История одного человечества.
Я и Наицонев.
В ДВАДЦАТИ ВОСЬМИ ТОМАХ.
ТОМ ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ.
2016 г.
Собрание сочинений
в 99 томах. Том 95-ый.
244
И я повис на времени доске.
И, затаившись в грусти и тоске,
Уж где-то всё ж и мой растёт ранет.
Хотя и солнца вроде тоже нет.
Не злость, не грусть, не мрак, не бессердечность.
Безвременье. Не вечность. Не конечность.
Да и в тебе бессилия змея.
Хотя и бьёт в меня судьбы струя.
Зову-молчу как будто чертовщина.
И вовсе я не ветер, а мужчина.
Во времени бесчувственно кричу.
И бессловесно точечно торчу
Всё в той же точке, ею замыкаясь.
С её причудами смирившись и свыкаясь.
243
С её причудами смирившись и свыкаясь,
Коллапс возник, на точке замыкаясь.
И лишь мечта, безмолвствуя, лютует.
Пространства нет. И время не пустует.
Где наша цель, вот там и бесконечность.
Так думал я. А где ж, простите, вечность?
Да и, слегка кометами светясь,
Энергии системою вертясь,
Продуктом стал я атомных реакций.
Сторонник доброты и прочих акций.
Последний гриб цепных реакций взрос
Сквозь мглу вечерних тихих влажных рос.
И тут я вдруг в амбицию полез.
И предо мной шумящий летний лес.
242
И предо мной шумящий летний лес.
Красавец не задымленных небес.
И кровь Петра, Сюзанны и Гезюль.
И скрежет пуль, и дремлющий июль.
И умолкают в окнах голоса.
И умирают молча небеса.
Всё это безразлично было мне.
Пошёл крушить соседей я в Чечне.
А то, что я совсем забыл о нём,
Не вспомню я ни вечером, ни днём.
Живу без цели, друга и вина
Причудливыми вымыслами сна.
Не я виной тому, что я в рассвете
Увидел в тишине виденья эти.
241
Увидел в тишине виденья эти
Я на заре. Буквально на расцвете.
И в деле, и в супружеской постели,
Завидуя тому, кому везло,
Я размещён иглами в юном теле.
Да и для жизни сам ищу число
На широте своей звериной кожи.
Иду играть в старинное лото.
И вот, свою надежду уничтожив,
Я верю в то, что общество не то.
И восклицаю: «Эти мне уроки!»
И восторгаюсь, убегая в лес.
И изгоняю из себя пороки,
Чтоб избежать исчадия небес.
240
Чтоб избежать исчадия небес,
Подумал я: не встретился ль мне бес.
Она ж нежна и сдержанна предельно
И в групповом экстазе, и отдельно.
И это длится десять с лишним лет.
И я возглавил весь кордебалет.
Она в делах и в чувствах не скупа.
Обнажена порою до пупа.
Как девушка, раздетая до пупа,
Она глупа! И на желанья скупа.
И возглавляю я кордебалет.
Да и хожу туда уж восемь лет.
Тут я проснулся, вздрогнув на рассвете.
А чудеса всё ж были на планете.
239
А чудеса всё ж были на планете.
И тут я и нашёл себя в сонете.
До нестерпимо радостного зуда
Мне захотелось верить в это чудо.
И в доброты таинственном двуличье
Чудес величье в нашем неприличье.
Вы верьте бело-дымным небесам,
Отдавшись безрассудным чудесам.
Да и другим познать бы их не худо.
О, я уже познал такое чудо!
Я находился на планете сам
При тусклом уходящем в вечность свете.
Да, я поверил этим чудесам.
И в чудеса я верю на планете.
238
И в чудеса я верю на планете.
И я поверил в превращенья эти.
Они пришли со Страшного суда
И не бояться рабского труда.
Лежавшие и рядом, и на мне,
И пребывавшие в желании и в лени,
Возможного просящие в цене,
И глубоко любившие на сцене,
Меня пленили радостью в заре.
И было чудно в чувствах и в игре.
Уж на кого хотел я опереться,
То на того сумел я насмотреться.
Меня имел, конечно, на примете
Тот, кто не знал про превращенья эти.
237
Тот, кто не знал про превращенья эти,
Меня имел, конечно, на примете.
Зазолотился неизменный луч.
И воздыханьем бесконечных туч
Уж открывалась нам природы дверь.
Так думал я. И в этом ты мне верь.
Был, ощущаясь, далеко не мнимым,
Незаменимым, да и несравнимым
Тот запах шелестящих тихо рос.
И поезд шёл оттуда под откос.
И между рельс уже летел вагон.
Она ж была восторженнее птицы,
Ложась на гладь шершавую погон,
Поверив в неземные небылицы.
236
Поверив в неземные небылицы
Той, что ему ложилась на петлицы,
В нешироко расставленные трубы
Он вдвинул вдруг всепламенные губы
В порыве страсти, радостно любя.
И отдавал он ей всего себя.
Он был правдив, и нежен был на теле,
Отдавшись ей в надушенной постели.
Не зная суеты и огорченья,
Он оценил своё предназначенье.
Любви, надежды, радости и веры
Познал он тут приличные примеры.
И тем, что он собою нагулял,
Меня он бесконечно удивлял.
235
Меня он бесконечно удивлял
Собой и тем, что там он нагулял.
Он возникал в неповторимый час
Из пальцев тонких, трепета и глаз,
Из ног и рук, округлостей и уст
До истощенья. И являл он куст
Собой. И вам осталось восемь дней.
Таким он становился там упорным.
А проведёшь ладонями по ней,
И обовьёшь ее, бывало, формы.
Едва коснешься воспалённых уст,
Как из него восторженность струится.
Если кустом считать избыток чувств,
То он тогда и прыгает как птица.
234
То он тогда и прыгает как птица,
Впиваясь в плоть. Не дремлет ягодица
В потоке безответных начинаний
И от порывов радостных стенаний.
Во мне уже исполнилась струя.
Рука моя трепала гладь ручья.
Бывать в гостях у девушки и тёти
Я не люблю. Но ранее любил.
Сочившимся из неуёмной плоти
Предметом был и я. И знал я пыл.
Я жил в потоке знаков фигуральных.
И мир меня, конечно, удивлял.
И полон был я вымыслов моральных.
И я следов нигде не оставлял.
233
И я следов нигде не оставлял.
И тут ему я трепет позволял.
И я воскликнул возбуждённо: «Ишь!»
И дерзок был он, будто он Иртыш.
А где-то разлилась большая Волга.
Я отдыхал. Но длилось то недолго.
Он слаще мёда и мокрей воды.
Желал он в пашню высадить плоды.
И уж потом продолжить прежний путь.
Но у меня он должен отдохнуть.
И я сказал: «О, я не триждыглав!»
И мы встречали лепет бурных лав.
Вулканили межзвёздные вопросы.
И высыхали под ногами росы.
232
И высыхали под ногами росы.
И двигались за окнами торосы.
Мы помечтали о ночной пирушке.
И выпили ещё по полной кружке.
И с мёдом там стоял огромный чан.
Вошли мы в дом. И сели на топчан.
И там горела надпись: «Это ваш».
И тут мы и вошли в ажиотаж.
И я его туда и затащил.
Зачем, подумал я, и залущил.
А он шептал: «А, может, и не надо?»
А я шагал тревожно по кустам.
И замирала меж кустов прохлада.
А он резвился неизменно там.
231
А он резвился неизменно там.
Я слышу тихий трепет по кустам.
И я целую плоть его руки.
Вечерний сумрак. Сырость у реки.
Стоял я возле запертых ворот,
Осуществляя вод водоворот.
Бежит движенье молча по росе.
Я белку вижу в быстром колесе.
Святая поступь тьмы и покаяния.
А в глубине полярное сияние.
И над вулканом огненный кошмар.
Летят куда-то через рощу осы.
А к нам склонился радостно комар.
И доедаем мы с тобой отбросы.
230
И доедаем мы с тобой отбросы.
Творог мы съели, допиваем росы.
Любви мы крошим праздничный пирог
Меж стройных ног у вьющихся дорог.
Плескалось утро в красных парусах,
Теряя звёзды в дымных небесах.
В бокалах кровь. Её с восторгом пьют.
Играют вальс. Все кружатся, поют.
Скрипач на скрипку был там уронён.
А патефон к роялю был склонён.
И мир явился мне кровавой нимфой.
Я ранен был. Кровь лилась по устам.
Лететь не мог я. Был исполнен лимфой.
Шёл я вперёд по хоженым местам.
229
Шёл я вперёд по хоженым местам.
И с юной самкой где-то, видно, там,
Скрываясь под прохладою в кустах,
С улыбкою на розовых устах,
Тех многих мы впервые увидали.
Они летели сквозь ночные дали.
Кусачих и безумно ножевых
Я видел средь подобных и живых
Ночных лесных той камарильи гидов.
И насчитал я их двенадцать видов.
Потом я лёг на лапки и уснул.
Верблюд мне недоверчиво кивнул.
Хотел я сделать что-нибудь ещё.
Но сел комар мне прямо на плечо.
228
Но сел комар мне прямо на плечо.
А я хотел сказать ему ещё,
Что буду жить я в доме короля,
И радость, и страдание внемля.
И землю ожиданьем я объемлю.
Пускай все дремлют, удивляя землю.
Потом уснул я около ручья.
Да, я два раза дёрнул шнур хлопушки.
И не стоять мне у лесной опушки.
Ты, знаешь, эта хата не моя.
И я ему резонно отвечал,
Что я таких не жду уже чудес.
А он мне что-то радостно кричал.
Кто он? Ещё совсем не взрослый бес.
227
Кто он? Ещё совсем не взрослый бес
Увидел мир недремлющих небес.
И чувств глубоких радужную сень
Я ощущал в тот влажный тихий день.
И утра звёзд мерцающую рань,
И ночи плынь, и мирозданья дань
Мне возвратил поток текущий в лес,
Что воссоздался радугой небес.
И неподкупен был он как Россия,
Мой антипод, предтеча и мессия.
Преодолевший безразличья страх,
Вселенской мыслью вечность обогнувший,
Оживший на невидимых ветрах,
Он мне явился, предо мной мелькнувший.
226
Он мне явился предо мной мелькнувший.
И полу дремлющий, и глубоко уснувший.
Горел он в вечном огненном маразме,
Дымясь восторгом в воздухе и в плазме.
Из электронных плат уж в нём самом
Был создан мир искусственным умом.
Ещё стоял там полу человек
В той темноте не растворённых век.
Узоры рёбер, воздух, голоса.
Чернели земли. Тлели небеса.
Грудь волновалась. Я вошёл в огонь.
Идущий запах, а вернее, вонь
Вливалась в серебристый дымный лес,
Не восторгаясь трепетом небес.
225
Не восторгаясь трепетом небес,
Я и вошёл туда, в сребристый лес.
Да и грустить я сразу перестал,
О чём я прежде даже не мечтал.
Я в предстоящее хотел взглянуть.
Вселенная, в твою вникал я суть.
Не нарушая времени режима,
Хотелось мне дерзать, любить, творить,
Изобретая из фольги и дыма.
И я пытался что-то говорить.
Почувствовав высокий луч накала,
Я углубился в необычный лес.
И голосом певицы из ла Скала
Стал восторгаться средь ночных небес.
224
Стал восторгаться средь ночных небес
Ещё и тем я: как задумчив лес.
И оттого тут мне и стало грустно.
Безумец тот, кто сам же и соврёт
Себе в своё пустое утра русло.
И я вздохнул и сделал поворот
В тревожные закаты зоревые.
Попутал уж меня как видно бес.
Я породил болезни лучевые
И воспарил в таинственность небес.
Высотные мы стали строить зданья,
Чтоб превзойти в размерах шумный бор.
И верил я в нетленность мирозданья
Прошедшему и в пику, и в укор.
223
Прошедшему и в пику, и в укор,
Я и зашёл в неосквернённый бор.
И, загрустив в кромешной ночи мгле,
Всё изменилось в вымершей земле.
Переродив былины века в быль,
Мы строили Гулаг и Чернобыль.
Мы и придали регулярность злу.
Спилили мы берёзу и ветлу.
Ну, а затем и сели на иглу.
И в звёздную безветренную мглу
Мир воплотился. Рассыпались горы.
