусть любовь моя смеётся.
Уж тут тебе одно и остаётся.
А цель всегда у женщины постель.
И если ты теряешь в жизни цель,
То дальше даже некуда спуститься.
Иная так сумеет опуститься.
Воскресный день был памятной весны.
Струился мир вечерней новизны.
759
Струился мир вечерней новизны.
Воскресный день был памятной весны.
И догорели мы, как две свечи.
О, как мила была ты в той ночи!
Я был пленён. Я был влюблён в тебя,
И всем умом и естеством любя.
Твой рот широкий выглядел орально.
И глаз огонь светился натурально.
В помаде губы с лёгкостью припудренные.
И взгляды девы нежно целомудренные!
Я умилялся тем, что в ней своё,
Что и исходит только от неё.
И тут я снова вспомнил Тереоки.
И лился сильный сырный дух жестокий.
758
И лился сильный сырный дух жестокий.
В последний миг проделав вздох глубокий,
Я взял оттуда денег на обед.
Мы открываем под подушкой ларцы,
Надеясь больших не изведать бед,
Юнцы безусые и ветреные старцы.
И так мы с нею молча и лежим.
Молчит она. И стан в ней недвижим.
От тех, кому оплата лишь важна,
Мы познаём, чем разнится она.
И с каждым новым жарким поцелуем,
Вот так живя, собою мы торгуем.
Всех тех, кому она была женой,
Явленья их мелькали предо мной.
757
Явленья их мелькали предо мной,
Всех тех, кому она была женой.
И на неё тут я и стал молиться.
Ну, а в ночи, как уголь распалится.
И на работу всё ж идёт она.
Огонь горит. Хоть и прошла война.
Ни в выходной, ни в будни на работе
Не усмирить её горячей плоти.
Таков порыв желаний наших стойкий.
Хоть прислониться бы к буфетной стойке.
И ты готов куда-нибудь упасть,
Стремясь испить всю времени напасть.
Тут в размышленьях вспомнишь ты глубоких
Всех домочадцев, всех друзей далёких.
756
Всех домочадцев, всех друзей далёких
Ты вспомнишь тут и в помыслах глубоких.
А жизнь она и патока, и мёд.
Вот так порой нас женский губит гнёт.
До окончанья этой райской ночи
Ты так любил, что нету больше мочи.
Она тебя разбудит и в ночи.
И тут уж ты кричи или молчи,
Когда ей плоть моя была нужна,
Со мной она была куда нежна.
Я не встречал прелестнее девицы
Среди иных лобзательниц столицы.
И был пред ней я гордо молчаливым.
И я себя почувствовал счастливым.
755
И я себя почувствовал счастливым.
И был пред ней я гордо молчаливым.
Про первых чувств жестокие уроки
Я тут пишу взволнованные строки.
И на гитаре семиструнной ноты
Я подбираю без большой охоты.
В доступной всем и каждому игре
Я рос на дружном и большом дворе.
И не за ручку с бабушкой гулял.
Да и умом порою удивлял.
В учёбе не усердствовал пустой.
И в детстве не разлучен был с мечтой.
И журавлям не предпочёл синиц,
Естественно сливаясь с пеньем птиц.
754
Естественно сливаясь с пеньем птиц,
Я журавлям не предпочёл синиц.
О ком все знали, чей он верный друг,
Кто отдавался нетерпенью рук,
В ком мысль была правдива и пряма,
Тот не лишён был тонкого ума.
Кто, в гроб сходя, не расставался с детством,
Рожденье сына он считал наследством.
Кто не простился с другом долгожданным
Перед богатым выгодным приданым,
И предпочёл лохмотья одеял,
Тот для меня извечный идеал.
И только тот, по сути, и счастливый,
Кто помнить мог мотив неприхотливый.
753
Кто помнить мог мотив неприхотливый,
Вот только тот, по сути, и счастливый.
А ей перечить грех и бесполезно.
Она и скромность, и она и бездна,
И назиданье мудрой старины,
И грусть невесты, и огонь жены,
И взор в молчанье брошенному взору;
Она и ветер, мчащийся сквозь гору;
Она и плод, и ягода в саду.
Любовь, она с гармонией в ладу.
Ненужным словом главное не скажешь.
А трепет в сердце дурно не расскажешь.
Слова питают жаркие сердца,
Отображаясь радостью лица.
752
Отображаясь радостью лица,
Слова питают жаркие сердца.
И грудь уже пробить готова щит.
Душа, волнуясь, тайно трепещит.
А жизнь в тебе надежду сохраняет.
Огонь любви твой сон переполняет.
Лелея дружбы юные черты,
Уж ты живёшь огнём своей мечты.
Касаясь взором преданных ланит,
Душа твоя желание хранит.
А иногда и с тайным восхваленьем,
А иногда и с явным сожаленьем.
Когда любовь во взоре отмечают,
Тебя и жук, и жаба привечают.
751
Тебя и жук, и жаба привечают,
Когда любовь во взоре отмечают.
Там, где мечта рифмуется в крови,
Горит в нас пыл, и нет конца любви.
И глубиной взаимопониманья,
Янтарной гроздью чуткого вниманья
Любовь твоя к тебе обращена
Томленьем чувств и каплею вина.
И твой уж тут и торжествует ум.
И в глубине правдивых страстных дум
Она сама самой себе награда.
И слов тебе тут никаких не надо.
