Веноциания. Том 13

История одного человечества.





















































































































































ВЕНОЦИАНИЯ


   том тринадцатый
















2016 г.








Собрание сочинений
в 99 томах. Том 55-ый.





































9437
Иначе непременно быть беде.
И я останусь с ними в той среде.
И их помою я душистым мылом,
Чтоб не ударить в этом смысле рылом
В лицо, как в грязь. В содружестве с Творцом
Я буду жить с намыленным лицом,
Как эскулап, отдавшись чистым лапам.
Иначе всё отрежут враз, нахрапом.
Лишь согласись и перстень приложи,
И взглядом тут на всё и укажи.
И всё. Они такие. Авиценны.
А то, что орган этот очень ценный,
Им наплевать. Мул берегом спешил.
«Вот я осёл,  - сказал он.  -  Я грешил».
9438
«Вот я осёл,  -  сказал он.  -  Я грешил».
И дальше он пошёл. Осёл спешил.
Так думал тот, о ком тут речь идёт,
И кто к решенью верному придёт.
Быть иль не быть? Любить ли, не любить?
Любить, любить, любить, любить, любить.
Царь  -  человек. В вопросе этом царь
Не волен быть лишь просто государь.
Шипящий звук, свистящий то ли звук.
И тут его я выпустил из рук.
Иное дело в золоте рубля
Родное наше русское: «Эх, бля!»
Но я ещё и вёсел не сушил,
А потому я плыть вперёд решил.
9439
А потому я плыть вперёд решил,
Что я ещё и вёсел не сушил.
И оттого я и правдив, и весел.
И на забор я эту сеть повесил.
А впереди, я вижу, берега.
И там стоят зелёные стога.
И зацепилась вдруг моя нога
За те, вдали плывущие стога.
Ну, а вторая, правая нога,
Не стала ждать и кинулась в бега.
Держал я ноги накрест у воды,
Не ожидая, в сущности, беды.
Подумав, я сказал: «Тебя поглажу.
Ну, а потом с тебя сниму поклажу».
9440
«Ну, а потом с тебя сниму поклажу.
И положу, да и опять поглажу.
Тут в лодке нет партнёрши по уму,
И потому тебя я обниму.
А подниму когда себе я тонус,
То уж и он поднимется, как конус,
Над плоскостью поверхности прямой.
И тут уж и поедем мы домой.
Прямая есть прямая. Кривизна
В прямолинейной жизни не нужна.
Воспринимать кривую не с руки,
И даже если сжать себе виски.
Я был способным. И легко я жил.
И беззаветно времени служил.
9441
И беззаветно времени служил.
И был способен. И легко я жил.
А, значит, жизнь вернулась к нам опять.
Вставал я рано. Утром. Ровно в пять.
И до глубокой ночи темноты
Мы с ним трудились вместе, как скоты.
Блеск солнца дня позвал меня в ветра.
И я работал с ночи до утра.
А чёлн наш плыл. Река была тиха.
Лишь иногда крик звонкий петуха
Напоминал мне и людей, и скот,
Науку, жизнь, проблемы, небо, флот.
Бывало так. К концу большого дня
Я засыпал. А он будил меня.
9444
Я засыпал. А он будил меня.
Случалось так порой к исходу дня.
Но, отдохнув, я быстро просыпался.
И тут мой грех пред ним и искупался.
Трудясь, будил я в нём воображенье.
И между нами было уваженье.
Для пробужденья мысли у него
Не оставалось больше ничего
Такого, чтоб и вызвало во мне
То, что я видел в беспокойном сне.
Но всяк бывало. Он, бывало, спит.
И в нём всё млеет, стонет и кипит.
Ну, а порой меня во сне он нежил.
И он мне хлеб принёс однажды свежий.
9445
И он мне хлеб принёс однажды свежий.
И он меня ласкал, любил и нежил.
Но здесь не мне решать, кому и с кем.
Да и иную уйму всяких тем
Разоблачать хозяину. А я.
Простите. Выйду. Полнится струя.
«Ай, ай!» Кричит хозяин бедный мой.
И тоже в рощу мчится по прямой.
И вот пошла желанная струя.
И на часок-другой усну и я.
А он опять, задумавшись, сидит.
И на простор темнеющий глядит.
Я помню, как-то прежде бодрый, свежий,
Меня корил он и ласкал, и нежил.
9446
Меня корил он и ласкал, и нежил.
И хлеб принёс он мне, я помню, свежий.
Зарок я дал. Пока он не отыщет
Заветный камень, пусть в кулак посвищет
От голода, тоски и огорчений.
И отрешится пусть он ощущений,
Да и желаний к чадушке своей.
Её любил он. Был он предан ей.
И он не может уж расстаться с нею,
Не заслужив амбицией своею
Её небесной ласковой души.
Да, в общем, оба где-то хороши.
Он хлеб принёс. Мне воли не видать.
Я вместе с ним согласен голодать.
9447
Я вместе с ним согласен голодать.
Он хлеб принёс. Мне воли не видать,
Если его я брошу на лужайке
В одних трусах и в выгоревшей майке.
А хлеб? Что хлеб? Пусть сам хозяин ест
Свой вечный хлеб. Я не из этих мест.
Не травоядный я. Я дикий зверь.
И ты меня на этом и проверь.
Запахнет мясом, пусть меня простят.
Нас и в лесах, да и в сафари чтят.
Порой готовят нам деликатес,
Вкус проверяя, измеряя вес.
И всюду удаётся нам бывать.
И стал я тут за всех переживать.
9448
И стал я тут за всех переживать.
И я не мог тот чёрствый хлеб жевать.
Уж нет зубов. Пустая голова.
Вокруг трава. И плоть моя жива.
И злаки всюду. И на ветке плод.
А я сижу у сказочных болот,
Да и гляжу на тихую струю.
Плывёт ландшафт, а мне-то по ручью.
Я поплюю. Потом я попою.
Да, я исполню песенку свою.
Хозяин пил вчера довольно много.
В дремоте уползала вдаль дорога.
И мы с ним в путь отправились весной.
О, столько бед изведал он со мной!
9449
О, столько бед изведал он со мной,
Уйдя в тот путь той памятной весной.
Не понимает он, что мы вдвоём
Всю эту нашу горечь жизни пьём.
Ну, а пока спляшу я гопака.
Не оскудеет бьющего рука
Дарить тебе деяний дивный сок.
Такой вот я изысканный кусок
Говядины в миру, и тут, в воде.
Плыву я со слюной на бороде.
Учусь я речи русской, не иначе.
Но я молчу. Проблему я ли начал!
И так бывало некогда со мной.
И то случилось раннею весной.
9450
И то случилось раннею весной.
Мы вышли как-то с ним в полдневный зной.
Идём. Я вижу, около ручья
Стоит она и шепчет: «Я ничья!»
Хозяин мой ещё всего не понял.
А я уже ту лошадь засупонил.
И мы летим. Хозяин мой молчит.
И только сердце громко в нём стучит.
И думал я: «Уж верить ли ему?
Или поверить чувству своему?»
И я решился. Ближе подошёл.
И счастье я своё тогда нашёл.
Уже светило солнечное око.
Но был в тревоге я. Мне было одиноко.
9451
Но был в тревоге я. Мне было одиноко.
Уже светило солнечное око.
Оно светило в реки и в леса.
И осветило луг и небеса.
Но тут холодный воздух налетел,
Да и разбился о движенье тел.
Молчала вечность. Звёзды, побледнев,
Засеребрились. Рак, Весы и Лев.
И остальные вызрели в ночи.
Сказало небо вечности: «Молчи!»
Стучало время мёртвой колотушкой.
Взорвался хлыст пастушьей жёсткой пушкой.
Сняла пастушка, в мир направив око,
С костра похлёбку. А над ней высоко.
9452
С костра похлёбку. А над ней высоко
Заря взошла багрово жгучим соком.
И облила далёкий горизонт.
И там, вверху, зажёгся звёздный зонт.
Летят кометы, падают в траву,
Да и разносят по небу молву.
В прибрежье мира дальних берегов
Спадали тени от седых стогов,
Стоящих молча около воды.
Прошёл пастух без пышной бороды.
Он вёл корову. Стадо торопилось.
Заря, темнея, вечностью упилась.
Ночь шла на нас, дыша дымящим соком
С костра похлёбки. А над ней высоко.
9453
С костра похлёбки. А над ней высоко
Вздымалось небо блёстками комет.
Оно сочилось предвечерним соком.
И в нём осталось только семь примет.
Считать не будем. Прошлое забудем.
А будущее всё-таки разбудим.
И поглядим, так что же там, в грядущем,
Так медленно, не торопясь, идущем.
И проходящем молча мимо нас.
Зовущем нас с тобою на Парнас.
И, замерев на пролетевший миг,
Путь пролистал прологи мудрых книг.
А у костра, задумавшись, лежал
Тот, кто себя безумно уважал.
9454
Тот, кто себя безумно уважал,
Он на траве, задумавшись, лежал.
Так я о чём? Ах, я о Мандаринах!
Нет, о Сюзаннах, Жаннах и Маринах.
На чём ты тут не остановишь взгляд,
Всё в прошлом. Только юноши шалят.
И те ж ошибки, войны, битвы, сшибки.
Мир костенеет. Он уже не гибкий.
Всё те же алчность, жадность и порок.
И стоит только выйти за порог,
Как разобьются все твои иллюзии.
И пред тобою мрачные диффузии.
И друг мой жил в надежде одиноко.
И от раздумий не сомкнул он ока.
9455
И от раздумий не сомкнул он ока.
И стал он видеть вещи однобоко.
На жизнь, да и на прочих свысока
Смотрел он, и его брала тоска.
Но есть, друзья, иллюзия свободы.
И вешние ещё бывают воды.
И образ твой, не выдуманный мной,
А мне явленный прошлою весной.
Был август, помню. Август был последний.
Уже стоял под окнами наследник.
Наследник века. Внук тысячелетья.
То август шёл. Он завершал столетье.
С квартиры, помню, я тогда съезжал.
А он со мною рядышком бежал.
9456
А он со мною рядышком бежал.
Нет, я с квартиры вовсе не  съезжал.
Вот что-то, помню, я тогда подсеивал.
А август, помню, всё во мне подсмеивал.
И вился он кудрявый надомной.
То было летом. Был ужасный зной.
И вот редиску я там будто сею.
Да, я такой. Иначе не умею.
Ну, а уж сеять, это тоже сметь.
В виду всё это надо бы иметь.
Да и уметь. Его уже имея,
Ты и живёшь, грустить о нём не смея.
Ах, август! Август! Август!.. Ну, короче.
За эти дни он стал мрачнее ночи.
9457
За эти дни он стал мрачнее ночи,
Если сказать не более. Короче.
Укоротился праздник на три дня.
И тем он не порадовал меня.
Но тут случилось то, что и случилось.
И очень даже мило получилось.
Я встретил вас, Ирина. Встретил вас.
И, помню, пил я с вами херши квас.
Квас выпив свежий и открывши вежи,
Так говорят невежды, не невежи.
Открывши вежи, я увидел вас.
И с вами пил я свежий херши-квас.
Увидев вас, я слушал рокот ночи.
И я вздыхал. И огорчался очень.
9458
И я вздыхал. И огорчался очень.
Я встретил вас пред наступленьем ночи.
Не потому, что было плохо видно,
А потому, что вас я встретил, видно,
Тогда, когда прошли все жизни сроки,
Где обретают первые уроки
Сердечной муки, радости, любви,
Впервые в вашей вспыхнувшей крови,
Что растекается по жизни членам,
Когда дрожишь, прильнув к её коленам.
Колени сжаты, дух ваш тоже сжат,
И разговор волнением зажат.
И долго я на вас тогда глядел.
И даже я в тот вечер похудел.
9459
И даже я в тот вечер похудел.
Так долго я на вас тогда глядел.
И вы меня сперва не понимали,
И чувств моих всерьёз не принимали.
Вам показалось, что всё это блажь.
Так подсказал вам скромный опыт ваш.
Вы не салонов светских были львица.
И я на вас не мог не надивиться.
И глубиной я тут открылся вам,
Отдав все чувства выспренним словам.
Конечно, жизнь, она не только милость.
Но с вами быть мне даже и не снилась.
А в это время в небе месяц рдел.
И он на звёзды трепетно глядел.
9460
И он на звёзды трепетно глядел,
Тот юный месяц, что вдали зардел.
Сойдя так низко, что уж было близко
И до земли, перевернулась миска
Лица Луны, и падала в дымок
Надводной глади. Я молчать не мог.
«Вы помолчите! Вы бы помолчали».
Вот вы мне так в то время отвечали.