И, уж себя по-прежнему любя,
Мы уносились в дальние просторы.
Была уверенность, что я люблю тебя.
222
Была уверенность, что я люблю тебя.
И пусть живёт, передник теребя,
Любовь моя. И ты люби меня.
И ты со мною села у огня.
И понял я, что нету в том вреда.
И я пошёл по звёздам в никуда.
В душе я ожидание берёг.
А Козерог стоял у двух дорог.
По звёздным далям плыл безмерный мрак.
Жизнь повернулась словно в речке рак.
Не волновало, не гнело, не ныло
Пространство, что не брезжило, не стыло.
И гранью ночи грусть меня съедала.
Ну, а душа всё что-то ожидала.
221
Ну, а душа всё что-то ожидала.
И гранью ночи грусть меня съедала.
Я возрождал тот образ мира средний
В любовнике, бросавшем в море бредни.
Прощался я с идущею порой,
Спокойно восседая за горой.
И о былом в безвременье мечтая,
Я оставался, в образе летая.
Текло дерьмо повсюду вездесущее.
Любить и ждать высокое и сущее
Я научался, многое любя.
И от любви чуть не убил себя.
И я совсем бесхитростно живу
У тихой речки. И глупцом слыву.
220
У тихой речки. И глупцом слыву.
И я совсем бесхитростно живу.
Ещё я и в былые вечера
Той зависти безудержной не ведал.
Из серебра и мраморного бра
Я у соседа прежде не обедал.
И жгучей боли в сердце оттого
Еще душа не ведала, страдая.
Прообраза сознанья моего
Не знал я, ничего не ожидая.
Ещё мою не поглотила цель
Горохом в стену или в лоб зубилом
Та твердь земли. И свежая постель
Ещё всю эту радость не сгубила.
219
Ещё всю эту радость не сгубила
И твердь земли. И как горох в зубило.
Никем ничей и просто никакой.
И кто-то там взметнулся над рекой.
Но всё ж стояла в мире тишина.
А тишина мне больше всех нужна.
Так где же я? И что это такое?
Не нахожу я прежнего покоя.
И оказался тут я у огня,
Что окружал и рощу, и меня.
Я чёрен, да и бел. И ветер вей
Мечте своей, где ночи суховей.
Так думал я. И верил всё сильней,
Что нету здесь не посрамлённых дней.
218
Что нету здесь не посрамлённых дней,
Я и заметил средь ночных огней.
А так, как нас тут будто не бывало,
То не таким желаньем, как бывало,
Сознание меня и донимало.
Меня и не было, и было, и немало.
И светом звёзд мир радовал меня.
Наитием, да и прохладой дня,
Рисуя мне всетрепетные тени.
Таков был мир. И без тоски и лени
Хвостом спросонья изливал я гнев.
А пёс рычал, вращаясь суетливо.
И в это время, цепью зазвенев,
Он проводил час утренний счастливо.
217
Он проводил час утренний счастливо.
А время растекалось молчаливо.
Ах, бесконечно прожитого жаль!
И всё плывёт в неведомую даль.
Когда в тебе жизнь истинного мнимей,
Суть мнимого гораздо ощутимей.
А красота безудержно ранима.
И ширь небес вокруг необозрима.
И неизменною пылает красотой
Безвременье в сравненье с пустотой.
Уж берега безжизненно раздеты.
Вина налей, и выпей веселей!
И ты готов. Но кто ты? Да и где ты?
Не погреши пред совестью своей.
216
Не погреши пред совестью своей.
И уж готов ты доверяться ей.
И ты доволен. Ты ещё живой!
Но ты склонился буйной головой.
И там, и тут твоя судьба сокрыта.
Покрыта карта, карта не покрыта.
И руки у тебя уже дрожат.
Тебя тревожат низменные чувства.
Слаба душа. Ты ищешь наугад.
То пусто ставишь ты, а то не пусто.
Играл бы ты в настольное лото,
Не будь ты гордым, смелым и счастливым.
И поступил ты так. Но ты-то кто,
Сей оценив поступок справедливым.
215
Сей оценив поступок справедливым,
Таким вот ты становишься пытливым.
И уж тебя, возможно, перерос
Не задающийся тобой вопрос.
Себя ты сам опровергаешь? Нет?..
И что же ты заявишь тут в ответ?
И ты уже повсюду и везде.
И нету там обратного движенья,
В котором всё в неведомой среде.
И ты обрёл такое положенье.
И нет уже тебе до тела дела.
И вот душа твоя туда ушла.
А ты душою называешь смело
Свою природу, что тебя звала.
214
Свою природу, что тебя звала,
Душой зовёшь ты. И не держишь зла.
И он тебе не люб, как нувориш.
Но ты ему о чём-то говоришь.
И собеседник твой уже не тот.
И ты стоишь над пропастью пустот.
Ты не погибнешь средь безмолвных льдин.
Не растворишься в прах, и не утонешь.
Ты честь хранишь. И ты всегда один.
Не похоронишь близких. Не уронишь
Престиж ты свой. И весело живи.
Не поплывёшь ты по живой планете.
И где пристать нам к берегу любви?
И где, скажи мне, есть причалы эти?
213
И где, скажи мне, есть причалы эти?
Ты не на том и не на этом свете.
И, знай, ты не погибнешь никогда.
Лети, лети, лети, моя звезда.
Огромен мир, и в нём без счёта дыр.
А выпить, так хотя бы и чефир.
Из черных дыр мы можем спечь пирог.
И Рыба есть, и Рак, и Козерог.
Запас велик и углей там и смол.
Горит костёр, над ним висит котёл.
Потоком вместе мы и унесёмся.
И мы, возможно, этим и спасёмся.
Пускай ковчег, скользящий без весла,
Преодолеет все препоны зла.
212
Преодолеет все препоны зла
Пускай ковчег, скользящий без весла.
Среди всеобщей мирозданья стужи
О вечерах прохладою досужих,
О жизни отгремевших прошлых дней
Мы отрешимся, пребывая в ней.
Наедине с неведеньем оставшись,
И с ближними и дальними расставшись,
Простившись и с надеждой, и с судьбой,
Остались мы уж только вот с тобой.
Планете той пришёл уже конец.
И вот давно не ходит по планете
Пришедший из неведенья юнец.
Тот, кто, как я, без цели жил на свете.
211
Тот, кто, как я, без цели жил на свете,
Он и за всё и был тогда в ответе.
И так он прожил. Так же прожил я.
И понимал я сложность бытия.
И был я горд, и был я терпелив,
Любовь испив, и капли не пролив.
Я пить хотел. Хотел искушать кашу,
Господний путь пройдя, расквасив чашу.
А потому, что представлялся даром
Мне этот мир. Я жил тогда недаром.
Гордился я. И этим дорожил.
Жил не тужил до тех я пор, как жил.
Был восхищён. Вот так ликуют дети.
Ах, только ль я без цели жил на свете!
210
Ах, только ль я без цели жил на свете!
Так излагал я рассужденья эти.
Лишив себя и правды, и надежд,
Величьем упивался я невежд.
Гордился я. Ты, опьянённый ядом,
По голове целебным жизни градом
Ударенный. Так и меня ударь.
О, ты великий мудрый царь природы!
Душою ты премерзостная тварь.
И, покорив моря, слагал ты оды.
Ну, а бывает и наоборот.
Таким порою видится в рассвете
Самодовлеющий безумием народ.
Да и простятся нам поступки наши эти!
209
Да и простятся нам поступки наши эти!
И так порой случается в рассвете.
Ну, а бывает и наоборот.
Самодовлеющий вперёд идёт народ.
Хлебнув беды, да и изведав лиха,
Мы ищем с вами вход и ищем выход.
Спастись от нас вот в этот самый час
Мечтаем мы. Получится ль у нас!
Мы на кофейной жижице гадаем.
Балык съедая, мы его съедаем.
Съедая сёмгу, кету и балык,
Мы и съедаем палочку-шашлык.
Величьем духа мы себя и нижем
По сути лишь на то, чем мир и движем.
208
По сути лишь на то, чем мир и движем,
Величьем духа мы себя и нижем.
Ну, а о теле даже не пиши.
И можешь тут лишиться ты души.
Где жар времён и едок, и остёр,
Там и летим мы прямо на костёр.
Хоть совершай тут смертные прыжки.
И вот уже расставлены флажки.
Но человек не ласковей зверья.
Он повторяет поступь егерья.
Уж таковы законы всех времён.
И мы лелеем таинство имён.
Осуществляя мир из пустоты.
Да и живём во имя красоты.
207
Да и живём во имя красоты,
Осуществляя времени черты.
За это ты хоть сразу умирай.
И там наступят мир, покой и рай.
Какою будет наша жизнь потом
Великого учения о том,
Решишь ты сам в безудержном движении.
И победишь противника в сражении.
Как гармоничным быть душой и в теле,
Уж это ты показывай на деле.
Охвачен ты желаньем непростым:
Не быть балластом времени пустым.
И весь народ такой же целью движим:
Не заменить судьбы своей престижем.
206
Не заменить судьбы своей престижем.
Уж весь народ такою целью движим.
И, одолев противника в бою,
И охранив республику свою,
Ты и сумел желанья все учесть,
И защитить свободу, мир и честь.
И мы судьбу доверили народу:
Губить друг друга в битве за свободу.
И потому повсюду беспредел.
Нас обманули, проведя раздел.
Да уж проклятая буржуйская порода
Все отняла богатства у народа.
Желаешь ли, как и они, и ты,
Осуществить заветные мечты.
205
Осуществить заветные мечты
Желаешь ли, как и они, и ты.
Увидел ты нацистскую Испанию.
Вот так они продумали компанию.
И указаний их народы ждут.
И уж они народы в бой ведут.
А вожаки в народе тоже есть.
За землю, за свободу и за честь
Тут на буржуя ты пошёл войной.
И встал народ единою стеной.
А мироед давай тебя трепать.
В кровати спит буржуй. Удобно спать.
Да и народ, насколько это можно,
Заснул и глубоко, и безнадёжно.
204
Заснул и глубоко, и безнадёжно
Народ настолько, уж насколько можно.
Народ желает в койке почивать.
И отдавать не хочет он кровать
Буржуйскую. И загрустил народ.
А вышло всё совсем наоборот.
Достигнем высшей в мире красоты
Мы, отменив и Пасху, и посты.
Посты поставим около портов.
И перебьём буржуев, как скотов.
А вечер надвигается понурый.
И мысль моя простёрлась далеко.
Ему легко. И тучи в небе хмуры.
Нести себя мы будем высоко.
203
Нести себя мы будем высоко.
И мысль моя простёрлась далеко.
И я стою. Пришиблен, словно бич.
А тут Ильич бросает в небо клич.
Вот прохожу я около ЦеКа.
Вот, вижу, поднимается рука.
Иду я дальше, и о чём-то вру.
А он ей дал не больно по бедру.
Она его плечом легко задела.
Торгует телом, молча, вместо дела.
Я удивлён. Они схлестнулись торгом.
Парторга вижу с девушкой комсоргом.
Знакомлюсь с ними около райкома.
Душа моя с желанием знакома.
202
Душа моя с желание знакома.
Знакомлюсь с ними около райкома.
Вошёл в метро. А было время пик.
И грусть моя впирается в тупик.
И изменить нам это не дано.
Всё ложь. Продажно. Пошло и смешно.
Я к страшному открытию пришёл.
И в грусти я тогда назад пошёл.
И мой порыв был следствием чреват.
Не виноват я был, не виноват.
Да и прольётся к нам небесный свет.
Я ждал, что на вопрос ты дашь ответ.
Но видел я, что и ответа нет.
Лелеял память я ушедших в бездну лет.
201
Лелеял память я ушедших в бездну лет.
И избегал я зависти и бед.
Но возмущён я повседневной ложью.
И жизнь свою я тут и проклял божью.
Стоят стога за перезревшей рожью.
А я иду туда по бездорожью.
И спать так хочется, что и мороз по шкуре.
А вечер надвигается понурый.
Там куры, утки, свиньи. Боже мой!
Да и коза не доена у дома.
И жеребец не поен мой хромой.
И там ведь и не убрана солома.
Я обещаю, только выпью водки,
Проделать путь обратный, не короткий.