Ты только намекни и позови
Всё, что твоей касается любви.
750
Всё, что твоей касается любви,
Ты только намекни и позови.
Уж ум ли то, что утром подают
Тебе в газете в комнатный уют?
И я б сказал, его совсем не стало.
Да, уж ума осталось очень мало!
Ведь ум остался роскошью ослов,
И мат исчез из повседневных слов.
Да и уход его недосмотрели.
Но мы умом уж так поднаторели,
Что дерзостью фривольного ума
И волей бесцензурного письма
Натура наша грусть нам возвращает.
И юный взгляд желанье обещает.
749
И юный взгляд желанью обещает.
И ум тебе о том оповещает.
Ну, разве только плов в бараньем жире
Сравниться может с ним в подлунном мире.
И пониманье чуткое того,
И боль восторга, и итог его,
И незабвенно трепетные длани,
И лёгкость мыслей, и предел желаний.
Туда завёл нас нечестивец бес.
И забрели мы в грустных мыслей лес.
И пусть узнает целый мир про это.
И уж простим мы вольности поэта!
То, что сей миг тебе оповещает,
Твой юный взгляд мгновенно отмечает.
748
Твой юный взгляд мгновенно отмечает
То, что сей миг тебе оповещает.
Природой я довольно одарён.
Но я в реченьях несколько мудрён.
Мат не разрушит цельности натуры.
Запретов нет в созданиях культуры.
С тех пор решил я предаваться сам
Сего веленья дальним голосам.
Он так правдив и нежен, и понятен,
И повседневен, да и так приятен,
И такова над миром слова власть.
А без него и сладость нам не всласть.
Чудесный миг блаженство обещает
Тому, кто слово веское вещает.
747
Тому, кто слово веское вещает,
Чудесный миг блаженство обещает.
Вам стало вдруг приятнее двоим,
Хоть вы и не питались прежде им.
Так это ж фал вам, дама, толстый в рот.
Ну, а потом? Потом наоборот.
Нежнейшее из них: «Чтоб вам подохнуть».
И ваша речь ласкает уши дев.
Не дали вы мелодии заглохнуть.
Ну, вручат, вручат, нотой овладев.
Тут вам как будто грамоту вручат.
Пособием они для вас звучат.
И всё-таки звучат они первично.
Хотя для многих это не привычно.
746
Хотя для многих это не привычно,
Но всё-таки звучат они первично.
Тот и в делах увереннее стал,
Кто все страницы вновь перелистал.
И мой бы увеличился талант,
Подумал я. Мне б этот фолиант.
Продуктом Академии наук
Являлся он. А я смотрю с тоскою.
Ищу тебя. Издание такое.
Перечислять тут будет недосуг.
Коль скоро не забыл слова ты эти,
Не знал ты в выражениях преград.
Рыбак опешил и оставил сети.
И он тут был всему безумно рад.
745
И он тут был всему безумно рад.
Рыбак, ловивший живность без преград.
От матерщины гибнут ветераны.
Слова убийцы. Возгласы тираны.
Мне самому тут странно стало это.
Иное слово круче пистолета.
Тирадой смелой вражий стан разбит.
Кто не укрылся, матом он убит.
Абориген был, правда, только ранен.
Жена в испуге. Мат ей очень странен.
И что тут им в ответ мне говорить?
Я вижу, им такое непривычно.
Мат помогает. Буду матом крыть.
Он способ выражаться необычно.
744
Он способ выражаться необычно.
Хозяйка тоже в меру симпатична.
Ох, уж налепят из меня котлет!
И я без глаза. В небе тусклый свет.
Абориген потёр свой левый глаз.
Но что же это? Мат сильнее нас.
Ах, несомненно, суп с меня сварят!
Смотрю  -  и взгляды их уже горят.
Я матом крою. В нём я сущий гений.
Гляжу, а глаз горит аборигений.
И тут я будто взбился на Пегаса.
Да, уж поделят меж собою мясо.
Потом с меня они бульон сварят.
Хотя об этом и не говорят.
743
Хотя об этом и не говорят.
Но я подумал: «Ах, меня сварят!»
И мне тут расхотелось сразу петь.
Но не порвать уж, вижу, эту сеть.
А над волной уже возникла масса.
И мяса. Все хотят, конечно, мяса.
И дети жаждут супа моего.
Жена толкает мужа своего.
И шепчет: «Ну, тяни же ты! Тяни же!»
А берег ближе, ближе, ближе, ближе.
Но вот меня смутил тревожный всплеск.
Явились вдруг решительность и смелость.
Луна кругла. Волна рождает блеск.
А всё вокруг меня, конечно, пелось.
742
А всё вокруг меня, конечно, пелось.
И здесь уж петь мне тоже захотелось.
Я жду чего-то большего ещё.
И погрузил я голову в плечо.
Притихли обе. И молчат. Ни слова.
Улова ждут. А дичь крупноголова!
А там две дамы. И у каждой миска.
Иду ко дну. Но чую  -  берег близко.
В глазах темнеет. Звёзды в небе вянут.
Смотрю  -  а сеть аборигены тянут.
Я, испугавшись, с визгом захрапел.
Да и запел. Но я едва успел
Пропеть куплет, как и попал я в сеть.
И тут мне расхотелось сразу петь.
741
И тут мне расхотелось сразу петь.
Над нами ночи африканской плеть.
И я подумал: «Где же я? Я где?»
Аборигены движутся к воде.