И я не мог не зародить надежды
В душе своей. И отводил я вежды
От вас в ту ночь, уйдя на берег речки.
И ощутил я жар горячей печки.
Потом заснул, и спал не раздеваясь.
Ну, а затем я шёл, с пути сбиваясь.
9461
Ну, а затем я шёл, с пути сбиваясь.
И вот уж снова, утром, одеваясь,
Я выхожу и понимаю сам,
Как различать клестов по голосам.
Природа радость сердцу и уму.
И я руки от вас не отниму.
И вы моей касаетесь руки.
И томно стонут в утре ветерки.
Я руку вашу сжал. Я вас люблю.
А жать я сильно сильно не люблю.
Люблю я страстно, пылко, горячо.
Ну а ещё? И сдержанно ещё.
Вот я такой. И я иду, сбиваясь,
И в бормотанье тихом забываясь.
9462
И в бормотанье тихом забываясь,
Иду я и сбиваясь, и сбиваясь.
Куда зашёл, я сразу не пойму.
Разгадка мира мне не по уму.
Я не географ. Я не видел свет.
Во мне, к тому ж, и самомненья нет.
Я больше лирик. Где-то эскулап.
В пожатье рук ценю я нежность лап.
Не жму я всякой длани в неглиже.
И ошибаюсь часто в падеже.
А встреча с вами, это просто рай.
Пожал вам руку, и не вытирай
До самой ночи пот. Хочу вина!
И вижу, что довольна ты сполна.
9463
И вижу, что довольна ты сполна.
Хочу с тобой я выпить и вина.
Но лучше водки. Путь тогда короткий
Для откровенья. Выпив просто водки,
Я разговорчив. Даже я болтун.
Но не из тех, кто свой пропили ум.
А кто сумел и разум сохранить,
Да и других заслуг не уронить,
И разговор вести наедине
С предметом страсти выгодном вдвойне.
И отраженье в этом разе чувств
Уж завершу я трепетом искусств.
О, это счастье! Жизнь у нас одна.
Она ещё не выпита до дна.
9464
Она ещё не выпита до дна.
Она одна. И атомам вина
Кто предпочёл сплошное возлиянье,
Тот и поддался на её влиянье.
Люблю я видеть пьяного в окне.
Такие, помню, были в гости мне.
И замечали, как я ловко вру,
Что напиваюсь допьяна к утру,
Тем и давая ближнему урок.
Но столь ли я натурою широк?
Ах, я шучу. И уж какое дело
Вам до того, чьё мне приятно тело.
Вот так я тут, в конце концов, сказал.
А свет звёзды на утро указал.
9465
А свет звёзды на утро указал.
А я молчал. Потом в сердцах сказал:
«Ирину я люблю. Нет, не Ирину.
Кого угодно. Галю, Валю, Нину.
Я всех люблю, не вам меня судить.
И потому я к ним люблю ходить.
А вот к себе не всякую пущу.
А будет лезть, ботинком запущу.
Да, я такой. Ценю я свой покой.
Я слева грустный, справа я с тоской.
Так что смогу в момент и защититься.
А Ира там. И, видно, ей не спится.
Вот так я тут в сердцах себе сказал.
А дым, струясь, над нами исчезал.
9466
А дым, струясь, над нами исчезал.
И я ещё подумал и сказал:
«Но пусть уже не думает она,
Что я влюблён, а вот она вольна».
А я вот с ней тут, несомненно, лягу.
Нет, я себя не обреку беднягу
На этот счёт ни в жизнь и ни за что,
И ни в пальто и даже без пальто.
Я не могу без чувства заниматься
Любовью с ней. И в видике сниматься.
Лежать вдвоём, когда вдвоём в моём
Ты в сердце в то же время не в моём.
Нет. Нет и нет. И тут я чувству внял.
Вздымался пар. Я запах обонял.
9467
Вздымался  пар. Я запах обонял.
И чувству я тогда, конечно, внял.
Люблю я всех. А возраст не помеха.
Была бы грусть для оправданья смеха.
А остальное  -  вымысел, труха.
Серьёзный возраст это чепуха.
Лишь глупость с дурью внешностью строга.
На лбу не всяком вырастут рога.
Взрастить рога возможно и юнцу,
И глубоко серьёзному отцу.
Лишь нужно чтоб, главенствуя, мораль
Сама нашла того, кто плут и враль.
Тут дружно вверх, шипя, взлетели пробки.
Осёл налил в котёл крутой похлёбки.
9468
Осёл налил в котёл крутой похлёбки,
Когда, шипя, взлетели в небо пробки.
Все стали пить несдержанно и много.
И шум веселья долетел до Бога.
«Потише можно!  -  Бог спросил.  -  Собаки,
Козлы, ослы, верблюды, волки, раки.
И прочие мной созданные твари.
Уж всё пропили, наглые вы хари.
Спать не даёте. Может, отдохнём?
Нельзя ли накричаться вдоволь днём?»
И замолчал. И лёг, поправив сено
Под головой. И почесал колено.
И узелок на память завязал.
Вздохнул и глубоко в сердцах сказал:
9469
Вздохнул и глубоко в сердцах сказал:
«Уж третий раз я узел завязал,
Чтоб не забыть с утра распорядиться.
И это ж просто срам и не годится.
И проведут быстрей пусть вентилятор.
А лучше просто всех их в изолятор.
Но прекратить пора такой разврат
У самых возведённых мною врат.
Не гоже мне, отцу моей Вселенной,
Дремать вблизи безнравственной и ленной
Планеты в вечном сонмище пиров,
Разгульной жизни и дерьма коров».
И думал конь, споткнувшийся на пробке:
«Зачем я шёл по этой узкой тропке?»
9470
«Зачем я шёл по этой узкой тропке?»
Так думал конь, и заскользил на пробке,
Валявшейся на палубе ковчега,
И не сдержался в вечной прыти бега.
И напоролся на другой мирок
На стыке двух скрестившихся дорог.
Столкнувшись, в беге треснули ковчеги,
И пролились весны пришедшей неги.
Господь озяб, хоть был и под тулупом.
И так он думал о явленье глупом:
«Не пей вина, отдай досуг вареньям,
И не бывать тогда столпотвореньям».
Я много видел. Я везде бывал.
Потом упал в какой-то я провал.
9471
Потом упал в какой-то я провал.
И где я только раньше не бывал!
Бродил везде я в думе неприкаянный.
И думал я: «Бездельник я отчаянный».
Пустая жизнь среди пустынных дыр.
Создать пора и Параллельный Мир.
Нельзя, чтоб тут, под взором строгим Бога,
Всё было так бездарно и убого.
Придумай глину, в слюнях закрепи,
Росою светлой сверху окропи,
Да и создай подобие себе.
И «а» и «б» сидели на трубе».
Бог, помолчав, добавил: «Я в обиде.
Не видел я того, чего не видел».
9472
«Не видел я того, чего не видел».
Да, был он в гневе. Даже был в обиде.
И, выбрав в Мире скромный уголок,
Туда камней он крупных наволок.
И стал из них лепить крутые горы.
Порою, правда, камни крали воры
Из мест неблизких Космоса пираты.
Но Бог поставил вкруг творений краты.
Да и пиратов стал он выгонять,
И этот Мир от прочих охранять.
Мир разрастался. Бог не унимался.
Он тем процессом долго занимался.
Осёл сказал, и в тот же миг жевал:
«Да, он за всех тогда переживал».
9473
«Да, он за всех тогда переживал».
И в этот миг он чупа-чупс жевал.
А в сути всё тут стоит ли трудов,
Чтоб и настроить столько городов,
А в них вселить такую уйму люда.
И в мрачный миг миров далёких блюдо
К нам опустилось, всё вокруг круша,
Не оставляя ровно ни шиша.
«Зачем мне эти ваши катаклизмы.
И не оправлюсь я порой без клизмы.
Переживанья. И, к тому ж, запор.
Возьму я лучше каменный топор.
И сокрушу всё это, что увидел.
А человек, так он меня обидел.
9474
А человек, так он меня не обидел.
Ты где-нибудь ещё такое видел?»
И говорил тут Богу человек
С ухмылкой пьяной из-под сонных век:
«Прости, прости! Ты мною не доволен.
Я, как и ты, бесцельно жить не волен.
Могу я сам творенья создавать,
И именами вещи называть;
Преображать, вымеривать, сдвигать,
Любить, корить, возделывать, ругать,
Переставлять, приструнивать, прощать,
Сажать в тюрьму, поить и угощать.
Я создал паровоз и самолёт.
И совершил космический полёт.
9475
И совершил космический полёт.
И создал я корабль и самолёт.
Теперь ко мне и ты вот залетел.
Ты оценить всё это захотел.
Не знаю я, чего ещё мне надо.
Какого рая, и какого ада.
Сам доведу себя до нищеты
В просторах вечной Мира красоты.
А уж потом молиться всё же стану,
Как от забот бессмысленных устану.
Зачем нужна мне эта недолга.
И уплыву я в даль, за берега
Твоей Вселенной. Поплыву к Дунаю.
А для чего, того и сам не знаю.
9476
А для чего, того и сам не знаю.
Пойду туда я. Выйду я к Дунаю».
Дунай был сдобрен нефтью и дерьмом.
Не в переносном смысле, а в прямом.
И трубы за столетья прохудились.
И содержанья в них переродились.
С дерьмом смешавшись, грязным стал Дунай.
И ты о нём, мой друг, не вспоминай.
Нырять в него с какого хочешь берега
Никто не будет. То не воды Терека.
Они чисты. Но Терек далеко.
И до него добраться нелегко.
И вот уже сажусь я в самолёт.
И продолжаю этот перелёт.
9477
И продолжаю этот перелёт.
И ухожу я в чартерный полёт.
И стал я тут на небо наблюдать,
И стал я и смеяться, и рыдать.
Мне было жалко и себя, и нас
И в этот час, и в предыдущий час.
Мы не смогли, вернее, не сумели,
Остаться жить, как прежде жить умели.
Как прежде жить осталось лишь скотам.
И то не здесь, а где-то дальше, там.
А не вот тут, у грязных вод Дуная.
И в Лувре жизнь теперь совсем иная.
Глядит она, застыв, как не родная,
Нам о былом порой напоминая.
9478
Нам о былом порой напоминая,
Там где-то в Лувре радость неземная.
Из темноты выглядывает паж.
И, отпустив секретный экипаж,
К ней он идёт, любовник воспалённый,
Да и в неё безудержно влюблённый.
Уж такова природа естества.
Ну а любовь? Любовь всегда права.
Мадонна тоже, многого не зная,
Подумала: «Любовь тут неземная».
И потому любовник к ней спешит,
Да и плащом дельперсовым шуршит.
Часов любви затворы заскрипели.
Кружась над нами, птицы тихо пели.
9479
Кружась над нами, птицы тихо пели.
Часов любви затворы заскрипели.
Разверзся мир желаний и страстей.
Так будем ждать и мы с тобой гостей.
Гостей нежданных из далёких бездн
С особой вестью о рожденье звезд.
О процветанье некоем вдали,
На тех путях, что нас сюда вели.
Но довели туда, где в том пути
Сумел вперёд я в полный рост идти.
Тот, кто коснулся неземных лучей,
Он там увидел времени ручей.
И тут же птицы радостно запели.
А в котелке уж рыбины кипели.
9480
А в котелке уж рыбины кипели.
Две птицы, над котлом кружась, запели.
И пели птицы долго и бодро.
С ухой стояло полное ведро.
Ухою там по кругу угощали.
И ели все. И челюсти трещали.
Вверху висела быстрых птиц трезвонь.
А вкруг костра стояли гарь и вонь
Ухи и чая. Из ведра там рыба
Торчала, как горы меловой глыба.
А в стороне горел другой костёр,
Где запах был не менее остёр.
И птицы снова, закружившись, пели.
А в котелке уж рыбины кипели.
9481
А в котелке уж рыбины кипели.
И птицы там, в высоком небе пели.
И улетели стаями в поля
Нескудных злаков и надежды для.
Они кружились долго над стволами,
Гордясь своими сильными телами.
А были ведь простыми существами,
Тогда ещё, увы, не знаясь с вами.
С руками и с ушами, и с глазами,
И даже, говорят, и со слезами.
Но вот теперь в нарушенной природе
Они уже совсем иные вроде.
Тогда они, как сущности, потели.
Теперь они сгодились на тефтели.
9482
Теперь они сгодились на тефтели.
А ранее к нам лазили в постели.
И было им приятно понимать,
Что рядом с ними будущая мать.
И верьте мне, товарищи и братцы,
Клянусь я вам, хоть поклянусь на святцах,
Такой другой, хоть в зуб ты бей ногой,
Не знал я раньше, друг мой дорогой.
Она была настолько удивительна,
Так хороша и, вместе с тем, томительна,
Что и любить её, и акт свершать,
Задача, я скажу вам, порешать».
Осёл вздохнул и бросил петуху:
«Теперь едим с тобою мы уху».
9483
«Теперь едим с тобою мы уху,  -
Вздохнул осёл, склоняясь к петуху.  -
Ты не смотри, что пред тобой осёл.
Я строен был, и пол хвостом не мёл.
