ДЕЛО ГОСПОДА…
Родился Зериф в большой семье последним из восьми сыновей. Род его кочевал со своими табунами от Оренбурга до предгорий Урала по живописным долинам рек: Агидели, Ашкадара, Караидели, Яика. Был баловнем судьбы. Его любили родители, братья, их жёны за ласковый нрав. Не обременяли работой. Лелеяли. Прощали шалости. И повзрослев, он оставался ласковым и любвеобильным ко всем членам семьи.
В проявлениях его нежных чувств привычны и естественны были поцелуи, хотя некоторые из братьев беззлобно называли их «лошадиными нежностями», не видя в них чего-то предосудительного. Но любимчик по-своему воспользовался этим святым чувством — всеобщей к себе любовью. Чрезмерно увлекшись поцелуями сам, он заразил этой «болезнью» женщин.
Перешёл нравственные границы в отношении жен своих братьев. И случайно был пойман с поличным самым старшим из них. К счастью, родители не дожили до такого позора. А чтобы не предавать происшедшее огласке, по древнему обычаю башкир, старший брат на правах главы рода, изгнал Зерифа из родовых пределов, снабдив конём, одеждой, провиантом; и не без гнева присовокупив к имени некогда любимого младшего брата обидную кличку – «албасты», что означает — злой дух, страшило…
Так начались скитания Зерифа-албасты в одиночку. Но они не способствовали обретению им нравственного чувства, не излечили его от болезненно-неутолимого вожделения к женскому телу. Вскоре он даже утвердился в мысли, что эта, порицаемая родственниками особенность его личности, даёт ему необходимые блага.
Некая вдовствующая русская барыня, тридцатилетняя графиня Эвелина Смирнова-Ветковицкая, подыскивала работника в своё имение. Зерифа она наняла для ухода за лошадьми на конюшне, хотя, оценив его внешние физические данные, с первого взгляда имела на него совершенно иные виды. Молодой здоровяк, а он уже тогда выделялся своим ростом, статью и силой, хотя и не блистал красотой лица, не отличался большим рвением к работе. Но зато ночью… одетый в тончайшее бельё и надушенный заморскими благовониями, по-хозяйски располагаясь в алькове из голубого шелка, уютном гнёздышке своей госпожи, высекал для неё искры блаженства.
Естественно, на конюшне графини Зериф-албасты обретался недолго. По воскресным дням барыня исправно посещала церковные службы. Не то, чтобы была глубоко верующей христианкой. Нет. Больше для того, чтобы поддерживать авторитет брата, Христофора Смирнова, служившего на Ухимской кафедре епископом. В обычае было всей прислуге присутствовать на богослужениях. Зериф по настоянию своей благодетельницы, отрёкшись от веры предков, принял крещение и в числе других, смиренно стоял перед иконостасом, возжигал свечи, крестился и кланялся образам.
Понравилась ему роль священника: сверкающие золотом одежды и разыгрываемое почти всегда одно и то же представление с дымящейся кадильницей, выносными свечами… Он возжелал стать священником. И как-то ночью, когда госпожа едва пережив состояние экстаза, не находила достойного способа для выражения ему рвущейся наружу благодарности за доставленное удовольствие, Зериф-албасты намекнул, что желал бы стать священником. И получил горячее одобрение и обещание устроить для него эту желанную «должность». Графиня не сомневалась, что брат Христофор удовлетворит её просьбу. Благодетельница Зерифа, Эвелина Смирнова, родившись в богатой дворянской семье, была на одиннадцать лет младше своего брата Христофора, но умела оказывать на него сильное влияние.
Муж Эвелины Смирновой, пехотный офицер, граф Казимир Ветковицкий, невысокий, сухощавый, подвижный с быстрым проницательным взглядом и чуточку хищным носом во всём облике своём имел налёт суворовской военной школы, для которого и в повседневной жизни основными принципами, как в бою, являлись: глазомер, быстрота и натиск.