А я лежу и о подобном чаю,
Чтоб где-нибудь ещё напиться чаю.
И убежать бы в этот вечер тихий.
Да с молоком бы каши из гречихи.
И думал я: «Сейчас бы тёплой каши».
И вижу звёзды дальние. Не наши.
И начинаю я от страха петь.
А в небесах далёкой ночи плеть.
Мне заболеть, такая мысль вертелась,
Какой-нибудь заразой мне хотелось.
740
Какой-нибудь заразой мне хотелось
Мне заболеть. Такая мысль вертелась.
Мне б не ударить мордой сонной в грязь
И, подкрепившись, в том увидеть связь.
А там питанье можно получить.
И уж его в воде и размочить.
Сухарь, он у меня лежит в пенале.
А боги мне порой напоминали,
Что я бегу от ночи и врагов.
И я призвал в помощники богов.
Далёких звёзд я медленно ретируюсь.
Но я плыву, на свет ориентируюсь.
И там, вдали, видна рыбачья сеть.
А пить в реке, так можно заболеть.
739
А пить в реке, так можно заболеть.
И свищет ночи траурная плеть.
И он свою работу лучше знает.
Да и об этом всем напоминает.
Свой страх твоим преображая страхом,
Стервятник ожил осторожным взмахом.
Летит. И кровь в твои стучит виски.
И нет кустов. Пески, пески, пески.
И ты не сможешь спрятаться в кусты.
Тогда мне удалось пройти посты.
Из плена я бежал четыре раза.
Бежал я и без компаса и глаза.
И захотелось мне собой гордиться.
Осталось только чаем насладиться.
738
Осталось только чаем насладиться.
Ну что уж мне теперь себя стыдиться.
В несущийся в прохладе утра Нил,
Тогда я глаз там свой и уронил.
Смочив стрелу тлетворною смолой,
Абориген меня пронзил стрелой.
И не виню я в том аборигена.
Ну, а потом я убежал из плена.
И глаз один туда я уронил.
Я погружаюсь вглубь, в широкий Нил.
А впереди я вижу гладь потока.
Болит мне глаз. Верней, слезится око.
На этом главном к цели вираже
Наелся я, да и прилёг уже.
737
Наелся я, да и прилёг уже
Вот тут, на этом главном вираже.
Потом решил я далее идти.
И я наметил верные пути.
И стал я сочинять стихотворенья.
Я полюбил вселенских бурь боренья.
И просто сильно творчество любил.
Не удивляйтесь, я же не дебил.
А всё, что глаз увидит, ближе станет.
Глаз видит всё, что перед ним предстанет.
И вижу я холсты в окне из ситца.
И с этим я не мог не согласиться.
Всё то, что в мире том и быть боится,
Уж в этом мире вовсе не таится.
735
Уж в этом мире вовсе не таится
Всё то, что в мире том и быть боится.
Ты расскажи мне, что и как, и где?
И где бывал ты? Был ли ты везде?
Как прожил жизнь? И как живёшь сейчас?
Воспринимаешь ли прошедший час,
Пока моя способна голова
Смысл облекать в правдивые слова?
И то, что мне не даст всю ночь уснуть,
Ты покажи мне, обнажая грудь.
Ты укажи на шелест быстрых струй.
И свой отдай мне жаркий поцелуй.
Ты покажи мне сразу, в шалаше,
Что у тебя таится на душе.
734
Что у тебя таится на душе,
Ты покажи мне сразу в шалаше.
Скажи, мой друг, хоть это нелегко,
Как свежий хлеб, как сыр, как молоко,
Что ты меня с желанием ждала.
И что ни с кем ни разу не была.
Всему пришёл, мой милый друг, конец.
Не страшен мне горячих пуль свинец.
И, наконец, тебя не будет в том
Краю, где мой остался старый дом.
Пришла к тебе сюда я, наконец.
О, милый мой! В груди моей свинец.
О том, что там случилось в шалаше,
Доставит весточку мой верный атташе.
733
Доставит весточку мой верный атташе
О том, что там случилось в шалаше.
А ночи тут до ужаса тихи!
Судьба, прости мне глупые стихи.
Ах, Господи. Помилуй и спаси.
Люси, подумал я, жива Люси!
Знакомьтесь. Вот Люси. А вот Маруся.
Берите. Ешьте. Ешьте с хреном гуся.
И в Рождество под соусом гуся.
Вот пирожки. Вот дольки карася!
И слышу я: «Хотите мятной сушки?»
И я дрожу от пяток до макушки.
Иду на вы я. Тут меня достали.
И все вокруг чужими сразу стали.
732
И все вокруг чужими сразу стали.
Иду на вы. И тут меня достали.
Смирившись всё же с мыслью бессердечной,
Я дальше брёл в пучине мира вечной.
И под подушку тут я заглянул,
И в глубину желанья я нырнул.
Всё то, что рок в природу заложил,
Вот то он мне в конверте предложил.
Я не просил бы просто так конверта,
Не будь знаком я с Нобелем Умберто.
Уж от того нельзя Умберто скрыть,
Кто Нобеля сумел перехитрить.
Нет у меня и Нобеле Умберто.
Так не послать ли мне туда конверта!
731
Так не послать ли мне туда конверта
Под гром открытий Нобеле Умберто?
И всё я сам себе могу простить.
И кровь могу пиявками пустить.
И я бы в эту даль не улетел,
Вот если б я хоть что-нибудь хотел.