Тогда ещё я молод был и весел.
И губ тогда ещё я не развесил.
Да и она, влюблённая в меня,
Ещё пылала трепетом огня.
И поднялись на горный мы хребет.
Не ожидая предстоящих бед.
Висели тучи над пылавшей лавой.
«Ах, я дружить любил с капризной славой!»
И тут осёл склонился к петуху.
«Летел я ниже. Ты летел вверху».
9484
«Летел я ниже. Ты летел вверху.  -
Осёл сильней склонился к петуху.  -
Тогда мы, помню, в кратер заглянули.
Там двое наших прежде утонули.
И превратились в огненную пыль.
И то не бред предутренний, а быль».
«Но мы над бездной два часа кружили,
И поощренье Бога заслужили».
О, красота полёта юных тел!
Я, помню, я там несколько вспотел.
В вечернем блеске воспарив над миром,
Я был твоей опорой и кумиром.
«И мы кружили в огненной заботе,
И приземлились вот на этом боте».
9485
«И приземлились вот на этом боте».
«Да, мы с тобою были там в заботе».
«В творца преобразуясь из осла,
Я полюбил реальные дела.
И ловлю рыб, и прочие работы.
И всех времён обычные заботы
Я исполняю молча, не ропщу.
И, сделав дело, сердцем не грущу.
Мирюсь с типичным запахом ухи
Из этой мелкой рыбьей чепухи.
И так везде. Одной бедою более.
Одним вином для пьянки алкоголее.
Мы всё свершим. И нас вы не уймёте.
И мне был голос. Вы меня поймёте.
9486
И мне был голос. Вы меня поймёте.
Желаний наших сроком не уймёте.
Желаний тех бурленье в чистых душах,
В морях, в лесах, и в реках, и на сушах.
Везде мы рыщем, всё мы что-то ищем.
Потом в кулак от огорчений свищем.
Не получилось, снова сорвалось,
Не удалось, не вышло, не сошлось.
«А было всё ведь ладненько и чинно.
Так нет же! Ах, как время беспричинно!
Нас изменив, жизнь стала не такой.
И не вернётся в души к нам покой.
И вот сказал мне, помнишь, жребий мой:
«Ты будь ослом. А ты ходи прямой».
9487
«Ты будь ослом. А ты ходи прямой».
Так указал тогда мне жребий мой.
И постепенно, нету в том греха,
Я превратился в злого петуха.
Я помню лёгких плеч твоих овал.
Я там тебя впервые целовал.
Я вызывал безумную истому
В твоей душе. И улице, и дому
Спать не давал. И, криком оглашая,
Вопрос любви в какой-то миг решая,
Так долго в том я сдерживал себя.
И изводил лишь этим я тебя.
И дух сказал мне гордый и прямой:
«Такой наказ тебе последний мой».
9488
«Такой наказ тебе последний мой.  -
Так дух сказал мне гордый и прямой.  -
Мы возвратимся. Обретём тела.
А кожа, помнишь, белою была.
Твоя тогда и грудь была полна.
И ты была наивна и нежна.
На фоне неба бледно-голубого
Привлечь могла собою ты любого.
Мы пролетали горы и леса,
И наблюдали мира чудеса.
Но всё ещё чего-то мы хотели.
И всё куда-то мысленно летели».
«Ах, Каин, Каин! Здравствуй, здравствуй, Каин!
Ты не узнал меня? Я твой хозяин.
9489
Ты не узнал меня? Я твой хозяин.
Ну, здравствуй, дорогой! Ну, как ты, Каин?»
Я отвечал: «Не Каин я, я Лев.
Но, правда, перестройкой заболев.
И не настолько я уж изменился.
Нет, позже я, конечно, извинился
При встрече с ней, когда её искал
У тех расщелин у прибрежных скал.
И мы взлетели. Вот я обнимаю
Её, и всю природу понимаю.
У женщины важнейшие дела,
Так это их прекрасные тела».
Петух спросил: «А ты из дальних сёл?  -
И продолжал:  -  А где теперь Осёл?»
9490
И продолжал: «А где теперь осёл?»
«Да не из дальних. Я из ближних сёл.
Всё в мире, понимаешь, относительно.
Твоё же утвержденье вопросительно.
Когда ты любишь, нету расстояния,
Что не имело на тебя б влияния,
Тем приближая любящих тела.
Ну, а она ведь юною была.
Да и позднее, в тридцать пять нежна.
И более того, она юна».
И моему безудержному телу
Жить захотелось. Повлекло к пределу
В интимной части. Был ли миг случаен?
Да, я осёл. А, может, я и Каин.
9491
Да, я Осёл. А, может, я и Каин.
И буду ль я за это неприкаян?
«А, помнишь, как часами на лужку
Водила я рукой по гребешку?
И ты, смеясь, на солнце всё глядел.
И был тогда любви в тебе предел.
За час, бывало, восемь раз подряд.
Хоть о любви числом не говорят.
У любящих минут не наблюдают.
У любящих волнений ожидают.
И ожидают их не просто так,
А в исступленье. В этом я мастак.
Но я осёл! Уж точно я осёл.
Не той дорогой я тебя повёл.
9492
Не той дорогой я тебя повёл.
А ты всё шёл, как безразличный вол.
«Ах, ах! Тут очень, очень много рыбы!
И плавников ребристые изгибы.
Тут можно жар телесный прохладить,
И в чём угодно другу угодить».
«Но здесь, смотри, какая нынче секса!
Не испечёшь ты без кокоса кекса».
«Кокос, кокос! Без шкуры, без волос.
Тут и не кажешь носа. Где твой нос?
Экзотики ты этой захотела,
Своё ко мне прижав большое тело.
«Ах, хорошо!» Вот так ты мне сказала.
И этот путь тогда мне указала.
9493
И этот путь тогда мне указала.
И о красотах мира рассказала.
И ты уж тут со мною согласилась.
И на слиянье тут и спокусилась.
И унеслись с тобой мы в севера».
«Но это, милый друг, ведь не вчера».
«Пусть не вчера. А может, в понедельник.
Теперь, как видишь, я уже бездельник.
Не упадёт на голову банан».
«Не до бананов, милый, нынче нам.
Давай решимся и на час слиняем».
«Но резко климат как мы поменяем?
Подохнем ведь». Я лёд с руки слизал.
И тут, шутя, я сам себе сказал.
9494
И тут, шутя, я сам себе сказал:
«Пойду я лучше нынче на вокзал.
Там жизнь кипит. Там воры. Проститутки.
В буфете апельсины, с хреном утки.
В вокзале ночью многое увидишь.
И никого ты тем и не обидишь.
И не придётся чуши сочинять,
Чтоб там кого-то к нежности склонять.
На разговоры с миленьким дружком.
Да, я любил резвиться петушком.
Да и отдаться в творчестве процессу,
Суть разговора приведя к эксцессу.
Нет, лучше всё же я пойду в вокзал».
Так я, шутя, в сердцах себе сказал.
9495
Так я, шутя, в сердцах себе сказал.
«А не сходить ли, правда, на вокзал?
Да и письмо послать по почте Ире.
Хотя такое видишь редко в мире.
Теперь бумаги посылают факсом,
Предпочитая разговоры таксам.
Но в нашем веке, в веке лихорадки,
Все взятки гладки. Я спеку оладки.
Да и поем. И приглашу в квартиру.
Кого? Кого же. Ну, конечно, Иру.
Но ведь к печенью быть должна мука.
Свалял я нынче, видно, дурака.
Мука-рука, перо, сосредоточен.
В понятьях тут я, видимо, не точен.
9496
В понятьях тут я, видимо, не точен.
При чём же это? Кто сосредоточен
На написанье дерзости своей?
И посвящаю весь досуг я ей.
И с радостью, и с мукой вдохновенья
Я изливаю эти откровенья
На лист бумаги посланный мне Богом.
И упираюсь в эту радость рогом.
В проблему века. Более того,
И в завершенье срочное его.
Кого его? Его. Тысячелетия.
Да, я тружусь. А прежде был в балете я.
Неистово. И тут я и сказал:
«Не в тот попал я, а в соседний зал».
9497
«Не в тот попал я, а в соседний зал».
Так на вокзале я тогда сказал.
Я буду дальше очень откровенным.
А где-то даже буду вдохновенным.
Хоть вдохновенье трудная работа.
Но такова во мне моя забота.
Во вдохновенье выход я ищу,
Уж вознеся над временем пращу.
Я приструнить его теперь хочу.
Пора, возможно, мне идти к врачу.
С утра до ночи каждый день трудиться,
Так можно в этой бездне заблудиться.
Не заболеть бы. Вот уж сумрак ночи.
Но огорчён я этим был не очень.
9498
Но огорчён я этим был не очень,
Что наступает состоянье ночи.
А утром надо снова мне вставать
И, повалившись в эту же кровать,
Писать, писать и без конца писать,
И иногда лишь грань ногтей кусать.
Потом поесть. Размять свои колены,
Расшевелив все мыслимые члены,
Что тут со мною уж наедине,
Единственно доверенные мне.
Единственно уверен я лишь в том,
Что их не станет, как умру, потом.
Как завершусь. Но не страшна мне грусть.
Я не страшусь её. И пусть, и пусть.
9499
Я не страшусь её. И пусть, и пусть.
И не страшны мне ни печаль, ни грусть.
О грусти нету речи и в помине.
Тоска меня боится и поныне.
Совсем другое чувство мной владеет.
И в радости душа не оскудеет.
И разобьётся сердце у меня,
Попав в костёр томительного дня
Летящей гири солнечного диска.
И нету здесь ни умысла, ни риска.
Я на коне. И так приятно мне,
Что на коне и ты летишь ко мне.
А ветерок сказал: «И пусть. И пусть».
И продолжал: «Наплюй-ка ты на грусть».
9500
И продолжал: «Наплюй-ка ты на грусть.
А грусть, она пусть где-нибудь. И пусть».
«Я не грущу. Серьёзно. В сердце рай.
Любовь права. Ложись и умирай.
Ты мне отрежь хоть руку или ногу,
Я всё равно к тебе найду дорогу.
Я поползу и в холод, и в грозу.
И сохраню я радость и слезу».
«О, нет! Нет, нет. Иди, иди ко мне.
И ты найдёшь желанье и во мне.
А жгучей страсти яркую слезу
Я сохраню. И позову грозу.
Любовь она сноха. Она и сводня.
Признайся в этом мне уже сегодня.
9501
Признайся в этом мне уже сегодня.
Что лишь любовь сноха, сестра и сводня.
Сведёт она  -  водой не разольёшь.
И я подумал: «О, дружок, даёшь!»
Не много ли беру я на себя,
Лелея и желая, и любя?»
«Но возраст для желанья не помеха,
Когда оно, желанье, не для смеха,
А потому что внешних сил огонь
В душе моей рождает благовонь
Моей, меня спасающей нуждой
От чуждой встречи берега с водой.
Три тома я списал уже об этом.
И суждено мне, видно, быть поэтом.
9502
И суждено мне, видно, быть поэтом.
И не грущу я более об этом.
Я написал гораздо больше строк,
Чем мне диктует времени урок,
Изнемогая и сходя томленьем
С ума невольной мысли искупленьем.
Да и дают мне силы воспринять
Всё то, что не способно сердце внять.
Оно желает. И его флюиды
Мне и открыли радужные виды.
И воплотились в радостный огонь,
В святую наших чаяний трезвонь.
Ах, ах, флюиды! Сердцу поделом.
Не притворяйся глупеньким ослом.
9503
Не притворяйся глупеньким ослом.
Тебе твоя забота поделом.
Ты сам поверил в силу вдохновенья,
Да и настроил арфу на мгновенья
Восторга, восприняв души позывы,
И воплотив в двустишия призывы
Мечты твоей и твоего ума.
Мелодия рождается сама.
Ей не нужна влюблённая чета.
И даже не нужна ей красота.
Иду я по дороге ожидания
И украшаю лозунгами здания.
А старые строения на слом.
И это всё нам, друг мой, поделом.
9504
И это всё нам, друг мой, поделом.
И старые строения на слом.
И на полу, с рукою на полу,
Уж я в углу нащупывал метлу.
Ну и лежу. И долго не встаю
С рукой дрожащей прямо на краю.
И продолжаю линию свою.
И в это время песенку пою.
О чём мне петь? Я страсть хочу испить!
Где мне такую жизнь ещё купить,
Чтоб оценила все мои грехи,
И эти вот банальные стихи?
А в это время в роще пели птицы.
Какие птицы? Кажется, синицы.
9507
Какие птицы? Кажется, синицы.
Они летели к нам из-за границы.
Стояло утро. Март рождался звоном.
И в этом свойстве радости с трезвоном
Звучала тема дивных голосов
Небес кудрявых с зеленью лесов.
И по эпохе жизни и идей
Страсть пролетела сонмом лебедей.
А по мгновеньям в трепете росы
Ручьи текли сквозь времени часы.
Иная крона прочих веселей
Нам проливала утренний елей.
А те из птиц, что в рощах тихо пели,
Они уйти от смерти не успели.
9508
Они уйти от смерти не успели,
Те, что и песню утром не допели.