200
Проделать путь обратный не короткий,
Я обещаю, только выпью водки.
И я сказал: «О, я устал, коллеги!»
Ты возмутился, заявив протест.
И восемьсот четыре за ночлеги.
Пять с половиной выпало на тэст.
И мысленно ты был в моём сонете.
И шёл ты дальше, мудрый паладин.
Вершитель всех деяний на планете.
Ты шёл один. Великий господин.
А за окном я ничего не видел.
Чего уж нет, того уж точно нет.
Я не судил его ни в коем виде.
Но я любил тебя. Вот мой ответ.
199
Но я любил тебя. Вот мой ответ.
И хоть я знал, да и не мало, бед,
Но этому раздумью уж кончина.
Конец всему. Всему, всему конец.
Нет дел небесных. Все земных причина,
Когда любовь касается сердец.
Не доверял я лести и коварству.
Ищу ответ, передаю привет
Тебе, коллега. Друг мой по мытарству.
Вот и пишу я на тебя навет.
А что я видел, то уж я и видел.
Чего там нет, того, конечно, нет.
Писать о том, что и в глаза не видел,
Не буду я. Даю тебе обет.
198
Не буду я. Даю тебе обет.
Тот не поэт, кто не изведал бед.
Мужайся, если держишься за гуж.
Будь терпелив. Будь сильным. Ты ведь муж.
Муж и жена, и дети - вот семейка.
Семья как истины и красоты ячейка.
А за любовь тебя благодарю.
Люблю, лелею и, притом, корю.
Мы два надёжных и весёлых друга.
Я и она. Мне верная подруга.
И вот она мне больше всех нужна.
Придёт жена, захочет есть она.
И я пойду варить тогда обед.
Тот не поэт, кто не изведал бед.
197
Тот не поэт, кто не изведал бед.
И каждый здесь и плут, и сердцеед.
И уж тебя на паперти уймут.
А если скажешь, сразу и поймут.
А то, что думает она, сказать неловко.
Не то, что думает бедовая головка.
И губки привирают. И поют.
А глазки-то, а глазки выдают.
Всеобщего добра и счастья для
Я засевал и нивы, и поля.
Хоть выводи ты из него породу.
Уж так старается он угодить народу.
Он лицемерию риторику пропел.
И каждый тут себя же и воспел.
196
И каждый тут себя же и воспел.
Один успел, а этот не успел.
Великому безвременью виват!
Не разберёшь, кто свой, кто виноват.
Но смещены уж, видимо, акценты.
Не навреди кредитом под проценты.
Всех обокрал и глазом не моргнул.
На церковь дал, на школу, на субботник.
И на культуру сотню отстегнул.
Дал тысячу, а двадцать восемь отнял.
Им хорошо. Пиши себе роман.
И как на паперти, летят к тебе монеты.
И ты обман, и всё вокруг обман.
Кто обездолен, вот они поэты.
195
Кто обездолен, вот они поэты.
Продолжу лучше эти я куплеты.
И лебезить, сюсюкать, ухмыляться,
Шутя, конечно, внукам умиляться,
Ах, не могу я, пальчиком грозя,
Когда уж не пойти совсем нельзя.
Придётся часа лучшего дождаться.
Мне комплексы мешают повидаться.
Да, мне его, чтоб повидать, так лень.
С рождения ему лишь пятый день.
Я нервно заметался на диване.
И вспомнил я о милом внуке Ване.
И тут я что-то громкое запел.
Но я не тот, кто в жизни преуспел.
194
Но я не тот, кто в жизни преуспел.
И тут я что-то громкое запел.
Той радости, что выражают глазки,
Я придавал таинственность огласки.
Да и за всякую я зацеплялся юбку.
Я впитывал в себя весь мир, как в губку.
И, в сущности, являлся просто губкой.
И увлекался я любою юбкой.
И я судьбу встречал без сожаленья.
Был одарён я силой представленья.
А кто фантазии разумной был лишен,
Тот и избегнет утра и рассвета.
Того глубок и безмятежен сон,
Кто поразил себя строкой поэта.
193
Кто поразил себя строкой поэта,
Тот и срифмует с апельсином лето.
И не о чем уж тут переживать.
Пора вставать. Рубаху надевать.
Круг вымысла с рассветом. И мечта.
За окнами, как прежде, пустота.
Я тайного намёка не лишён.
Ах, это сон! О чём вещает он?
Проснулся я. Чего мне ожидать?
Рукой подать. И тишь, и благодать.
Исчезло всё. До шкафа расстоянье
Полметра. И ковчега больше нет.
Меня привёл в иное состоянье
Разбуженный над озером рассвет.
192
Разбуженный над озером рассвет
Уж разливал окрест янтарный свет.
И в этот миг заплыли мы под мост.
Крича и задирая кверху хвост,
Высказывая грусть и сожаленье.
Накатывая на себя поленья,
Посыпал он горячим пеплом зад;
И закричал. А также он кусался.
По сторонам смотрел, вперёд, назад,
Витиевато семенил, чесался.
И говорил то «да», и тут же «нет».
И то козлом, то ланью притворялся.
Так выглядел разбежеенный рассвет.
И в солнце он при этом растворялся.
191
И в солнце он при этом растворялся.
Ну, а затем с весною он сверялся.
Так выпьем залпом, разом и до дна!
Налей-ка мне полней в бокал вина.
Бесстыжая она обнажена.
Есть у луны вторая сторона.
И быть собой она обречена.
Верна тебе законная жена.
И над землёй качается луна.
И не квадрат, а круглая она.
Ты ничьему не доверяй сужденью.
И говори то «да», а то и «нет»,
И не придёшь к другому убежденью,
Следя за прессой, веря лжи газет.
190
Следя за прессой, веря лжи газет,
Я не сказал ни трижды «да», ни «нет».
Набраться бы терпенья. Посему
Я тут скажу: не лишнее ему
Не обижать угрюмого соседа.
Он предок твой. Прямой потомок деда.
Как плод, рождённый трепетом мечты,
Я погружён в просторы пустоты.
И уж ковчег для этого я сделал.
И взялся я с желанием за дело.
И с жаром я творил, не унимался.
И вот покончить с этим я решил.
По мелочам я грезил и грешил.
Чем занимался! Чем я занимался!
189
Чем занимался! Чем я занимался!
Бес продолжал, пыхтел, не унимался.
Хоть сразу сочиняй о нём трактат.
И выдаст он об этом результат.
Он и детектором во времени проверен.
Во лжи и в клевете самоуверен.
В предательстве и в наглости бездонен.
И бесконечно туп и беспардонен.
Всяк сущий в мире враль и паразит
Твою сейчас натуру поразит.
Не знал бы ты тогда, кто душу тронет
Подобной мерзостью, где всё плывёт и тонет.
И не встречал ты б времени мерзей,
Не откажись ты от своих друзей.
188
Не откажись ты от своих друзей,
Ты не встречал бы времени мерзей.
Но это что? И что это такое?
Отдав минуты чудные покоя,
Тут я вещаю в статусе поэта
О чудесах и переливах лета,
Рождая звук на вылете и взлёте.
Да и кружусь в безвременья полёте.
А времена стремятся к небесам.
Поверил ты бы разве в это сам
В ладье летящей в беспримерном беге,
Уж не проснись сейчас вот ты в ковчеге?
Не пробудись ты нынче до рассвета,
Ты был бы чужд премудростям поэта.
187
Ты был бы чужд премудростям поэта,
Уж не проснись ты нынче до рассвета.
И не поймёшь, чья ноша дорога,
Как попадёшься чёрту на рога.
Всё то, что намерение имеет,
Не радует и быть собой не смеет.
Корову от бодливого козла,
Удар судьбы от сути ремесла
Я отличу, как и добро от зла.
Не обращусь я в глупого осла.
Не попадусь я ночи на эфес.
И здесь меня позвал из леса бес.
Не поселись ты на ладье моей,
Ты не узнал бы о судьбе своей.
186
Ты не узнал бы о судьбе своей,
Не поселись ты на ладье моей.
Я с нашим миром жажду примиренья,
И понимаю сущность намеренья.
И аромат невозвратимых лет
Приветствую. И пусть прольётся свет.
Я мыслящих и мудро, и светло,
Имеющих икс-энное число,
Увидел между особей чарующих,
А может, где-то даже существующих.
Вершитель дел невиданных чудес
Я буду жить средь дремлющих небес.
Но я не знал ещё тогда про это,
И умирал в пути, и жаждал лета.
185
И умирал в пути, и жаждал лета.
И вот, являясь в образе поэта,
Среди фантазий дремлющего света
Я не ищу вопроса без ответа.
И утка, и мелодия, и краб,
И будущий, и страждущий, и раб,
Невидимый, и что-то говорящий,
Летящий и висящий, и парящий,
Над бездною безвременья склоняясь,
Тревогою познания пленяясь,
Желаньем постижения горя,
Я и живу себе благодаря.
И, пролетая молча через это,
Я чуть не умер в образе поэта.
184
Я чуть не умер в образе поэта,
Пока я всё тут и осмыслил это.
И не плывут по травам больше росы.
И я не буду ставить тут вопросы.
Когда готов на всё у вас ответ,
То говорить нужды об этом нет.
И хорошо, что мы с тобой не лживы.
И вот уж мы и не мертвы, но живы.
И с нашим миром в чём-то сообразны.
И тут равны все и однообразны.
И нас несло в пространствах и веках,
Скрывая в бело-дымных облаках.
Я б не заметил мрамора рассвета,
Не будь я тенью дремлющего света.
183
Не будь я тенью дремлющего света,
Я б не уснул тогда и до рассвета.
Весь мир тонул, как в море корабли.
Обрывки неба. Не было земли.
И, в воду глядя, видел я на дне:
Река текла в туманной тишине.
Вставало солнце. Небо оживало.
И нас скрывало утра покрывало.
И проплывали синие форели.
Котлы дымились и костры горели.
И волны серебрились лёгким бегом.
И птицы пролетали над ковчегом.
И солнце поднималось из-за леса.
И ночи тут рассеялась завеса.
182
И ночи тут рассеялась завеса.
И не страшусь я козней наглых беса.
Из жизни той уж я по жизни этой
Себя перемещаю эстафетой.
И вот я снова жив и наплаву.
Пока я мыслю, я еще живу.
Потом умру. И мой тебе ответ:
Не говори ты «да», молчи ты «нет».
Нет, я, как видно, дальше поплыву.
А лёгкость мысли вровень божеству.
Ты отдыхаешь в радости и неге,
Когда в прохладно тонувшем ковчеге
Решился ты и жизнь начать сначала.
И что-то там внутри тебя кричало.
181
И что-то там внутри тебя кричало.
И ты решил: «Начну я жизнь сначала».
И грудь твоя восторгом налилась.
Кому-нибудь твоя душа далась.
Она сдалась, и это было нужно.
А там уж и лилась беседа дружно.
Не видел я такого и в кино.
Движение бездействия полно.
А вдоль реки, за тёмною водою,
Я шёл туда, где видел за грядою
Как у воды резвились два огня.
Мой антипод, гуляка и повеса
Там засмеялся, увидав меня.
Потом, не выдержав, он скрылся в чаще леса.
180
Потом, не выдержав, он скрылся в чаще леса.
Вот так я жил, вникая в мысли беса.
Но и надежды тоже не терял.
И я себя ни в чём не укорял.
А также и кому-то сострадал.
И тут за всем я долго наблюдал.
Когда других в подобном уверял,
Тогда ничто я в жизни не терял.
Да и себя ты будешь уверять,
Когда её ты сможешь не терять.
А жизнь сказала: «Ты остался с носом.
Где та гора, что, в сущности, дыра?»
Себя я сам всю ночь пытал вопросом.
Наш поединок длился до утра.
179
Наш поединок длился до утра.
Смотрю я вверх и вниз - везде дыра.
Всё это только Господу известно.
Цепляюсь я за жизнь свою, кажись.
А где она? И за какое место
Держусь я в ней? О, время, отвяжись!
Как говорится, ляг и умирай.
И в этом лишь, в одном лишь в этом смысле,
И в теле беспорядок и раздрай.
За вечностью мои бродили мысли.
Но, понимая, что уж я ослаб,
И понимал я, что притом я раб.
Не чувствуя ни радости, ни боли,
Уж думал я, что я тобою болен.