Он легко завоевал разборчивое сердце Эвелины Смирновой, блиставшей в обществе своей довольно привлекательной внешностью и непринуждённо владевшей искусством светского общения. Особенно гармонично сочетались с тонкими чертами лица её большие голубые глаза, напоминавшие освещённую солнцем лазурь весеннего неба. Неподражаемой была фигура графини с изысканно-тонкой талией, и редкий по красоте звучания голос – носитель завораживающе богатой речи, свидетельствовавшей о высокой образованности этой светской дамы.
К сожалению, граф Ветковицкий рано умер. Эвелина Смирнова, присоединив к собственной фамилии фамилию мужа, стала именоваться графиней Смирновой-Ветковицкой. Овдовев, она выдерживала свой характер дамы взыскательной, разборчивой, отвергала притязания официальных женихов, домогавшихся её руки. Поэтому была женщиной одинокой, но общительной. Вокруг неё составился кружок приятельниц и приятелей, который скрашивал её вдовье житьё. Однако это не избавляло её от чувства одиночества, что вызывало искреннее или наигранное сочувствие светских дам. И вдруг с эффектом взрыва шаровой молнии пронёсся слух: «графиня Эвелина завела любовника». Но «любовник», как явление, само по себе в светском обществе удивления не вызывает. Дело обычное. Шокирующим фактом явилось сообщение, что любовник красавицы графини Эвелины, которая решительно отвергала кандидатов на эту роль из числа поклонников своего круга, — вдруг оказался её конюх, из башкир».
Неожиданно возникший в её имении конюх Зериф, будто комета ворвавшаяся в земную атмосферу, стремительно и прочно вторгся в судьбу томившейся от вынужденного безбрачия богачки. Он стал её тайной страстью. Ради него она, конечно, тайно пренебрегала нормами общественной морали. И бесцеремонно втягивала в задуманную авантюру старшего брата, религиозного служителя – возглавлявшего Ухимскую кафедру русской церкви.
Епископ Христофор благословил недавнего конюха в послушники, а вскоре в иноки. При пострижении Зериф-албасты обрёл имя святого Паисия. Владыка Христофор довольно скоро назначил его настоятелем храма святого Алексия человека божия.
От брата Эвелина не скрыла о своём намерении продолжать близкие отношения – с Паисием ( Зерифом), несмотря на его пострижение в монахи и назначение настоятелем церкви.
- Ну, живите себе на здоровье, ответствовал брат, — с Богом!
Присутствовавший здесь же отец Паисий, неведомо по какому побуждению, будто рассудок помутился, неожиданно высказался следующим образом:
- Но это же грех!..
Реплика свидетельствовала, что он твёрдо усвоил церковные догматы, касающиеся морали – искренне ли? – другой вопрос.
На это епископ Христофор Смирнов, сидя за чайным столом напротив отца Паисия, рядом с нарядной хозяйкой дома, и, поглаживая белой холёной рукой свою жидковатую чёрную с проседью бороду, уверенно изрёк утешительные слова: «Грехи твои на себя возьмём, только веру крепко храни… О грехах не тужи: замолим. Много может молитва праведника… Един праведник за тысячу грешников умоляет…»
- Спаси Вас Христос, владыко, на добром слове, — ответствовал молодой иеромонах отец Паисий с наклонением головы, выражающим глубокое почтение предстоятелю. А про себя подумал: «Хороша вера…. Праведники любое бесчинство замолят, хоть отца родного убей…». И тут же за чайным столом обратился к епископу с прошением:
- Благослови, владыко, божий дар целителя, к которому сподобил меня господь, обратить на пользу недужным людям в неурочные часы, не нарушая богослужений. Прихожане взывают о помощи…
- В чём же дар твой, сын мой? – заинтересовался епископ Христофор.