Но те из них, что слушали свирели,
От первых светлых дней весны добрели.
И превратились в деток и отцов.
И, из яиц повылупив птенцов,
Двух даровитых особей себе
Приобрели в той радостной борьбе,
Их зазывая за любой кусток,
И затащив под каждый лепесток.
Так, обретясь, весна себе идёт,
Да и куда-то нас с собой ведёт.
А те, что песен в роще не допели,
Они уйти от смерти не успели.
9509
Они уйти от смерти не успели,
Те, что и песен в роще не допели.
Летящий тот, одновременно спящий,
Художник из эпохи настоящей.
То был Малевич. Нет, соврал, другой.
Из Витебска. Он мальчик дорогой
Любимой маме. Не с квадратом в раме.
Нет, не Малевич. Тот подвержен драме.
В квадрате чёрном пробыл он всю ночь.
Никто ему не мог тогда помочь.
Но всё ж он выжил. Выехал в Америку.
И там прибился к радостному берегу.
Живёт себе. Рисует для своих
Знакомых. И увидел он двоих.
9512
Знакомых. И увидел он двоих.
А он хотел нарисовать и их.
Летящих вместе. Ночью. Да, над Витебском.
Написано свежо. Легко. Не с натиском.
И дань он отдал графике и оттискам.
И отличался он особым почерком.
На полотне и на бумаге фресками
Он занимался. И стекла обрезками.
Выкладывал в костёлах он окошки.
Над Витебском летели козы, кошки.
Козлы, и куры тоже пролетают,
И в дымке предвечерней тихо тают.
И он с невестой. Всех он брал в примеры.
Жену и мужа. Оба офицеры.
9513
Жену и мужа. Оба офицеры.
Их брал с собою он. Под ними скверы.
Козлы, ослы. И даже петухи.
А вечера над Витебском тихи.
Размеренны они и без зазнайства,
Безделья и вражды, и празднобайства.
Такого вот рожна там были свойства.
А в небе уж витало беспокойство.
Искусство не рождает в нас расстройство.
И в том его и благость, и устройство.
И поворот. И смотрит весь народ
На линии невесты разворот.
Там двое в тех же синих небесах.
Один раздет. Другой летел в трусах.
9514
Один раздет. Другой летел в трусах.
Всё в тех же бледно-синих небесах.
Всё имени никак его не вспомню.
Фамилию я тоже не припомню.
В одном ряду со мной в моей руке
Вращается она на языке
С Малевичем и с теми футуристами,
Что все в душе великими артистами
Себя считали, зная этот век.
Вот так был смел в то время человек.
Так как же звать его, того художника?
Сначала бунтаря, да и безбожника.
Не помню. Ни к чему и не примерю».
Тут я прервал его: «А я не верю!».
9515
Тут я прервал его: «А я не верю!».
«И я не верю ни ослу, ни зверю.
И им даны и имя, и фамилия.
Петрович, Львович. Или просто Лилия.
Но то цветок. А также есть животные.
Хотя порой как будто беззаботные.
Но мир внимают чутко и с душой.
И мак сравни хотя бы с онашой.
Не хищник разве? Разве и не зверь?
И тут попробуй в имя не поверь.
Ну, как бревно! Совсем забыл. Из Витебска.
Фамилия, мне помнится, без натиска.
Малевич?.. Нет?.. Лечу я на ветрах».
«Ведь ты был слеп». -  «Да, слеп я был. А страх?».
9516
«Ведь ты был слеп».  -  «Да, слеп я был. А страх?»
Летели все, я помню, на ветрах.
В штанах летели. И с плакучей ивой.
Летел и я. Я с думой был счастливой.
И руку я кладу там на неё.
А вдалеке желтевшее жнивьё.
В домах вазоны. В окнах ждут хозяйки.
Торчат повсюду лошади и зайки.
Собаки рыщут, ищут молодца.
И гопца дрица гопца гоп ца ца.
Из Витебска. Ну, как его?.. От, сволочь!
Казалось бы, такая, блин, там мелочь.
Ах, страх меня беспамятством обидел!
«Что страх?  -  спросил я.  -  Ты ж его не видел».
9517
«Что страх?  -  спросил я.  -  Ты ж его не видел».
Но он меня беспамятством обидел.
Не вспомню. Ведь известен он повсюду.
Нет, больше я писать о нём не буду,
Пока не вспомню. Вечный ведь художник.
Хоть и бунтарь. И где-то и безбожник.
Ну, а, к тому ж, и добрый семьянин.
Традиционный русский христианин.
Еврей, конечно. И, конечно, гений.
Как говорил у Пушкина Евгений.
Ну, может, думал, но не говорил.
Да мало кто что там наговорил!
И не перечь мне. Он работал в МИДе.
Не спорь. Не лгу я. Всё тогда я видел.
9518
Не спорь. Не лгу я. Всё тогда я видел.
И я его беспамятством обидел.
Он умер, правда. Пух ему земля.
До смерти оставалось три рубля.
И никогда он не терял активности.
И был, конечно, верен перспективности.
И до глубоких дожил он седин.
И умирал он в доме не один.
Да, дожил он до старости с женою.
Не с первой, правда. Прожил не с одною.
Та умерла. А эта дожила
До дней, когда уж он сложил крыла.
И встал пред Богом. Смерть не васильки.
Глаза у страха больно велики.
9519
Глаза у страха больно велики.
А смерть, скажу я вам, не васильки.
А мотыльки, кружащие над нами,
Не пролетают больше со штанами
Над Витебском. Да и над Амстердамом,
Отдав себя любовникам и дамам.
И дамы покидают Амстердам.
Так выпьем же за всех прекрасных дам,
Что и лежат в истерзанной земле,
Или в печной развеяны золе,
Взирая в пламя, что звенит как знамя,
Над городами с милыми штанами.
А в небесах кружились мотыльки.
К тому ж достигли мы тогда реки.
9520
К тому ж достигли мы тогда реки.
Над нами закружились мотыльки.
Мы опустились тут же на траву.
Корову вижу. Я её зову.
Иди, корова, дай мне молока.
Ну, а уж мы полюбимся пока.
Мы любим это дело с молоком,
И даже и с горячим кофейком.
И с пряником, и с сушкою ванильною,
И в радости с улыбкою умильною
От сочетанья нескольких вещей
Для полноты не умерших мощей.
А что я слеп, то я не протестую.
И тут познал я истину простую.
9521
И тут познал я истину простую.
А что я слеп, то я не протестую.
Любовь слепа, пока не видишь ты
Её неотразимой красоты.
Малевич, Бродский, Корсаков, Чайковский.
И этот вот, не вспомню я каковский.
Московский, не московский, петербургский.
Нет, гамбургский. А, может, он гамбургский?
Да всё равно. Великий он и вечный.
И, как и жизнь, цветной и бесконечный.
Жаль, что не вспомню имени его.
А может, нету имя у него?
И тут, постигнув душу непростую,
Воткнул я ложку в гущу прегустую.
9522
Воткнул я ложку в гущу прегустую.
И посмотрел я в даль небес пустую.
А там летел над Витебском творец.
А я кусал солёный огурец.
И выпивал я юшку из ухи.
А вечера над Витебском тихи.
Порою там заря бывает красной.
Но жизнь, она не может быть напрасной.
И нарисую я её нежней.
И поселюсь я, друг любезный, в ней.
И буду жить. И взмахивать штанами.
И дивными я очаруюсь снами.
И, посмотрев на звёзды в ночь пустую,
Воткнул я ложку в гущу прегустую.
9523
Воткнул я ложку в гущу прегустую.
И вкруг костра я нервно зашагал.
И тут я понял мысль совсем простую.
Конечно же! Конечно!.. Марк Шагал!
И как я раньше этого не вспомнил.
И я ведь Марк. Но ведь себя я помнил.
А если Марк, то ясно, что шагал.
Он торопиться не предполагал.
Зачем бежать Шагалу. Он летает.
И в сизой дымке предвечерней тает.
Да, он шагал. Он тут не пробегал.
И мастерством своим нигде не лгал.
И я ведь Марк. Но я иду в кусты.
Так, значит, ты был он, а я был ты?!
9524
Так, значит, ты был он, а я был ты?!
Я посмотрел невольно сквозь кусты.
И я в кусты тут быстро зашагал.
Я не летаю. Я ведь не Шагал.
Там серый заяц мимо пробегал.
Он у куста немного нарыгал.
Ну, в общем, ясно, чем он там нарыгал.
Он у куста ногой слегка подрыгал.
И я вот тут присяду за кустом.
Площадка мне напомнила о том,
Что я желудок долго напрягал.
Но не взлетел я. Я ведь не Шагал.
Подумать можно, я живу впустую.
Пусть будет так. И я не протестую.
9525
Пусть будет так. И я не протестую.
Пусть я живу для чьих-то глаз впустую.
Но для того, кто, как и я, шагал,
Я заявляю: «Вам я не солгал!»
Хоть и писал я, будто испражнялся,
Но ни пред кем я там не преклонялся.
Хотя тогда не верил я в людей
И не служил премудростям идей.
Я не учёл рассеянность внимания
К тому, кто ждал взаимопонимания.
Когда стихи я чудные читал,
То я себя там гением считал.
Во мне ведь были помыслы чисты.
И споры тут не к месту и пусты.
9526
И споры тут не к месту и пусты.
А в гениях сомнения чисты.
И если в вас сомненья в смысле гения,
То ни к чему тогда тут и сомнения.
Он гений. И сомнения его
Для вас совсем святое естество.
Не будь он гений, не было б сомнений
И этой неподкупной томной лени,
Жить не трудясь, но ведать вдохновенье
И в Амстердаме, в Туле, да и в Вене.
Уж убеждён в себе он потому,
Что всё ему тут в пору по уму.
И в результате что-то получилось.
Вот что случилось, то уж и случилось.
9527
Вот что случилось, то уж и случилось.
И в результате что-то получилось.
И получилось, будто он шагал,
А кто-то в это время пробегал
В штанишках летних улицами Минска.
Для рифмы тут я кроме слова «Пинска»
Уж не нашёл другого. И искать
Не буду. Что тут за уши таскать
В способностях писательских моих
Моё сознанье, выпив на двоих.
Призваньем самомнения его
У каждого есть гордость своего.
И что-то ведь со мною и случилось.
И, видимо, неплохо получилось.
9528
И, видимо, неплохо получилось.
И что-то и со мною ведь случилось.
А если что-то вышло, пусть в итоге,
То, значит, всё, что в нас, оно и в Боге.
И создал для себя тот мир Творец,
Когда доел солёный огурец.
Он съел его, запив горячей юшкой.
Потом он печь прикрыл чугунной вьюшкой.
И возле печки он и задремал.
А жар в печи всю местность задымал.
Сидел он молча. И вперёд смотрел.
И задремав, он там и угорел.
А что случилось с ним уже потом,
Мы можем лишь гадать с тобой о том.
9529
Мы можем лишь гадать с тобой о том,
Что с ним тогда случилось там, потом.
Потом был суп фасолевый с котом.
И написал потом я пятый том.
Ну, а потом был и девятый том.
Но я не успокоился на том.
И мой рассказ размерами сонета
Мной сочинён был быстро в то же лето.
Да что там в лето! В двадцать восемь дней
Сарказм улыбки выразил я в ней.
В той повести. И посвятил певице,
Известной на планете гордой львице.
И стал писать ещё я и о том,
Как мы летели дальше. Но потом.
9530
Как мы летели дальше, но потом,
Я стал писать взволнованным перстом.
И был бы я заштатнейшим поэтом,
Но не иссякла тема тут на этом.
Наоборот. Меня здесь вдохновило.
Перо в руке мне мысли обновило.
И, вдохновившись этим, да и тем,
В отсутствие осмысленных проблем,
Я и продолжил дальше сочинять,
Так как не смел, и не умел, понять
Себя я в деле прихотливом том,
Решив проверить истину перстом»
Мой собеседник что-то мне заметил.
Он речь закончил. Ну, а я ответил.
9531
Он речь закончил. Ну, а я ответил.
Хоть и его нервозность я заметил.
Ответ мой был уж как-то не о том.
И я пишу теперь тридцатый том.
Да, я заставлю даму, поэтессу,
Прервав на час божественную мессу,
Уж поубавить свой вселенский пыл.
Так я о чём? Ах, кем я раньше был?
Не в том проблема, и не в том дилемма,
Кому дана в сарае нынче Эмма.
А в том, что как сказал Бальзак о Норе:
«Рожденье мысли зреет в кругозоре».
Пусть не сказал. Но я ему ответил.
И я тогда там выход и наметил.
9532
И я тогда там выход и наметил.
И Бальзаку тогда я и ответил.
Ах, я пожму ему при встрече руку,
Гуляке, моту, ведавшему скуку,
И скромному, по сути, человеку,
Что предпочёл судьбе служенье веку.
И не женился. А ведь он не пил!
Но денег не достаточно скопил.
И Беларусь моя без Бальзака
С тех пор живёт. И в том моя тоска.
Беда не в том, что гений не женился.
Но он пред ней тогда же извинился.
И на прощанье ей в сердцах сказал:
«О, я попал совсем не в этот зал!»