Мне захотелось встать и побежать.
Я мог идти. Но мог я и лежать.
Но я стерпеть подобное не мог.
Журчанье звёзд и вечности дымок,
Что пышет бесконечной пустотой
Вдали за убегающей мечтой.
И космос потихоньку убегал.
Не написать ли тонкий мадригал?
729
Не написать ли тонкий мадригал?
И космос потихоньку убегал.
А, может быть, ещё и нереальней
Нам что-то во вселенной встретить дальней,
В почти неосязаемой мечте,
Ну, в общем, в первозданной красоте,
И в стороне забеспредельной дальности?
Такие вот нездешние реальности.
Уж так бывает в жизни только раз.
Без прикасаний и без лишних фраз.
Без колебаний и без напряжений.
И это всё, заметьте, без движений.
А сам я тут по времени плыву.
И думаю: «Ах, здорово живу!»
728
И думаю: «Ах, здорово живу!»
И сам я тут по времени плыву.
И не дано такое человеку.
Нельзя войти два раза в ту же реку.
Тогда зачем туда вы все идёте?
А я спросил: «Так вы погибли, тётя?»
Да и меня она не замечает.
И ничего она не отвечает.
Я говорю: «А где ты, тётя, где?»
А сам-то я подумал о еде!
Иду к реке. Верней, плыву на плоте.
И вижу, две стоят у речки тёти.
А им-то что! Что им я обещаю?
И я хочу напиться с мятой чаю.
727
И я хочу напиться с мятой чаю.
Пойду к реке. Я в ней души не чаю.
А лица растревожено бледны.
Ах, бросьте! Только б не было войны.
Да и зачем мне столько юных вдов?
Зачем же мне нужны все эти войны?
Осьмнадцати и более годов
Там женщины и молоды, и стройны.
Хотя б затем, чтоб с космосом дружить,
Нам и дано на этом свете жить.
Но поступать мне надо осторожно.
Возможно быть, ещё подумать можно.
И, может быть, я тем и проживу.
Ах, свежей мяты всё-таки нарву!
726
Ах, свежей мяты всё-таки нарву!
Так думал я, и падаю в траву.
Там ждёт меня непобеждённый быт.
Внизу Земля. Зависит всё от Бога.
Убит, отравлен, брошен и забыт.
Раздавлен я. Но есть моя дорога!
Туда, где мною общество бряцало,
Там всё смотрюсь я будто бы в зерцало.
Ах, мне ли эта вежливость нужна!
И вкруг покой и мир, и тишина.
А за забором старый шумный бор.
И предо мной встаёт крутой забор.
Так сам себе я тут оповещаю:
«Налить вам чаю? Или, может, чаю?»
725
«Налить вам чаю? Или, может, чаю?»
Так сам себе я тут и отвечаю.
Людских надежд я посещаю Мекку.
Я улетаю. Уплываю в реку.
И через тьмы Галактик и веков
Вверху я вижу сонмы облаков.
Ну, а во мне живое сердце билось.
Река текла, искрилась и струилась.
Я не плясал ни вальс, ни гопака.
Я шёл неторопливо. И пока
Я сам себя в обратном убеждаю,
Я рассуждаю и везде блуждаю.
Был много ниже, но потом я встал.
И сыр я съел быстрее, чем устал.
724
И сыр я съел быстрее, чем устал.
Был много ниже, но потом я встал.
И будто я уж где-нибудь блуждаю.
И как бы я о чём-то рассуждаю.
Земля и небо. Не было меня.
Я был лишён печального огня.
Свободной думой встав в последний ряд,
Я задержал на горизонте взгляд.
Без тела я остался и без дела.
О, мысль какая! С сутью до предела
Дано и наяву, да и во сне
Несчитанное множество и мне.
Досталось мне питанья из-под спуда.
Ну что ж, подумал я, и здесь полпуда.
723
Ну что ж, подумал я, и здесь полпуда.
И я достал заначку из-под спуда.
А по земле сочилась боль потерь.
А в небесах открылась в вечность дверь.
И я подумал: «В мире столько бед!»
И тут на стол поставили обед.
А кто-то съел мой суп. Да и горбушку.
И спрятал остальное под подушку.
Лизал он руки нежным языком.
И запивал он пряник молоком.
Он рот скривил, смешав кумыс с кефиром.
Воспрянув, он тут воспарил над миром.
Самцом он был, и тем меня достал.
Но он, самец, самчихою не стал.
722
Но он, самец, самчихою не стал.
Ах, всё. Молчу. Молчу. Уж я устал!
Хотя и был я всюду и везде,
Расположившись в некоей среде,
Но, понимая, что теряю друга,
Не понимал я, где моя подруга.
Я закопался в куче важных дел.
И я увидел этот беспредел.
И видел я, на что мы все похожи.
И суть являл я тёмным цветом кожи.
И вот на нас наехал грозный танк.
И уж пришелец закрывает банк.
Но не в посуде сохранилась ссуда.
Хотя жемчужною бывает и посуда
721
Хотя жемчужною бывает и посуда,
Но не в посуде сохранилась ссуда.
Меня спешили с берега столкнуть.
И здесь в мою стучали чем-то грудь.
Жизнь изменить на неземную долю
Не удалось. Чего уж захотели,
Свои явив нам чаянья и волю.
А тот, кто смог осмыслить тайну цели,
Тот и познал и горечь, да и мёд.