178
Уж думал я, что я тобою болен,
Не чувствуя ни радости, ни боли.
Ну, а вдали сияли шапки гор.
И тут мы прекратили этот спор.
Не знать того, что я себе представил,
Не верным будет. Кто меня заставил
Мной не решённый странный знать вопрос,
Что без меня решительно пророс?
И ничему я их не научил.
И здесь себя я и разоблачил.
И я сказал: «А я его придумал».
И тот вопрос меня же занимал.
Когда осмыслил я его, я думал,
Что в этой жизни что-то понимал.
177
Что в этой жизни что-то понимал,
Я думал. А вопрос был и не мал.
К тому же, всех я ранее встаю.
А если надо, громко я пою.
И хорошо, когда уходит пьяница.
А как расстанется, так с кем она останется?
Мы не расстанемся с желанием сейчас.
Уходят те, кто выжил возле нас.
И, как и я, с надеждой ожидают
Прощенья. Да и дурью не страдают.
Из-за того, что пьём мы алкоголь,
Подумал я, уж не лишён я воли.
Боль претерпев и презирая боль,
Соперник мой тут закричал от боли.
176
Соперник мой тут закричал от боли.
Что значит «квантум сантис бранда воли».
Не делать что, а что это такое.
И жизнь вокруг представил я такой,
Когда касался я её рукою.
И понял я, что нужен мне покой.
Отвергнув и потери, и страданья,
Среди таких вот мной желанных тел,
Я чувствовал и радость ожиданья,
И всё же я тебя любить хотел.
В неразделённом этом разговоре,
Не знаю, всё ль, не всё ль я понимал.
А он со мной, во мне кричал и спорил.
Вот так я этот мир воспринимал.
175
Вот так я этот мир воспринимал.
Не знаю, всё ль, не всё ль я понимал.
И уж за мною не пошёл народ.
И всё я совершал наоборот.
Всё делал я всегда напротив всех.
И шёл я не туда, где был успех.
Я не согласен с принятым движеньем.
И никогда не мог рассудку внять.
И я уже смирился с положеньем.
И мне пришлось себя же и унять.
«Ага! Опять ты остаёшься с носом! -
Тут, как награду, слышу я в ответ. -
Не задавался б больше ты вопросом.
И думал бы, что и вопроса нет».
174
И думал бы, что и вопроса нет.
Как нам найти желательный ответ?
И радость обретающий в борьбе,
Всё ищущий спасения себе,
В раздумьях ожидания и в маске,
Безудержно в безумствующей пляске,
И пляшущий на времени балу,
Попавшийся случайно на иглу,
Упавший и не выплывший в вине,
Подумавший о мёртвых на войне.
И тут, предавшись скуке и кручине,
Наивен он по этой же причине.
Заменит нам привычный звон монет
Спасительный во времени сонет.
172
Спасительный во времени сонет
Заменит нам привычный звон монет.
Чтоб от себя хоть где-то отдохнуть,
Не спорь с собой, и мы продолжим путь.
Я созидатель, я и разрушитель,
Я и диктатор, судеб я вершитель.
И жизнь меня к итогу привела.
Мои безнравственны поступки и дела.
Не изменить уж мне свой дерзкий нрав.
Имеет право тот, в ком больше прав.
Мир погибал в разрывах и анклавах.
А в это время, от кровавых бед
Спасаясь, я пишу с душой о нравах.
Других оценок в этом мире нет.
171
Других оценок в этом мире нет.
И я лелею тихий звон монет.
Легко, светло, умно и бесконечно
Она под нами стелется беспечно.
Или закручивает по спирали винт.
Или тебя заводит в лабиринт.
Но тяжела туда моя дорога.
Я дорожу тобою. Ты пряма
И нравственностью высшего порога,
И ощущеньем здравого ума.
А истина? О ней пишу сонет.
Ах, я горжусь не блёстками монет!
И ищет всё ж она в душе ответ.
А там его, ответа, просто нет.
170
А там его, ответа, просто нет.
И ищет всё ж она в душе ответ.
И сохраним мы жизнь себе свою.
Но если не убьют меня в бою,
То там она родит тебе ребят.
Да и в бою его не угробят.
И этим мир желаний не нарушив,
Убив врага, семью его разрушив,
Он стал и дерзок, и жесток в бою.
А уж потом построил он семью.
Валюту зарабатывая в танке,
Он отдаёт себя в пучину бед.
Все сбереженья сохранил он в банке
В той жизни, где, по сути, жизни нет.
169
В той жизни, где, по сути, жизни нет,
Он сохранил наличие монет.
И каждый каждому тут лютый враг и зверь.
Свобода нравов, говорят, теперь.
Она была мне верною подругой.
Борясь за ближнего, за женщину, за друга,
Он дважды жизнь не в силах положить.
Но этот век желает он прожить.
И не такой прожить бы нам судьбою.
Гордиться б ею. Жертвовать собою.
Прощай! И по щеке текла слеза.
И посмотрел он ей тогда глаза.
И понял он своё предназначенье.
И будет знать лишь боль и огорченье.
168
И будет знать лишь боль и огорченье.
И понял он своё предназначенье.
Тогда решенье принял он мгновенно.
Умел он жить легко и вдохновенно.
Он предан был нас сблизившим мечтам.
И спас меня. А сам остался там.
«Ты жди любви и радостных вестей.
Живи спокойно и рожай детей».
Так он с улыбкой мне тогда сказал.
Обвал гремел. И он меня связал.
Шёл камнепад громадою могучей.
Едва забрезжил, помню я, рассвет.
Меня спасая, он погиб под кручей.
И вот тогда я встретил утра свет.
167
И вот тогда я встретил утра свет.
Меня он спас грядущему в ответ.
Порой работа даже увлекает.
Всё хорошо. Лиц череда мелькает.
События рождают в сердце смех.
Продажная опошленная шутка.
Профессия древнейшая из всех.
Валютная, что скажешь, проститутка.
Иены, марки, доллары и центы.
Расплата и работа, и проценты.
И каждый раз, как и всегда, точь-в-точь.
Ни радости, ни слёз, ни огорченья.
И тот, кто тут проводит с нею ночь,
Не угадает цели назначенья.
166
Не угадает цели назначенья
Тот, кто проводит с нею ночь отмщенья.
Внизу овец несметные стада.
Умойся. Вот согретая вода.
Уже трещит искрящийся костёр.
Вставай! Проспишь весёлый трепет гор.
Целую на заре тебя, бывало.
Картошку жарю, уж нарезал сала.
Снега блестят на верхних кручах гор.
Ты спишь ещё, а я разжег костер.
Я спас тебя, сведя в обход обвала.
А, помнишь, как к тебе заря взывала?
Она зовёт нас в утренних ветрах
За неизбежность, что вселяет страх.
165
За неизбежность, что вселяет страх,
Она зовёт нас в утренних ветрах.
Оплачено валютой повсеместно,
Наиграно, рассчитано, известно.
Теперь иначе. Холодно и скверно.
По балке на заре ты шла как серна.
Уж не идти гуськом чреде коров
Сквозь тучу ненасытных комаров.
И не нести тебя мне там в рубахе.
И не дрожать нам в холоде и страхе.
Не встретит нас у школы пацаньё.
Не посещать уж нам лесные тропки.
Пацан, что первым был влюблён в неё,
Он не войдёт в чащобу леса робкий.
164
Он не войдёт в чащобу леса робкий,
Пацан, что выбивал в бутылках пробки.
Опять на Капри. Лучше б в старый лес.
Не то, не то. Уж катит Мерседес.
Москвич, тойота, форд. А вот рено.
Поспит немного и опять работу ждёт.
Ждёт вызова. И всё глядит в окно.
Потом оденется и тут же и уйдёт.
Кольцо подарит. Ты попробуешь на зуб.
И улыбнёшься краем влажных губ.
А силы нет. И это так печально!
Возбуждена. И вот в таких утрах
Разденешься при нём. И сексуальна!
И тут её пронзает стыд и страх.
163
И тут её пронзает стыд и страх.
И до утра работа на парах.
Потом минута тихого молчания.
Английский путает в секунды окончания
С французским. И ругается по-русски.
Благоухает нежно, по-индусски.
И никакого выспреннего пота.
Высокий класс. Профессия. Работа.
Ни тени непродуманного нерва.
Умна и образована как стерва.
И вся внимание. И смотрит вам в глаза.
Чиста, свежа, тверда в груди и в попке.
Пойдёт под душ, и выйдет как слеза.
И тут поест живительной похлёбки.
162
И тут поест живительной похлёбки.
Поглотит всех, кто дерзкий и кто робкий.
В работе словно жёсткая резина.
Здорова, высока, неотразима.
И пьёт как чёрт. И ни в одном глазу
В её улыбке сверху и внизу.
За то, чтоб провести хоть с ней минуту,
Ты тут отдашь и душу, и валюту.
Томит пучок курчавистых волос.
Да и терзает возбуждённый нос.
Так хороша, что и забудешь Бога.
Вот такова красотка длиннонога.
Как захочу, всё слушает меня.
Ах, не согреться нам и в бездне дня!
161
Ах, не согреться нам и в бездне дня!
Как захочу, всё слушает меня.
А облака чернеют. Грудь болит.
В реке плывет последний инвалид.
Тебе болит совсем твоя нога.
Мы безразличны или не фига?
И всё она сама же и решила.
Круговорот природа совершила.
Шумела в небе времени струя.
Ты не должна мне, и не должен я.
Никто из нас уж никому не должен.
…Мой собеседник, помолчав, продолжил:
…Кто не согрелся летом у огня,
Тот не поймёт, бесспорно, и меня.
160
Тот не поймёт, бесспорно, и меня.
Кто не согрелся летом у огня…
…Да и рождественская общая уборка
Звучит как русская народная разборка.
Или скандал в купальне у соседа.
И оказалось, что у них беседа.
Так по-испански пишется скандал.
И я тут с нею это угадал.
И стал я целовать свою соседку.
И стал крутить я быструю рулетку.
И подписал размашисто: «Зеро».
Закончив речь, я в руку взял перо.
Из россиян не понимает это
Тот, кто не верит мудрости поэта.
159
Тот, кто не верит мудрости поэта
Из россиян, не понимает это.
Тут если вечер, так уж точно вечер.
Когда она, не обижайтесь, Тетчер,
Он не зовёт премьер-министра дурой.
Такою западной немыслимой культурой
Он опозорит наших. Россиян.
А кто не пьян, тот целью обуян.
Не россиян такое не осмыслит.
Сперва дела, а уж потом и мысли.
Он и не знает, отчего он пьян.
А кто не пьян, тот и не россиян.
Из россиян уж не оценит это
Тот, кто не понял мудрости поэта.
158
Тот, кто не понял мудрости поэта
Из россиян, он не оценит это.
Напишут, что напиться я люблю.
И без бутылки будто бы не сплю.
И разнесут молву на всю Европу.
Охают. А теперь целуют в эту.
А журналисты эти? Так вообшшшэ.
Полсотни рож, послы и атташе.
Вокруг стола сойдётся всякой срани
Две сотни рыл. И результат стараний.
А там по-пьяни кто-то обосцыт.
Зароют в землю. Набросают веток.
А кто оценит? Кто меня простит
И словом добрым наградит за это?
157
И словом добрым наградит за это.
Но хорошо, что наступило лето.
И в теннис он не может. Еле-еле.
И в пьянке слаб. Хотя неплох он в деле.
С Чубайсом скука. Он совсем не пьёт.
И пусть придёт, нет, не Чубайс, а тот.
Люблю природу. Птиц люблю послушать.
Скажу, чтоб дали выпить мне и кушать.
А там и Рим. Туда моя дорога.
Нет, полежу-ка я ещё немного.
Косить луга я всё-таки могу.
Косил я и на этом берегу.
Как он придёт, я буду с ним построже.
Ох, уж схлопочет рыжий пёс по роже!
156
Ох, уж схлопочет рыжий пёс по роже!
Вонючий Лифшиц. Надо с ним построже.
Всё мне стабильность эту обещает.
В дефолт он всё на свете превращает.
Всё предлагает то войну, то мир.
Но где же тот, что обещал кефир?
Башку сверну. Уж не хватает мата.
Не думал я, что я такой фигнёй
Склоню на эти бредни Хас-Булата.