9533
«О, я попал совсем не в этот зал!»
Так на прощанье он тогда сказал.
Она пошла, конечно, за другого.
Уж менее для сердца дорогого.
Но более в чести и при делах.
Да сохранит их в радости Аллах!
Венчанье с Бальзаком потом случилось.
Но Бальзаку виденье получилось
Комедию великую свою
Писать. И он подумал: «По ручью
Мне эта суета о человеках,
Что засыпает ожиданьем в веках
Писателя». И вышел первый том.
И под конец вздохнул Бальзак о том.
9534
И под конец вздохнул Бальзак о том.
И речь пред ней закончил он на том:
«Я уезжаю. Ждёт меня Париж.
А этот ваш, меня клевавший, стриж
Пусть остаётся с вами, как зарок.
И я везде, среди любых дорог,
Вас не забуду. Радостей всех вам.
Не придавайте важности словам.
Цените в людях чувств неистребимость
И к цели жажду и неколебимость.
Утешьтесь тем, что вспомнят вас в веках.
И каждый том истреплется в руках
Моих поклонников в ту пору золотую.
И, видно, жизнь я прожил не впустую».
9535
«И, видно, жизнь я прожил не впустую».
Так он сказал, во тьму уйдя густую.
Отбыв в Париж в дорожном дилижансе,
Печалясь об утраченном им шансе,
Он уезжал хоть грустный, но в надежде,
В карете задремав в худой одежде.
И покатился к Лувру. И в поля,
От Елисея въехав в тополя.
И загрустил, едва узнав столицу.
И описал её, как Бродский Ниццу.
Лицо столетья он туда вписал,
Да и чернил два штофа исписал
На эту пору жизни холостую.
Но не познал он истину простую.
9536
Но не познал он истину простую.
И прожил жизнь свою он вхолостую.
Да и простой ли осени пора
Была, когда он вышел со двора,
Ее, увидев сквозь окошко рамы,
И этой жизни наблюдая драмы,
Уж чтобы их в комедию вписать,
И на костре потом в аду плясать.
Он воспевал и облака, и лужи,
И жаркий зной, и дни холодной стужи.
Упав на листья около ствола,
Его тоска была ему мила.
Он помолчал, подумав: «Не впустую
Я прожил жизнь. Пускай и холостую».
9537
«Я прожил жизнь. Пускай и холостую.
Но жизнь я прожил всё же не впустую.
Как и Шекспир, и Гёте, и Вангог».
И уж, какой не есть ты демагог,
Без чувств и такта в сердце по желанью,
Не устоял бы ты перед юной ланью.
Да и познал бы ты через труды
Ту жажду страсти влюбчивой среды,
Что в этих дланях в грёзах принесла,
И вот его к итогу привела.
В своих трудах, в душе язвясь Сократом,
Он был Шекспиру кумом, даже братом.
Доволен был собою он во всём.
А грусть свою мы радостью спасём.
9538
А грусть свою мы радостью спасём.
Доволен был собою он во всём.
А я вот плохо ем и плохо сплю.
Поесть люблю я, и поспать люблю.
И потому и хорошо поесть
Ты сможешь, если в доме пища есть.
Возможность если есть в тебе такая,
То ты тогда, себя не попрекая,
Всё время ешь. И, более того,
Дурного нет тут вовсе ничего
В желанье этом. Пищу заменяет
Воображенье. И оно меняет
Подход к еде. И я не протестую.
Да, я такой. Я прожил не впустую.
9539
Да, я такой. Я прожил не впустую.
И я себя на том и аттестую.
Когда поешь, сонливость и хандра.
Я помню ел последний раз вчера.
И я еду спешил вином запить.
Вот так хотел я в это время пить.
Ну, а потом и захотел я спать.
И я упал безжизненный в кровать.
Так вот, во сне нередко я пою,
И постоянно что-нибудь жую.
Еда мне и подруга, и жена,
Да и она подспорье для вина.
Она достойна сотен разных тем.
И с нею я живу. Её я ем.
9540
И с нею я живу. Её я ем.
И перебрал я много разных тем,
Владея рифмой, как к обеду ложкой,
И строчкой песни школьных лет: «Антошкой».
И собрались картошку мы копать.
И перед тем хотелось мне поспать.
А в поле вышли  -  голая ботва.
Ах, тяжела от мыслей голова!
И тут уж я и принялся за лов
В пруду ближайшем рыб без лишних слов.
К тому же уток я стрелял без шуток.
Ослов дразнил я ради прибауток.
Под трали-вали, блям и шуре-муре
Я волка съел в овечьей серой шкуре.
9541
Я волка съел в овечьей серой шкуре.
Потом пришёл я с уткой к тёте Шуре.
Она мне и сварила эту утку,
Не упрекнув за шутку-прибаутку.
На попе утки красное пятно.
Но это нам голодным всё равно.
Мы вместе с тётей утку общипали.
И в ручейке прохладном искупали.
Пойду нарву хотя бы бураков
Для этой своры алчных дураков.
До пищи алчных. Алчущих еды.
От утки жирной не было б беды.
Поноса. Мы с ней схожи по судьбе.
А я в обличье чудном при тебе.
9542
А я в обличье чудном при тебе.
Мы с уткой схожи в мыслях и в судьбе.
Судьба едина в утке и во мне.
А копчик утки плавится в вине.
Он и душист, и мягок, и глубок.
Его порой считают за пупок.
Да и куриный тоже есть пупок.
Его люблю проверить на щипок.
Он заставляет даже петуха
Бежать стремглав. В нём радость не глуха.
И этих кур он любит тоже мять.
То ту, то эту. Ох, ядрёна мать!
Мы видим сходство с нами в каждой куре.
И не глупы мы с вами по натуре.
9543
И не глупы мы с вами по натуре.
И мы овечку видим в волчьей шкуре.
Да и у каждой утки, и в гусе,
И у моржа в пружинистом усе,
И у слона под хоботом-носом,
Да и приняв по рюмочке на сон,
И где угодно видеть мы готовы,
Что все давно и, в том числе, и вдовы,
Совокупленья любят ритуал,
Что покорить способен бурный вал
Иных явлений всяких поколений
По щучьему и от других велений.
И так мы, видя равного себе,
Себя вручаем ветреной судьбе.
9544
Себя вручаем ветреной судьбе,
Мы в ней увидев равного себе.
И это в нас порой бывает славно.
И тут к любви мы переходим плавно.
Любовь, она желаннее всего,
И сочиненья даже моего,
По сути сочинённого уже.
И я живу на первом этаже.
Этаж второй, девятый или третий,
Суть всё равно в потоке лихолетий,
Когда вдвоём, пусть даже и в курятнике,
Вам хорошо и на соседа ватнике.
И вы готовы. Действуйте отважно.
Кто тут эстет, кто не эстет, неважно.
9545
Кто тут эстет, кто не эстет, неважно.
Вы действуйте и смело, и отважно.
Не потому, что убежит она,
А потому, что жизнь у вас одна.
И промедленье гибели подобно.
Располагайтесь так, как вам удобно.
И мягко чтобы было и легко.
И вот такое с вами рококо.
Тут и Вампир тебе, и Ренессанс,
И всех эпох неповторимый шанс.
Галактики и ветреность путей
Космических лирических страстей.
А что ты нищ и немощен, неважно.
Совсем другое в этой жизни важно.
9546
Совсем другое в этой жизни важно.
А что ты нищ и немощен, неважно.
Интеллигентность, правда, хороша,
Но если в вас ещё жива душа.
Иначе бесполезен ритуал,
Когда в душе угас девятый вал.
Ты побеждай стеснение своё,
И заводи куда-нибудь её.
Не лучше мы пернатых и скотов,
Когда идём друг к другу без портов.
А грубость ваша грубости равна,
Лишь если к вам подруга холодна.
Но если дама вспыхнет, то потом
Кто вас осудит, обозвав скотом?
9547
Кто вас осудит, обозвав скотом,
Коль дама ваша вспыхнет? Но потом.
И ты обязан нежностью своей
Не навредить в порыве страсти ей.
Не запретить ей дать и свой порыв
Обязан ты, обоих вас прикрыв
Верблюжьим пледом, возбудив её.
И всё тут будет ваше и твоё.
И видишь ты, как дама хороша.
И как её жива в тебе душа.
А если дама нравом не упряма,
Так что за прелесть уж такая дама!
Тут каждый может побывать скотом
В прекрасном смысле: в этом, да и в том.
9548
В прекрасном смысле: в этом, да и в том,
Тут каждый может побывать скотом.
Интеллигентность в деле чаепития
Не лучший способ. Тут важно наитие.
С подругой близкой телом и умом
Не будоражьте грусть в себе самом.
Не повторяйте всякой ерунды.
И если жажда, выпейте воды.
Примите чувство сердцем до конца,
Не отводя от ближнего лица.
А доля страсти с граном осторожности
Лишает вас томительной возможности
Быть плотью плоти. Не ищите фраз.
Но испытайте чувства каждый раз.
9549
Но испытайте чувства каждый раз.
И не ищите не уместных фраз.
И просто плоть её воспринимайте.
И всё, что можно вынуть, вынимайте.
И понимайте жизнь. Она такая.
Живите долго, чувствам потакая,
Оставив нам обилие имён
С ушедших в лету прожитых времён
И достославных, и совсем и нет,
И на чеканке сабель и монет,
В почётных досках многих городов,
Где главный признак прожитых годов
В том, что порою там я жил впустую,
И не познал в том истину простую.
9550
И не познал в том истину простую,
И прожил жизнь я там свою впустую.
Душа моя до цели не дозрела.
Но всё вокруг она уж обозрела.
Ах, я хочу остаться молодым!
Не всякий дым всего лишь только дым.
Есть дым, что создан для волшебной мессы.
Сутяги есть, пройдохи и повесы.
Есть бюрократы, воры, пошляки.
Им подавать не любим мы руки.
Но есть иные. Их вот я люблю.
И ради них уж третью ночь не сплю.
Тут я себя на зрелость аттестую.
И в том познал я истину простую.
9551
И в том познал я истину простую.
И я себя на зрелость аттестую.
А зрелость в том, что грудь моя согрелась,
Когда перо в бумаге разогрелось.
И повело по ней моей рукой.
И я пишу. Писатель я такой.
Сейчас начну о чём-нибудь писать,
И будут буквы вдоль строки плясать,
Выскакивая выше или ниже.
Вот так девица жемчуг в нитку нижет.
И получает чудное колье.
Ну, не колье. Не бойтесь. Но белье.
И жемчуг вышит. Жду. Не протестую.
И не нарушу заповедь святую.
9552
И не нарушу заповедь святую,
Хоть ничему уж я не протестую.
Я наблюдаю медленность движений,
И цвет лица из разных положений
По отношенью к пламени свечи.
И задышали воском кирпичи
В том помещенье, где она сидит
И на шитьё задумчиво глядит.
Её перста настолько хороши,
Что хоть стихи об этом напиши.
Вот таковы у девушки перста.
Ну и, конечно, прочие места.
Хоть ты в ночи иголки собирай,
Такой уж тут распрелюбезный рай.
9553
Такой уж тут распрелюбезный рай.
Хоть ты в ночи иголки собирай.
Глаза небесным светом налиты
И отражают юные черты.
Иглой она сколола створки блузки.
А под одеждой бёдра узки-узки.
Ну, не узки настолько, чтоб узки.
A талия  -  обхват одной руки.
Довольно длинной. Как вот у меня.
Глаза лучатся отсветом огня.
И теплота! Ну что за красота!
Исходят дымкой нежные уста!
Кто это видел, хоть ты умирай,
Такой уж тут распрелюбезный рай.
9554
Такой уж тут распрелюбезный рай,
Хоть ты ложись и сразу умирай.
Ты будешь ею страстно увлечён,
Да и ничем не будешь огорчён.
Ах, возвращусь я в прежнее спокойствие,
И проживу всё лето не в расстройстве я.
И если с удовольствием умру,
То никому о том и не совру.
А потому порывы красоты
В нас возрождают светлые мечты.
И ты родишь в себе воображение,
И уж начнётся тут в душе брожение.
И лучший друг окажется правей.
А в небе звонко льётся соловей.
9555
А в небе звонко льётся соловей.
А лучший друг окажется правей.
Так как по обе стороны девицы
Сидят мужчины. Каждый ей дивиться.
Сидят и с той и с этой стороны.
И красотой её восхищены.
Совсем чудесно вздёрнут левый глаз
Летящей бровью жарче во сто раз
Самой той девы, по соблазну Евы,
А по уму английской королевы
Британских славных, знамо, островов.
Не будем тратить тут уж мы словов.
И вот они и мёртвых всех живей,
Да и живых притом уж не мертвей.
9556
Да и живых притом уж не мертвей.
И мёртвых всех они куда живей.
А почему? А потому, что мы
В восковом доме, где от кутерьмы
Далёки люди. Ихние тела
Отлиты воском. Вот и все дела.
И красотою радость их полна.
И неподвижна, и жива она.
И даже пламя жгучее свечи
И то из воска. Всё. И кирпичи.
И пресс-папье, бумага и перо.
И вот такое странное «Зеро».