И вряд ли в этом он себя уймёт.
Ты ни о чём таком и не мечтала.
По сути, никуда ты не летала.
Но пуля, прилетевшая оттуда,
Порою в нас влетает из-под спуда.
720
Порою в нас влетает из-под спуда
Она, что прилетела ниоткуда.
Я попаду в десятку в звёздном тире
Вот в том далёком нереальном мире.
Земля из-под твоих уходит ног.
Вселенная! Ты траурный венок.
Двух мирозданий образы и лики
Я и познал тут в пике и на стыке.
И ничего о том не говорящему,
Служу тебе я, этот мир творящему.
Смотри, в каком ты плаваешь дерьме.
А как узнать мне, с чем ты на уме?
И я смотрел внимательно туда.
И видел я, как там горит звезда.
719
И видел я, как там горит звезда.
И я смотрел внимательно туда.
И здесь со мной ты подружился сразу,
Имея тот же смысл и тот же разум.
Я мнил миры иные оседлать,
В космическую погружаясь гладь.
И я летел, чтоб там постичь планеты.
Откуда уж, используя ракеты,
Я расширял свой узкий кругозор.
И всё старался обратить свой взор
На то, как мир в том месте проявлялся
И, исчезая, тут же появлялся.
Он разливался звоном золотым
С желудком размождённым и пустым.
718
С желудком размождённым и пустым
Он разливался звоном золотым.
Взирая в даль небес из никуда,
Он захлебнулся водами пруда.
И плюхнулся на грань ночного пруда.
«Привет, привет!» Сказал он мне оттуда.
И закричал из влажной темноты,
Но и не лучше, чем кричал бы ты.
Там мы, живя не радостней, не хуже,
Уж приземлились на кровавой луже.
Антенн торчанья поводящий усом,
Преобразуясь в космосе тарелкой,
Эпохи ветеран с оценкой с плюсом
Я плыл по быстрым волнам с дрожью мелкой.
717
Я плыл по быстрым волнам с дрожью мелкой.
А тот, кто в силу не поверил пруса,
Как я, пронзён был смерти тонкой стрелкой,
И не дожил до возраста Иисуса.
Он мог бы распахать на зорьке пашню,
И мог бы жить не в бедности, не в горе,
И мог бы рисовать цветы гуашью,
И мог бы петь в церковном сельском хоре.
Его б была фамилия Утробин.
Его отцом мог быть бы некий Рубин.
А кем он был в родительской утробе,
Познай сей мир, и кто есть Шиклгрубер.
Был поражён я умыслом простым,
Колеблемый под солнцем золотым.
716
Колеблемый под солнцем золотым,
Был поражён я умыслом простым.
И тихий затуманенный прилив,
И сосны, и дымящийся залив
Я вспоминаю. Также Тереоки.
Ах, времена! И времена, и сроки.
И вежливость, и хамство, да и свинство.
И всё текло по схеме триединства.
И думал я: «Так где же в этом связь?»
И, погружаясь в илистую грязь,
Пытался я поглубже поднырнуть.
И вас хотел я к прежнему вернуть.
Мир повисал над бездной в дрожи мелкой,
Искрящийся распластанной тарелкой.
715
Искрящийся распластанной тарелкой,
Мир повисал над бездной в дрожи мелкой.
Но сам он никого не убивал.
Лишь указанья он другим давал.
Наука знает, и немало, гитик.
Потом карьера. И уж ты политик.
Ещё ты пел тогда в церковном хоре.
Ты весело резвился на просторе.
И Рейн ты как-то дважды переплыл.
Пловцом ты и певцом хорошим слыл.
Куплеты о расплавленном песке
Ты пел душе твоей тогда любимые.
И ты смотрел в просторы обозримые.
И вот со свистом ты бежал к реке.
714
И вот со свистом ты бежал к реке.
А я подумал: Всё тут в пустяке.
Порывом всенародным одержимы
Всех гениев кровавые режимы.
Кому служить? Пилату или Каину?
Трус не всегда уходит на окраину.
Ещё не знает правды Эдисон.
И тут уж он и погрузился в сон.
Ах, эти мне дела не утешительны!
Зачем народ такой во всём решительный?..
И я его тут нехотя спросил.
О, сколько нужно мудрости и сил,
Чтобы вернуть назад с процентом ссуду,
В жемчужную оборотясь посуду?
713
В жемчужную оборотясь посуду,
Чтобы вернуть назад с процентом ссуду,
И я попал в великие вояки.
Стремления они порой двояки.
Но разве вам не выгодна мораль?
Уж, может, я и несусветный враль.
Люблю я жизни ваши отнимать.
Люблю я вспоминать родную мать.
Но в Сталинграде я в котёл попал.
Майн камф, конечно, даром не пропал.
Я в выраженьях был довольно точен.
Я был в своей мечте сосредоточен.
И уж вертясь, как вошь на гребешке,
Я рассыпался зёрнами в мешке.
710
Я рассыпался зёрнами в мешке,
Вертясь как вошь на тонком гребешке.
И понял всяк. О, не мудри, не мешкай.
Враг нас громит жестоко и с насмешкой.
Мы шли туда, где нас он ожидал.
И тут урок он нам и преподал.
С мечтой в душе и с котелком для каши
Тут не учёл я все просчёты наши.
На пароходе с зонтиком в руке,
И для прогулок праздных по реке,
Мы запасались сахаром и чаем.