И россиян дудаевской Чечнёй
Не напугать. Погибли три бригады.
Пришлось бомбить. Я тысячи квартир
Разрушил. Ах, уж эти мне Масхады!
Ну что ж. Зато как чувствуется мир!
155
Ну что ж. Зато как чувствуется мир!
О, не успею, видно, я в сортир.
А я его уж что-то не боюсь.
Советский хочет возродить союз.
Опять Рыжков зашевелился. Коля.
Не много пьют, скажу я вам, у Коля.
В апреле у меня туда визит.
Прошла зима. Весна. Уж скоро лето.
Приватизируй, рыжий паразит.
Давай, давай! И то бери, и это.
Чубайс придёт, что я ему скажу?
Пора вставать. А там опять дорога.
Ах, видно, слишком долго я лежу.
Вот только зябко что-то мне немного.
154
Вот только зябко что-то мне немного.
И Райка тоже, стерва колченога.
Ну, правда, рыла больше не суёт.
А он не пьёт. Уж до сих пор не пьёт.
Так и остался с носом на мели.
Ах, подвели! О, суки, подвели!
И подвели ведь кто? Одни свои.
О, паразиты! Наглые уи.
Как вспомню Горбачёва и Форос,
Так всё один меня томит вопрос.
И про преступность мне сказали даже.
И знаю про войну я, и про мир.
Лежу я на пляжу. Нет, нет. На пляже.
Ах, чуден мир! Да и вокруг эфир.
153
Ах, чуден мир! Да и вокруг эфир.
А где же хрен, что не несёт кефир.
Всех упредил и про четверг орёт.
А тот придурок! Выродок. Бухгалтер!
Поганый пёс. И взяток не берёт.
Ну, подожди, вонючий рыжий ваучер!
Среди лесов, полей и рек, и мглы
Скажу ему. Пускай он примет меры
Для перспективы с умыслом. Козлы!
Как будто я его привёл в премьеры.
И что-то написали мне о том,
Что жив Дудаев. На душе осадок.
В парламенте бьют женщину крестом.
О, сколько тут отгадок и загадок!
152
О, сколько тут отгадок и загадок!
Люблю я спорт. Мне пот солёный сладок.
Всё! Надоело. Горько на душе.
Послы, козлы, министры, атташе.
Ах, не люблю я эту лживость морд.
Ну, за консенсус! И пойдём на корт.
Хотя уже и третий раз налили.
Я негодую. Я серчаю, бля!..
Они до нас всё это развалили.
А начинать нам выпало с нуля.
Не знаю, правда, что, но знаю я,
О чём сказать хотелось мне, друзья.
Уха не лошадь. Выдра не свинья.
Ах, хороша на озере струя!
151
Ах, хороша на озере струя!
Уха не лошадь. Выдра не свинья.
А я люблю хоккей. Люблю футбол.
И в этот раз она была пустая.
И вспомнил я бильярд и волейбол.
Ну, в общем, речь искомкали. Читая,
Я говорил: «А мне-то нахрена».
Потом добавил: «Дай сюда винтовку».
И тут ёще пришла моя жена.
Мы эту речь писали под диктовку.
И прочих гаже речь была моя.
И каждый там был мерзок. Да и гадок.
А, в самом деле, думал я, что я
Несу в душе прошедших лет осадок.
150
Несу в душе прошедших лет осадок.
Каких тебе там, мать твою, загадок.
Куда летишь ты, за какой анклав?
Молчит Россея, не дает ответа.
Крестьянам землю. Я, конечно, прав.
А бизнес, так всего важнее это.
Политике и прочему дерьму
Нас научили разуму-уму.
По глупости, а чаще так по-пьяни,
В неё влезали наши россияне.
Вдали трибуна брезжила, качаясь.
Бутыль была у каждого своя.
А пленум продолжался, не кончаясь.
К тому ж и речь потеряна моя.
149
К тому ж и речь потеряна моя.
Такого эдакого выдал я, друзья.
Берите всё. И тут уже по-пьяни
Ты скажешь: «Эээ, мол, так вот, россияне!»
И под закуску подмахнёшь указ.
Рука трясётся. Опрокинешь враз
Вина стакан. И сразу в сердце дрожь.
И я там был на пленуме хорош.
И снова слышу: «Дайте истукану».
И будто я тянусь опять к стакану.
Там я согреюсь около огня.
Я жду, когда наступит та минута.
И это длится уж четыре дня.
А цель моя шута. И даже шута.
148
А цель моя шута. И даже шута.
И вот уж он почти четыре дня
Всё кружится в двух метрах от меня.
И день проходит, как одна минута.
Ещё там горы всюду ветровые.
Поля и степи. Дали грозовые.
Прости, но я в тебе не разберусь.
В тебе, в тебе. О, ты, святая Русь!
Где ты, там и себя я не стыжусь.
Они гордятся тем, что я горжусь.
О том, что я ещё, увы, не умер
Идёт молва. Уж будто мужикам
Сам наливал я, как себе. И в Думе
Шёл тихий трепет по моим рукам.
147
Шёл тихий трепет по моим рукам.
Дарил его я бабам, мужикам.
Авторитет мой как бы был не очень.
Люблю хоккей. И в дикой бездне ночи
Открыть глаза с утра мне нету мочи.
Себя люблю, люблю себя я очень.
Потом я думал: «Всё наоборот».
Сперва сказал: «Да, я люблю народ».
И превратил всех в нехристей и выжиг.
И встал средь вышек, пол-Европы выжег.
Вот так же и медведи дуги гнут.
Поверив в перспективный шум минут,
Я клеммы там тогда и перепутал
И потому, что бес меня попутал.
146
И потому, что бес меня попутал,
Там клеммы я тогда и перепутал.
И бросил я туда кусок урана.
Смотрю и вижу: да, уже не рано.
Гляжу: вокруг тяжёлая вода.
Однажды шёл я сам не знал куда.
Я начал повесть. Случай не случаен.
Потом поставил подпись жирно: «Каин».
И написал размашисто: «Зеро».
И заточил гусиное перо.
А кто я, с кем и почему, и где я?
Лежу, как прежде, на своей ладье я.
И я себя ощупал по бокам.
И не поверил собственным рукам.
145
И не поверил собственным рукам.
И тут себя ощупал по бокам.
А за окном я вижу пустоту.
И я проснулся в страхе и в поту.
И с этой мыслью, в чём-то и безумной,
Я жизнь увидел не совсем разумной.
Так пусть же смерть нас и ведёт к красотам,
И приближает к видимым высотам.
Мы отдадимся ей тогда. Потом.
А будет воля, то и всем гуртом.
И думал я: «Я смерти не боюсь».
Козла я не виню. А вот и гусь.
Я не придал значенья пустякам
И устремился к трепетным рукам.
144
И устремился к трепетным рукам
Я, не придав значенья пустякам.
И всё шептал: «О, всё то пустяки!»
И целовал я плоть её руки.
И произнёс я: «Вас я не боюсь».
А предо мной стоял весёлый гусь.
И под конец я придушил гуся.
Корил себя я. Клял за всё и вся.
И диким матом мелко рассыпался.
И засыпал, и тут же просыпался.
Потом я провалился в пустоту.
И там я был и в дрожи, и в поту.
И стал себя хлестать я по рукам.
А трепет чувств я посвятил векам.
143
А трепет чувств я посвятил векам.
Ну, как? Согласен?.. Значит, по рукам.
Преодолев моральные препоны,
Мы станем стричь оральные купоны.
И будем жить в разливах нечистот,
Где и заселим дыры всех пустот.
Зловонные, как вымершие реки,
И по натуре, мы с тобой козлы.
А воспитаньем недочеловеки.
Ну, а по образу наивные ослы.
И народим мы и сынов, и дочек.
Оставь и мне. Уж мы с тобой друзья.
А тут осёл вдруг говорит: «Кусочек
Дай, не переча мне. Она моя».
142
«Дай, не переча мне. Она моя».
Так он шептал под тихий звон ручья.
А я кусать себя не перестал.
Ведь я не знал я, что я совсем устал.
И продолжал кричать я и щипаться.
Но не моглось мне что-то просыпаться.
И все со мною тут мои друзья.
Среди лесов, полей и рек, и нив я.
И я есть я, и хата здесь моя.
Хотел я встать, да и узнать, что жив я.
И стал себя кусать я и колоть.
И вмиг ковчег мой и утратил плоть.
И тут с ухой я уронил посуду.
Да и сказал: «Ах, больше я не буду!»
141
Да и сказал: «Ах, больше я не буду!»
И вот поверил я такому чуду.
Вот так я жил. И то, скажу вам, пытка.
Потом уж я и сбыть не смог избытка
Желаний. И хотел я и уснуть.
И дважды испытал я эту жуть.
И вся была в испарине дорога.
И мне прохладно в брюках и в пальто.
И ничего мне заменяло много.
Казалось мне, что всё уже не то.
За то, что ты меня прельстила дважды,
Я не виню тебя, судьба моя.
Лежит мой труп, иссохшийся от жажды
В прохладе летней быстрого ручья.
140
В прохладе летней быстрого ручья
Я пить хочу. Однако гибну я.
Ты всё мне дал. И я тобой прощён.
Храни вас Бог. На то и Божья воля.
Я в этом твёрд. Я этому учён.
И я кричу: «Хочу я алкоголя!»
Пустыня и скелеты на стволах.
Смотрю вокруг. Ковчега больше нет и.
И нет нужды в заботах и делах.
Я вижу мир неведомой планеты.
И в дальний путь меня мечты вели.
Стал привыкать я к подлинному чуду.
Пропал кошмар сгорающей земли.
Наевшись вдоволь, я помыл посуду.
139
Наевшись вдоволь, я помыл посуду.
И закричал я: «Больше я не буду!..
…Вижу себя на погибшей земле
Углем пылающим в тёмной золе.
Хладный внутри, на поверхности пламень.
Вижу земли догорающий камень.
Что-то чернеется там, наверху.
Я на ковчеге, пьющий уху.
Тут я мертвец. Без ответа картина.
Здесь я погонщик. Там я скотина.
Знать не дано мне. Ах, Каин я, Каин!
Кто я, осёл или бывший хозяин?..
…Голос солиста меня волновал.
Но суп в посудине всё ж убывал.
138
Но суп в посудине всё ж убывал.
Бес прошептал: «Я нигде не бывал».
Голос его глубоко волновал.
И троекратно он мне подпевал.
Хор повторил троекратное «Аве».
Месяц глядел, улыбаясь лукаво.
Брёвна в костре затрещали сырые.
Громко гремело «Аве Мария».
Тонко звучал замирающий хор.
Слёзы текли в придорожный костёр.
Мы же с ослом заливались слезами.
«Аве Мария» звучало над нами…
…И слушал я храп спящей пьяной клячи.
Да и почувствовал я вдруг восторг телячий.
137
Да и почувствовал я вдруг восторг телячий.
Тому свидетелями были обе клячи.
А я не стал возить туда гашиш.
И там, под дверью, затаилась мышь.
За то, что он поверил мне, дебил,
Потом его я долго, долго бил.
И дёрнул я его за вёрткий кончик.
И тут его дубиной я огрел.
Он говорил мне, что и он погонщик.
И что во мне соперника узрел.
Сидящим предо мною с видом мнимым,
Тут я в осле себя не узнавал.
И обдувал меня он едким дымом.
И грудь мою худую согревал.
136
И грудь мою худую согревал.
А на костре огонь забушевал.
А может, даже я обычный зверь.
И думал я, что я, быть может, Каин.
И сразу захотелось, как теперь,
Пожить, себя ни в чём не упрекая.
И вот я волны бью концом весла.
А хвост треплю рукой, держась за кончик.
Сижу я тут поодаль от осла.
Не знаю я. Но, видно, я погонщик.
Но тот ли я погонщик, что упал?
Да и без цели и нужды пропал.
Ну, а уж кто осёл из нас незрячий?..
Не знаю я. И пил я чай горячий.
135
Не знаю я. И пил я чай горячий.
И был я слеп. А прежде был я зрячий.
Туда, где жар угарней, крепче зной,
Уж ты последуешь безропотно за мной.
Кто тут, поев ухи из бесьей рыбки,
Сюда пришёл, о, нет, не по ошибке,
Тот и остался, в сущности, без дел.