- Владыко, я ещё до рукоположения в сан священника исцелил жену знакомого конюха… от бесплодия… Во мне есть необъяснимая сила целителя. Вы сейчас убедитесь…сами, — отец Паисий говорил торопливо, а между тем, быстро приблизившись, приложил свою десницу к бесчинно выдающемуся вперёд животу епископа. Предстоятель поморщился. А через минуту под ладонью молодого монаха Христофор Смирнов ощутил сильное жжение. Когда же освободил тело от одежд, обнаружил в области пупка покраснение, близкое к ожогу, величиной с ладонь. Немало удивился. Помолчал, поправляя на себе одежды и одновременно, наморщив лоб, раздумывая над непонятным феноменом. Затем вопросительно взглянул на сидящую в заметном напряжении сестру. Она, сплетя пальцы рук, бессознательно то сжимала, то разжимала ладони… Поняв молчаливый вопрос, глядя в глаза брату, так же молча кивнула головой утвердительно. Это была подсказка. После короткого молчаливого диалога, епископ витиевато, с обилием христианской лексики провозгласил сентенцию, которая в упрощённом виде выглядит приблизительно так:
- Всякое исцеление должно исходить от Господа. Но, коли ты станешь вершить его с крестом и молитвою – дело богоугодное. Дерзай, отче, Господь с тобою. И Паисий дерзал.
В церковном служении он трудностей не испытывал. На божественной литургии, как заучил, зычным голосом подавал возгласы:
- Благословен Бог наш всегда – ныне и присно…и во ве-еки веко-о-ов…
Дальше службу вёл дьякон, и помогали ему пономари. Нравилась Зерифу-албасты «…такая не пыльная работа. Не то — что конюшню чистить, навоз грести… В церкви стоишь себе перед престолом в золотом облачении, осеняешься крестным знамением… А выйдешь с крестом на амвон — прихожанки руку тебе целуют…
И грех — не такая уж большая напасть: всё равно праведники его отмолят», — так рассудил отец Паисий.
На удивление редким осведомлённым, Графиня Эвелина так привязалась к простолюдину Зерифу, что в благодарность «за преданную службу», вскоре, после того как он обрёл статус настоятеля церкви, специально для него выстроила добротную избу неподалёку от Ашкадарской пристани, соблюдая при этом свои личные интересы. Подарила ему выезд и тройку гнедых. Помогла завести свою конюшню и прислугу.
Получив таким деликатным способом благосостояние как награду за «любовь», Зериф-албасты , если не считать время его «иноческого служения», до старости жил исключительно за счёт своего врождённого порока, ловко используя его. Целительство стало его любимым занятием.
Однако случившееся в стране возмущение, поколебало и в чём-то нарушило устоявшийся уклад жизни … Епископ Ухимский и Мензелинский, преосвященный Христофор Смирнов, подвизавшийся на Ухимской кафедре в качестве предстоятеля до революционной заварушки (1905), нюхом почуяв для России недоброе, скрылся за границей вместе со своей сестрой, графиней Эвелиной Смирновой-Ветковицкой. Отец Паисий за границу не сбежал, и продолжил своё, полюбившееся иеромонашество, исполняя церковные службы. И целительство не оставил. В лечении нуждающихся, состоящих исключительно из женщин, пользовался всё теми же, утвердившимися в его практике методами с применением церковной утвари, священнических облачений, заученных молитв и других отработанных приёмов.
Целительский метод Зерифа не разглашался. Но, судя по результатам, за годы практики Отца Паисия, он приобрёл фантастическую славу. Хотя детали сохранялись втайне. Из-за секретности рождались мифы, которые содержали в себе и некоторые реальные факты. Говорили, что он закрывался в отдельной комнате, возжигал свечи, воскуривал в кадильнице ладан, массировал некоторые места на теле у посетительниц, стремившихся достичь материнства «любыми способами», и что-то при этом шептал… В результате достигалось желаемое: в определённый срок женщина рожала младенца, который, конечно, по случайному совпадению, как две капли воды, был похож на неутомимого врачевателя. Окрестные мужики обменивались многозначительными взглядами, намёками, понятными им, посмеивались над загадкой и тайной лечебного метода отца Паисия. Но при нём держали себя почтительно: никто не желал попасть в жернова его могучих рук. Правда, не в меру любопытных удивляло нескончаемое паломничество к нему нуждающихся женщин. «Неужели же все они бесплодны?» — недоумевали люди.
