я не верил во все эти сказки про злых колдуний,
в эти бабские сплетни, глупые детские страхи,
мол, когда о них песни поют, то разрываются струны,
а у мужей высыхает во рту и намокают рубахи.
я ходил в этот лес, где деревья казались выше,
где в полуденном воздухе пахло звериной смертью,
к её чёрному срубу то ли случайно я вышел,
то ли в спину меня подгоняли хитрющие черти.
я увидел обычную девку, с длинными рыжими космами,
но в груди что-то ёкнуло больно, и стало жутко.
говорили, что страсть проезжает по людям колёсами...
это горькая правда, а вовсе не прибаутка.
и она захотела взять моё сердце и кожу,
чтобы в едком отваре, как в молоке искупаться,
чтобы стать чуть красивее или ещё моложе,
чтобы выглядеть так, будто ей снова семнадцать.
но случилось такое, что ахнули старые боги,
что замолкли на ветках пёстрые дикие птицы -
от любви у неё подгибались худющие ноги,
ну а мне первый раз хотелось на ком-то жениться.
и любили мы сильно - смертным, увы, и не снилось,
и горели глаза у нас, будто печное пламя
даже зимняя вьюга, которая в дом к нам ломилась,
не мешала сливаться расплавленными телами.
и она не шептала мне никаких заклинаний,
лишь в ключицу дышала и валилась без сил на рассвете,
я любил её ведьминский смех и даже её ворчание.
и ещё иногда мы с ней говорили о детях.
в этот день я ушёл на охоту, и возвратился позже:
но не встретила мужа в воротах моя дорогая.
было в доме так пусто, и было холодным ложе.
я бежал до ближайшей деревни, слёзы свои глотая.
я не видел, как в огненной пасти она исчезала,
как бесилась толпа и зачем-то кричала проклятья.
как любимая девочка прямо в костре хохотала,
как в летающий пепел её превращалось платье.
я не верил во все эти сказки про злых колдуний,
в эти бабские сплетни, глупые детские страхи,
но когда о них песни поют, то разрываются струны,
а у меня высыхает во рту и намокает рубаха...