И на него я вдумчиво глядел.
Жизнь у него порочною была.
Он совершал бесстыдные дела.
Он не боялся ни огня, ни пыток.
Он преградил мне путь. Ну, кто не трус?
И не жалел колен он и копыток.
А я мочил в реке свой длинный ус.
134
А я мочил в реке свой длинный ус.
Смотрю в котёл. Предвижу рыбий вкус.
И всё я тут буквально разметал.
Я свирепел, визжал и причитал.
А он огонь, смотрю, в кострище тушит.
И заодно свой хвост на ветре сушит.
Покажет время, коротайте век,
Кто тут осел, а кто тут человек.
И вот мы оказались на ковчеге.
Мы были неразлучные коллеги.
Тут прокричал из чащи леса бес:
«Я против ваших дел не протестую».
Он всё смотрел на мирный свод небес.
И жадно ел взахлёб уху густую.
133
И жадно ел взахлёб уху густую.
И засмеялся, глядя в даль пустую.
И стал он волны разбивать веслом.
И уж теперь я был опять ослом.
За счёт тебя я беззаботно жил.
И ни о чём я больше не тужил.
Тобой себя в работе заменив,
Здоровым был я. Правда, был ленив.
Я был тогда гораздо выше ростом.
Тебе узнать меня теперь не просто.
Рукой развеяв над похлёбкой дым,
Я чувствовал, что стану молодым.
И опустил я тут свой длинный ус
Туда, где и изведал юшки вкус.
132
Туда, где и изведал юшки вкус,
Я опустил свой превосходный ус.
Ах, как помочь им счастливо прожить!
И думал я, как ближним услужить.
Уходят пусть, трусливо семеня,
Все те, кто не поверили в меня.
А нас не ожидает рок наживы.
Да и мечты твои совсем не лживы.
Вот так поёт о жизни соловей.
Фантазия его всего новей.
Не в ад попал я, а в волшебный зал,
Где человек на это указал,
Что даже, не поверив в блажь святую,
Познал ты истину до святости пустую.
131
Познал ты истину до святости пустую
В ту пору жизни. В пору золотую.
Там каждый может, побывав скотом,
Вести беседу и водить перстом.
Совсем другое в этой жизни важно.
Кто тут осёл, кто человек, неважно.
И мы, как дети, сложны по натуре.
И я в таком обличье при тебе.
И мы себя доверили судьбе.
Ты мой хозяин. И в твоей я шкуре.
Вот я теперь с тобой сижу и ем.
Да, я осёл. И нету в том проблем.
И это так. И я не протестую.
И мы познали истину простую.
130
И мы познали истину простую.
И жизнь прошла. Но не прошла впустую.
И тут второй подумал и сказал:
«Уж мы с тобой попали в этот зал».
«Да, я тогда сей бездны не заметил».
Другой неспешно первому ответил:
«О том, как мы влетели в эту дверь,
Я рассуждать способен хоть теперь».
И, видимо, неплохо получилось.
Вот что случилось, то уж и случилось.
И споры тут не к месту и пусты...
…Так, значит, ты был я, а я был ты?..
Воткнул я ложку в гущу прегустую.
…Пусть будет так. И я не протестую...
129
…Пусть будет так. И я не протестую.
Теперь мы вместе. И не спорь впустую.
Глаза у страха больно велики.
Мы пролетали около реки.
И никого я взглядом не обидел.
Никто меня в то время не увидел.
Мы на воздушных реем парусах.
А тот сказал: «Летим мы через скверы.
Она с биноклем. Ну, а мы в трусах.
Они супруги. С ними офицеры».
Залюбовался я тогда на них.
Они со мною в эту щель влетели.
И там ещё увидел я двоих,
Что крыльями по ветру шелестели.
128
Что крыльями по ветру шелестели,
Один из них сказал: «Мы в юном теле».
И я туда испуганный упал.
Не по ошибке я сюда попал.
И, помню, что родился я ослом.
Борись с соблазном, алчностью и злом.
А тут не рай, но и не преисподня.
Признайся сам немедля и сегодня.
Не огорчайся. И наплюй на грусть.
Что заслужил, то и свершится пусть.
Вот и опять я не буквально точен.
Ах, всё бы так! Но всякий быт не прочен!
Так я подумал там, да и сказал:
«И этот путь тут рок нам указал».
127
«И этот путь тут рок нам указал».
Вот так, шутя, я первому сказал.
«Я не по той тогда тропинке шёл.
Нет, я осёл. Да и притом я Каин».
«Да. Ну, а я уж сам себя привёл
Сюда. Ты не узнал меня. Я твой хозяин.
Таков наказ с тобою нам, друг мой.
Ты будь ослом. А я хожу прямой.
И был нам голос: «Оставайтесь вместе».
Мы приземлились тут, на этом месте.
Пока верхом не сели на стрелу,
С тобой мы беды все перетерпели.
Ночные ветры там терзали мглу.
И в котелке две рыбины кипели.
126
И в котелке две рыбины кипели.
И слушал я. Ветра над нами пели.
И я теперь о том не вспоминаю.
И свой мы завершили перелёт.
Ну, а куда попали, я не знаю.
Недолго продолжался наш полёт.
Ах, я жестоко там тебя обидел!
И за меня ты всё переживал.
И я летел и ничего не видел.
Потом и угодили мы в провал.
Затем мы набрели на эти тропки.
Вздохнув, я покрестился и сказал:
«Осёл, налей себе и мне похлёбки».
Вздымаясь, пар над нами исчезал.
125
Вздымаясь, пар над нами исчезал.
Вздохнув, я покрестился и сказал:
«Иначе непременно быть беде.
Ты прячь свои неглупые улыбки.
Ошибки совершаются везде.
Ты к нам попал, быть может, по ошибке?
И почему ты грустен и в тоске?
И почему ты оказался с нами?
С ослами и медведями в реке?
И почему ты так наполнен снами?
Был честен я. И в деле не спешил.
И я ему сказал: «Я не грешил».
И он вздохнул: «Ах, мне так одиноко!
Да и в готовках я, увы, не дока».
124
«Да и в готовках я, увы, не дока».
Он огорчился. «Жить так одиноко!»
«Кто?» - я спросил. - «Да эти. Сожалею.
На нас они, - добавил он, - не злы.
Мы тут живём, не мудрствуя, не блея.
Нам хорошо, ослы мы, да козлы».
И он воскликнул: «Нету мне прощенья!»
«Я человек», - сказал я. «Вот беда!
Ты здесь, по-видимому, по причине мщенья?»
И я ему ответил: «Видно. Да».
«Ну, до того как с нами подружился, -
Осёл спросил, - ты, как там прежде жил?»
Я выпил больше всех. Мой ум вскружился.
Пар, вознесясь, мне голову вскружил.
123
Пар, вознесясь, мне голову вскружил.
Осёл Верблюдице безропотно служил.
Мы бормотали тайные мечты.
Повсюду звери пьяные бродили.
Да и в потоке общей суеты
Они телами небо бередили.
И тут разнёсся по ковчегу клич.
И вот из бочки кто-то вынул пробку.
«Получится, я думаю, кулич!» -
Сказал Верблюд. И загустил похлёбку.
А Конь принес пшеничную муку.
Отдал козлам. И тут и я смирился.
«Быкам, - сказал он, - всем по котелку».
В одном из них мой суп уже сварился.
122
В одном из них мой суп уже сварился.
Ковчег кострами жарко заискрился.
А облака засеребрились снегом.
Взметнулся я. И замерла рука.
Ладью я посчитал тогда ковчегом.
Ладья была довольно велика.
Тревожа ноздри трепетным дурманом,
Пар источали в небо котелки.
Корма ладьи скрывалась за туманом.
Стелился дым по берегу реки.
Все наблюдали, как варился ужин.
Стояли часовые по бокам.
Их было тут не менее двух дюжин.
И я поверил быстрым облакам.
121
И я поверил быстрым облакам.
Ночь шла навстречу дремлющим векам.
Свинья варила свежую уху
И отдавала кости пЪПетуху.
Козёл лущил налимовые яйца.
Он придавил огромной лапой Зайца.
Верблюд был пьян и покатился вниз.
Медведи, репетируя походку,
Смеялись. На суку Козёл повис.
Я пригласил его к себе на лодку.
Какой-то бес таращил левый глаз.
Какой-то див среди кустов явился.
Пронзая мглу, и тем тревожа нас,
Уж звездный дождь над бездною резвился.
120
Уж звездный дождь над бездною резвился.
Сквозь дальний мрак поток речной пролился.
Ну, а вокруг поля, леса и горы.
И умолкали птичьи разговоры.
Мы погружаемся в межзвездий голоса.
Над нами ночь. И дремлют небеса.
И по реке фантазии мы едем.
Беспечен каждый. Каждый налегке.
Со мной мои попутчики. Медведи.
Ну что ж. Я снова в лодке. Я в реке.
И я хочу попить с лимоном чаю.
Но разговор я свой не замечаю.
Ещё плестись тринадцати венкам.
И я откроюсь мирным облакам.
119
И я откроюсь мирным облакам,
Не разменяв судьбы по пустякам.
И с вечностью я обретаю сходство.
А жизнь свою вручаю я векам.
В себе заметив чувство превосходства,
Я отдаюсь бегущим ветеркам.
Цветок картошки нужен огороду.
Тот, кто в движенье, чувствует лиризм,
Капитализм, марксизм, вся власть народу,
О, практицизм! Не ты ли главный изм.
И о родео трижды бессердечном
Я расскажу мгновеньям и векам.
Кто жизнь прожил, не думая о вечном,
Тот не открылся мудрым облакам.
118
Тот не открылся мудрым облакам,
Кто не служил мгновеньям и векам.
Ах, хороши и свежи были розы!
И потому вот так, и оттого
Надеюсь я опять увидеть грёзы,
Когда душа моя, да и его,
От трепета ещё не умирала.
И потому я верю в красоту.
И потому весь мир луна украла.
И он трепещет в дрожи и в поту.
И ждёт его в безвременье удача,
И мудрствуя, и веселясь, и плача.
И он послужит людям и векам.
И жизнь идёт в полоску по бокам.
117
И жизнь идёт в полоску по бокам.
Кто жил иначе, не служил векам.
Он всё крушил. И разрушал он склепы.
И не умней он, чем поющий слон.
И никому не нужен он нелепый.
И трюк не трюк, и клоун не смешон.
И всё не так, и всё совсем иначе.
Из никуда он и пришёл туда.
И там надежда, радость и удача
Живут в тревоге. Ждёт их там беда.
Ты видишь, что исход тут неизбежен.
Как в цирке на манеже, так ты нежен.
В пороке, да и в скуке не живи.
Всё ж жить ты хочешь, сердцем не криви.
116
Всё ж жить ты хочешь, сердцем не криви.
Да и в безверии и в скуке не живи.
Ты гибнешь. Ты желания убил.
Ты покорён, и всё ты погубил.
Не доверяешь больше ты народу.
И губишь ты невинную породу.
И любишь ты бессмысленный прогресс.
А я бы всех поверг в любовь и счастье.
Но вижу я безумно чахлый лес.
И я люблю. И я по этой части.
Твою могла б амбицию унять
Достойная признания зарплата.
Но никогда не сможешь ты понять,
Что и она последствием чревата.
115
Что и она последствием чревата
Не знаешь ты. А жизнь не виновата.
Без силы ты и на себе помешан.
Из крови и из разума и вен
Ты всемогущ. И немощен. И грешен.
Ты вечен. Ты конечен, сущ и тлен.
К тебе, вторично предлагаясь, вечность
Когда-то неожиданно придёт.
И, описав по кругу бесконечность,
Уж в эту данность, как в себя, войдёт.
Вокруг тебя и обовьётся нежно.
И, по наклонности взволнованно плывя,
Она в тебе воскреснет неизбежно.
И всё поведает, душою не кривя.
114
И всё поведает, душою не кривя,
И об утрате долго не ревя.
На незнакомом дальнем берегу
Уж для тебя желание маячит.
И ты достиг предела «не могу».
И это всё в тебе хоть что-то значит.
Если, допустим, ты достичь не смог
Чего-нибудь, судьба не виновата.
Есть Вечность. Ну, а Вечность это Бог.