Надо признать, отец Паисий был наделён редким даром искусителя, унаследовав от предка ненасытную жажду к женскому телу.
Опережая события, скажем — умер он, перешагнув вековой рубеж и почти до самой кончины пребывал у прекрасного пола необходимым и весьма почитаемым целителем. Но тайна врачевания отца Паисия всё-таки просочилась «наружу»…
Одна восторженная женщина, исцелённая от своего недуга, в порыве неудержимого восторга, в захлёб рассказывала подругам, как ей понравилось священническое лечение со святыми молитвами. А было так:
Отец Паиспй, стоя за аналоем в подряснике и епитрахили, сказал мне:
«Катерина, стань рядом и повторяй за мной молитвы: Слава тебе, Боже наш, слава тебе. Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас».
- Дальше слушай, а в уме повторяй и держи в памяти:
«Тот лишь достоин блаженства, кто видя не видит, кто слыша не слышит… Тот блажен, кто глух к голосу сердца, тот лишь блажен и преблажен, кто в печали не скорбит и в счастье не радуется. Тот блаженства преисполнен, для кого и радость, и горе, и счастье, и несчастье — равны. Главное – возненавидь своё тело, возненавидь его, как темницу души, построенную врагом Бога и человека… Сама посуди, для чего это тело? На что оно уготовано? Чтобы черви съели его? Убивай грешное тело, умерщвляй пакостную плоть свою, не давай врагу веселиться. Всячески утомляй тело постом и трудом, чтобы не смело оно, скверное, с твоим духом бороться».
— Далее, положив свою правую ладонь мне на левый бок, говорит:
— Теперь повторяй за мной:
«Блажен …кто видя не видит и слыша не слышит…кто в печали не скорбит и в счастье не радуется… для кого и радость, и горе, и счастье, и несчастье — равны. Возненавидь своё тело, возненавидь эту темницу души, построенную врагом бога и человека. Для чего это тело? Чтобы черви съели его…»
Ой, жжёт бок! – вскрикнула я.
-Это хорошо. Так же будет жечь твоё лоно… Ложись на диван… Повторяй дальше: «Убивай грешное тело, умерщвляй пакостную плоть свою, всячески утомляй, утомляй, утомляй скверное тело».
-Я снимаю с себя епитрахиль, — говорит священник, — епитрахилью накрываю твоё чело. Накладываю ладонь на твоё лоно. Повторяй: блаженства достигнет тот, кто видя не видит и слыша не слышит, видя не видит, и слыша не слышит…
- Десница греет?
- Да, уже горячо…
- Хорошо. Ты сейчас и меня видя не видишь и слыша не слышишь… Говори: видя не вижу и слыша не слышу …быстрее говори:
- … слыша не слы-ышу… не слы-ы-ышу… не слы…
- Теперь оденься. Стань возле аналоя рядом со мной. Молимся… Слава тебе Боже…слава тебе… Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас и даруй рабе божией Екатерине чадо долгожданное… Катерина, целуй святой крест и руку целителя. Теперь иди домой и уповай на милость Господа. Будет у тебя ребёнок.
Я стушевалась, желая высказать просьбу целителю, и не решаясь…
— Ну, говори уж, чего хочешь? – подбодрил меня отец Паисий.
— Я хочу ещё раз повторить всю молитву сначала, чтоб надёжно было…- со смущением говорю, глядя в пол, о своем желании, — а то вдруг…
Святой отец с живым интересом смотрит на моё вспотевшее лицо, искажённое просительной мимикой …
- Екатерина, сколько тебе лет?
- Двадцать три, — отвечаю, почему-то, робея…
- Красивый будет у тебя малыш, весь в маму… Однако в Божью милость следует верить твёрдо. Сомнения вредят. Всё получится, но если настаиваешь… — махнул он крестом, который держал в руке, в сторону дивана, мол, так и быть!
Мы с ним снова повторили курс. «И вот теперь у меня есть сынок… Правда, похож не на меня, а на целителя. Но это – дело Господа!».