Один моложе. А другой служивый,
Годами старше. Вымыслы тут лживы.
9557
Годами старше. Вымыслы тут лживы.
Один моложе. А другой служивый.
Служивый хочет деву под столом
Ружья коснуться выпертым стволом.
А молодой всё тянется к лицу,
Второй рукой мешая наглецу
Стремиться к ней в своих седых годах.
А дева вся как будто в проводах.
И уж по ним проходит сильный ток.
Едва ли краше девы той цветок.
Строга она. А шутки тут и нет.
И потому и льётся дивный свет.
И оттого и вымыслы все лживы.
А мертвецы, они бывают живы.
9558
А мертвецы, они бывают живы.
А тот юнец, да и солдат служивый,
Об ней томятся. Дева та брюхата.
И понимаешь, что во блуде хата
Сия. И дышит часто мужичок.
Не раз касался он тех дивных щёк.
Да и не только. Только вот поскольку
Тот парень, видно, не учёл юдольку.
И женихом к сей девушке спешит.
И больно он пред нею шебаршит.
Она же рада. Ей такое надо.
Отец плоду наивысшая награда.
И будто шепчет дева у огня:
«Так кто из вас посватает меня?»
9559
«Так кто из вас посватает меня?»
Так дева шепчет около огня.
А молодой: «Да, да!» Всё подтверждает.
И деве взглядом больно угождает.
И хочет деву эту он обнять,
И все её плепорции понять.
И дева не упорствует в желании,
Как будто жить ей с ним и на заклании.
А на портретах родичи сидят.
И на сговор задумчиво глядят.
Мол, понимаем эту экспозицию,
Но занимаем сдержанно позицию.
Нейтралитет. И меркнет свет огня
Без мысли про тебя и про меня.
9560
Без мысли про тебя и про меня
Отец и мать глядят на свет огня.
Довольно ли у дочки их смекалки
И, вместе с тем, в терпении закалки,
Чтоб не мешать свершиться договору,
И не попасться в растерзанье вору.
Да, видят, дочка с делом этим справится.
И умница она, да и красавица.
И хитрости не меньше в ней родительской.
Из волости она уж, знамо, Витебской.
Не лыком шита. Значит, договорятся.
И дело уж, всем видно, оговорится.
Могли же люди ладом прежде жить,
И думая как ближним услужить.
9561
И думая как ближним услужить,
Могли ведь раньше в волости той жить.
А жемчуг, он рассыпался, начальничек.
И в очаге уже вскипает чайничек.
И кот мурлыка этим потешается.
И в стрелках время к ночи поспешается.
А веник подхватил соринку малую,
И тряпочку шитья девицы алую.
И всё тут в этом месте предусмотрено,
И на столе уж счастье зреет Мотрено.
Солдат к краюхе хлеба приближается.
А молодой сидит, не унижается.
И я подумал: как их подружить?
И как помочь им без печали жить?
9562
И как помочь им без печали жить?
Подумал я. И как их подружить?
Ну что ж. Картина сценой завершается.
Глядишь, и ночь плодами разрешается.
И разберутся, с кем кому лежать,
И от кого детей потом рожать.
Да и кому ходить за молоком
С солдатским, знамо, медным котелком.
Кому у люльки ночи проводить,
Кому в завод за денежкой ходить.
Деньга нужна, пойдут потом и внуки,
И постигать они начнут науки.
На девок у парней родится вкус.
И я спустил в уху свой длинный ус.
9563
И я спустил в уху свой длинный ус.
На баб и девок возрастает вкус.
С годами девки превратятся в баб.
А я мужчина. Я не баобаб.
Мне не равно жена или бревно.
Мне это всё совсем не всё равно.
Как пребываешь с милою вдвоём,
То уж потом мы в старости поём
О том, что память в сердце велика.
А к бабе всё же тянется рука.
Когда ногой не просто шевелить,
То и мочу не так легко излить.
Но всё ж велик желания искус
И потому, что в бабе прежний вкус.
9564
И потому, что в баба прежний вкус,
Неистребим желания искус.
Вас он настигнет в каждом кабаке.
И ты сидишь, зажав его в руке.
Да и мечтаешь бабу завалить
И свой резон немедленно излить.
И насладиться там у ей уже
Надеждой плоти в нижнем этаже.
Надежда плоти долго не встаёт.
А ожиданье время задаёт.
А как накопит, выльется в руку,
И легче станет парню дураку.
Кому?.. Ты знаешь. И живёт искус
И потому, что оказался вкус.
9565
И потому, что оказался вкус,
Вот и живёт в тебе о том искус.
А где искус, там и щекочет ус.
Как и блохи стремительный укус.
Она уж, видно, где-то далеко.
А от укуса усу нелегко.
Ты почесать то место норовишь.
И этим местом крутишь и язвишь.
И трёшь ты этим местом по стене,
Иную уж стреножив на спине.
Но там её непросто изловить.
И будет там она тебе язвить.
И вкусом этим, ну а в нём искус,
Похлёбки чудным, я смочил свой ус.
9566
Похлёбки чудным, я смочил свой ус,
Тем вкусом, получив в душе искус.
Иду я дальше. Вижу  -  конский двор.
Коней ретивых полон там затвор.
Одна кобыла. Нет, то тоже конь.
И из ноздрей язвительный огонь.
Запряжена. Вернее, запряжён.
Вокруг гуляют восемь юных жён.
Кобылы, знамо. Знамо, не кони.
Не поспешай. И быстро не гони.
Не загоняй. Поспеем. Не на бал.
Кобылу конюх пугою стебал.
Ты думал что? И молча мы стоим.
Осёл залился голосом своим.
9567
Осёл залился голосом своим.
А мы уж долго что-то тут стоим.
И не пора ль вороты открывать,
И лошадям драпежничать давать.
И кто кого на склоне обойдёт,
И кто первей, тому и звон гудёт,
Что там висит на фигнище на этом,
Где мотылёк всё кружит над портретом.
Мол, соберитесь с мыслями, кони.
И собрались уж, вижу я, они.
Стучат ногами о древесный пол.
Кипит сцулями каждый в жопе ствол.
И вот уж я даю команду им
Сквозь пар тумана и зелёный дым.
9568
Сквозь пар тумана и зелёный дым
Идут попарно, каждый в путь гоним.
Эскорт весь конный, конный эскадрон
Заполнен ими. Знамо, ипподром!
Иная с места делает апорт,
Преодолев за раз желанный борт.
Иная сходу шибко не берёт,
С умом глядит на вышедших вперёд.
Располагает. Меряет задом.
А та, что сзади, прячется за дом.
Ей стыдно, видно. Видимо, слаба.
Такая в бабе женская судьба.
А я в серёдке, среднего я роста.
Тебе меня узнать уж тут непросто.
9569
Тебе меня узнать уж тут непросто.
Я посерёдке, среднего я роста.
Я редкой масти. Серый с белизной.
Был прежде пегим, но слинял весной.
Теперь такой вот. Думаю. Бегу.
А силы я в пути поберегу.
Потом сгодятся. Фигнищ далеко.
Тому, кто первый, знамо, нелегко.
Я воздух режу гривой и носом.
А воздух резок, липок и весом.
Вся в пене морда. Сплюнуть норовлю.
Порыв я ветра ноздрями ловлю.
Кастрат я полный. Быть таким непросто.
Я был когда-то не такого роста.
9570
Я был когда-то не такого роста.
Теперь я кто? Да инвалид я просто.
Одно занятье мне вот тут скакать,
И дым натуги с зада выпускать.
Я задом крепок. Задним я умом
Потомок грека в имени прямом.
И, помню, греку ввёл я как-то в реку.
Да и дано ж такое человеку.
А грека руку сунул в реку цап!..
Нет, я не грека. Видно, я кацап.
Остановились. Сгрудились в воде.
Кричат «Паденье!»  -  «Где паденье? Где?»
И тут я, средних в беге заменив,
Бегу быстрее. Я ведь не ленив.
9571
Бегу быстрее. Я ведь не ленив.
Ну, а теперь я, многих заменив,
Могу средь первых не спешить вперёд.
Меня хозяин в гильдию берёт.
Так, для страховки. Если что случись.
Вот и теперь. Упали все, ты мчись.
Ну, я и мчусь. Повсюду крики. Свист.
«Давай! Давай! Плешивый финалист».
Венок на шее. На груди медаль.
А мне победы радостнее даль.
Ведут к трибуне. Мантия на мне.
Цветы в конюшне прямо на говне.
Хозяин весел, внешность изменив,
Уж мной себя в работе заменив.
9572
Уж мной себя в работе заменив,
Хозяин весел, внешность изменив.
Победа наша! Мы поощрены.
О, только б, только б не было войны!
В войну на бойню шлют таких коней.
Там не видать мне праздничных огней.
Вот мы с тобой не лезли напролом.
И нет нам нужды думать о былом.
Всё впереди. Нас в сборную берут.
А там, в трибунах, радуясь, орут.
Кто догадался, ставит на меня.
Не на кобылу, нет, а на коня.
Вот так я титул высший заслужил.
И ни о чём уж я и не тужил.
9573
И ни о чём уж я и не тужил.
И так я высший титул заслужил…
…Рассказчик речь закончил. Разошлись
Те, кто напиться тут, к воде, сошлись.
Их лица влажно фыркали у речки.
Звенели стремена. Тряслись уздечки.
Воды касаясь, думал старшина,
В закат воззрившись. Шла уже война.
Потери были. Днём вчера убили
Кобылу Билли и подлетка Вилли.
Всё ж началась проклятая война.
Сегодня тоже ранена одна.
Хозяин сена серой подложил.
А сам он вскоре голову сложил.
9574
А сам он вскоре голову сложил.
И ей он кипу сена положил.
И сел поодаль, глядя на меня.
Не на кобылу. Тоже на коня.
Я сено съела. Уж такое дело.
А солнце в воду весело глядело.
Ещё кусались больно комары.
Жара стояла. В небе морген фри.
Ложась в стога, задумался пленэр.
Пейзаж дымился без излишних мер.
Иллюзионом веяло с реки.
Писать об этом было мне с руки.
Хозяин, сидя, думал о былом.
И вот теперь служу и я ослом.
9575
И вот теперь служу и я ослом.
Хозяин грустен. С думой о былом.
Люблю вздремнуть нередко я в траве.
Летели пули. Три. А там и две.
В пень угодили. Корни повредили.
Обойму где-то сонно разрядили.
Так. Наугад. Противник это гад.
Он каждый раз стреляет наугад.
Боится он кромешной темноты.
И за рекою прячется в кусты.
Вот и стреляет. Трусость изъявляет.
Безволье воли страхом проявляет…
…Козёл сидел, беседуя с ослом.
И тут он волны начал бить веслом.
9576
И тут он волны начал бить веслом.
Да и сидел за вёслами с ослом.
И вот козу он перегнул на слом.
И ей сказал: «Тебе то поделом».
Коза была довольна. И осла
Она, толкнув копытом, завела.
Осёл к козе стал тут же приставать,
И ей покою стал он не давать.
На то всерьёз был обозлён козёл,
Хотя и так он был безумно зол.
А ничего страшнее нет козла,
Когда он бьёт рогами в грудь осла.
И сцену эту я узрел простую,
Томясь дурманом, глядя в даль пустую.
9577
Томясь дурманом, глядя в даль пустую,
Я эту сцену наблюдал в простую.
Я  -  это я. Не ослик, не осёл,
И не из дальних, а из ближних сёл.
Я просто ветер. Тут я пролетал.
И сел у лодки. Я слегка устал.
Я отдыхал в траве и в камышах.
И я тогда не думал о мышах,
Что за рекой в прохладе у воды
Искали вкусной злаковой еды.
Еды мышатам кошки наскребли.
Вблизи кобылу два козла сгребли.
А ночь туманом вызрела вчистую,
Что и стелился через мглу густую.
9578
Что и стелился через мглу густую,
Туман поплыл сквозь ночи даль пустую.
Баяном утро разлилось с расхристом,
И поспевало вслед за баянистом.
Понятно было  -  это был артист.
Баян был ладный. Был он норовист.
Артист народный, чинный, благородный.
Ну и талант в нём тоже был природный.
Народ баян довольно долго слушал.
А старшина картошку с салом кушал.
Еда невесть какая, но еда.
И в это время падала звезда.
Ночь ароматом теплилась вчистую
Похлёбки чудным. Я не протестую.
9579
Похлёбки чудным. Я не протестую.
Ночь ароматом теплилась вчистую.
Зачем она ему не отдалась?
И с тем, вторым, у тех дорог сошлась.
Они гуляли там, возле дорог.
Туман ложился в землю как творог
На полотно, чтоб стать позднее сыром.
Звезда прощалась с предрассветным миром.
Она была предутренней звездой.
А он был молод, смел и с бородой,
И коренаст, подвижен и в усах,
И с маузером, а также при часах.
И думал я: «Уж это ли не Бес?»
И я смотрел на синий свод небес.
9580
И я смотрел на синий свод небес.
И думал я: «Уж это ли не Бес?»
Бес командирил в Липецким полку,
Неся в порыве с маузером руку
На фоне неба утренней зари.