И вот ему теперь мы отвечаем.
А до зимы хотел он взять Москву.
А я вот до сих пор ещё живу.
709
А я вот до сих пор ещё живу.
А до зимы хотел он взять Москву.
У этих гор тут фюрер дал обет
За две недели покорить Тибет.
Фриц к дисциплине строгой был приучен.
Тому он был достаточно обучен.
И вот он устремился за Урал.
И Гитлер наши земли забирал.
И в пику им вставали Перекопы.
И рыли мы траншеи и окопы.
И весь народ в кулак его зажат.
Он смотрит фильм про Грозного Ивана.
А мухи у его лица жужжат.
И он продолжит твёрдый путь тирана.
708
И он продолжит твёрдый путь тирана.
От Буга берегов до океана
Мы в наш врага не пустим огород.
Поднимется проснувшийся народ.
Мы жизни отдадим за эту хартию.
И каждый тут решит: «Вступлю я в партию».
Сквозь в инее блестящие штыки
Мы видим в бой идущие полки.
И горы, им с младенчества любимые,
Взирают через дали обозримые.
И тут он был Всевышнему под стать.
И родина его не опечалена.
И бой идёт смертельный. Бой за Сталина.
Не может смерть страшнее жизни стать.
707
Не может смерть страшнее жизни стать.
И если хорошенько помечтать,
Знаток он был классических культур.
Из нежных он и чувственных натур.
Он хоронить два дня не позволяет
Девицу ту, в которую стреляет.
А там и заведёт её в кусты.
Да и подарит жёлтые цветы.
А утром к ним приложит фотографию.
А сам листает Сосо «Биографию».
И всем прикажет «Сталина» читать.
И вдруг ему тут что-то померещится,
И в ванне он в шампанском с нею плещется,
В любой момент умея с ванны встать.
706
В любой момент умея с ванны встать,
Он повторяет сей эксперимент.
Ах, пусть он не совсем интеллигент,
Но он способен от любви устать.
И говорит он, что его колдобина,
Хоть даже перед ним совсем худобина,
Всегда готова к действию. Всё схвачено.
И дочь её вниманьем озадачена.
И он её и кормит, и поит,
И угощает чаем с мармеладами,
И расстилается перед нею как пиит,
И похваляется высокими наградами.
Уж даже если очень помечтать,
Не может жизнь страшнее смерти стать.
705
Не может жизнь страшнее смерти стать,
Уж даже если очень помечтать.
Любил он жён и дочек, да и внучек.
О, сколько он попортил этих сучек!
Мужьям он наставлять любил рога.
И в каждом мог увидеть он врага.
Он был обычно в роли издевателя.
Встречая вас, он видел в вас предателя.
И вот за это, хоть он и подлец,
Он пользовался у вождя доверием.
Лаврентием доволен был отец.
Конечно, ну конечно, это Берия!
Возглавил он тот памятный отдел,
Где и всегда был нужен, и у дел.
704
Где и всегда был нужен, и у дел,
Тот возглавлял он много лет отдел.
А там в тебя стреляют с наслаждением.
И он не расставался с убежденьем,
Что уберёг не зря он жирный зад.
Ну что ж. Вернём событие назад.
Тылы уж там прикрыты заграждением.
И там в тебя стреляют с наслаждением.
И нет тебе путей-дорог назад.
И ты не спрячешь свой трусливый зад.
Хотя идти туда и не охота,
Но ринулась за танками пехота.
Ах, мы ещё всей правды не сказали!
Самцы убитым в ноздри залезали.
703
Самцы убитым в ноздри залезали.
И мухи кровь с руки его слизали.
И тут уже и нет альтернативы.
Активы. А уж с ними и мотивы.
Ты погружался в дело с головой.
Да, ты покойник. Но ещё живой.
Бессилие оно, как видно, ложно.
Быть сильным было трудно, но возможно.
Не позволяла слабым быть война.
Причиною всему была она.
Поступков беззаветно вдохновенных,
И трудных дней войны обыкновенных,
Он понимал причину. Сложность дел
Тревожила его. Он вдаль глядел.
702
Тревожила его. Он вдаль глядел.
Он понимал причину сложных дел.
А пропаганда тут, конечно, врёт.
И говорил он сдержанно: «Вперёд.
За дальний берег». И гонцы являлись.
Сержанты и солдаты зацеплялись
За уходящий жаркий день войны.
Судьба решалась фронта и страны.
Вот в этот миг, и в этой грознной буче,
На невысокой опалённой круче
Стоял в глубокой думе пред рекой
Он, и глядел в темнеющие дали.
Оставленный на блюде под рукой
Сыр мухи вдохновенно доедали.
701
Сыр мухи вдохновенно доедали,
Оставленный на блюде под рукой.
И от вождя мы дум и мыслей ждали.
Забыли мы про праздность и покой.
Да и не верили мы в Геббельса враньё.
И дело дружно делали своё.
Война вершилась медленно, но верно.
И опыта в нас не было ещё.
Пехоте стало в этой буче скверно
Самим себе же подставлять плечо.
Вошли полки в законную работу.
Бой закипел, свою неся заботу.
Война пылала трудною судьбой.
И всё сильнее разгорался бой.
700
И всё сильнее разгорался бой.
Плыла эпоха с трудною судьбой.
Ах, обладал я прежде в жизни всем!
А вот теперь ликует дядя Сэм.