И всё тут в нас безвременьем чревато.
В проблемах мы, как в брюках и в пальто.
Ах, всё равно! И от ушей до пяток
Мы не умеем избежать ничто.
Есть тайна тайн. В неё мы верим свято.
113
Есть тайна тайн. В неё мы верим свято.
Ну, а любовь, она судьбой чревата.
Мы и мечту охватываем ширью.
Умом мы ощущаем высоту.
И, испытав безвременье цифирью,
Мы мозгом постигаем красоту
Заложенную в нас первоначально.
И то, что нам не хочется тужить,
Уж в вечность мы включаем изначально.
И вот тому стараемся служить.
Нигде не будет нам успокоенья.
И мал нам срок и в миллиарды дней.
И если вечность факт, а мы мгновенья,
То ты цени мечту в душе своей.
112
То ты цени мечту в душе своей.
И мал нам срок и в миллиарды дней.
Без сновидений, майки и трусов
Я спал тогда четырнадцать часов.
А утром встал и обратился к книгам.
Потом уснул опять, проснувшись мигом.
Движенье звёзд я вижу. Так тому и быть.
Я в одеяло резко завернулся,
Да и почувствовал, что мне приятно жить.
И тут мне луч последний улыбнулся.
Мы живы, и лелеем каждый час.
И понимаем, что и сердцу больно.
И, значит, кто-то есть мудрее нас.
Тот, кто живёт легко и своевольно.
111
Тот, кто живёт легко и своевольно,
Он счастлив. Ну, а нам порою больно.
Как раз вот то, во что мы будем верить,
Нам и сумеет высказать поэт.
И вечность не способна разуверить
Нас в том, что нам всегда семнадцать лет.
Такие тут встречал я ощущенья.
Пусть не теперь, а после возвращенья.
Переживая вымысел и ложь,
Всегда мы с вами что-то ожидали.
А если и прочтёшь, то не поймёшь,
Какие впереди нас встретят дали.
Тот, кто не верил в эту блажь святую,
Он годы жизни потерял впустую.
110
Он годы жизни потерял впустую,
Тот, кто не верил в эту блажь святую.
С кругами тёмными у воспалённых глаз,
Там, у ступеней, долго мы прощались.
Домой мы утром рано возвращались.
С ночной работы. Срочным был заказ.
Под душем, а потом и во дворе,
В освобождённой от постирки ванне,
У батареи, сидя на ковре,
Прижавшись к сейфу, лёжа на диване,
То на боку, то спереди, то вспять
Сближались мы с тобою ровно в пять.
Тот, кто не верит в эту блажь святую,
Он годы жизни потерял впустую.
109
Он годы жизни потерял впустую.
Тот, кто не верит в эту блажь святую.
А ты уже - у д о в л е т в о р е н а.
Мы задыхаемся от иступлённой неги.
Но за окном высокая луна.
И мы опять в лирическом ковчеге.
«Какой он славный! А какой большой! -
Ты мне шептала. - Ах, какое счастье!»
И мы в единстве телом и душой.
С тобою нам ли предрекать несчастье.
Уж для того мы только и живём.
И понимаем истину простую.
И к берегам желания плывем.
Кто с этим спорил, спорил вхолостую.
108
Кто с этим спорил, спорил вхолостую.
И я тому уже не протестую.
Он просит осторожного скольженья.
Томленьем переполнена она.
Мы ожидаем нежного сближенья.
И ты уже удовлетворена.
А попа больше двух огромных вёдер.
И грудь твоя взволнованно дрожит.
Он невысокий. Он тебе до бёдер.
Тяжелый он. И под тобой лежит.
Прижмись к нему. И говоришь ты: «Ладно».
А я сказал: «О, окажи мне честь!»
И мы лежим. Под нами сейф прохладный.
Простите, но такое свойство есть
107
Простите, но такое свойство есть.
Нам хочется то лечь, то встать, то сесть.
Объединяет нас лишь запертая дверь.
И кроме нежности и сдержанного стона,
О, неприступность, где же ты теперь!
И холодок начальственного тона.
И ты со мной нежна и не груба.
И мы сгораем от порывов страсти.
А за окном высокая труба.
И нет проблем. Нет горя и несчастья.
Уж ничего мне для тебя не жаль.
Твои глаза и губ твоих скрижаль.
Забыв про злополучную деталь,
Твоих зубов мне обнажилась сталь.
106
Твоих зубов мне обнажилась сталь,
Забыв про злополучную деталь.
Да, мы плывем в томительном ковчеге.
И говоришь ты: «Уж гасите свет».
В здоровом теле уйма светлой неги
И потому, что я уже раздет.
Но не для праздной или бранной речи,
Когда ты открываешь с чувством рот,
О, глубина твоих противоречий!
О, щедрость от начальственных щедрот!
Там, где стоять с тобою мы устали,
Нужны ль они, когда ты хочешь сесть,
Вот эти злополучные детали.
И между нами исчезает лесть.
105
И между нами исчезает лесть.
«Садись ко мне. Ты можешь рядом сесть.
Но ты меня деталями не мучь».
И думал я: «Ещё довольно рано».
Пред тем закрыв входную дверь на ключ,
Я и присел на краешке дивана.
Да, я её бояться перестал.
До этого мы многое читали
Про дорогой формовочный металл,
Где запорол я нужные детали.
И вот тогда в испуге замер я.
Она меня корила на работе.
И думала начальница моя:
«Моей хотел он осквернённой плоти».
104
«Моей хотел он осквернённой плоти.
И вот теперь я с ним в одной заботе».
И понял я: «Родился наш наследник».
И всё во мне тот миг переменил
Тогда, когда и луч угас последний.
И тут вот я её и соблазнил.
И источалась утренняя нега.
И просыпались в небе мотыльки.
Томясь от влаги тающего снега,
Уж разрывала ночь себя в клочки.
И с вечера ты до утра лежала.
Потом ты трижды от меня рожала.
Когда пора вечерняя пришла,
Совсем иного я хотел тепла.
103
Совсем иного я хотел тепла,
Когда пора вечерняя пришла.
«Не тронь меня. Я ночь всю не спала.
Я с Вечером сегодня побыла.
А в чём-то, может, даже и нежданным
Тебе покажется, а может, даже странным,
То, что рожу я сына или дочь.
Я не спала уже вторую ночь».
«Я спать хочу, - она во сне шептала. -
Оставь меня. Ты видишь, я устала».
Из-за бегущих торопливо туч
На дремлющей весны два тёмных склона
Заря роняла обнажённый луч.
Уж так задумано ещё во время оно.
102
Уж так задумано ещё во время оно.
«Ты береги свое земное лоно.
Я возвращусь. Тебе спокойной ночи.
Да, я вернусь. Альтернативы нет».
Заря прохладе ослепила очи.
И растворился в вечере ответ.
«Поверьте мне, тут не на ветер слово.
Да славен будет предвечерний свет.
Я возвращусь. И мы сольемся снова».
Шептало время: «Нет! О, нет! О, нет!»
Вечерний луч нас обнимал за плечи.
Окончен день. Грядёт прохладный вечер.
И против фактов я не протестую.
Ну, а во сне я видел даль пустую.
101
Ну, а во сне я видел даль пустую.
И против фактов я не протестую.
Но кое-что я не забыл, тем паче.
А кое-что я всё-таки забыл.
Я представлял его совсем иначе.
Мир видел я таким, каков он был.
Столь странное по сути ощущенье.
И потому я написал куплет,
Не понимал я, в чём его значенье.
В пять лет не думал я, что я поэт.
И не был я до смерти искалечен.
И всё ж я был частично изувечен.
И был избит я рыжею ручищей.
И чувствовал, что воздух к ночи чище.
100
И чувствовал, что воздух к ночи чище.
И думал я не о духовной пище.
Итог всему, я видел, неизбежен.
Во мне заволновалась буйно кровь.
Я молод был. И дерзок был, и нежен.
Я наблюдал в развитии любовь.
И ночь шуршала скошенной травою.
На грудь мою луны ложился свет.
Мне сколько лет? А может, и с лихвою.
Остался с нею я. С подругой юных лет.
Едва войдя в избу, буквально в сенях,
Один из нас там задержался, чтоб
В груди, в плечах, в лодыжках и в коленях
Свой усмирить неудержный озноб.
99
Свой усмирить неудержный озноб
Ночных тех оргий, где пришельцы, стоп,
Томят меня далёкою мечтой,
И до сих пор обрывками видений,
И в ситуациях подобных той,
Являясь и во сне, и в пробужденье,
Мелькая воспалённым жаром лиц,
Как фрески нависающих видений,
Наградами взволнованных девиц,
Что уходили в дремлющие тени.
И тени распластались на стене.
А на меня сквозь мглу смотрел жучище.
И о не съеденной он думал пище,
Что не досталась в этот вечер мне.
98
Что не досталась в этот вечер мне,
Я и подумал о не съеденной мной пище.
А на меня сквозь мглу смотрел жучище.
И тени расплескались по стене.
А то, что я в ту ночь пронаблюдал,
Любовью (а о ней слыхал я) было.
Не представлял ни духом я, ни рылом
Того, что я теперь вот увидал.
И там боролись и, сопя, и, тужась.
Но действие столь странное. О, ужас!
Кто бы из нас там, на душистом сене,
Не отдавался б неге и судьбе.
Не раздвигал бы ей её колени,
Подруге избранной в томительной борьбе.
97
Подруге избранной в томительной борьбе
Не отдавался б он. Не верил бы судьбе.
А жизнь любовь меж нами сохранила.
И ты сказала мне: «Такой, сякой».
При неудачах ты меня винила.
Успехи приносили нам покой.
Порой здоровыми, ну а порой болея,
Уж дети наши не спеша росли.
Я, как отец, построже был. Жалея
Воспитывали мы их как могли.
«Ещё двоих. И всё. И точка».
Так предложил однажды я тебе.
И родились у нас и сын, и дочка.
И жизнь прошла в невзгодах и борьбе.
96
И жизнь прошла в невзгодах и борьбе.
И тут я и доверился судьбе.
В моей уже остынувшей любви
Опять порой пылали ожиданья.
И жажда в успокоенной крови
Напоминала прежние страданья.
Своей любви в безвременья лесу
Я узелок, завязанный в платочек,
Через года восторженно несу.
И вот итог, к которому нет мочи
Привыкнуть. Не вернётся никогда
Прошедший и уже уснувший вечер.
И губы. Ах!.. И горе не беда!
Так пусть горят желаний прежних свечи.
95
Так пусть горят желаний прежних свечи.
Припоминаю тот я дивный вечер.
И с этих пор уж ты со мной поныне.
Не жду успокоенья я средь дня.
Моя неизъяснимая гордыня
И мучает, и радует меня.
Собой распорядившись своевольно,
Мне оттого, что уж она прошла,
Не радостно. Ну а порой и больно.
Лишь в памяти о ней душа светла.
И нам опять всё в этой жизни станет
Отрадою. И ты прости меня.
Любовь твердит: «Я верю, миг настанет».
Так сокрушался я тогда средь дня.
94
Так сокрушался я тогда средь дня.
Любовь по-прежнему с собой зовёт меня.
И в прошлое сознание ведёт.
И только ум беспечный торжествует,
И в страхе пробуждения не ждёт.
Любовь былая, радуясь, ликует.
И уж пришёл неповторимый час.
И память осуждения не знает.
Ушедшую, покинувшую нас,
Нам жизнь, увы, любовь напоминает.
И как над полем утром пелена,
Надежда, что тогда нас посещала,
В ушедших снах теперь растворена.
И молодость ей радость обещала.
93
И молодость ей радость обещала.
Тебе ли нужен я?.. Тебя мне мало!
Пейзажи пишешь ты, а я стихотворенья.
Дорогой мы с тобой одной идём.
И между нами нету примиренья.
Уж дети выросли. Пошли своим путём.
Хочу, твердя ей дорогое имя,
Померяться с безбрежною тоской.
Как прежде, отдавать хочу любимой
Себя. И обрести хочу покой.
Черты твои лелея и храня,
Я не лишен душевного огня.
Те встречи наши, там, у тех огней,
Я буду помнить до скончанья дней.
92
Я буду помнить до скончанья дней
Те встречи наши там, у тех огней.
Я радости хочу не по годам.