Зачем в порыве? Сам поговори.
Она ж была в кожанке без пальто.
А под кожанкой фунтов было сто.
Под кожаном несло плохим вином.
И он подумал только об одном:
«Возьми!  -  мелькнуло в бесьей голове,  -
Одну хотя б. А лучше сразу две».
Она взяла восторженно, вчистую.
И я тут их любви не протестую.
9581
И я тут их любви не протестую.
Она взяла восторженно. Вчистую.
Ромашкой пахло, сыростью и мятой.
А в галифе не глаженом, измятом,
В весёлом всплеске раннего утра
Он ей достал до самого нутра.
В нутре скрываясь, прямо на ветру,
Они любились. Время шло к утру.
Услышав стоны, солнышко блестит.
Оно им эти вольности простит.
Заря вставала. А потом в бою
Они сгубили молодость свою.
«На этом свете много есть чудес».
Так мне сказал летящий мимо Бес.
9582
Так мне сказал летящий мимо Бес.
«Немало есть чудес среди небес.
Мария мне вчера так засосала,
Что я отдал ей больше фунта сала».
Он улыбнулся. Шли мы на врага.
Налево плыли Волги берега.
Направо степь. А впереди враги.
Удача, ты нам в деле помоги!
Мария прежде в стане том была.
Ну, а потом она от них ушла.
Лазутчица, мы думали, она.
А оказалось просто влюблена.
А Бес шептал, томясь в нелёгком беге:
«Вы были мне приятнее на снеге».
9583
«Вы были мне приятнее на снеге».
Так Бес подумал в неуёмном беге.
«Да»,  -  я ответил. Вместе мы учились.
И вот такие связии получились.
Она была связисткою полка,
Пока мы там не дали трепака…
…Я замолчал. Продолжить расхотелось.
Потом всё как-то в жизни завертелось.
Кружки, свиданья, встречи, разговоры,
Голодный год, о чём угодно споры.
Потом бои под Псковом и под Нарвой.
Потом уж я расстался с этой лярвой.
И думал кто-то в предрассветной неге
О чистом и искристом белом снеге.
9584
О чистом и искристом белом снеге
Подумал кто-то в предрассветной неге.
Мария тут же, рядом, на коне.
В затылок дышит в быстром беге мне
От самогона свежим перегаром.
И сало ест, и истекает жаром.
Мы нашу дружбу пеньем укрепляли.
И вольность жизни этим изъявляли
И с первачом, и с белым калачом.
Не каждый знает, что да и почём.
Мария знает. Светлое лицо.
И кроме сала было и яйцо.
Всё Маша съела, не смыкая век.
И кто из нас осёл? Кто человек?
9585
И кто из нас осёл? Кто человек?
Подумал я, не размыкая век.
Ещё сильней приблизившись ко мне,
Она сказала: «Будь опорой мне
Сегодня ночью, если будешь жив».
И, в пах межножья руку положив,
Я обещал. И точно бы пришёл.
Но бой тяжёлый за станицу шёл.
И с Машей вместе я в бою том пал.
И у воды без вести я пропал.
Потом проснулся. Маша рядом. Тут.
Гляжу, а двое вынули и сцут.
И молча смотрят. И один вдруг рек:
«Покажет время. Уж таков наш век».
9586
«Покажет время. Уж таков наш век».
Заправив член, тот, что моложе, рек.
И удалились. Мы же обтерлись,
И как-то ближе с нею тут сошлись.
Да и лежим. И радуем уста,
Руками нежа должные места.
Места тревожа, вздрогнули уста.
Так побеждает муку красота.
Мы поднялись и сели на коней.
И вот мы скачем с нею много дней.
И перегаром от неё несёт.
А по ночам она мне член сосёт.
Курю я трубку. Звёзды потушить?
Тем более, нам некуда спешить.
9587
Тем более, нам некуда спешить.
И вечер хочет звёзды потушить.
«Пускай горят»,  -  Мария говорит.
Да и Луна отчаянно горит.
Горит Луна. Со мной всегда она.
Мария. Но не вся обнажена.
В ремнях, в папахе, с шашкой на бедре,
И с самогоном в кожаном ведре.
Порой мы пьём пред тем, как засосать.
Марию я люблю во сне кусать.
Вампиры мы с гражданской мировой.
И с этой вот с Богданом с булавой…
…Бес перестал размах трусов сушить.
А я костёр пытался потушить.
9588
А я костёр пытался потушить,
Не став трусы над пламенем сушить.
Мария долго слушала рассказ.
Мне даже зачесался левый глаз.
Она сказала: «Это не к добру.
Но ты послушай. Я тебе не вру».
Я целовал в ту ночь её в уста.
А степь была безмолвна и пуста.
Заснул уж Бес. Шумел осенний лес.
И разносились байки до небес.
И он умел нас этим ублажить.
А я мечтал тут с ней всю жизнь прожить.
Мой жеребец, зафыркав, полетел.
Но я тогда такого не хотел.
9589
Но я тогда такого не хотел.
А он зафыркал, взвизгнул и взлетел.
Спала Мария, ног теплом раскинясь.
И я вошёл туда, легко задвинясь.
Я хлопал там до самого утра.
И доставал я страстно до нутра.
Она спала в своей спокойной неге.
И ночь прошла в довольно мирном беге.
А я в тепле её прекрасных ног
До первых зорь заснуть никак не мог.
Нет ничего милее постоянной
Любви к Марие в бездне окаянной…
…Бес замолчал, о юности мечтая,
И угли лапой в стороны метая.
9590
И угли лапой в стороны метая,
Бес замолчал, о юности мечтая.
А вот читать он вовсе не умел,
Но он был ловок и безумно смел.
Прослушав сводки, выпив стопку водки,
Он в бой вступил жестокий и короткий.
И полегли там наши три полка.
И у меня поранена рука.
И я иду с пораненной рукой,
И вижу взвод в движенье за рекой.
И я на всякий случай взвёл курок.
Да и подумал: «Это мне урок».
И глянул на Марию, вздёрнув ус.
И на котёл смотрел, предвидя вкус.
9591
И на котёл смотрел, предвидя вкус.
И вздёрнул я свой полусонный ус.
Поев ухи, мы были так тихи,
Что сразу мне тут вспомнились стихи.
Мы сели на конь, жизнь поставив на кон.
И вот случилось то, что нам, однако,
Пришлось громить коварного врага,
От пулемёта прячась за стога.
Вот и веду я этот мой рассказ
И про войну, про мир, да и про нас.
Да и про общий к теме интерес
Среди кудрявых вдумчивых берез
Сей рощи чудной. И, предвидя вкус,
Смотрел туда я, и мочил там ус.
9592
Смотрел туда я, и мочил там ус.
И полюбил ухи я чудный вкус.
На Волге рыбы хоть ты пруд пруди.
Не веришь? Сам поближе подойди.
Есть хек и щука, стерлядь есть, карась.
Два метра ростом я поймал вчерась.
Да и не вдоль размер, а поперёк.
О том я даже снимок приберёг.
Потом увидишь. Дети пусть растут.
И пусть отца за подвиг ратный чтут.
Мария спит. Вся местность замерла.
Вот, брат, такие тут у нас дела.
А на ухи в котле горячий вкус
Смотрел я жадно, и мочил там ус.
9593
Смотрел я жадно, и мочил там ус.
А в котелке бурлил горячий вкус.
Мария тоже срочно поднялась
И, чем попало, быстро обтерлась.
Травою сочной. И, обняв меня,
Поев ухи, вскочила на коня.
Мы мчались быстро. Ветер дул в лицо.
Я прищемил седлом себе яйцо.
Мне было больно. Боль я претерпел.
А ветер лёгкий мне о чём-то пел.
Он пел о славном времени моём,
Да и о том, что с Машей мы вдвоём.
И о желанье с возрастом забытом.
И Бес на угли встал вторым копытом.
9594
И Бес на угли встал вторым копытом.
И я вскочил в седло с лицом испитым.
И прокричал в сердцах: «По эска-дро-о-нам!»
И стало страшно вздрогнувшим воронам.
Мы понеслись. Мария отставала.
Она в тот миг из цыцок доставала
Свой амулет, что носит много лет,
И что, увы, совсем не в рай билет.
А амулетом был такой флакон.
Его порой я видел у икон.
Но в том флаконе у Марии яд.
Циан. И в нём конвульсии язвят.
И вдруг какой-то южный белорус
Нам закричал: «Ну, кто из вас не трус?».
9595
Нам закричал: «Ну, кто из вас не трус?  -
Какой-то там ретивый белорус.  -
Подводным ходом кто со мной пойдёт
И до врага с соломинкой пройдёт?
А там ударим с тыла прямо в зад
Ему из водных, знамо, мы засад.
Кто сможет воду два часа терпеть
И не чихать, и даже не пердеть?
Не создавать бурленья тихий гул,
И не будить тем вражий караул?
Найдутся ль в роте стойкие тела?
Или куда тут вшивее дела?»
И соскочило нас пяток с копыток,
Кто не боялся ни воды, ни пыток.
9596
Кто не боялся ни воды, ни пыток,
Нас соскочило четверо с копыток.
И пятый был, но он заколебался,
Да и в седле со сбруей закопался.
«Повременю,  -  сказал,  -  с таким меню.
Понос во мне, грибов поел на дню.
Не удержусь. Начну в воде пердеть.
Враги поймут, пойдут на нас глядеть.
Заметят трубки, не минуем рубки.
И будем мы подводные обрубки
Для корма рыбам, ракам, паукам».
«Что ж, мы согласны. Ладно. По рукам.
Опорожнитесь. Вымойте тела,
Кто совершал бесстыдные дела».
9597
«Кто совершал бесстыдные дела,
Помыть везде до общего бела.
Чтоб не вонять, как выйдем из воды,
Тем терпким вкусом женственной среды.
Она вокруг разнашивает вонь,
И заглушает утра благовонь.
А уж особо вымыть и его.
И враг не сможет чуять ничего
От сути пола женского тепла.
И чтоб вся вражья сволочь там спала
В рассветном мраке ближнего утра,
Как закричим мы дружное «Ура!»
Ну что ж, давайте, вымойте тела
Те, у кого порочной жизнь была.
9598
Те, у кого порочной жизнь была,
Уже, конечно, вымыли тела.
Я вымыл тоже. И Мария тоже.
А Бес провёл мочалкой мне по роже.
И произнёс: «И всё-таки несёт
Мандянкой ейной. Или это пот?
Ты сам, браток, смелее принюхнись.
Да нет, не здесь. Ты ниже наклонись.
Вот тут. Воняет? Или это пот?»
А я сказал: «И этот, да и тот.
И пот, и это».  -  «Видно, ты грешил?».
«Чего ж ты так,  -  ответил я,  -  решил?»
«Не знаю. Я ведь сбоку не глядел,
Кто натворил каких и сколько дел.
9599
Кто натворил каких и сколько дел,
Не знаю я, я в ноги не глядел.
Во сне со мной что хош, то и бери.
Набрызгай спирту, всюду подотри.
Спирт не помеха. А причина смеха  -
То в стане вражьем общая потеха.
Под этим духом спишь ты с полным брюхом,
И не клонит тебя к летящим мухам.
Уж спирт не хмель. Оно и посильней.
Потри ты спиртом тут вот и у ней.
Оно надёжней. А душе тревожней.
Когда есть риск, то враг ещё безбожней».
А пятый, что багровым был, глядел
Как я остался, в сущности, без дел.
9600
Как я остался, в сущности, без дел,
Подумал пятый и на нас глядел.
Мы, амуниций снявши в тростнике,
Разоблачились, двигаясь к реке.
Здесь мы прошли умельченный лиман,
Что и вплывал куда-то за туман.
Нас понесло. И волны по бокам.
Лиман был тихий. Грело по рукам.
Всходило солнце. Первые лучи
Сказали небу: «Небо, помолчи.
Спокойным будь. Всё чин тут чинарём.
Коль живы будем, то и не помрём.
Пусть там решают на буржуйской скрипке,
Кто угодил куда не по ошибке.
9601
Кто угодил куда не по ошибке,
Там пусть решают на буржуйской скрипке.
Ну, а покуда кончат совещанье,
Мы подтвердим своё же обещанье,
Как их, буржуев, легче воевать,
И обещаний лишних не давать.
Навалимся отсель мы и отсель,
И завершим всю эту канитель.
И, самолётом сверху придушив,
Чтоб не осталось вражьих ни души
Вот в ихнем стане с этой стороны
По всем законам правилов войны.
И тот сломает там смычки и скрипки,
Кто тут поел ухи из бесьей рыбки.
9602
Кто тут поел ухи из бесьей рыбки,
Тот пусть играет сам себе на скрипке.
Так думал Бес, увидев свод небес,
И сам впервые под воду полез.
Идти пришлось, где глубже и темно.
А там по волнам плавало говно
Коней пугливых и людей прибрежных.
Не этих. Тех. Что выступили прежде.
Что порублёны днями в том бою,
Где мы теряли армию свою,
Вбегая в воду, сравши от тоски,
И от жестокой сабельной руки.
Но каждый, кто порой грешит вином,
Уж и последует за мною этим дном.