Пусть всё погубят мором и пожаром.
И пусть горит оно всё дымным гаром.
От мысли, что всё тут мне трын-трава,
И выпитого вечером, в субботу,
Мне всё ещё кружится голова.
А было, как пришёл я на работу.
Ешё была великая страна.
Но почему сегодня так спокойно?
Конечно, конкуренция нужна.
Была ли эта мысль меня достойна?
699
Была ли эта мысль меня достойна?
Картина вырисовывалась стройно.
А где же наш отеческий госзнак?
На всём лежит заморский жёлтый знак.
Я огорошен жизни переменой.
Отравлен ложью и сражён изменой.
Тут каждый воин, рыцарь и герой.
Так разберись на первый и второй.
Но торжествуют бюрократ и взятка.
Разрушен мир гармонии порядка.
А как мы пили! Да и как мы ели!
Неужто нам пивные надоели?
Неужто всё погибнет здесь, со мной,
На дне моей посудины речной?
698
На дне моей посудины речной
Неужто всё исчезнет здесь, со мной?
О, как вольна ты, как ты широка!
Ах, Русь! О, Волга-матушка река!
А как мы там мы играли на рояле!
И будто мы тебя не отстояли.
А красота российских тополей?
А ширь и плодородие полей?
А где же наши сёмга и горбуша?
И уж везут к нам курочек от Буша.
И ударяют мордой сонной в грязь
Те, кто прервали между нами связь.
Те, кто погиб в сражении достойно,
Пусть под землёй лежат они спокойно.
697
Пусть под землёй лежат они спокойно
Те, кто погибли в том бою достойно.
А заграница? Нам она поможет.
Мол, нет святынь, и быть таких не может.
И тем без боя нас и победив,
Довольно просто в этом убедив,
Вот так нас учат, в годы те не живших,
Что, мол, в войне не будет победивших.
И горько узнавать тебе про ту
Эпоху, что по волжскому хребту.
За то, что у тебя твоя дорога,
И я тебя, читатель, извиню.
Захочешь, так и пригуби немного
Того, что утром прячется в меню.
696
Того, что утром прячется в меню,
Тебе я в назидание вменю.
Тут выраженья вспомнишь и не те,
Когда осколок жжёт тебя в хребте.
И не надейся. Пуля не заноза.
В прицепе спирт. Подобие наркоза.
А с ним пускай бы сёстры и врачи
По щучьему веленью на печи.
А может, нам послать туда Емельку
На день, на два, и даже на недельку?
Уж дымкой ночи стало застилать.
А взять-то их в таком чаду откуда?
Так, может, к ним могильщиков послать?
Да и смотреть в глаза судьбе оттуда?
695
Да и смотреть в глаза судьбе оттуда?
Или безмолвно видеть это чудо,
Кровавые потоки торопя?
И задыхаться, воя и хрипя,
Тем завершая траурное дело?
Реке нести ли умершее тело?..
И бой кипел. И было всё равно,
Что действует тревога как вино.
И крови с потом вспененного кваса
Там обнажалась вдумчивая масса.
И смерть спешила на палёный запах.
Огонь шагал решительно на запад.
Доверься мне, в моё войди меню,
И я сыры от порчи сохраню.
694
И я сыры от порчи сохраню.
Доверься мне, в моё войдя меню.
А смерть, она преподлая старуха.
Кружась над нами, шепчет нам на ухо.
Не хочет нас, погибших, отпевать.
Шло время за тиранов воевать.
Идёт тиран стеною на тирана.
А мы сидим с тобою у экрана.
И бой вести оставшимся вручила
Старуха-Смерть, что статус получила.
Не знал я в этот миг иных работ,
Освободив себя же от забот.
Подумал я тогда уже оттуда,
Что и со мною вдруг случится чудо.
693
Что и со мною вдруг случится чудо,
Подумал я уже тогда оттуда.
Как воспевать мне райские сады!
И нет уже в словах моих нужды.
И наступил момент довольно странный.
Лежат два труппа. Наш и иностранный.
И немца под прикладом придушив,
И пулемётный рокот заглушив,
Я в амбразуру грудью залезаю.
И штык в врага в последний миг вонзаю.
А пулемёт как ненормальный бьёт.
И всё строчит он бес толку, зануда.
И думал я, когда взбежал на дзот,
Что и со мною вдруг случится чудо.
692
Что и со мною вдруг случится чудо,
Подумал я тогда уже оттуда.
Я жизнь отдать готов был за народ.
И, вспоминая гордого поэта,
Взбежали мы, не мешкая, на дзот.
Враг потрясён. И, понимая это,
Он был готов отдать нам ложе дам.
Ах, мирных дней приятные занятия!
Я вас люблю! Я жизнь за вас отдам.
Да и другие есть ещё понятия.
Они нас за собою позовут.
И вот когда уже совсем нам худо,
Они в тебе, и в смертный час живут,
Слова, что к нам приходят ниоткуда.
691
Слова, что к нам приходят ниоткуда,
О, как изъять их, вылупив оттуда!
Они других, цензурных слов дороже,
Скользящие по вашей страстной роже.
Привыкли мы словами не из книг
Уж разряжаться в трудный жизни миг.
Иначе бы была ужасней мука.
Смертельная военная наука.
На полуслове оборвался он,
Когда ты вдруг противником сражён.
И предмогильный сдержанный и внятный
Он двух сортов: площадный и приятный.