И говорю: «Я всё тебе отдам!»
Вздыхал в сердцах я. Брал любимой руки.
И попадал в тенета тайной муки.
А может, десять, может, двадцать пять
Раз умирал я. Видимо. Наверно.
Влюблялся вновь и погибал опять.
И увлекался, и страдал безмерно.
И обрету ль я некогда себя?
Душа моя рассудку подсказала
Приметы, поразившие тебя:
Блеск мишуры и роскошь пышных залов.
91
Блеск мишуры и роскошь пышных залов.
И уж везут тебя сквозь шум вокзалов.
Навешивают на тебя свинец
За процветание народов, наконец.
За нацию, за мировую славу.
И отпускают погибать в анклаву.
И вот уж пред тобой судьбы река.
И в моментальном мысленном полёте
На леску помещают червяка.
Рыбак сидит и в думе, и в дремоте.
Мы червяки у зимней полыньи.
Ну, а от нас зависит очень мало.
Мы родились с задатками семьи.
А мишура украсит пышность зала.
90
А мишура украсит пышность зала.
И слышу я тревожный шум вокзала.
Тебя держу я у свиньи куска.
И поднялась же у меня рука!
Везде анклавы, мир таким рисуя,
Держав великих, поделивших всуе,
Что и назначены в Совете глав
За право переехать в тот анклав.
У касс ночных в часы смертельных рубок,
Да и о зуммере стеклянных грязных трубок,
У ламп вокзальных, в мраке у окон
Я успокоился и вышел на балкон.
А время всё прошедшее связало.
Присев к костру, я вспомнил шум вокзала.
89
Присев к костру, я вспомнил шум вокзала.
Ночь продолжалась. Пища ускользала.
И весь огромный лоснящийся зад
Тут мне достался. И полбулки хлеба.
Довольно шумно я спешил назад.
Там толстый немец отправлял потребу.
И запах долетел до камышей.
Он стал делить свинью движеньем верным,
Взял в руку он один из двух ножей,
Вершитель трапезы победной и вечерней.
Блестели сталью два больших ножа
У наковальни, что была у горна.
Пылала лицами, и пламенем дрожа,
Природа. И луна плыла тлетворно.
88
Природа. И луна плыла тлетворно.
Я посмотрел в дыханье горла горна.
И вот тогда, ещё пяти годовым,
Я видел преимущества свои,
Подобно тем, что в бойнище ледовом,
Где немцы вырастали из свиньи.
И становилась незначительного роста
И наша безграничная страна.
Ещё вначале всё решалась просто.
Фронт был за лесом. Там была война.
Гул канонады доносился с фронта.
Восточным ветром вдоль реки гоним,
Последний луч угас у горизонта.
А я смотрел в костёр. Там вился дым.
87
А я смотрел в костёр. Там вился дым.
Луч обагрил стекло ребром своим.
Я убежал от страха. И в итоге
Упал. И у меня сомлели ноги.
И тут зашли к нам две собаки в гости.
Они и догрызали жадно кости.
Глаза блестели у пришельцев жирно.
Тогда ещё вокруг всё было мирно.
Свинья сочилась, обливаясь жиром.
Её мы тут и сдобрили имбиром.
Я приготавливал её до сочной сласти.
А в кузнице я пёк её у горна.
И я потом делил её на части.
И отдалась она нам мирно и покорно.
86
И отдалась она нам мирно и покорно.
Я взял свинью за то, что в ней позорно.
И вслед за визгом услыхал я выстрел.
Умолкла побледневшая свинья.
И я поплыл. И плыл довольно быстро.
Но плыть туда вдруг передумал я.
А там, куда я плыл, росла малина.
Река была чиста и широка.
Хозяйка положила нам два блина.
И налила по кружке молока.
Хозяйскую мы накормили кошку.
Попался ёрш. Потом мы вместе с ним
Приблизились к открытому окошку.
Я палку взял, мхом обвязал сухим.
85
Я палку взял, мхом обвязал сухим.
Глухарь томился голосом глухим.
Мы подошли. Рукой я тронул воду.
Июль звенел. Я всех тогда любил.
А пастуху девятый шёл отроду.
Мне было пять. Брат старше на год был.
И нас встречал пастух сердитым взглядом.
И шли к реке мы. Там пасли коров,
Их собирая на дороге в стадо.
И их мы выгоняли из дворов.
И тем мы помогали пастуху.
И вот меня он пригласил на ужин.
Со мной мой брат. Пастух сварил уху.
И думал я: «Кому ещё я нужен?»
84
И думал я: «Кому ещё я нужен?»
Подходит вечер. Мы идём на ужин.
Мы молоды, обнажены до бёдер.
Смеёмся беззаботно, от души.
Поим коней из деревянных вёдер,
Колодцы и озёра осушив.
Пейзаж и архаический, и древний.
И прекратился свист летящих пуль.
Пришельцы переполнили деревню.
Чудесный день. Пылающий июль.
Дорогу вижу. На дороге немцы.
Младенца мне безумно было жаль.
Я вытираю кровь о полотенце.
И чувствую сердечную печаль
83
И чувствую сердечную печаль.
Младенца мне безумно было жаль.
И там я вижу две больших дуги.
И по реке плывущие мозги.
И капавшей на грудь моей соседки,
С оторванной и заплутавшей в ветки,
Головкой, что болтается в кустах,
В крови, в пяти прострелена местах.
Прикрыта увлажнённым полотенцем
Красавица с обугленным младенцем.
Ещё почти не охладевший труп.
И рядом, в голубой кровавой луже,
Кастрюля с супом. В ней холодный суп.
Но он теперь уж никому не нужен.
82
Но он теперь уж никому не нужен
С улыбкой мертвеца на званый ужин,
С проказой, торжествующей весною,
С агонией, их ждущей впереди,
С тампонами промокшими от гноя,
С осколками на раненой груди.
И тем, кого любил я там, вначале,
Я отдаю свою тоску печали.
Ах, мне убитых было очень жаль!
И я глушу в душе своей печаль.
Забыв сочувствие, я придаюсь сомненьям.
Жизнь протекает по своим теченьям.
Всё гибнет. Всё безумно и жестоко.
Порыв страстей нас поразил глубоко.
81
Порыв страстей нас поразил глубоко.
Всё гибнет. Всё безумно и жестоко.
Не стоит мир и медных двух монет.
Я понимаю: в мире мира нет.
И я газет уже и не читаю.
И в облаках я больше не витаю.
Других оценок в этом мире нет.
За жизнь никто не даст и двух монет.
Не упади застреленным. Монету
Отдай, и опирайся на планету.
Изъяны жизни радостно поправ,
Уйди. Не оставайся бесполезным.
Иди туда, и усмири свой нрав.
Отдай себя, таким как ты, болезным.
80
Отдай себя, таким как ты, болезным.
Уйди. Не оставайся бесполезным.
И мы тебе поможем в деле сами.
Будь нам отцом заботливым. Тогда
И заведёшь туда, куда Сусанин
Завёл поляков, в рощу, без труда.
Пойдём и мы с тобою по дорогам.
И каждый, кто своей идёт тропой,
Вершитель судеб, посланный нам Богом,
Пусть и ведёт коней на водопой.
И нам присущи признаки господства.
И мы не против высшей красоты.
Сокрыты в нас налётом превосходства
И тайный жар, и холод пустоты.
79
И тайный жар, и холод пустоты,
Чтоб воплотить их в вечность и в мечты
Необъяснимой родины моей,
Нам нужен исключительно хозяин
От южных гор до северных морей,
И от Москвы до самых до окраин.
И даже телеграфный перевод
Не долетит быстрей, чем наши ноги
До заполярных донесут нас вод,
Где до сих пор не хожены дороги.
И дураки и в Думе, и в Кремле.
На небе звёзды, грустно на Земле.
И всё вокруг пришлось свинцом залить.
И неделимое спешим мы поделить.
78
И неделимое спешим мы поделить.
И всё вокруг пришлось свинцом залить.
На уровне сплошного истребления
Как мило выглядит чеченцев выселение.
Да и сгодился б нам сегодня и сейчас
Неукоснительно исполненный указ
Одним приятный, а кому-то вредный.
Приказ, что и воистину победный.
План пятилеток Сталинских. Их мало.
План Барбаросса. Или план Маршалла.
Необходим нам в перспективе план.
А без него и гейзер не фонтан.
Ах, было бы желание сначала!
Но и одних желаний тоже мало.
77
Но и одних желаний тоже мало.
И уж прогресс пути в конце начала.
И Жириновский, и Владимир Ленин
Евреи из глубоких поколений.
На всю страну лишь два остались немца.
Казак вострит секиру на чеченца.
Грузин абхаза потихоньку бьёт.
Страна цветёт, да плода не даёт.
Цветёт она от Кушки до Кавказа.
И отражает принципы в указах.
Порою явно, или всенародно,
Живём мы беззаботно и свободно.
Осуществляя, чтоб и нам так жить,
Свой план, что ты решил осуществить.
76
Свой план, что ты решил осуществить,
Осуществляя, чтоб и нам так жить,
Мы и живём и розно, и в толпе.
Чтоб недовольных на бабах оставить,
Мы и идём по замкнутой тропе,
Пытаясь всё, что делаем, восславить.
На оппонентов наведя струи,
Мы погрузились в бездну обнищанья.
И побужденья прежние свои
Мы забываем в клятвах обещанья.
И вот, барьер признанья одолев,
Так на Руси и ранее бывало,
Мы и живём, мечтою заболев,
И сердцем, что к мечте и призывало.
75
И сердцем, что к мечте и призывало,
В любом из нас зажжён надежды свет.
А Декларация? Её нам слишком мало.
Она ли не оракул наших бед
Не легитимно в должность произвёл
Себя, верша вселенский произвол.
И президент пошёл на президента
С того как раз чудесного момента.
И с этих пор, как власть мы обрели,
Вот и режим мы этот навели.
И на Балканах бойня. И Чечня.
И Югославия. И прочая фигня.
И телевизор показал немало
Того, что сердце в нас не принимало.
74
Того, что сердце в нас не принимало,
По телевизору покажут, и немало.
Они подшиты были и не стареньки,
Мои когда-то войлочные валенки.
И стали нас тут в лапти обувать.
Лапшу нам в уши вздумали вдевать.
Мы будем путь прокладывать к таланту.
И, всё узнав, мы подключили Санту.
И слышим, как на митинге кричат.
И видим, как язвительно молчат.
Чтоб посмотреть на трепет юных жоп,
Мы посетим ночной весёлый шоп.
Да что там шоп! Моя душа устала.
Ах, гордый нрав!.. Так ведь его не стало.
73
Ах, гордый нрав! Так ведь его не стало.
И кто обрёл в достатке капитала,
Того бы мне хотелось разозлить.
«Распутина» из трёхлитровой банки
Мы будем пить, и душу веселить.
И будем ждать друг друга на Таганке.
Под колыханье оголённых жоп
Мелодии мы слушаем иные.
В сельмагах бывших поселился шоп,
В ночные клубы превратив пивные.
Хоть вылей мне на голову ушат.
А времена торопятся, спешат
Нам доказать, что мы уж не держава.
Позор тебе, моя былая слава.
72
Позор тебе, моя былая слава.
Да и была бы счастлива держава.
Лишь были бы довольны наши гости.
А кости? Ну, пускай разбиты кости.
«Пред Богом я по-прежнему чиста».
Так зашептала сдержанно и скромно,
Лишённая и бёдер, и хребта,
Красавица, что посмотрела томно.
Мы ей дарили тонкое бельё.
Ведь мы её тогда ещё любили.
И кости отделились от неё.
И мы её безжалостно избили.
И виделись мне всюду чудеса.
И надомною плыли небеса.
71
И надомною плыли небеса.
И видели мы всюду чудеса.
Заметив, как лавина надвигалась,
Уж у реки померк последний луч.
Грядой дождя природа низвергалась
Из загремевших в блеске молний туч.
А вдалеке уже шумели ливни.
И где-то мерно затрещал сверчок.
Разжёг костёр я. Слышу запах дивный.
Добавил соли, покрошил лучок.
Пшена засыпал я почти две кружки.
И положил туда два окунька.
Воды налил. Да и нарвал петрушки.
Всё было радостно. Но на душе тоска.