9603
Уж и последует за мною этим дном
Тут каждый, кто порой грешит вином.
Любой идёт, вошедший в это дело,
Решительно, осознанно и смело.
И мы идём. И расступились раки,
Свои прижав ко дну кривые сраки.
Простите за невежливый посыл.
Но он мне почему-то даже мил.
От затонувших в море кораблей
Простор подводный был куда мелей.
Когда рискуешь жизнью не за так,
Тебе не нужен ломаный пятак.
И жар душевный стонет под водой.
И мы идём нездешнею страдой.
9604
И мы идём нездешнею страдой.
Туда, где жар душевный под водой.
А как дошли, и как туда пришли,
То вести эти в сводки и вошли.
Все и узнали, как прошёл поход,
И что вот этот белый пароход,
Что преграждал дорогу нам в пути,
Куда хотел, туда и мог идти.
Уж там, застав дремавшего врага,
Мы их принудим броситься в бега.
Мы пароход пленили набегу.
Ой, подождите!.. Спрут обвил ногу
Щупальцем. Солнца в воду падал мячик.
Один был слеп. Другой был слишком зрячий.
9605
Один был слеп. Другой был слишком зрячий.
А в небесах стоял сонливый мячик.
Вода довольно долго серебрилась.
А тёща больше месяца не брилась.
Была война. Пора не гигиены.
Везде шакалы бродят и гиены.
Да и в лесах встречались таковые.
Искали тех, кто там ещё живые,
Чтоб умертвить и, пожевав немножко,
Оставить тем, чья заржавела ложка.
Мы ожидали гибели и тленья.
А пропитанья нет для населенья.
И в небесах горел блестящий мячик.
И пил отвар я из котла горячий.
9606
И пил отвар я из котла горячий.
А в небесах звенел блестящий мячик.
Я выжил в той непостижимой бойне.
И был я счастлив, что родился в двойне.
Но, правда, я ослеп и без руки.
Зато живу у сказочной реки.
Из котелка я тёплый пью отвар.
Но я уже не молод. И не стар.
Лицо моё с огромной бородой.
Его тут и не вымоешь водой.
Бездомный я, калека и хромой.
И каждый, кто мне дорог, сверстник мой.
А как взошёл луны весёлый мячик,
Я пил отвар из котелка горячий.
9607
Я пил отвар из котелка горячий.
А в небесах горел весёлый мячик.
Я бомж бездомный, старый и седой,
И с никогда не бритой бородой.
Вокруг меня и жизнь совсем иная,
И умерла давно моя Даная.
Она была со мной и в дождь, и в гром.
Она была моим поводырём.
Мы вместе долго по миру блуждали.
И всё чего-то с нею ожидали.
И собирались мы иметь детей.
Их ждали мы, как в праздник ждут гостей.
Ну, а когда я раненый упал,
То понял я, что я уже пропал.
9608
То понял я, что я уже пропал,
Когда я вдруг подстреленный упал.
Мария, быстро выручив меня,
Меня спасла от вражьего огня.
Но я ослеп. Я слаб, да и разбит.
Теперь меня от холода знобит.
Лежу в тепле потаенной норы
В расщелине безжизненной горы.
Нора моя и волчья, и собачья.
А жизнь моя по направленью рачья.
И движется она теперь назад.
И тут вот я и вспомнил старый сад.
Той жизни. Ну, а в небе солнца мячик.
И кто теперь осёл из нас незрячий?
9609
И кто теперь осёл из нас незрячий,
Не скажет это даже солнца мячик.
Играют дети тут, невдалеке.
Сухарь дрожит в моей худой руке.
Нет, не сухарь, то сникерс. Слов я этих,
Как к нам пришли, сперва и не заметил.
Потом привык. И даже примирился.
И сам с собой я нынешним смирился.
И понял я, что слаще женской вони
Бывает только конь в ночной погоне,
Когда и ветры кудри развевают,
И мысли в нас счастливыми бывают.
Вас бездны гонят. Чтоб я тут пропал.
А кто заснул, тот и с коня упал.
9610
А кто заснул, тот и с коня упал.
Вас бездны гонят. Чтоб я тут пропал.
Но я доволен был своей судьбой.
А кроме воли, тут лишь мы с тобой.
Любовь нам дарит счастья малый миг.
Никто не видел то, где он возник.
Осуществился он в плоти и в плоти.
И я тебя застигну на работе.
Во сне я был в томительном полёте.
Потом я и проснулся в самолёте.
Песок скребёт по шее. Я в коросте.
Нет, я в гробу. И дело тут не в росте.
А в возрасте. А был ли век коротким,
Не знаю я. Но я вот не был кротким.
9611
Не знаю я. Но я вот не был кротким.
Таким был век. И длинным, и коротким.
И подгонял я жизнь. И гнал я годы.
И в нетерпенье жаждал я свободы.
Но вот попал я в прозябанья плен,
Так и не встав с натруженных колен.
Мария, правда, более свободна.
Она спала с кем хочешь, где угодно.
А я вот только с нею, с ней одной,
Как подружились мы тогда, весной,
Когда она была мне как огурчик.
И тут меня и взял любви амурчик.
И стало мне тогда совсем легко,
Как было в прежнем мирном далеко.
9612
Как было в прежнем мирном далеко,
Так мне вдруг стало просто и легко.
Осёл, как я, он многого не знал.
Но я его потом вперёд погнал.
Познал и то я, что незнанья те
Милее, чем распятье на кресте
Во время секса. Да и без пальто
Неизмеримо лучше. Но не то
Переживанье, если нет тепла,
Когда ты сам правдивее осла
Лелеешь радость в сердце и мечту.
А он уже в её дрожащем рту
Живым примером. И уж вот я кончил.
И я хвоста треплю весёлый кончик.
9613
И я хвоста треплю весёлый кончик.
Воображая прошлое, я кончил.
В учёном мире говорят иррекций.
Но я пишу вам сразу без коррекций.
Чего коррекций? Да, конечно, блин!
Я так снимаю напряженья сплин,
Когда на лодке с ней на острова
Мы уезжаем. Ах, любовь права!
Она легла. А платье легче шёлка.
И думал я: «Уж не плохая тёлка».
И занялись мы тут шелка снимать.
И любим мы свой тонус поднимать.
Намедни, помню, вспомнил я осла,
И нервно волны бил концом весла.
9614
И нервно волны бил концом весла.
И вспомнил дом я. Вспомнил я осла.
Да и хозяйку. Мать её. Ту шлюху.
И шлюху и, к тому же, и стряпуху.
Лет тридцати семи. Или восьми.
И говорит она: «С себя сними
Одежду. Я уже с себя сняла».
Она со мною женщиной была.
А эта  -  дева. Непорочна плева.
Ещё каких-то трое там, налево.
И никого другого. Тишина.
Такая жизнь нам в юности дана.
Сам выбирай. О, миг! Ты ль не случаен?
И признаваться мне, что я хозяин?
9615
И признаваться мне, что я хозяин
Сейчас вот тут? Момент был не случаен.
Мне не хотелось. Но младое тело
Так в небеса стремительно летело,
Что хоть я был и матерью её
С лихвой обласкан, чувство тут своё
Я не сдержал, и плод её нарушил.
Да и влюбился здесь в неё по уши.
Мать по глазам всё тут и поняла,
И постелила нам на два крыла.
В постели спать тогда нам было жарко.
А на полу прохладно и не марко
От излияний. Закрывать мне дверь
Тут не хотелось. Именно теперь.
9616
Тут не хотелось. Именно теперь
Мне закрывать двухстворчатую дверь.
Вернее, обе. Той и молодой.
И здесь ты нас не разольёшь водой.
Ах, горяча! И мать я предпочёл,
Как мёда вкус, лечебным свойствам пчёл.
Под утро, правда, я вернулся к ней,
К невесте, к юной прелести моей.
Но не для неги. Мать была желанней,
Многосторонней и благоуханней.
И представляла всё в такой чести,
Что уж могла с ума меня свести.
И случай этот вовсе не случаен.
И я подумал: «Может, я и Каин?»
9617
И я подумал: «Может, я и Каин?»
А случай этот, был он не случаен.
Чтобы любить жену, оно и проще.
Но быть сначала нужно ближе к тёще.
И если можно, ей и угодить.
И никуда не надо уходить,
Когда жена, к примеру, заболела,
Или от плода перед сном сомлела.
Иль истощилась, делая стриптиз,
Там, на работе, кверху сбоку вниз.
А тёща тут. Она и не вспотела.
И у неё куда приятней тело.
А я скотина. Ты уж мне поверь.
А, может, я и просто дикий зверь.
9618
А, может, я и просто дикий зверь.
И в этом мне ты тут уж и поверь.
Но и они не ходят в стороне,
Когда случилось быть с соседкой мне.
И мы в ту ночь все трое обручились,
И друг за дружку нежно поручились.
Я маме слово дочку дал жалеть.
А дочке, чтоб мне тут и околеть,
Не оставлять в беде старуху маму,
Не доводить семейный быт до сраму,
Чтоб мама дочке в праздничный пирог
Не подложила выращенный рог.
И всё сошлось. Везде я побывал.
А на костре огонь забушевал.
9619
А на костре огонь забушевал.
А я тогда повсюду побывал.
И в Хохломе, в Твери, и в Эфиопии.
И даже был проездом и в Европе. И
На Алеутских, знамо, я служил.
Я там в ледовом доме долго жил.
Общался исключительно с медведями.
Они мне были ближними соседями.
Ну, правда, были там ещё моржи.
Но те моржи воняют. Не скажи.
Воняют рыбой. С ними тяжело.
Дыханье сводит. Да и где тепло?
А вот медведь ко мне не раз бывал.
Он грудь мою худую согревал.
9620
Он грудь мою худую согревал.
И в гости он не раз ко мне бывал.
Всё спрашивал, искал свою медведицу.
Жену. Мечту. Любезную соседицу.
Нет, говорю, не видел, не встречал.
И долго он внимательно молчал.
А духом слушал, что ему я вру.
Ну, думал я, от страха я умру.
Она же тут закопана в снегу.
Ведь я её для секса берегу.
Нет, говорю, не видел, не встречал.
Медведь порою сам с собой кончал.
А я уж с нею. Он ко мне бывал.
Он грудь мою худую согревал.
9621
Он грудь мою худую согревал.
А ветер нам принёс девятый вал.
И волны разрывали паруса.
И где-то раздавались голоса.
Они неслись как будто свысока
Охриплые и сиплые слегка.
Потом я понял, почему он выл.
И сам я в мыслях с ним согласен был.
Корабль трещал и шёл в небытие,
Отдав себя бушующей струе.
С ним, с кораблём, все рушились надежды.
Пощупал я себя сквозь мглу одежды.
А кто-то всплыл весёлым пилигримом.
И обволок меня горячим дымом.
9622
И обволок меня горячим дымом
Тот, пролетавший медленно и мимо.
Звучали пароходные сирены,
Труб напрягая мраморные вены.
Уже забушевали небеса,
И берега явилась полоса.
И думал я: «Где все мои товарищи?»
И вдруг спросил: «Так где же вы, товарищи?»
Они молчали, жестами горячими
Меня приветствуя. Да и глазами зрячими
Я побывал тут в бездне мироздания,
Где и летали эти вот создания.
И вот совсем, совсем зеркальный вал.
И я себя в себе не узнавал.
9623
И я себя в себе не узнавал.
И долго я смотрел на бурный вал.
«Верните мне мои же причиндалы,  -
Я заорал.  -  Иначе я скандалы
Разбередю. Скандалы вам нужны?
И возвратите взор моей жены».
И я стоял у трепетного стана,
Где берег постоянно, неустанно
Склонялся у высоких водных сфер.
И там же был могучий Люцифер.
Пошёл он к сферам. Я же с голым хером
Стоял у дуба странным кавалером.
Был в этот день я радостью храним.
К тому ж и нетерпением гоним.
9624
К тому ж и нетерпением гоним
Я был в тот день. И радостью храним.
Ах, так о чём я? Ясно! Я о сферах.
А дело всё в не принятых мной мерах
К владельцу сфер, что прочим не в пример
Меня спросил: «Не ты ли Люцифер?»
«Нет, я мужчина. Ноги есть и пол».
А он сказал: «Тогда клади на стол».
«Я не могу. Он у меня прирос».
В глазах его я чувствовал вопрос.
«Ах, в этом смысле!»  -  он тут мне сказал.
И вот ввели двух дев в огромный зал.
Длиннющих. Я тут вздрогнул и созрел.
А он во мне соперника узрел.
9625
А он во мне соперника узрел.
«Ну-ну! Не сразу. Ишь, ты мой пострел!
Лезть батьки раньше в пекло не спеши.
Ты мне её сначала опиши.
И посмотри, как с ней случаюсь я».
И я подумал с грустью: «Дочь ея».
«Я знаю это,  -  я сказал.  -  Сейчас?»
«Не сразу,  -  он заметил.  -  Через час».
А делу время. Делу, делу, время.
И он запел. И ноги вставил в стремя.
Она стояла вся обнажена.
В окне томилась бледная луна.
Он объяснил мне, что и он загонщик.
И говорил, что я его погонщик.