Мат, что несётся в утро отголоском.
Его неплохо б разложить по доскам.
690
Его неплохо б разложить по доскам.
Мат, что несётся в утро отголоском.
Но назревал смертельный страшный бой
Громадой вдохновлённою тобой.
И сразу и пехота подоспела.
Река, мгновенно, вспенясь, закипела.
И с тьмами тьмы кромешные слились.
Стена с стеною в взрыве обнялись.
Пошли полки сквозь влажный чад рассвета.
Уже зажглась сигнальная ракета.
И лиц солдатских лапками коснулись,
Летя, внимая предрассветный дух,
И, зажужжав, взнялись и встрепенулись
Те, кто подобны на дремавших мух.
689
Те, кто подобны на дремавших мух,
Уж заполняли воспалённый слух.
Оскал судьбы. И вшивый страх нательный,
В беседе с другом чувствуя смертельный,
Тот, кто пред боем в эту ночь не спит,
Углём письмо прощальное кропит.
И лишь случайной редкою слезой
Томится ночь утраченной грозой.
И запах мин в чаду прохлады дремлет.
Солдат тревожно духу ночи внемлет.
Снаряды ждут. И замерли в стволе.
Сняты чехлы. Разрывов отголоском
Уж карта развернулась на столе.
И был там сыр облитый тёплым воском.
688
И был там сыр облитый тёплым воском.
Раскрошен хлеб. Подошвы скрип по доскам.
Над картой он. И в мысли углублён.
И в строгой думе к схеме наклонён.
И неспроста за речкой огонёк.
И только уж пришельцу невдомёк,
Что он сгодится в шпик и в колбасу.
А мы взрастим подснежники в лесу.
Да и во всём сумеем преуспеть.
И про Катюшу будем песни петь.
И до победы там уже недолго.
И изведём мы их, как сонных мух.
И шириной нас ожидает Волга.
Ты слышишь, сын, откуда веет дух?
686
Ты слышишь, сын, откуда веет дух?
И изведём мы их, как сонных мух.
И оттого любовь её верна.
И с ним была в согласие она.
И создадим мы наш арийский рай.
Иди, сынок, их земли забирай.
Поторопись. Победным будет май.
Как хочешь, так ты тут и понимай.
И он пошёл те земли отнимать.
И тем он горд, что им гордится мать.
И не тужил о том завоеватель.
Ведь был судья он. Был он и каратель.
Он ел свой сладкий пудинг в котелке
С куском бекона, сидя на доске.
685
С куском бекона, сидя на доске,
Он жадно ел свой пудинг в котелке.
Опровергая в рубище ливрею,
Он звёзды пришивал на грудь еврею.
И тут же в это время правил латы.
Искали мы средь равных виноватых.
Не признавали с вами мы вину.
И было так от века в старину.
Мы за мечту готовы лечь на плаху.
За Русь мы на себе порвём рубаху.
Исполнив свой кроваво-мрачный танец,
Уж не дремал тут опытный германец.
Мораль  -  она двулика и жестока.
О, мысль, что уносила вал потока.
684
О, мысль, что уносила вал потока.
Ну, а мораль? Мораль, она жестока.
Иглою в стоге алчущей мечты
Мы полюбили жизнь. И я, и ты.
Я рассуждал о прыщике на теле,
Да и лежал тогда в своей постели.
Но я желаю выслушать тебя.
И не решаюсь высказать себя.
Уж предстаёт пред нами битвы иск,
Беззвучной мыслью оглашая писк.
И бесконечно холодно высокий,
И в звёздной бездне сказочно далёкий,
В печали, в грусти, в скорби и в тоске,
Я всё ж встаю и двигаюсь к реке.
683
Я всё ж встаю и двигаюсь к реке
В потайной и простительной тоске.
Мы в прежний сон опустимся опять.
И отобьёмся. Повернём вас вспять.
Забудем распри и ударим дружно.
Ну что ж, идите. Встретим, если нужно.
На Русь святую, обнаживши меч,
Не знающий ни страха, ни сомнений,
Нам обещает он живую сечь.
Наш сумрачных племён германских гений.
С рассветом дня увидеться спешат,
И пролетают времени корону,
Те, кто над нами уж кишмя кишат,
И занимают плотно оборону.
682
И занимают плотно оборону
Те, кто как я. О, не спугни ворону!
И жизнь хранит бессмертные традиции.
И умирает пострадавший зять.
Восторги разделив, забыв амбиции,
Стремимся мы хоть что-то с вами взять.
Стремимся быть мечтою удивлёнными.
И проживаем, так тому и быть,
Невеждами и в чём-то просветлёнными,
Рождаясь, собираясь долго жить.
Покоя ждём мы в этой бесконечности.
Чего тянуть и требовать у вечности
То, уж о чём нам с вами лишь мечтать!
Но мне уже пора подняться, встать.
681
Но мне уже пора подняться, встать.
И я не знаю, кем мне лучше стать!
Мы ждём, что промелькнёт и наша станция.
Обычная межзвёздная субстанция.
И мы в ней лишь случайные создания.
Всё схвачено в пучине мироздания.
Основу всех известных нам основ
Я и представил тонкой гранью снов.
И вымысел тут подтвердился былью
Земных существ с небесной вечной пылью.
И мне явилась этакая связь.
Тем более, что небе серебрясь,
Он кажет нам за облаком корону,
Путь указав Мюнхгаузену, барону.